Огонь небесный (сборник)

Сон Алёши

Путешествие по ту сторону

Сергею Залыгину, писателю и учителю

…Алеша постоял немного у реки, посмотрел на воду, послушал, как река шумит от ударов дождя, и направился в шалаш; в спину тепло светило солнце. Некоторое время он сидел в шалаше, наблюдая, как под далекие раскаты грома раскидывается в полнеба радуга-дуга. Дождь стих так же быстро, как начался; Алеша вышел из шалаша под радугу, тихо улыбаясь; и вдруг на том берегу Чусовой он увидел Надю.

«Надя, Надя!..» – закричал он радостно и побежал к реке. Он видел, как она, присев, рвала в траве цветы, присоединяя их к букету; с Надей были какие-то девушки, вероятно, ее подруги, которых Алеша не знал. Надя казалась грустной, подруги старались развеселить ее, смеялись, вызывали ее на разговор, но Надя молчала, а смех и шутки подруг мешали ей услышать Алешу. Тут из небольшого ельничка выбежал светло-коричневый, с белой звездой во лбу, веселый теленок; смешно взбрыкивая ногами, он побежал к Наде, ткнулся мордой в букет. Надя не испугалась, начала играть с теленком, а он ласково бодался безрогим лбом. Алеша испугался, что Надя теперь совсем не заметит его, закричал что было сил: «Надя! На-дя!..» Кто-то из подруг заметил Алешу, показал Наде в его сторону. Надя поднялась, отбросила букет в сторону и побежала к реке. Тут же за ней помчался теленок, заскочил прямо в воду, присел на колени: садись. Не раздумывая, Надя села на теленка верхом, теленок оттолкнулся ногами от илистого дна и поплыл, высоко задирая морду. Они плыли прямо к Алеше; Алеша двигался им навстречу, зайдя в воду почти по пояс. Вдруг теленок как бы вырвался из воды (от радуги и солнца стекающие с него капли сверкали ярким блеском) и полетел над рекой, набирая высоту и скорость. Алеша смотрел на теленка, задирая голову, пятясь из воды, и, когда теленок с Надей пролетели над ним, его обдало горячим сильным ветром. Алеша развернулся и, глядя в небо, пошел вслед за улетающим теленком, протянув к Наде руки. Все дальше и выше улетал теленок, унося с собой Надю, а Надя сидела не шелохнувшись – видно, сильно испугалась.

Алеша вышел на берег и, немного еще постояв с протянутой вверх рукой, вдруг засомневался, было ли все то, что было. Он оглянулся – на том берегу никого нет; возможно, не было вообще ничего, подумал Алеша, ни дождя, ни радуги, ни видения Нади? Он посмотрел под ноги – трава была влажна; он посмотрел на небо – там переливалась радуга. И когда он решил: дождь был и была радуга, а другое все было только видением, к нему с радуги сошла красивая молодая женщина, одетая, словно индийская женщина, в сари различных оттенков, и сказала Алеше, подав ему руку:

– Пойдем.

– Кто ты? – спросил Алеша.

– Ирида. Если не хочешь потерять ее, – она показала на небо, – пойдем.

Алеша времени терять не стал, подал руку, и они пошли. Ирида не разговаривала, ведя Алешу за собой (он вдруг оглянулся и увидел, что они идут высоко над землей, над рекой, лесом, лугом, по сияющему разными красками дугообразному мосту). Вела его Ирида осторожно, не спеша: она боялась, как бы он не оступился и не полетел вниз. Когда они дошли до середины моста и земля вдруг скрылась за плотной туманной завесой, Ирида сказала:

– Закрой глаза.

Вскоре они вошли во дворец; Ирида оставила Алешу в какой-то маленькой комнате, а сама выскользнула наружу, закрыв Алешу на ключ. Вскоре Ирида вернулась, вслед за ней вошла еще женщина. Лицо у нее было спокойное, властное.

– Молодец, – сказала она Ириде. – Он и не догадывается ни о чем. – И, взглянув на Алешу, быстро спросила: – Ничего, не сопротивлялся?

– Смирный, – сказала Ирида, улыбнувшись.

– Устрой его в стеклянном зале. Он может понадобиться. Сделай так, чтобы он видел нас и Надежду.

– Хорошо, Гера.

Женщина вышла.

– Ты не голоден? – спросила Ирида.

– Да нет, – ответил Алеша бодро. – Не очень. А это кто была, богиня, что ли? – спросил он.

– Да. Гера.

– А ты кто?

– Ирида. Ее посланница.

– Ну а…

– Всё, – остановила его жестом Ирида. – Пошли.

Они долго бродили по дворцу, пока не оказались в стеклянном зале.

– В этом зале с внутренней стороны стены стеклянные, и ты все сможешь увидеть. С внешней стороны стены золотые, тебя никто не увидит. Когда ты понадобишься, я приду за тобой.

Ирида вышла из комнаты; одновременно две стены превратились в прозрачное стекло, и Алеша увидел два зала. В одном зале была Надя, в другом – боги. Алеша обрадовался, хотел крикнуть Наде, что он здесь, рядом, но тут же вспомнил слова Ириды: Надя не увидит и не услышит его.

Алеша – делать нечего – подошел поближе к стеклянной стене и начал с любопытством рассматривать богов. Посредине зала, в огромном резном кресле, сидел Зевс; русые его пышные волосы и густая борода, казалось, пенились. В другом кресле сидела знакомая уже Алеше богиня Гера. Она была крайне раздражена и взволнована. Вокруг них сидело множество других богов (одни слушали Зевса и Геру, другие разговаривали друг с другом, третьи пили какой-то напиток и т. д.).

– Да хоть были бы твои любовницы хороши собой, – говорила раздраженно Гера, – красивы, с добрым сердцем! А то ведь одна хуже другой. Возьми хотя бы Латону. Ты вот гордишься ей: она родила мне Артемиду, она родила мне Аполлона! А она только за то, что Ниоба отказалась воздавать ей почести, лишила жизни всех ее детей. Четырнадцать человек убила!

– Уж кому-кому, только не тебе судить о детях, – спокойно отвечал Зевс. – Кого ты мне сама родила? Ареса? Терпеть его не могу! Только и знает, что войны устраивает. Ладно еще, Афродита усмиряет его, а то бы и на меня, отца родного, войной пошел! – Зевс поманил пальцем Нике: – Подай-ка нектар. – И, когда Нике подошла поближе, шепотом спросил у нее: – Ну как?

– Все в порядке. Приняла вид теленка, приласкалась к ней, она и клюнула… Доставлена на место.

– Скажи Афродите, чтоб приготовила ее. Попозже подключите Эрота.

– Хорошо, Зевс.

– Смотри-ка, – продолжал Зевс разговор с Герой, внутренне потирая руки, – о сердце добром заговорила. А вспомни, как с собственным сыном обошлась? Хорошо еще, у Гефеста сердце мое. А то так бы и сидела, прикованная к своему креслу. Но Гефест не стал мстить, не-ет… А ведь ты его в пучину морскую выбросила. Как щенка! И не жалко было? Не жалко!..

В это время в комнату к Наде в сопровождении веселых, беззаботных спутниц вошла юная богиня. Шаг у нее был легкий, воздушный, одежды почти прозрачные, от слабого движения они приходили в волнение, переливаясь всевозможными оттенками; с правого плеча одежда у нее слегка приспустилась, приоткрыв полное, нежное тело. Свободно и быстро передвигалась она по комнате, что-то говоря и говоря, взмахивая, как крыльями, нежными руками. Похоже было, что она танцует какой-то сложный искусный танец. Спутницы богини тоже кружились или вдруг подсаживались к Наде, шептали ей что-то, смеялись, брали ее за руки. Их приход поразил Надю, она сначала испугалась, но вскоре красота Афродиты – конечно, это была она – покорила ее. Она протянула руку Афродите, смущенно, робко улыбнулась, Афродита подхватила ее руку и повела Надю по комнате, все убыстряя и убыстряя шаг. Вокруг них порхали и пели что-то – сладкое, щемящее, любовное – Оры и Хариты, подруги Афродиты. И чем дольше смотрел Алеша на происходящее, тем больше переживал за Надю. Он видел, что она уже не помнит больше ни о чем на свете. Есть только эта волнующая, не дающая ни минуты отдыха атмосфера любви, танец любви… А Хариты и Оры, а Надя и Афродита всё кружились и кружились…

– Ну, конечно, я у тебя жестокая! Еще бы! – возмущалась Гера. – Да и с чего мне быть доброй, когда у тебя на каждом шагу любовница? В любую женщину ткни пальцем – обязательно твоя любовница. Тут хоть Майю бери, от которой у тебя родился этот болтун и обманщик Гермес! Тут и Мнемосина, от которой…

– Не будь Мнемосины, не было бы прекрасных муз, – улыбнулся покровительственно Зевс.

– Да мне-то что до ваших муз?! Музы! Скажите на милость! Только и делают, что шляются повсюду с незаконнорожденным Аполлоном да баламутят богов и людей! Меня называть жестокой у тебя хватает совести, а замечать свои измены и предательства – тут тебя нет. А уж если о жестокости заговорил, так я скажу тебе, что сам ты еще хуже меня. Вспомни, как ты с Метис разделался! Любил-любил, а потом взял и проглотил ее! Так-то ты обходишься с бывшими любовницами! А она беременна была. Да, да, не делай удивленных глаз!.. Думаешь, так я и поверила, что ты сам Афину Палладу родил? Ну нет – не бывало еще на свете, чтобы мужчина рожал, будь он хоть семи пядей во лбу, будь он хотя бы великим Зевсом!

– Но есть же свидетели, – возразил Зевс. – Гефест, например, твой родной сын. Он сам разрубил мне голову, и из нее вышла Афина. Помнишь, у меня тогда голова сильно болела?

– Я все помню, все! – мстительно воскликнула Гера. – Она потому и вышла, что Метис была беременна, а ты ее проглотил. Ты боялся, что она родит сына, который погубит тебя!

– Ох-ха-ха-ха!.. – засмеялся Зевс, вместе с ним рассмеялись и Аполлон, и Афина Паллада, и Гефест с Гермесом, а хмельной Дионис засмеялся громче всех. Лишь Геба молчала, внимательно прислушиваясь к спору своих родителей.

– Смейся-смейся!.. – покачивала головой Гера. – Знаю я эту твою привычку сводить все к смешкам да шуткам. Ты вообще никогда никого не понимал и по-настоящему любил только себя. Тебе никого не жалко!

(Пока Гера говорила все это, Зевс вновь поманил Нике пальцем, пошептался с ней, отдал последние распоряжения насчет Эрота: «Только смотри, чтобы без промахов у меня!» Нике кивнула и удалилась. За нею, не дожидаясь указаний Геры, вышла и Ирида.)

– Да, да, не удивляйся, никого тебе не жалко! – продолжала возмущаться Гера. – Ну, положим, меня не жалко. Любовниц не жалко… – Зевс при этих словах усмехнулся. – Но пожалел бы хоть свою дочь Персефону! Ладно, уж я смотрю сквозь пальцы, что родилась она от Деметры. Но вот что ты отдал ее в жены Аиду, этому чудовищу, я простить тебе не могу! Ты хоть бы представил сначала, кому отдаешь бедную девочку?! Жить в царстве умерших, с этим проклятым Аидом, – до такого только ты и мог додуматься!..

– Аид – чудовище? – изумился Зевс. – Ты забываешь, он наш кровный брат. Он тоже сын великого Крона! Если бы Персефона была моя дочь, брак Персефоны с Аидом был бы невозможен. Деметра – моя сестра, у меня с ней чисто деловые, родственные отношения! Поразмысли-ка своей головой!

– Я-то поразмыслила уже! Подумаешь – Деметра твоя сестра! Да разве тебя это остановит? В наше время еще можно было на сестре жениться, ведь женился же ты на мне, а ведь и я твоя сестра. Почему же ты не мог изменять мне с другой сестрой? Еще как мог! Да и историей доказано, что Персефона твоя дочь от Деметры. И то, что ты отдал ее в жены Аиду, еще раз говорит о твоем бессердечии и жестокости!

– Ох уж эта мне женская логика, – вздохнул в отчаянии Зевс. – Ну, кругом я виноват выхожу… А ты вспомни По! A-а… руками замахала! Ну уж нет, послушай…

Как раз в это время в зал, где кружились и танцевали музы, вошел мальчик с чуть распущенными на спине золотыми крыльями и золотым луком в руках. Сопровождала его Нике. Не обращая ни на кого внимания, слегка задевая крыльями танцующих, мальчик прошел к противоположной от входа стене, вытащил из серебряного колчана свернутый в трубочку лист бумаги. Это была мишень. Несколько раз мальчик делал два-три шага назад, прищуривал то левый, то правый глаз, возвращался к мишени и поправлял ее.

Пока он занимался своим делом, Нике шепнула Афродите, что Зевс начинает сердиться, необходимо поторапливаться. И сразу же танец из быстрого, веселого, порхающего превратился в медленный, проникновенный, томный… Надя почувствовала слабость, две грации подхватили ее под руки и повели на ложе. Надя благодарно, устало улыбнулась им. Богини приготовили постель, надели на Надю легкое пышное убранство, уложили ее, а сами расселись вокруг нее, в ногах, в голове, и начали петь сладкую, тягучую песню. Они пели и томно вздыхали, а Афродита стояла в стороне и затуманенным взором глядела Наде в глаза. Этот странный взгляд богини любви, это пение, вздохи муз и граций привели Надю в непонятное волнение… Она изредка протяжно вздыхала и рассеянно улыбалась…

Алеша тем временем в тревоге метался по залу. Он понял теперь всё… боги обманули их…

Эрот отошел к противоположной от мишени стене, вложил в лук золотую стрелу и натянул тетиву. С тонким свистом мелькнула по комнате золотистая нить. Богини все так же пели, Надя вздыхала, Зевс гневался и продолжал спорить с Герой, Алеша мучился, а Эрот лишь недовольно покачал головой, нахмурился. Он вытянул из колчана вторую стрелу и сильным движением пустил ее из лука в мишень. Алеша мучился, боги спорили, богини пели, а Эрот вновь поморщился и постоял некоторое время в задумчивости. Выпустив третью стрелу, Эрот рассердился, бросил в досаде лук на пол и, заложив крылья за спину, начал быстро расхаживать по залу…

– В чем дело? – спросила Нике. – Время давно вышло.

– Не твое дело! – буркнул мальчик.

– Да ведь все три стрелы вошли одна в другую! – воскликнула Нике. – Я покровительствовала удаче.

– «Покровительствовала»! Больно надо! Тем хуже! – бормотал мальчик.

– Да в чем дело? Чем ты так недоволен?

– Стрела не идет. Не идет! – закричал мальчик. – Мой первый выстрел был неудачен. Я не попал в сердцевину. Да, да! Иди и взгляни, Нике!

– Да полно…

– Кто-то мешает мне. У меня перед глазами все время лучи какие-то сверкают!..

– Взгляни же на нее, – показала Нике на Надю.

Надя лежала с закрытыми глазами, вздыхая тяжело и часто, протягивая в пространство руки, которые ей гладили, целовали, обнимали грации, музы и сама Афродита; нельзя было без сострадания смотреть на нее…

А Алеша шептал: «Правильно, правильно, правильно. Правильно, правильно, правильно… Так вам и надо, так вам и надо…»

А Зевс уже не спорил с Герой, а кипел негодованием:

– Ты у меня добрая, сердечная, умная! Как же! А то, что ты Но замучила, это ничего?! Бедная Но!.. За что ты так мучила ее? К чему преследовала, зачем не давала ей жизни? Бедняжка, она совсем обезумела от твоих укусов, не знала, куда деться от тебя. Подумать только, умри она – и не было бы рода Эпафа, Алкмены, а значит, не было бы и Геракла, величайшего из героев!

– Преследовала и буду преследовать! – не сдавалась Гера. – Но ты хитрый, сумел спрятать ее от меня. А мою жестокость к ней – будь спокоен – боги простят мне. Ведь Геракла я не сжила со света, простила бесстыжий его род…

– Она простила Геракла! Она простила его род! Да что ты могла ему сделать? – изумился Зевс.

– Это неважно. Знаю, что бы сделала, не беспокойся, – снисходительно улыбнулась Гера. – Главное, что простила. Даже дочь мою любимую, маленькую Гебу, в жены Гераклу отдала. Я не обманщица какая-нибудь, не лгунья. Это ты только можешь святым прикидываться. Вспомни Данаю свою! Прикинулся золотым дождем, надо же! Золото необыкновенное какое! Подумаешь! Да я эту Данаю, я ее…

(В это время Нике подошла к Зевсу и доложила на ухо, что Эрот сегодня не в форме, плохо у него обстоит дело с меткостью. Не уверен, что поразит сердца любовью. Ручаться не может. «Но!.. – развела Нике крыльями, – попытка не пытка…» Зевс нахмурился, подумал немного и, тут же наказав что-то Нике, отправил ее в другой зал. Гера поняла, что Ирида точно выполняет свою задачу, и слегка улыбнулась. Теперь-то уж она верила, что «вечер встречи» Зевса с Надеждой не состоится.)

– И не только Данаю, – продолжала Гера, загадочно улыбаясь. – Я и сына вашего, Персея, в гроб загоню. Еще и до Диониса, этого бесстыжего пьяницы, доберусь! Пусть он спас меня, но он тоже твой побочный сынок – от Семелы… Как подумаешь, с кем только ты не изменял мне, так голова идет кругом! Нет во всем божьем царстве женщины, которую бы я не чувствовала своей соперницей! От тебя всего можно ожидать – тебе что богиня, что земная царица, лишь бы женщина. Эх ты, бог ты бог… В кого ты только уродился такой! Не иначе как в батюшку нашего, тьфу-тьфу, великого Крона! И не стыдно тебе, не совестно? Нет, не стыдно тебе! Ни передо мной, ни перед богами, ни перед людьми! Ты думаешь, что все так просто, ну изменил – и изменил, мало ли… Так ведь есть еще люди, они на тебя смотрят, и что им остается делать? С тебя пример брать?

– Какое мне дело до людей?! – поморщился Зевс. – Я дал им жизнь – ну и ладно. Жизнь есть на Земле?

– Жизнь-то пока есть, но…

– Ну и прекрасно. А то я помню такие времена, когда и жизни не было. А теперь жизнь есть, вот и хорошо. Даже прекрасно.

– Но ведь ты их отец! Детей надо любить…

– Да в чем, собственно, дело? Что это мы заговорили о Земле?

– Потому и заговорили, что там живут да на тебя оглядываются…

– Ну, не знаю, не знаю… Могут жить так, могут этак, какое мне дело? И потом, я ведь тоже не всемогущ. Есть всесильная Афродита, а у нее еще более коварный сынок – Эрот. Никуда от него не денешься, даже меня, старика, совсем замучил…

– Это точно. Измучился ты, истаскался! Еще бы, как по Олимпу идем, так каждую девицу с ног до головы обсмотришь. Бесстыдник!

– Да, любовь… – вздохнул Зевс. – Любовь всесильна. Что тут сделаешь? Нет, против Эрота и Афродиты нет силы, нету… Эрот мне не подвластен.

– Эрот-то, может, тебе и не подвластен. Зато подвластны тебе женщины, люди. В твоих руках власть. Ты ведаешь жизнью, хлебом, кровью… И ты пользуешься этим! Но когда-нибудь мы, женщины, отомстим тебе…

– Ну, а как без нас-то обойдетесь? – усмехнулся Зевс.

– А вот так… Возьмем да все враз забеременеем, а вас, мужиков, уничтожим. Родится новое поколение и вырастет чистым, достойным. Не с кого будет брать пример!

– Прожектерством занялась… давай-да-вай. Как будто дело в нас, а не в вас. Это ведь вы внушаете нам любовь. Новых мужчин так же будет сводить с ума женская красота. Красота – основа мира, причина жизни. Я сам порой удивляюсь, почему я не могу не испытывать волнения в присутствии женщин? Почему меня это задевает, откуда во мне тревога, беспокойство, почему? И могу ли я отвергнуть это? Я – всесильный бог, начало людей, но и я не могу противиться этому. Природа во мне, я в природе, а красота— это то, что существует для вечного поддержания жизни в природе. Пессимист ты или оптимист, противишься ты этому сознанием или нет, но ты не можешь не покориться красоте, не можешь хотя бы раз не плениться прекрасной женщиной, а этого уже достаточно, чтобы природа исполнила гимн в свою честь. Красота неразложима для нас, сознание не расчленит ее, не поймет, не постигнет, она – тайна, как тайна сама природа, умножающая жизнь через вечную любовь и тягу к красоте, через невозможность не тянуться к ней.

– Знаю я все эти уловки! – воскликнула Гера. – Красота, красота! Мало ли кто на свете красив?! Все красивы по-своему, выходит, надо и любить всех? Изменил да и оправдался: тут, мол, красота, я ничего не знаю, это неразложимо, это нерасчленимо… Хорошенькую теорию выдумал! Очень удобную. Для таких, как ты. Ну, погоди… не всегда так будет. Если в божьем царстве до сих пор варварство, то на Земле, между прочим, давно цивилизация.

– Да, да, я слышал, – сказал Зевс. – Как там историки говорят— Гесиод, например? Было пять веков. Помню, век первый, золотой. А теперь вот век пятый, железный век. Слышал, да…

– Ошибаешься, великий Зевс! – язвительно улыбнулась Гера. – Это тебе древние историки нарассказали сказки, а ты послушай, что на Земле наука говорит. «Пять веков»! Тоже мне, открытие! Смехота одна. По истинной науке – была когда-то дикость, потом варварство, теперь – цивилизация. Женщина только сейчас свободна, а когда она свободна, тогда и возможна истинная любовь. Давай-ка откроем Энгельса. Ирида, подай живо книгу!

Ирида принесла толстый том, Гера раскрыла его на нужной странице и, не обращая внимания, слушает ее или не слушает Зевс, начала читать:

– «Современная индивидуальная семья основана на явном или замаскированном домашнем рабстве женщин, а современное общество – это масса, состоящая сплошь из индивидуальных семей, как бы его молекул. Муж в настоящее время должен в большинстве случаев добывать деньги, быть кормильцем семьи, по крайней мере в среде имущих классов, и это дает ему господствующее положение… Он в семье – буржуа, жена представляет пролетариат». Здесь, кажется, все понятно? – спросила Гера.

– Понятно, что ты катишь на меня бочку, – ответил Зевс.

– Речь о капиталистической общественно-экономической формации, а ты тут о себе… При социализме, между прочим, будет совсем иное. – И продолжила читать: – «С переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одинаково…»

– Это хорошо, – сказал Зевс.

– Не перебивай, – быстро проговорила Гера, – «… общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря этому отпадет беспокойство о «последствиях», которое в настоящее время составляет самый существенный момент, – моральный и экономический, – мешающий девушке не задумываясь отдаваться любимому мужчине».

Над плечом Зевса просвистела стрела; Зевс обернулся: в дверях, с золотым луком в руках, стоял Эрот. Рядом с ним была Нике; увидев, что стрела не поразила сердце Зевса, она тут же подпорхнула к нему:

– Что-то происходит с Эротом, о великий Зевс! Кто-то мешает ему – у него перед глазами все время лучи сверкают. С доставленной тоже некоторые трудности. Она уже измучилась, исстрадалась. Может, вы так, великий Зевс, – прошептала стыдливо Нике, – без этого всего… к ней пойдете…

– Видишь ли… – Зевс потупился. – Я считаю… как бы это сказать… считаю безнравственным обладать женщиной, к которой не зародилось в сердце чувство…

– О великий бог! – восхитилась Нике.

– Поэтому… – Зевс поморщился. – Ты передай Эроту, пусть еще попробует, а я… В общем, я подожду, пока жена читает для меня наставления… Иди, пожалуй.

Нике кивнула и удалилась.

Зевс, раздосадованный разговором с Нике, решил загнать Геру в тупик:

– Но если девушки начнут не задумываясь отдаваться любимому мужчине, не возникнут ли постепенно более свободные половые отношения, а вместе с тем и более снисходительный подход общественного мнения к девичьей чести и к женской стыдливости?

– А, заинтересовался! – радостно воскликнула жена. – То-то же! Нет, опасение напрасно. Отвечу словами Энгельса: «Здесь вступает в действие новый момент, который ко времени развития моногамии существовал самое большое лишь в зародыше, – индивидуальная половая любовь… Современная половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь; в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее согласие». Слышал? А я что тебе говорила? В твоих руках сила, власть, вот ты и пользуешься этим. А спросил ты хоть у одной женщины, любит ли она тебя? Тебе это и в голову не приходило. У тебя только и есть твое я, я, я…

– Ну, начала опять… Слышал уже, неинтересно. Читай дальше…

– Дальше! Я-то прочту, а ты мотай на ус. На себя все прикидывай и взвешивай…

– Ладно, ладно, читай…

– Вот… Ага, слушай: «И, наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи; спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но о том, возникла ли она по взаимной любви или нет?»

– Так ведь и я так думаю! – воскликнул Зевс. – Я убежден, что там, где есть истинная любовь, никаких измен нет и быть не может. Скольких женщин я любил такой любовью. Выходит, я давно живу по новому нравственному критерию. – Зевс удовлетворенно потер руками.

– Во-первых, этот критерий для тебя не подходит, ты еще пока в своем царстве не при социализме живешь. А во-вторых, я уже повторяла тебе, о взаимной любви со стороны женщин к богу и говорить не приходится. Ты вынуждаешь их любить себя. В твоем подчинении и Афродита, и Эрот, а уж только потом ты сам подчиняешься им. Легко подчиняться тому, кому ты хочешь подчиниться, кого ты заставляешь быть над собой только потому, что ты уже над ними. Что-то, я гляжу, Эрот с Нике сегодня разбегались около тебя… Случайно не знаешь, в чем дело? – Гера усмехнулась.

– A-а, да это они так просто… – махнул Зевс рукой, смутившись. – Кто ж их знает… У них всегда свое на уме. Нет, нет, ничего не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю… а что?