Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде
В последнем случае Флоримон имел в виду готовящийся поход федералистов на Париж.
Мария с удивлением взирала на этого странного пассажира. По всем законам природы этот отпетый бродяга-гуё, у которого в карманах свистел ветер и который, верно, и в дилижанс-то сел не по билету, а по знакомству с кучером, должен был боготворить Революцию и жаждать новых потрясений. Между тем Флоримон отпускал в адрес Республики всякие колкости, высмеивал нововведения и вообще рассуждал вполне здраво.
– Шутки у вас какие-то мрачные, любезный, – с укоризной покачала головою гражданка Прекорбен. – И охота вам портить настроение в начале долгого пути! Не забывайте, что до Парижа нам ехать ещё два дня и две ночи.
– Две ночи?! – оживился бродяга. – А вот мой приятель Анис в прошлом году, верите или нет, покрыл это расстояние за пятнадцать часов.
– Кто такой этот ваш Анис?
– Горький пьяница и мот, но когда бывает трезв – первоклассный возница. Скажу по чести, другого такого кучера не сыскать во всей Европе. Даже чрезвычайным королевским курьерам не удавалось одолеть шестьдесят с лишним льё всего за пятнадцать часов.
– О чём таком вы говорите? – заинтересовались пассажиры. – Как это можно доехать до Парижа за пятнадцать часов?
– О, это необыкновенная история! – воскликнул Флоримон. – Сейчас я вам её расскажу. Дело в том, что моего приятеля наняла в кучера удивительная женщина. Может быть, вы слыхали о ней: это мадам Байё, супруга бывшего прокурора-синдика нашего департамента. В августе прошлого года её мужа взяли за участие в заговоре аристократов и ему «светил фонарь»[35]. Напрасно мадам Байё обивала пороги канских учреждений, уверяя, что супруг её невиновен: из-за страха перед каработами её не желали даже выслушать. Тогда она решила ехать в Париж, чтобы там выхлопотать мужу помилование. И откладывать поездку было никак нельзя, ибо наступил памятный всем сентябрь, когда людей резали как скотину, особенно заключённых. Мадам Байё купила быстроходный фаэтон[36] у трактирщика Сервиля, в который запрягла четвёрку своих лучших лошадей, а на козлы посадила Аниса, вытащив его из кабака и обещав ему пятьсот ливров серебром, если он домчит до Парижа за двадцать четыре часа, и ещё по пятьдесят ливров за каждый час меньше этого срока. Мой приятель мигом протрезвел. С каким вдохновением он рассказывал мне об этой поездке!
– Скорость была просто сумасшедшей. Они выехали в субботу, а в понедельник утром должен был состояться революционный суд над бывшим прокурором. Мадам Байё буквально висела на плечах Аниса. Лошади неслись как ураган, ежеминутно подстёгиваемые кнутом. Из Кана выехали на заре, в одиннадцать утра были в Лизьё; в четыре часа пополудни миновали Эврё; вечером, не сбавляя скорости, оставили позади Мант, Муллан и Нантер, и ровно в полночь достигли Парижа. Всего за пятнадцать часов! Клянусь небом, такой скорости не знали даже персидские джинны, летающие на ковре-самолёте. Вот что значит женщина, спасающая мужа! Двоих лошадей загнали в дороге и они упали в Манте. Мадам Байё тут же купила замену у какого-то проезжего фабриканта, причём заплатила баснословную сумму. Она вообще не жалела денег. В Париже Анис повалился на землю от изнеможения рядом с издыхающими лошадьми, а этой аристократке всё нипочем. Тут же бросилась на приём к какому-то комиссару, разбудила его среди ночи и добилась своего. Учтите также, что она была тогда на сносях; по-моему, на последнем месяце беременности. Скажите, разве это не поразительный случай?! Правда, назад они ехали несколько дольше: двадцать два часа…
– Тем не менее, – заметила невесело Мария, – насколько мне известно, мсье Байё был убит.
– Верно, мадемуазель, – кивнул Флоримон. – Конец у этой истории трагичен. Мадам Байё успела вернуться в Кан до приговора революционного комитета, но не сумела предотвратить жестокой расправы. Её муж был выпущен из замка в десять часов утра, и ему оставалось пройти две сотни шагов до своего дома, чтобы заключить в объятия свою верную супругу и своего двенадцатилетнего сына, как на него набросилась разъярённая толпа, устроила самосуд и казнила его на площади Сен-Совер. Мадам Байё досталось лишь его безголовое тело…
– Какая грустная история! – вздохнула гражданка Прекорбен, утирая платком влажные глаза. – Вы всё-таки испортили нам настроение…
– Извольте, умолкаю, – молвил Флоримон, таинственно усмехаясь.
Лизьё – Марше-Нёф. Поздний вечер
Через Лизьё дилижанс проследовал не останавливаясь. В окно Мария разглядела, как в стороне проплыла пара готических соборов с остроконечными шпилями и мелькнула голубая полоска реки Тук, усеянная рыбацкими лодками. Вдоль дороги тянулись невысокие двухэтажные здания, стоявшие, по старинке, к улице боком, а не фасадом. Лизьё был многим похож на Кан, только ещё более ветхий. Впрочем, политическая жизнь клокотала и здесь, и Лизьё удалось вписать в историю Революции немало славных страниц. В городе имелся свой патриотический клуб, также называемый Обществом друзей Свободы и Равенства. В феврале месяце местная Коммуна послала в Конвент петицию, предлагая перелить в пушки церковные колокола. Представители народа пришли в восторг и призвали всех брать пример с граждан Лизьё.
Ещё раньше, во исполнение декрета от 14 августа 92-го года, предписывающего уничтожать памятники, напоминающие о феодализме, местные патриоты предлагали разрушить во Франции все средневековые замки и насадить на их месте «сады Свободы». Несмотря на столь похвальный революционный энтузиазм, дружба с Парижем у Лизьё не заладилась. В апреле 93-го года местные якобинцы отказались исполнять воинственный циркуляр столичного клуба, подписанный Маратом. Это был тревожный сигнал для Парижа. В июне месяце, узнав, что канцы арестовали комиссаров Горы Ромма и Приёра, власти Лизьё пошли ещё дальше и стали отлавливать подряд всех парижских чиновников. 16-го числа за решётку угодил комиссар Исполнительного Совета Франкевиль вместе с супругой. 23-го июня его, правда, отпустили, но только после личного вмешательства министра внутренних дел Гарá. Министров в Лизьё ещё уважали.
…Дилижанс ехал и ехал, оставляя позади одно льё за другим. За станцией Л‘Отельри за окном сгустились сумерки, и кучер зажёг фары по бокам кузова. Это было и освещение пути и сигнал для встречных экипажей. В темноте пассажиры уже едва различали друг друга. Кондуктор поднёс огонь к ночному фонарю, качающемуся на крюке над столиком. Однако свет никому не потребовался. Те, кто хотели подкрепиться в пути, уже благополучно проделали это, а желающих развлечься чтением, кроме гражданина Жервилье, не было, да и он давно уже оставил попытки прочесть что-нибудь при ужасной непрерывной тряске. Впрочем, большинству пассажиров тряска не помешала, уронив голову на грудь, погрузиться в дрёму.
Не спала лишь шестилетняя Анриетта, прелестное дитя, сидевшее на коленях гражданки Прекорбен. Всю дорогу она возилась и сучила ногами, то теребя в руках куклу, то требуя пить или есть, и постоянно беспокоила тётю, сидящую рядом с ней на передней лавке. Сначала она дёргала Марию за платье, а затем попыталась взгромоздиться на её колени, и, после того, как ей это удалось, осыпала её всевозможными вопросами: играет ли она в принцессу острова Ночи и принца Аквамарина? знает ли она, чем закончилась история прекрасной Розалии? есть ли у неё английская кукла по имени Джерри и как она её одевает?
Поначалу наша героиня старалась улыбаться в ответ на невинные расспросы малышки, но мало-помалу в ней начали расти усталость и раздражение. И здесь не дают покоя! Долго ли это будет продолжаться? Что за прилипчивый ребёнок! Была бы это её дочь, она быстренько нашла бы на неё управу. Но вот, наконец, белокурая девочка, сама утомившись беседой, прильнула к материнской груди и громко засопела. Только теперь в купе смолкли все голоса, и Мария вздохнула посвободнее. Слышалось лишь поскрипывание колёс, храп лошадей и позвякивание бубенцов на конской сбруе.
Когда около полуночи дилижанс остановился на какой-то маленькой станции, многих разбудило прекращение ставшей уже привычной тряски. «Что это? – разлепив глаза, спросила супруга Жервилье. – Это станция или что?» Вышедший из купе кондуктор осмотрелся и сообщил, что пока меняют лошадей, пассажиры могут размять ноги. Разбуженные люди долго потягивались и зевали, прежде чем смогли двинуться с места. Запинаясь за расставленные на полу узлы и картонки они один за другим покинули экипаж, за исключением Флоримона, который продолжал посапывать, развалясь на лавке.
Девять человек оказались посреди узкого, плохо убранного дворика. Слева, из деревянных конюшен доносился храп лошадей, справа виднелись очертания широкого навеса для транспорта, впереди поперёк двора тянулась пустая балка-привязь, за которой темнели ещё какие-то строения. Где-то лаяли собаки. Повсюду остро пахло навозом.
– Где это мы? – произнесла супруга Жервилье упавшим голосом. – Какое ужасное место!
– Может быть, Дюранвиль? – предположил её супруг и подошёл к распрягающему лошадей кучеру: – Скажите-ка, любезный, где мы остановились?
– Марше-Нёф, – был ответ.
– Невероятное захолустье! – добавила супруга. – Неужели тут живут люди?
– Живут и неплохо, – ответствовал кучер, показывая рукою в темноту, откуда пробивался тусклый свет масляного фонаря. – Тут даже имеется трактир, открытый днём и ночью. Можете пойти, испить горячего шоколада.
Пассажиры гуськом двинулись на мерцающее в темноте пламя и через сотню шагов очутились перед тяжёлой кованой дверью с обыкновенной вывеской «Здесь можно переночевать». За дверью открылось продолговатое помещение, слабо освещённое газовым рожком. Отштукатуренные голые стены не придавали живописности сему убогому заведению, но в самой глубине зала рядом с высоким камином, на котором в несколько рядов висели расписные тарелки, виднелось нечто подобное буфету. За этим буфетом чернел дверной проём, из которого навстречу путникам вышел зевающий трактирщик, едва ли не поднятый с постели.
– Поздноватые гости… Откуда?
– Из Кана, любезный, – сказал Жервилье, вошедший первым. – Нет ли у вас чего перекусить?
Трактирщик добавил огня в рожке и посмотрел на висевшие здесь же, над камином, часы.
– Парижский дилижанс. Опаздывать изволите. Часа на два, а то и на три…
– Мы и выехали из Кана с опозданием на два часа, – холодно заметила Мария, снимая перчатки и кладя их на длинный дубовый стол, протянувшийся посреди зала. – Но нам сказали, что вы открыты днём и ночью. Это верно?
– Как видите… – ответил трактирщик, по-прежнему зевая.
Пока гости усаживались на лавки, стоящие по бокам стола, хозяин накрыл его скатертью и выставил нехитрую снедь, состоящую из остывшей похлёбки, парочки овощных салатов и принесённой из погреба квашеной капусты. Мужчины заказали бутылочку кальвадосского, а дамы попросили приготовить баваруазу. Чтобы удовлетворить последних, трактирщику пришлось разбудить свою жену, и хотя час был поздний, а времени немного, баваруаза была приготовлена по всем правилам. Изобретённый баварскими принцами, проживавшими в Париже, напиток этот мгновенно сделался популярным у французов, и из столицы быстро распространился по провинции. Теперь в меню каждого трактира обязательно значился чай-баваруаза. Через десять минут все дамы, включая старушку Дофен и крошку Анриетту, получили по деревянной кружке с дымящимся ароматным напитком.
Обслужив всех гостей, трактирщик присел с краю лавки, щуря глаза и внимательно оглядывая каждого путешественника поочерёдно. На гражданина Жервилье этот пристальный взор произвёл самое неблагоприятное впечатление: кто знает, что у него на уме, у этого жилистого крепенького мужичка, живущего в глуши, где на пять-шесть льё в обе стороны нет, пожалуй, ни одного жандарма? На дворе ночь, и в такое-то время от этих дикарей можно ожидать всего, что угодно. К тому же, кто знает, сколько людей ночует в этой подозрительной харчевне, и кто они такие?
– А что, любезный, – произнёс Жервилье с принуждённой улыбкой, едва скрывая свою настороженность, – пошаливают ли людишки в ваших краях?
– О ком вы говорите? – спросил трактирщик.
– О разбойниках.
– Слава Богу, пока всё спокойно! – осенил себя мужичок крестным знамением. – Народ наш мирный, работящий, скверными делами не занимается. А если вы о каких-нибудь пришлых людях говорить изволите, то таковых и нет вовсе. Я в селении всех наперечёт знаю.
– Хорошо, если так, – молвил Жервилье, немного успокаиваясь. – Ну, а постояльцы у тебя есть? Много ли людей ночует?
Хозяин развёл руками:
– Жил тут один солдат с неделю, да позавчера уехал в почтовом экипаже. Никого здесь больше нет, окромя моей семьи: я, жена, да дочери наши.
– Помощницы… – кивнул Жервилье ободряюще, окончательно успокоенный доверительным тоном трактирщика.
– Помощницы, говорите? Э-э, помощник один у меня был. Настоящий помощник. Но его забрали. Пятый месяц от него ни слуху, ни духу.
– О ком это вы говорите?
– О сыне моём, понятное дело. Сынок-то у меня единственный наследник. Дочерей хоть отбавляй, – целых пять штук, – а сын один. Ещё в марте месяце, как объявили всеобщий призыв, записали его в департаментский батальон и увели по парижской дороге. – Трактирщик взгрустнул, вздыхая. – С тех пор никаких известий. Не знаю, в лагере ли он, в Париже, или уже на войне, бьётся с пруссаками и австрияками. Э-э, как в воду сгинул… Расспрашиваю всех едущих оттуда, никто о нём не слыхивал. Может, уже лежит с простреленной грудью в какой-нибудь траншее.
Гости сочувственно закивали головами.
– Война – дело не шуточное, – молвил слуга Этьен.
– У нас из Фалеза тоже немало молодцев забрали, – добавил печально Жервилье.
– Ох, и сколько наших храбрых парней не вернётся назад! – сокрушённо воскликнула его супруга.
Лишь одна гражданка Прекорбен не присоединилась к общему хору.
– Не нужно напрасно тревожиться, гражданин, – строго заметила она трактирщику. – Ничего с вашим сыном не сделалось. Воюет как и все. А если желаете узнать про него, то вам следует обратиться в военное ведомство: туда все сведения поступают из всех четырнадцати армий.
– Это в Париже-то? – почесал за ухом озабоченный отец. – Обратиться? А как? Письмо писать, так я неграмотен. Самому ехать, так заведение не на кого оставить. Вот если бы вы, добрые люди, посочувствовали, вошли в моё положение, навели бы там справки, что и как… Был бы вам премного благодарен.
– Что до нас, – сказал Жервилье, имея в виду себя и супругу, – то мы едем до Эврё. А вот молодая барышня, которая сидит напротив нас, то она едет до самого Парижа.
Трактирщик с надеждой воззрился на Марию. Наша героиня никак не отозвалась, целиком занятая баваруазой. В самом деле, почему попутчик указал на неё, когда рядом сидит гражданка Прекорбен, которая не только едет в столицу, но и проживает в ней?! Или он считает, что у почтенной дамы и так полно забот, а незамужней девице нечем другим заняться в Париже, кроме как бегать по ведомствам и наводить справки о каком-то солдате?
Не только трактирщик, но и все собравшиеся некоторое время взирали на Марию, не прекращавшую, однако, свою трапезу. Гражданка Прекорбен протяжно вздохнула и вынула из своей сумочки записную книжку:
– Говорите имя и фамилию вашего сына, а также его воинскую часть. Я обращусь к мужу; возможно, он сможет что-нибудь разузнать.
«А кто у вас муж?» – хотела спросить аудитория, но в данный момент этот вопрос был неуместен.
– Записывайте, – оживился трактирщик: – Пьер Франсуа Ланс, девятнадцати лет, сын Жана Франсуа, уроженец Марше-Нёф, второй батальон департамента Эр. Высокий парень, видный такой, красивый. Волосы тёмные. Глаза серые. Что ещё?
– Достаточно, – молвила гражданка Прекорбен, закрывая книжку.
Обрадованный трактирщик велел своей жене принести корзину, доверху наполненную овощами и фруктами, которую с величайшей благодарностью вручил добродетельной даме. Прекорбен вздумала было отказываться от подарка, но её спутники стали горячо настаивать на том, чтобы она приняла подношение, да и супруга трактирщика не отступала: «Возьмите, пусть ваша дочка полакомится яблочками».
– Кстати! – встрепенулась Прекорбен, видя возле себя оставленную на столе недопитую деревянную кружку. – А где она? Ведь только что сидела на лавке и болтала ногами… – она тревожно оглянулась по сторонам. – Вы не видели её, граждане? Куда она подевалась? Анриет! Анриет!
– Не волнуйтесь, мамаша… – раздался вдруг густой бас, сопровождаемый топотом сапог, и в таверну ввалился кучер. – Ваша дочка играет на крыльце с хозяйской кошкой. А я за вами пришёл, граждане. Лошади готовы, извольте занять свои места. Пора ехать.
Пассажиры засуетились и поспешно бросились к выходу.
– А ты что же, Николя, – обратился между тем трактирщик к кучеру, – так и не промочишь горло перед дорогой?
– Не сейчас, дружище Ланс, – отмахнулся тот. – На дворе темень, хоть глаз выколи. Думаю, перегон будет не из лёгких.
– И то верно, Николя. Вези их со всей аккуратностью, слышишь? Хорошие люди.
10 июля, среда
Марше-Нёф – Эврё. Первая половина дня
Рассвет застиг дилижанс на длинном перегоне от Марше-Нёф к Ла-Ривьер. В утренней свежести лошади бежали резво и за каких-нибудь два часа покрыли расстояние, на которое при дневной жаре потратили бы пять-шесть часов, а то и больше. Путешественники уже перестали ощущать тряску: утомлённые после тяжёлой и беспокойной ночи они отдались сладкому сну, положив головы на узлы и на плечи друг другу. Никто в купе не видел, как экипаж пересёк реку Риль по ветхому деревянному мосту, построенному ещё при Людовике XIV и с тех пор несколько раз горевшему и утратившему все свои украшения – изваяния Богоматери и ангелов, кресты и небольшую часовню, построенную в честь святого Франциска.
Теперь на мосту стояла полосатая будка, но она была пуста, караульных не виделось; проезжающих никто не останавливал и документов не проверял. Кучеру это показалось несколько странным, поскольку три дня назад, когда он ехал в Кан, мост просто кишел драгунами. Что здесь случилось за это время и куда все подевались? Добрый ли это знак или дурной?
Не останавливаясь, миновали и станцию Тибувиль – небольшое селеньице в одном льё после реки Риль. Лошади бежали по-прежнему резво. Пассажиры один за другим просыпались и протирали глаза. Самое время совершить утренний туалет. По этому случаю гражданин Жервилье высунулся в окно и попросил кучера сделать короткую остановку.
– Скоро Ла-Коммандари! – ответил тот, продолжая взмахивать хлыстом. – Там смена лошадей. Потерпите немного.
Чета Жервилье откупорила кринку с яблочным морсом, старушка Дофен растолкала своего внучка, чтобы он достал ей что-нибудь съестное, проснулась и захныкала дочурка гражданки Прекорбен, а Мария делала вид, что продолжает спать. Впрочем, развалившийся на половине лавки гуляка Флоримон также не открывал глаз, хотя он-то, кажется, почивал больше всех. В таком-то смутном и несобранном состоянии путешествующая компания приблизилась к крохотному посёлку, где находилась очередная почтовая станция.
Спокойно въехать в посёлок дилижансу не дали. На дороге висел закрытый шлагбаум. «Странно, – продолжал дивиться кучер, – На мосту не было ни души. А здесь, почти что в голой степи, какие-то заставы…» Заметив подъехавший экипаж, из близлежащей казармы тут же выбежали двое караульных. Хотя у каждого из них за поясом торчало по пистолету, это были не военные, а гражданские лица. Отсутствие мундиров компенсировалось трёхцветными республиканскими лентами, перекинутыми через плечо, и огромными кокардами, нацепленными на изрядно помятые треуголки. Один из них, который был постарше, потребовал бумаги у кучера, а другой, помоложе, с худым прыщеватым лицом, бесцеремонно распахнул дверцу дилижанса и скомандовал: «Всем выйти! Проверка документов».
Наконец-то дождались! Начиная от самого Кана это была первая такая проверка. Хотя пассажирам, которые в последний раз справляли свою нужду в Марше-Нёф, очень хотелось облегчиться, они всё же крепились, надеясь, что осмотр не займёт много времени, и они смогут продолжить свой путь. Станция уже виднелась за поворотом. Но не тут-то было! Караульный постарше остался стеречь дилижанс, а прыщеватый удалился с изъятыми паспортами в казарму и отсутствовал там более получаса. Что он делал столько времени? Перечитывал бумаги по слогам, с трудом осиливая грамоту? Совещался с кем-то, что делать с проезжающими?
Публика стала заметно нервничать, но напрасно обрадовалась, когда увидела идущего к ним караульного. Хмурый вид его не сулил ничего хорошего. Подойдя к дилижансу, прыщеватый стал вызывать пассажиров поимённо и возвращать им паспорта. Свои документы получили всё, кроме четы Жервилье. «А наши бумаги? – обеспокоено спросили они. – Вы забыли наши документы, гражданин комиссар».
– Гражданка и гражданин Жервилье? – сурово сдвинул брови охранник, глядя на две оставшиеся бумажки.
– Да, это мы.
– А это ваш слуга?
– Это наш работник Этьен.
– Следуйте за мной.
Гражданин Жервилье побелел как полотно, а его жена в испуге схватилась за его руку.
– Ради всего святого, отпустите нас, добрый человек! Мы не сделали ничего дурного… Разрешите нам сесть в экипаж. Мы мирные путешественники.
– Без разговоров! – отрезал прыщеватый. – Все трое следуйте за мной.
Остальные пассажиры сочувственно покивали головами, но не проронили ни слова. Лишь один Флоримон осмелился подать голос:
– Позвольте сказать, гражданин комиссар. Мы едем с этими гражданами уже второй день и не заметили в них ничего предосудительного. Скажите нам, в чём они обвиняются?
– Помолчи-ка, оборванец! – грубо прервал его прыщеватый. – Не твоего ума дело.
Всё же какие-то объяснения нужно было дать, и караульный вперил грозный взгляд в почтенную чету:
– В ваших паспортах сказано, что вы проживаете в Фалезе и получили пропуск для поездки в Эврё.
– Именно так. Мы едем к нашей замужней дочери, проживающей в Эврё.
– Но этот дилижанс едет не из Фалеза, а из Кана.
– Что ж с того?
– А вот что. Возникает вопрос: были ли вы Кане, и если были, то почему здесь нет отметки о вашем пребывании в этом городе?
– Не понимаем, гражданин…
– Вы должны были отметить свои паспорта в Канском муниципалитете. Порядка не знаете?
«Что это за невиданные порядки?! Какие ещё отметки?» – хотела было возмутиться гражданка Жервилье, но муж остановил её крепким рукопожатием.
– Видите ли, гражданин комиссар… Позавчера мы приехали из Фалеза в Кан, переночевали у своих знакомых и на другой же день сели в этот экипаж. У нас просто не было времени посетить муниципалитет.
– Мы не знаем, как долго вы проживали в Кане и чем там занимались. Пропуск вы получили в Фалезе семнадцатого июня. А сегодня десятое июля. Прошёл почти месяц. Что вы делали в течение этого времени?
– В чём же вы нас подозреваете? – пробормотал изумлённый супруг.
– Без вопросов! – рявкнул прыщеватый, для вящей убедительности вынимая из-за пояса пистолет и взводя курок. – Вы нарушили порядок и задерживаетесь до выяснения всех обстоятельств. Немало врагов народа, роялистов и эмигрантов разъезжает ныне по подложным паспортам. Может быть, вы одни из них?
После такого аргумента, под дулами пистолетов несчастным супругам не оставалось ничего другого, как покориться. У обоих на глазах блестели слёзы. Вместе со слугою и своей поклажей они побрели за суровыми стражами, часто оглядываясь на дилижанс и шепча слова прощания. Со стороны могло показаться, что их сажают в тюрьму.
«Попались, голубчики…» – проговорила гражданка Прекорбен таким странным голосом, что нельзя было понять, жалеет ли она невезучую супружескую чету или же радуется её задержанию.
Рейсовый дилижанс, следующий строго по расписанию, не мог останавливаться из-за того, что полиция (была ли это полиция?) арес товала кого-то из его пассажиров. Кучер дал сигнал отправления. Путники быстро поднялись в купе и расселись по лавкам.
– Что же с ними будет? – тревожно спросила Мария, когда экипаж тронулся с места.
– Не переживайте так сильно, – попытался успокоить её Флоримон. – Такое случается часто. Всегда кого-нибудь задерживают. Это называется «нарваться на акулу». Подпишут протокол, откупятся тремя сотнями ливров и поедут в следующем дилижансе. К их пропускам и прицепились только потому, что увидели, что люди при деньгах: у муженька брошь в галстуке, а у жёнушки золотая цепочка на шее. В наше время кичиться богатством опасно.
– Выходит, – вздохнула Мария, – они-то и есть настоящие грабители, а не те, которых ищут в лесах?
– Что же, – усмехнулся завсегдатай канских кабаков, озорно подмигивая остальным пассажирам, – это вы справедливо заметили, мадемуазель.
– Но… – молвила наша героиня после некоторой паузы. – У меня ведь тоже пропуск выписан два месяца назад. Не прицепятся ли к этому?