Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

Эврё. 11 часов 40 минут утра

Главный город департамента Эр по своей величине уступал не только Кану, но даже такому захудалому городишке как Лизьё. В нём проживало всего восемь тысяч жителей. Но всё же это был административный центр со всеми приличествующими его статусу учреждениями: департаментской администрацией, правлением округа и коммуны, своей национальной гвардией, своей жандармерией и своей тюрьмой. Впрочем, в революционной Франции Эврё был известен главным образом тем, что в нём родился бриссотинец Бюзо: его дом находился на главной улице Шартрен.

Из оконца купе Мария могла любоваться на приближающийся город. Над красно-бурыми черепичными кровлями приземистых домишек торжественно возвышались башни и шпили кафедрального собора. Издали этот собор казался сказочным Гулливером, горделиво взирающим на мельтешащих у его ног лилипутов. С высоты окружающих холмов Эврё представлялся ворохом скученных, тесно прижавшихся к друг другу строений; трудно было поверить, что внутри этой тесноты имеются какие-то улицы и площади. Тем не менее дилижанс въехал на мощёную улицу, называемую Канской и ведущей мимо церкви Сен-Таурен и Дворца Правосудия прямо к кафедральному собору. Не доезжая примерно трёхсот шагов до собора, экипаж свернул во двор местного бюро дилижансов, очень похожего на станцию в Кане: тот же крытый перрон, оберегающий путников от дождя и солнца, те же конюшни, не закрывающиеся ни днём ни ночью, та же конторка с плохо отштукатуренными стенами и хлопающими ставнями окон.

Бродяге Флоримону надлежало покинуть дилижанс и пересесть в другой экипаж, едущий в близлежащий город Дрё. Но старушка Дофен со своим внуком, гражданка Прекорбен со своей дочкой, а также наша героиня держались прежнего маршрута. В то время, как две первые пары уселись в тени навеса, решив скоротать там время ожидания, а бродяга Флоримон, прислонившись к столбу, неторопливо потягивал из фляжки какую-то жидкость, Марию посетила некоторая идея.

– Скажите, долго ли мы будем стоять? – обратилась она к проходившему по двору кондуктору.

– Час, – ответствовал тот. – Сменим лошадей, погрузим здешнюю почту. Кроме того, отсюда нас повезёт новый кучер, а он ещё не явился.

«Целый час! – поразмыслила наша героиня. – За это время можно три раза обойти весь этот городишко».

– Скажите, а далеко ли до здешнего муниципалитета?

– Честно говоря, не знаю, – смущённо сознался кондуктор. – Выйдите на улицу и спросите у кого-нибудь из прохожих.

– Благодарю вас, я так и сделаю.

– Однако я не советовал бы вам уходить слишком далеко, гражданка. Время бежит быстро.

– Ничего, у меня есть часы.

Оправив своё порядком измятое в дороге платье, наша героиня поспешила за ворота, и уже здесь, на улице, услышала за спиною приглушённый голос, зовущий её:

– Мадемуазель Мари!

Это был бродяга Флоримон. Он также покинул двор и вышел следом за молодой попутчицей. Ещё минуту назад равнодушное сонливое лицо его переменилось: теперь на нём была написана озабоченность, смешанная с таинственностью. Мария приостановилась, повинуясь внутреннему голосу, который советовал ей выслушать этого необычного человека. Несмотря на свой босяцкий вид и типичную для породы таких людей расхлябанность, Флоримон успел произвести на неё благоприятное впечатление. Она чувствовала, что под личиной весельчака-пустослова скрывается вполне трезвый ум, а под рваной одеждой бьётся честное сердце.

– Что случилось, гражданин?

– Простите, если задерживаю вас, – сказал он, приближаясь. – Всю дорогу я искал случая остаться с вами наедине, чтобы сказать пару слов.

– Пару слов? – напряглась Мария; что это значит? неужели этот босяк решил сделать ей признание? – Говорите скорее, я тороплюсь.

– Мне-то всё равно, – заметил Флоримон меланхолически, чтобы она не вообразила бог весть чего. – А вот вы поедете дальше и скоро окажетесь на территории, подвластной парижским властям. Поэтому, я думаю, вам будет небезынтересно узнать кое-что о вашей попутчице.

– О гражданке Прекорбен?

– О ней самой.

– Поэтому вы не обращались ко мне раньше, в её присутствии, и дожидались, когда её не окажется рядом?

– Именно так.

– Но почему вы вообразили, что меня интересует гражданка Прекорбен?

– Мой добрый совет: будьте осторожнее с нею, мадемуазель. Она якобинка. В Кане я несколько раз видел её выходящей из дома Легодье. Вы не знаете Пьера Легодье с улицы Каноников? Маленький щуплый человечек с всегдашней улыбочкой на лице. В Кане все знают о нём.

– Что о нём знают?

– Гнусный тип. Он ещё при Сартене[38] был тайным осведомителем. Немало людей по его доносам угодило за решётку. Он и на меня однажды донёс, чтоб ему лопнуть! После того, как учредилась Коммуна, он стал доносить на аристократов. Несчастный мсье Байё, о котором я рассказывал вчера, был взят как раз по его доносу. И вот у этого презренного мушара[39] оказываются какие-то дела с нашей попутчицей. Не исключено, что она везёт в Париж его очередные доносы…

Похоже, канский гуляка был встревожен не на шутку и стремился предупредить молодую спутницу о возможной опасности, исходящей от благообразной на вид дамы, возвращающейся из гостей со своей очаровательной дочкой. Для нашей героини, едущей в столицу по чрезвычайному делу, предостережение такое было отнюдь не лишним, но ей не хотелось признаваться в этом случайному попутчику.

– Положим, Легодье – мерзкий доносчик. Допустим также, что гражданка Прекорбен ему подстать. Но отчего я должна её остерегаться? Мне-то чего бояться?

Флоримон поднёс ладонь ко рту, хотя и без того говорил едва ли не шёпотом:

– Она видела вас в компании бежавших из Парижа депутатов и уверена, что вы их единомышленница.

– Что ж с того? – усмехнулась Мария. – Почему вы думаете, что это может мне как-то повредить?

– Вам виднее, мадемуазель. Моё дело – предостеречь, а вы поступайте, как знаете.

Она поклонилась и проговорила со всей учтивостью:

– Нисколько не сомневаюсь в ваших добрых чувствах ко мне, гражданин. И всё же, смею вас уверить, вы зря беспокоитесь за меня.

– Что ж, мадемуазель, – поклонился в свою очередь Флоримон. – Прощайте.

С этими словами они расстались, чтобы не встретиться больше никогда. Их пути разошлись бесповоротно. Марии не суждено было узнать, что сталось с этим необычным и в чём-то даже симпатичным человеком. А судьба его была незавидна. Ведь на горизонте маячил сентябрьский закон «О подозрительных»! Как ни ловок и увёртлив был Луи Вамбаз по прозвищу Флоримон, ему пришлось-таки поплатиться за свой острый язычок. В ноябре того же года уголовный трибунал Кальвадоса приговорил его к изгнанию из страны. Впрочем, в такое время, когда гильотина работала бесперебойно, можно сказать, что провинциальному остряку ещё повезло. Он уехал в Бельгию, потом перебрался в германские графства, и там, между Рейном и Одером, следы его окончательно потерялись. На родину он не вернулся, и никто из земляков о нём больше ничего не слышал.

Мария спешила к кафедральному собору, полагая, что раз там центр города, то и муниципалитет находится где-то поблизости. Но это было несколько не так. Сидящий в открытой лавке колбасник объяснил ей, что от собора нужно свернуть на улицу Орлож, именуемую теперь улицей Брута, пройти башню с часами, повернуть направо и двигаться до тех пор, пока она не окажется между двумя большими зданиями: направо будет театр, а налево Дом Коммуны. Путь был не то чтобы дальний, но и не такой короткий, как ей бы хотелось. Беседа с Флоримоном отняла у неё четверть часа, так что времени на путешествие оставалось совсем немного.

Она прибавила шагу, стараясь не сбиться с того пути, который указал ей лавочник. Скорее бы найти муниципалитет! Наверняка Жан Ипполит сейчас заседает там вместе с другими администраторами, приехавшими из Кальвадоса. Вот изумится он, встретив её здесь, на полпути из Кана в Париж, почти на передовой войны с анархистами! Как вытянется его лицо при виде той, которую он только что оставил в Кане, чтобы она сидела там, сложа руки, и дожидалась его возвращения из славного похода! И в эту самую минуту, когда он ещё не успеет опомниться от изумления, можно будет сказать ему несколько слов на прощание, поцеловать в щёку и стремительно скрыться.

Ага, вот, по-видимому, и те два здания, о которых говорил колбасник! Направо театр, а налево Дом Коммуны. Большое трёхцветное знамя, вывешенное над парадными дверьми, а также стоящие в карауле национальные гвардейцы рассеивали всякие сомнения, что это и есть муниципалитет.

Впрочем, отчего Мария вообразила, что Бугон должен быть в городском муниципалитете, то есть в коммуне? По статусу чиновника департаментского ранга ему скорее полагалось находиться в местной департаментской администрации, или, как её ещё называли, в директории. Ей следовало бы спрашивать директорию, а не муниципалитет. Однако по какому-то наитию свыше она шла в общем-то верно.

– Спасение и братство! – приветствовала Мария гвардейцев, стоящих на карауле у парадных дверей. – Подскажите, как мне найти гражданина Бугона-Лонгре, приехавшего из Кана?

Охранники переглянулись.

– Приехавшего из Кана? Вы говорите об одном из администраторов Кальвадоса, которые прибыли вчера вечером?

– Да, я говорю о них. Только гражданин Бугон не администратор, а генеральный прокурор-синдик.

– А, это тот большой начальник в зелёном мундире! Да-да, всё утро он и его спутники провели здесь. Но вот уже полтора часа, как они и большинство муниципалов покинули здание.

– Куда же они отправились?

– Известно куда: за кавалерийские казармы, на Авиронский луг. Сейчас почти весь город там. Или вы не слышали общего сбора, гражданка? С минуты на минуту ожидается прибытие из Кана бригадного генерала Пюиззе, который возглавит наши войска. Уже прискакал его вестовой…

Мария обеспокоилась:

– А далеко ли до этого луга?

– Вы не знаете Авиронского луга? Разве вы не здешняя?

– Нет. Я еду из Кана.

– Это на том берегу Итона. Полчаса ходьбы.

– Полчаса… – повторила она упавшим голосом. – Пожалуй, это слишком далеко.

В самом деле, ходить так далеко было неразумно. Через полчаса дилижанс тронется в путь, и добро ещё, если кто-нибудь догадается сгрузить её саквояж ввиду отсутствия хозяйки. А то ведь, не ровён час, так и уедут вместе с её вещами! Поэтому опаздывать никак нельзя. Да, неплохо было бы встретить здесь Бугона и перемолвится с ним парою слов. Но, видимо, не судьба…

Мария сделала несколько шагов в обратную сторону, но вдруг остановилась и вернулась к охранникам.

– Не сочтите за труд, добрые граждане, передать Бугону мои слова.

– Что передать? – пытливо вопросили гвардейцы, мгновенно сообразившие, что здесь вступают в силу сердечные чувства.

Она помедлила пару секунд: стоит ли говорить? А впрочем, терять ей нечего.

– Передайте ему, что я прошу у него прощения. Пусть не обижается на меня и не сокрушается: с Барбару у меня ничего не было. Ровным счётом ничего. Так и скажите.

Гвардейцы усмехнулись:

– Так и сказать?

– И ещё скажите. Я хочу, чтобы он был счастлив. Передайте ему, что я желаю ему счастливой женитьбы. Пусть его суженая будет достойной его. А меня пусть простит. Я питаю к нему самые нежные чувства, но… – следующие слова Мария произнесла с расстановкой: – Но не предназначена стать его женой. Я предназначена исполнить дело, которое освободит нашу Отчизну от пут тирании. И это дело смертельно опасное.

Охранники были весьма заинтригованы. Не каждый день доводится слышать такое.

– Кто вы?

– Это не важно. Передадите Бугону то, что я сказала?

– Передадим. Но назовитесь, как вас зовут?

– Он знает, – молвила Мария.

И удалилась так же стремительно, как и появилась.

Он (Бугон) был генеральным секретарём департамента с 1791 г., и стал, как я уже говорил, генеральным прокурором-синдиком в конце следующего года, после убийства м-е Байё. Это был искренний молодой человек, полный дарований и деятельности, дородный, с развитым и крепким умом.

Безо всяких колебаний Бугон с первого момента примкнул к восстанию и представил нашей секции, где он сам проживал, десять возвратившихся из Парижа комиссаров, о которых сделал специальное сообщение. Кажется, впрочем, он хотел оставить функции генерального прокурора-синдика после того, как вошёл в Генеральный совет повстанцев… Вскоре он был послан возглавлять федеральное собрание Эра, и находился ещё на этом посту в момент столкновения у Брекура.

Во время восстания и задолго до него Бугон был в дружеских отношениях с м-ль Корде, с которой он вёл литературную и политическую переписку. Именно он давал ей читать труды новейшей философии, которые её так увлекали.

Бюро дилижансов. 40 минут пополудни

Парило. Пассажиры уже заняли свои места в купе, а дилижанс всё не трогался с места. И гражданка Прекорбен, и её шестилетняя дочурка, и даже старушка Дофен неустанно помахивали веерами. Мария высунула голову в оконце и печально разглядывала станционный двор. Новый кучер, черноволосый смуглолицый парень двадцати-двадцати двух лет, то садился на козлы, то вновь спрыгивал на землю, что-то поправляя и подтягивая у четвёрки лошадей, и было заметно, что он больше суетится, нежели делает дело. Бродяги Флоримона нигде не виделось. Может быть, он уже уехал в свой Дрё, а может, в ожидании экипажа решил скоротать время в каком-нибудь местном кабаке.

Блуждающий взгляд Марии упал на сточную канаву, пересекавшую двор, где в мутной лужице барахтались измученные жарой воробьи. Как жалко, что она не прихватила с собой альбом и краски! Право, эта забавная сцена заслуживала красочного офорта. Растрёпанные, взъерошенные пташки умилительно взмахивали крылышками и гребли под собою лапками, брызгаясь друг на друга. Бедные создания, им ещё тяжелее, чем людям! Мария достала из сумочки булочку, отщепила и бросила на землю несколько крошек, на которые занятые банными процедурами воробьи не обратили никакого внимания.

В самый последний момент, когда кондуктор уже поднимал лестницу, а кучер натягивал вожжи, во двор вбежали два бравых молодца с криками: «Стой, стой! Это рейс в Париж? Нам в Париж!» Один из молодчиков схватил руку кучера, держащую хлыст, а другой уцепился за боковую лестницу и проворно вскарабкался в купе. Кондуктор спросил для порядка проездные билеты, на что новоявленный пассажир разразился громким смехом: «Пустая формальность! Мы платим тебе по сто ливров с носа, отсюда до самой столицы, и давай, дружище, сади нас на лучшие места!» – «Правила есть правила, гражданин, – строго ответствовал кондуктор. – Извольте пойти в кассу и оплатить проезд». – «О, педант! – воскликнул молодец в притворном гневе. – Тебе нужны билеты? Сейчас ты получишь сто билетов, хотя я мог бы показать тебе лишь один свой мандат, чтобы ты понял, с кем имеешь дело! Но я люблю порядок не меньше тебя, и ты в этом убедишься». После этой тирады, выпаленной на одном дыхании, опоздавший окликнул своего товарища: «Арман, я задержу дилижанс, а ты сбегай быстренько в кассу».

Когда все формальности были соблюдены, новые пассажиры смогли присоединиться к общей компании. Наши путники увидели перед собой двух расфуфыренных щёголей, чрезвычайно похожих один на другого. У обоих цветастые фраки с высокими стоячими воротниками и длинными отворотами, доходящими до плеч. Оба опоясаны трёхцветными национальными шарфами. Даже голоса их были одинаковы: громкие, пронзительные, напоминающие звуки ирландского рожка. Различались они лишь по головным уборам. У одного на голове сидела широкополая бурдала[40], по последней моде щедро посыпанная пудрой; у другого – английская шляпа с высокой тульей, украшенная серебряной пряжкой. Заметив в купе дам, молодцы широко улыбнулись и тут же принялись знакомиться, протягивая руки. Мария, гражданка Прекорбен, её дочка и даже старушка Дофен были удостоены их крепких рукопожатий; при этом Мария подала им руку, не снимая перчатки. Щёголь в бурдале представился гражданином Одилем, а его товарищ в английской шляпе – гражданином Дарнувилем. Тому и другому на вид было не больше двадцати лет.

Молодцы заняли места на боковой лавке, там, где раньше сидели супруги Жервилье.

– Мы едем в Париж на праздник Федерации, четырнадцатого июля, – объявили они. – Вы тоже едете на праздник?

– Какой ещё праздник? – проворчала старушка Дофен. – Не знаю я никаких праздников.

– А я с дочкой просто возвращаюсь из гостей, – пояснила гражданка Прекорбен.

Только Мария ничего не ответила на этот вопрос.

– А вы, прекрасная фея? – поинтересовались у неё друзья. – Куда едете вы?

Она отвернулась к окну, сделав вид, что разглядывает проплывающие мимо городские здания (дилижанс уже выехал на парижский тракт).

– Вы слышите нас, гражданка? – Одиль протянул руку мимо старушки Дофен и дотронулся до плеча Марии. – Нельзя ли узнать, как далеко вы держите путь?

– В Париж, – ответила она еле слышно.

– Как это приятно! Мы с вами будем попутчиками до самой столицы. Вас там встречают?