Лан-Эа, властитель небес. Том первый

Глава третья

Да, только алый туман, точнее даже дым окутывал меня не долго, и ему на смену сначала пришла густая тьма, а потом передо мной наблюдаемо завертелся небольшой цилиндрический предмет с заточенным нижним концом и веревочкой сверху, которая точно подхлестывая, приводила его во вращение. Сине-фиолетовая поверхность сейчас словно выплыла из вращения этого предмета и расширилась до нескончаемых пределов, оные даже мое зрение, пожалуй, имеющее круговой обзор, не могло охватить, приметить какую-либо его законченность. Космос буро-белесыми вспученностями густого пара (формируя и тут ровно возвышенности горных круч) закручивался вокруг меня, точнее моего перламутрово-серебристого сознания, сохранившего форму тела и, как мне думалось, лица. Хотя находясь в этом состоянии, я не мог наблюдать своего отражения, неважно в воде ли, зеркале, стекле али иных предметах. Посему мне оставалось только предполагать, и так как я видел, также думал, что сохраняю подобие лица.

Легкие курящиеся пары на вершинах побелевших космических горных хребтов, чьи неровные с множеством угловатых бугорков, изгибов и вмятин бока плотно усыпали россыпи белых, розовых небесных светил, порой создавали сжатые светящиеся стайки. Белые пики вершин и вовсе словно покачивали на себе зеленоватую сквозную хмарь так, что если бы не голубые полосы в которые переходили, где-то на удалении, бурые склоны, можно было подумать, что я и впрямь все еще на Земле, коя зачем-то сменила расцветку своих пейзажей. Однако движение или все же полет в космическом мироздании, где я точно со всех сторон наблюдал его виды, и, как мне казалось, при желании, мог пальцем дотронуться до ближайшей перемигивающейся звезды, длился недолго. И также враз завершился, моим резким падением вправо, осознанно (как я уже знал) в сторону ближайшей к Солнечной системе, системе коредейвов Паньгу и их центральной планете Невель.

Тут стала просматриваться почти синяя поверхность космоса, где мгновенно сжавшиеся ее границы все еще были удаленными, а в самом центре моего падения горели две яркие, почти красные массивные звезды. Вокруг них и, опять же, не близко двигалось не только множество планет, небесных тел, но и поместилась красная с тусклым светом небольшая третья звезда. Замершие на месте, в отличие от моего полета, планеты (из которых лишь три были обитаемы) не только поражали многообразием цветов, но и размерами, формами. Впрочем, я стремился к Невель, что проходила по пятой орбите, относительно центральной звезды Паньги, и соседствовала с подобной планетой Свапуще. Невель окруженная заметными дымчатыми кольцами, с вращающимися по их орбите небольшими спутниками, тремя сравнительно круглыми, и пятью бесформенными каменными глыбами, ярко светящимися в газово-пылевой среде. Голубо-зеленая с легкими серым оттенком, словно врывающихся в белые туманные пары атмосферы пиками гор, Невель, всяк раз неукротимо перехватывала мой полет, не давая возможности мне попасть на Свапуще, которая будучи жилой и ее точной копией, неодолимо меня влекла.

Но, увы! в своих путешествиях выбор делал не я, а, пожалуй, что Невель.

Вот и в этот раз мой полет прервался резким рывком в направлении Невель, куда я понесся с огромной скоростью, не просто захлебываясь туманными сгустками рвущейся атмосферы, а ощущая их леденящее состояние на собственном лице, и, кажется, что в полуприкрытых дополнительными веками глазах. Впрочем, порывы ветра не обжигали мое туловище, руки и ноги, всего только ударялись, ровно снижая по мере приближения самой планеты мою скорость. В этот раз, однако, я несколько раз перевернулся через голову, и спина моя от сих рывков или соударения с порывами ветра стала болеть, как раз в том месте, куда в меня на Земле вошла стрела. А подо мной внезапно очень ярко начерталась местность, окруженная горными грядами по окоему, внутри которой наблюдались желто-пурпурные кроны деревьев, голубой нитью изгибающаяся река, и почти янтарная почва, поросшая мелкой травой.

Видимо от этой боли я потерял на чуть-чуть ориентацию в пространстве и вместо положенного в таких случаях приземления на ноги, врезался в золотисто-желтую мягкую траву прямо лицом и пузом. От такой неприятной посадки я сделал очередной переворот через голову, и, улегшись на спину, воззрился в серо-сизое небо Невель, где по правую от меня сторону нарисовались дымчатые крапинки (шары обозначавшихся спутников), а слева, вроде подпирая планету по линии небозема с рыхлыми окраинами тулился большущий диск желтой Паньги, слегка опирающийся на менее крупный и более тусклый бледновато-желтый второй звезды Полисты.

И то, как благо, что в результате перемещений и полетов понятия удара от падения я не испытывал. Потому, когда в спине у меня боль не уменьшилась, а вспять точно увеличилась, медленно поднявшись, сел. И слегка пошевелил плечами, и спиной, ощущая всю ту же нестерпимую боль в районе спины, справа и под лопаткой… Точнее того места, где у людей имелась лопатка. Ибо в моем случае, неважно находился ли я в своем теле, или в сознание, той самой выступающей у меня лопатки, позвоночника, ребер не прощупывалось. Посему в названиях я полагался на полученные, у коредейвов, знания о человеке.

Проще толкуя, сейчас болело у меня, то самое место, что пронзила на теле стрела. Я уже давно заметил, что покидая тело, непременно, переносил и на сознание те или иные свои боли. Так, точно все же был двойственен, и возможно, как предположение не обладал мозгом… Вряд ли телом или сознанием, которое мог наблюдать. И то хорошо, что сейчас и в целом на Невель не плевался своей дурной кровью.

Кисловатый запах наполнил мой нос, он кружил возле меня, словно я потревожил своим падением мелкие колоски янтарной травы, покрывающей эту небольшую и сравнительно выровненную поляну, по окоему поросшую деревьями. Не высокие, и будто не имеющие привычной для Земли кроны, широкие стволы этих деревьев на несколько раз изогнулись по кругу, вытягиваясь вверх так, что со стороны они напоминали плетение веревки. Их опущенные и также перекрученные ветви лишь местами покрывала листва и та жесткая, лоптасто-расширенная. И если в цвете листвы наблюдался желтый, шафрановый и янтарный оттенок, то стволы и ветви окрасились в пурпурные, темно-бордовые, фиолетовые тона. Сама кора была в теплое время года зелено-синей, но в прохладное, дождливое сбрасывала с себя первый слой, оголяя те самые яркие красные оттенки. Потому, когда на почву ложились бело-голубые снега, эта долина, завершающаяся небольшими, одноэтажными постройками, где жили в основном молодые коредейвы, обучающиеся двумя-тремя почасту меняющимися взрослыми, становилась удивительно красивой.

Климат в сей части Невель, где я в основном и бывал, точно меня нарочно планета закидывала сюда для обучения, имел резкие температурные перепады. Здесь дули сильные ветра, слетающие с высившихся по окоему горных гряд, чьи пики упирались в серо-сизый и всегда такой неприглядный небосвод. Впрочем, хоть порывы их ощущались мощными, и, кажется, не стихали на протяжении всего кругооборота лета, они не были холодными, а в теплое время и вовсе приносили прохладу. Это когда звезда Паньга и Полиста не покидали небо даже ночью.

Только сейчас на Невеле наступила ранняя осень, поелику к кисловатому запаху который истончала трава, колосовой плод оной сразу выглядывал из почвы, не имея и малой соломинки, примешивался горьковато-сладкий аромат цветущих деревьев. Ибо они, одеваясь в свои летние тона, начинали выделять те приятные запахи. А мощный гул поющих, свистящих, жужжащих птиц, насекомых наполнял пространство долины, делая Невель не просто обитаемой, а создавая на ней полноценную, бурную, яркую жизнь.

Находясь в путешествиях, я не только мог чувствовать запахи, слышать звуки, но и ощущать не утихающий во мне голод.

Даже если перед путешествием основательно поел. Ибо в жизни своей я еще никогда не был сыт, а чувство опустошающего голода, боли в животе казались моими вечными спутниками. Да только в путешествиях чувство голода столь усиливалось во мне, посему я старался не посещать постройки коредейвов, где они могли кушать, обучаясь в основном на этой полянке и многих других, подобных, раскиданных в сей долине. Так как только я попадал в долину и на Невель, мог перемещаться по ней уже по своему усмотрению, обаче также внезапно, и не подвластно мне в какой-то момент времени, убирался с нее. Моего явления на Невель коредейвы не примечали, ступая по траве, я словно парил над ней, касаясь ветвей, листьев, стволов, не мог их потревожить, хотя и ощущал их живое тепло, легкое колыхание и даже касание о мои пальцы, ладонь, подошвы стоп.

Вот и сейчас стоило мне сесть и принять боль в спине, как к гулу, кой издавали птицы и насекомые прибавился говор. Я резко оглянулся и увидел позади себя, шагах в десяти не больше, стоящего коредейва. Точнее даже юношу если судить по тем с кем из них мне удалось встретиться.

Это было высокое создания, намного выше меня, ибо я в понимании родни всегда являлся неестественно длинным и тощим. Коредейв также смотрелся худым с узкими плечами, выпуклой спиной и длинной, тонкой шеей, слегка наклоненной вперед, а потому и выставляющей напоказ, овально-вытянутую в затылочной доли и узкую в передней части, голову. Сама голова, начиная от висков, придавала лицу форму треугольника, чуть расширенную в районе скул, завершающуюся угловато-острым подбородком, и тут выставленным вверх. Немного наклоненная назад затылочной частью, голова венчалась небольшим выпуклым круглым шишаком, переливающимся желтоватым светом, находящимся в районе лба, на самом деле каким-то камнем. Вероятнее всего данный камень указывал на статус или определял возраст его носящего, ибо менялся, начиная от белого да красного. На лице, голове юноши, как и у меня не наблюдалось волосяной растительности: бороды ли, усов ли, волос, бровей, ресниц, не имелось и привычных даже мне ушей, носа, на месте которого располагались три продольные щели, с едва приподнимающимися и шевелящимися розовыми краями, под которыми находились выступающие коричневые большие губы. Зеленые навыкате и тут круглые глаза (ровно у водившихся на Земле рыб) не имели белка и зрачка. А одет он был в легкий, желтый, длинный и широкий хилай (как они величали сию одежду), без рукавов, потому демонстрирующий оголенные его руки. Цвет кожи тела коредейва менялся от коричневого на плечах и макушке до темно-зеленого на запястьях и лице, с белыми линиями в районе локтей, носа и щек. Он стоял босой, поглядывая вдаль, сложив руки на груди, и, слегка постукивал четырьмя пальцами, по поверхности кожи, точно волнуясь.

Четыре пальца, сравнительно высокий рост, наличие диэнцефалона и как итог каких-либо способностей, все это указывало на высокоразвитые расы, к которым относили себя коредейвы. Относительно их способностей я толком так и не понял, чем они обладали, но судя по редкой их демонстрации, данная раса, умела или только воспитывала в своих собратьях способность перемещать предметы по твердой способности при помощи мысли, то есть, не прилагая физических усилий.

Впрочем, сейчас коредейв явственно был занят чем-то иным. Порой, сходя с места, делая по земле несколько шагов вперед и тотчас возвращаясь назад, он словно через сомкнутые губы (нервно подергивая их уголками) цедил отдельные звуки, не все на перундьаговском языке, иногда на своем родном, который я не знал, так как никогда не стремился его выучить. Да и коль говорить откровенно не мог, ибо на Невель обучение велось в основном на перундьаговском языке, так сказать на языке межрасового общения Веж-Аруджана.

– И долго… долго мне тута стоять, – произнес коредейв и вновь шагнув вперед остановился, но лишь затем, чтобы добавить уже мало понятно, – вледи блино. Ю дал и унерхав ун. Сей миг уйду.

Он теперь и вовсе рывком скинул руки вниз, и срыву сойдя с места, широким шагом направился мимо меня в сторону деревьев, живописуя всем своим видом такое недовольство, словно его перед этим заставили воровать у собственных родственников остатки, высохшего до состояния коричневой глины, мяса. И меня прям пробрало…

Я вообще редко гневался, так как знал, что сие может закончиться всплеском активности моих способностей, тех которые особенно боялся. Но сейчас, да еще и будучи сознанием, позволил себе испытать это приступ бешенства. Ибо его недовольство в явно наблюдаемой сытости, ухоженности, чистоте казалось вызовом моей одинокости, ненужности, вечной нужде и горести, а теперь еще и боли, вызванной желанием сродников убить, добить меня.

Посему резко вскочив на ноги, я погнался вслед коредейва, а нагнав почти возле дерева, высоко выпрыгнув вверх, что есть силы шибанул кулаком ему по голове, стараясь, так-таки, дотянуться до венчающего его лоб переливающегося желтоватым светом камня, указывающего на особый статус или возраст. Впрочем, как можно понять, хоть мой удар и достиг юношу и пришелся ему по слегка наклоненной назад затылочной части головы, никакого вреда не принес, в отличие от меня. Так как от сей беготни, да еще и рывка, прыжка вверх, в спине проскочила такая колющая, жгучая боль, и точно что-то тягостно хрустнуло. Посему я не смог приземлиться на ноги, а плашмя рухнул на живот и лицо, вновь утонув в золотисто-желтых колосках трав, громко застонав, а миг спустя услышал вопрос:

– Как вы тут оказались? – будто направленный вдогон к уже затерявшемуся между деревьев коредейву.

Бешенство мое сразу прошло, стоило мне только испытать боль, и точно излилось в кисловато-пахнущую и теребящую мое лицо траву. В которую я от обиды, испытанного, хотел выплеснуть поток слез, да только слезы у меня если и текли лишь из привычных глаз. Будучи же сознание я мог всего-навсего тягостно дрожать всей своей кристаллической поверхностью. И составляющее перламутрово-серебристое плотное вещество моего сознания, ощутимо завибрировало, сбавляя пережитую боль и гнев, вновь возвращая привычную для меня ровность поведения, лишенную, как таковой ярости или зависти.

– Доброго времени суток, вы меня видите? – слышимо прозвучало прямо надо мной и я, переместившись, сел, да тотчас поднял голову, с удивлением обнаружив стоящего напротив меня, касающегося головой одной из ветви дерева мужчину. И это создание было точно не коредейв, и не человек.

Определенно, высокий, таким, какими выглядели взрослые коредейвы, чью расу, как и многие другие, составляло только мужское население, этот мужчина смотрелся очень толстым. Таких толстых я никогда ни видел… даже у коредейвов, не говоря уже о людях. Впрочем, обратившееся ко мне создание имело приятную для взора полноту, с мягкими, округлыми формами рук, ног, удлиненной кверху головой, лица, чуть подпирающего короткую шею широкой складкой второго подбородка. Нежно-голубая кожа мужчины слегка переливалась (точно он ее натер), а на каплевидном лице с прямым маленьким носиком, два крупных глаза, окутанных прилегшими густыми ресничками, залегали под выступающими надбровными дугами, не вдоль, а поперек, потому верхние их уголки словно рассекали тонкие, изогнутые брови напополам. Впрочем, внутри они выглядели на первый взгляд обыденно, ибо в синей радужке просматривались белые крохи зрачков. Большими, толстыми были светло-красные губы создания, а начиная от корней волос на лбу, прямой линией вниз начерталась черная полоса, вроде разграничившая правую и левую сторону его лица. Она спускалась по лбу, проходила как раз на стыке между бровями, по спинке носа и вновь делила на части губы, и низкий, маленький подбородок, являясь не нанесенной, а естественной. Густые, черные, вьющиеся волосы лежали у него на плечах, чьи кончики венчали маленькие переливающиеся камушки. Он и вообще был весь украшен серебристыми широкими изогнутыми запястьями, кои поместились на его оголенных плечах, локтях, густо покрытые разноцветными (и, как я понимал) драгоценными камнями. Его пальцы по четыре на каждой руке, где явно отсутствовал безымянный, а большой перст, самый длинный, выходил почти из верхней конечности запястья (точно из костей предплечья) завершаясь на одной линии с остальными, наверно являясь отдельным органом движения, также были украшены кольцами. По три золотистых кольца висели и в мочках его небольших и плотно прижатых к голове ушей, едва прикрытых прядями волос, и еще одно поместилось у него в правой ноздре, где переливался большой белый камень так, ровно это создание любило одеваться, украшать себя и вообще…

Любило себя…

Одет он был в длинное до лодыжек голубое, в тон коже, одеяние, без рукавов и ворота. Подол, которого, округлый вырез на груди и проймы рукавов украшала серебристая тесьма и тут усыпанная мельчайшим просом переливающихся камней. Он в отличие от коредейвов был обут. Подошвы его стоп опирались на тонкую синюю платформу, оплетающие голень тонкими, точно нити, ремешками, словно спутанными с подобными запястьями браслетов на ногах.

Я какое-то время, молча, смотрел на него, примечая, что, несмотря на четкость его фигуры, объемности и красочности украшений, его нежно-голубая кожа не просто переливается, а кажется полупрозрачной. Поелику стоит мне протянуть руку, и я не смогу коснуться его фигуры пальцем. Я даже захотел было проверить свою догадку, как он внезапно вновь заговорил. И заговорил однозначно со мной, с интересом разглядывая мое лицо и не сводя с меня взгляда, ровно боясь потерять:

– Теперь ясно, кого улавливали даха-даятеситы коредейвов… Странно, что не могли в точности проявить. Как вас звать?

– Это ты мне говоришь? – все-таки, переспросил я, будучи до конца в том не уверенным. Ибо после смерти родителей со мной никто не разговаривал… Никто кроме меня самого.

– Да, вам… Я говорю вам… Только не могу понять вы гиалоплазматическое создание или вы создание Веж-Аруджана, – сказал он так, ровно и не спрашивал меня, а советовался сам с собой, как то почасту делал я. И если честно таким рассуждением ввел меня в молчаливое оцепенение, вроде стараясь задеть моим уродством.

– Я человек, – даже не собираясь скрывать собственного огорчения, отозвался я, и отвел взгляд от его лица, а потом все же дополнил, – разве не видно, что я человек… Коего в вашем Веж-Аруджане относят к малоразвитым расам, проще толкуя ко всякой ничтожности. И живу я в Солнечной системе на планете Земля в горах, их раньше называли Земным Поясом.

Я это сказал так, чтобы показаться хотя бы перед ним не таким уродом, каким меня считали родственники, и полагал в самом себе я сам… Желая, ну, самую толику, ему понравится, что ли… Или вроде того. Толкуя о Земном Поясе, я говорил не наверняка, просто мне казалось я когда-то или, где-то слышал сие название и почему-то относил его только к тому месту, где жил сам.

– Не может быть, что вы человек… Уж не взыщите за сию мою прямоту, або то не в мощи человечества, – проронил он, да понизил голос и без того мелодичный, низкий, больше бы подошедший женщине. – Иметь сии способности, даятеситя, и перемещаться сознанием в пределах Веж-Аруджана. Данные способности принадлежат лишь гиалоплазматическим и вежаруджановским созданиям и определенным существам. Да малоразвитым расам, обаче не людским видам, а именно существам. Тем паче вы толковали, что живете в Солнечной системе. Сие в какой части, кой Галактики? – снова задал мужчина вопрос и тем стал меня волновать сильнее, так как я не знал, где находится моя система, и в целом казался сам себе таким ущербным, ровно отвечал не впопад и всякую глупость, в которой тот меня подлавливал, как в случае с воровством. Однако желание говорить было сильнее моих страхов, уродств и ущербности, которую я в себе нес, посему я немедля ответил:

– Солнечная система находится в Галактике Вышень, об том рассказывали ваши коредейвы. Это ближайшая система к системе Паньга и планете Невель на которой мы сейчас находимся. Мою планету коредейвы хоть и называют Землей, самих людей проживающих там все чаще величают солнечниками. Хотя там людей живет сейчас мало…

– Не может быть, – вновь повторил мужчина тем, начиная меня раздражать, так, что я, вернув на него взгляд, попытался им его обжечь. Уж не знаю, получилось ли у меня данное действие, но его внезапно вроде мотнуло вперед-назад, и, в преломление желтых лучей, занимающей небосвод Паньги, стала видна прозрачность самой его фигуры, точно всего только отраженной лучами звезды.

– Ты тоже сознание? – спросил я и увидел легкий кивок его головы, вроде поленившейся даже мне ответить, лишь подтверждая мои предположения.

– Сие удивительно… удивительно и токмо, – он сразу заговорил как-то по-другому, восторженно и его большие, толстые, светло-красные губы широко раздались в улыбке. – Вы родились в Солнечной системе, быть может, вы есть часть ассаруа, кто ведает… Сие быть может какой просчет, ошибка али чудо. Обаче, вы давно обладаете способностями даятеситя, давно посещаете Невель? – теперь он явно задал мне вопрос, потому как часть его речи звучала точно каким-то взбудораженным фоном. Я было, даже собрался ответить, как неожиданно резкая, жгучая боль пробила мне спину насквозь и точно выскочила через грудь. Отчего я громко закричал, прижал к груди ладони и повалился на левый бок. Внезапно ощутив, что не могу дышать… задыхаюсь, и, пожалуй, впервые за время своих путешествий, осознавая, что дышу, не только волнуюсь, сознанием.

– Что случилось с вами? – прозвучал с ощутимым беспокойством голос мужчины и мне так захотелось узнать его имя, чтобы в конце своей жизни, которая вот-вот завершится вспомнить того последнего с кем я так долго разговаривал. – Меня зовут Ларса-Уту, я прабха планеты Пятнистый Острожок, системы Медуница, Галактики Сварга, – внезапно отозвался он, отвечая на мой вопрос так, что я понял, свои пожелания, даже не заметив, высказал вслух.

– А меня зовут Истом, – кряхтя от боли и все еще прижимая к груди ладони, отозвался я, ощущая как боль теперь сконцентрировалась под правой лопаткой и стала рывками пульсировать. – Хотя я не люблю это имя… Но меня все равно никто так не зовет, ибо я живу один. Родители мои умерли, а сродники выгнали, потому что я урод… И вообще, я скоро умру так, как убегая от них, был ранен в спину. И боль эту чувствую аж и теперь.

Ларса-Уту сейчас шагнул ко мне ближе и опустился на присядки, хотя с его параметрами фигуры, даже будучи сознанием, сие было сложновато сделать. Потому он наблюдаемо для меня вроде как качнулся, а потом подо мной также ощутимо завибрировала сама почва.

– Послушайте меня внимательно, Истом, – очень нежно произнес прабху и рука его, качнувшись в мою сторону, ощутимо легла на голову, ровно огладив. Посему я почувствовал тепло исходящее от нее, вроде это вернулась моя мать, единственно любящее меня существо. – Сейчас вы должны вернуться к своему телу и попытаться продержаться, – продолжил он, – попытаться выжить, даже вопреки вашей боли и полученной раны. Отлежитесь в своем жилище…

– Норе, – хмыкнув, перебил я его и опять застонал от боли в спине, словно рвущей там, что-то по всей ее поверхности и ощутимо расходящейся во все стороны. – У меня нет жилища, я живу в пещере на горном склоне, в глубокой, узкой норе… – дополнил я, и, в голосе моем прозвучало огорчение. Осмысление того, что я, наконец-то, встретил кого-то хорошего, да только, слишком, поздно. – И я не умею уходить… приходить… это происходит не зависимо от моего желания, – досказал я и закрыл глаза, словно погасив в них яркость, оставив там лишь тьму.

– Я пришлю к вам помощь, вмале… вмале. Вы только продержитесь, сие время, даракаш, – все с той же нежной мелодичностью сказал Ларса-Уту, будто лаская меня последним словом…

Да только это было последнее, что я смог услышать, воспринять, оно как в следующее мгновение темное пространство перед моими глазами пошло зябью, и меня в нем качнуло, а после и вовсе срыву бросило.

Глава четвертая

Я закашлял, сразу шевельнув руками, ногами, повернув голову, не успев толком понять, где нахожусь или ощутить собственное тело. И тотчас во рту у меня на смену кисловатому запаху травы планеты Невель пришел кровавый привкус, испытываемый мною на Земле, а из разошедшихся в разные стороны губы на черно-бурую почву, покрытую мелкой, гладкой галькой, плеснулся кроваво-серебристый плевок. Он почитай толком, не оторвался от моего длинного, узкого языка, расщепленного на кончике, да так, и, повис, едва покачиваясь, касаясь ближайшего окатыша собственной округлой верхушкой. Одначе от сего покачивания немного погодя, сорвался с моей нижней губы, перетек вниз, и, плюхнувшись на камешек, замер на нем, продолжив поблескивать своими красно-серебристыми переливами.