Лан-Эа, властитель небес. Том первый

Глава седьмая

Дверь позади меня все еще продолжала поскрипывать, когда мы вышли из собхи, как называл Ачи, данную постройку, а я первым делом осмотрелся. Розовый свет наполнял наблюдаемое мною пространство, замкнутое десятью длинными деревянными постройками, собранными из продольно сложенных между собой досок. Прямоугольного вида, они слегка изгибали стены, посему пристроившись друг за другом, создавали огромный такой и точно замкнутый круг, абы между ними не просматривались проходы, лишь узкие щели, через которые едва бы протиснулся я. Сами строения, точнее собхи, имели плоскую крышу, и всего одну дверь, почти в стыке стен. Впрочем, на стенах не наблюдалось окон, или дыр, каких-либо проемов.

Созданный строениями, загороженный, участок отличался желтоватым и очень мелким по структуре грунтом (напоминающим песок), в центре данного круга росло одно огромное дерево, ветви которого располагались горизонтально земле и смотрелись не менее большими и длинными, создавая, таким побытом, тень под собой. Ствол того дерева с красной и явно толстой корой, имеющий множество щелей, дыр и словно проходов, поражал взгляд своим необъемным размахом, оный не сразу то и обойдешь, не то, чтобы обнимешь. Не менее широкими и вздыбленными были корни возле его основания, словно он ими не врос в почву, а приподнял свой ствол над ней. Потому там виднелось округлое углубление, в котором лежали какие-то зеленоватые с кулак плоды. Листья у этого дерева вытянутые и плоские, едва розоватого отлива, казались полупрозрачными так, что созерцалась их волокнистая структура.

Вокруг ствола дерева, как раз между его встопорщенными корневищами такими же красными, как и сам ствол, располагались кострища, наполненные, впрочем, не ветками, а ровно пережженными, черными углями, а потому лишь легонечко дымящиеся. Возле тех кострищ, прохаживалось четверо похожих на Ачи существа, точнее все же горнорабочих дорийца или мниха скит-горы, еще около пяти, какими-то загнутыми, серебристыми скребками терли стены противоположного, нашему, строения.

Теплота парящего воздуха, с легкой горечью дымка, наполняла эту местность спутника, а приятное для взгляда голубо-розовое небо проступало сквозь скученно растущие между собой ветви дерева. Впрочем, небеса только казались двухцветными, на самом деле, стоило мне только вскинуть голову, и всмотреться в них, оказались голубыми и расчерченными розовыми лучами небесного светила поместившегося слева от меня. Огромная шарообразная звезда, точно замерла на одном месте, и придавала розоватый отсвет не только листьям на дереве, создавала легкую дымчатость самого воздуха, но и слегка подкрашивала землю, строения и ровно самих, как мне показалось, немногочисленных мнихов на спутнике. Эти лучи привносили и на сами взгорья (расположившихся сразу за собхами), с пологими обезлесенными склонами, всевозможные оттенки красного и желтого, не только насыщенного пурпурного, но и бледно-золотистого. Растянувшиеся тут, пожалуй, во все стороны низкие возвышенности, по большей частью формирующие сплошные горные цепи имели удивительные волноподобные формы, словно их так обтесали ветра, создав эти неровности на поверхности спутника. Не менее замечательно смотрелась и теперь уже справа, наполовину сомкнутая голубизной неба, планета. Ее поверхность в виде отрывистых, коротких слоев синего, коричневого цвета, была ровно окутана белыми парами, теперь уже зримо колеблющихся.

Оглядев место, постройки и поляну, я глубоко вдохнул через нос горьковатость воздуха, и вновь поразился относительной тишине самого спутника. Ровно на нем не было не только существ, меня, но и обобщенно не жили тут птицы, звери.

– Вас тут много? – решил поинтересоваться я, у стоящего рядом со мной Ачи, и кивнул в направлении идущего к соседнему строению мниха.

– Достаточно, дабы все свободные лежени оказались заняты, – незамедлительно отозвался он и пригнул вниз голову, несколько подав ее вперед. Посему скосив глаза, я увидел, что зрительно для меня он старается стать ниже. – Обаче ваше собхи свободно, в нем бытовать будете вы один. Мы, по указанию его светлости богдыхая Багланбехзала, для вас его освободили. Ибо вы проживете в скит-горе треть седьмого периода согласно движению времени планеты Риньяки. Лишь опосля за вами вернутся.

Он это сказал таким тоном, будто я должен был радоваться тому, что за мной вернутся. Хотя мне желалось, дабы меня забрал не тот клиномордый с бешенными глазами Этлиль-Ка, как я догадывался, а голубокожий и синеглазый Ларса-Уту.

– Лишь токмо, я должен пояснить, что мнихам не положено общаться с вами, – продолжил свой объяснения Ачи, почему-то все сильней и сильней меня раздражая. – Або многие из них хранят зарок молчания, и скудоедия.

– Чего? – переспросил я, и резко повернув голову в сторону дорийца, весь прямо сотрясся от раздражения. Уж и не знаю, почему меня так пробирал гнев, глядя на Ачи, будто это он стоял на моем пути к Ларса-Уту, с коим встреча, скорей всего, не просто откладывалась, а однозначно становилась неисполнимой. И, чтобы сдержать собственное недовольство, могшее навредить всем этим безвредным существам, прибывающим кругом меня, я торопливо и протяжно выдохнул. И тем самым ввел еще в большее волнение Ачи, посему он нескрываемо низко склонил передо мной голову, став каким-то обиженно-жалким, и совсем тихо протянул:

– Сие не значит, что вы, сагиб, должны подчиняться нашим зарокам али воздержаниям. Просто на спутнике Хияке, небесное светило, величаемое Кизик, не заходит за глазоём, токмо движется с одной стороны на иную, – добавил он, стараясь сейчас говорить о том, что меня не должно было сердить. – И наш околоток всегда озарен его лучами, понеже собхи сотворены, таким побытом, без окошек, чтобы удавалось спать в темноте. Мнихи сие творят в свой черед, кода-ка одна их часть работает на пожнях, иная отдыхает.

Ачи смолк, а я обвел взглядом, стоящие по кругу строения, вспоминая сколько видел тех самых свернутых подстилок в своей собхи, понимая, что в скит-горе существ, пожалуй, находилось не мало.

Горьковатый дым от кострищ, расположившихся возле корней дерева слегка курившийся, точно переплетался во что-то единое с желтовато-розовой морокой плывущей над почвой и нес на себя ощутимый аромат какой-то еды, подводя мой желудок так, что в нем не просто бурчало, а словно подвывал кто-то. Понеже я торопливо ступил с места, и, широким шагом направившись к стволу дерева напоследок, впрочем, бросил Ачи:

– Хочу кушать, – моментально вспоминая, как перед выходом из моей собхи он обещал мне это.

Ачи, немедля, направился следом за мной, не обгоняя и даже не стараясь нагнать, да внезапно достаточно громко крикнул:

– Лунгиса а меал, умну! – Видимо, толкуя на собственном наречие, – перундьаговский язык в скит-горе знаю токмо я, – теперь поясняя и для меня. Хотя я итак догадался об этом. Ибо знал, что перундьаговский вельми сложный язык, и на нем говорят в основном высокоразвитые расы, так сказать имеющие особые технические достижения и продолжающие собственное существование не за счет рождения потомства, а в связи с изъятием диэнцефалона у малоразвитых рас и искусственного создания себе подобных.

Один из мнихов стоящий возле ближайшего ко мне кострища, стоило только Ачи крикнуть, мгновенно присел на корточки и принялся деревянным, толстым прутом, загнутым на конце, выкатывать из него круглые с кулак, зеленоватые плоды слегка дымящиеся. Я еще толком не дошел до ствола, когда он отступил в сторону, склоняя передо мной не только голову, но и сворачивая в дугу саму спину.

Я же достигнув костра, торопливо опустился на присядки возле плодов, едва кинув в сторону мниха взгляд и поразившись его сходству с Ачи. Одначе не намереваясь продолжить разглядывания, сразу схватил обеими руками по плоду (и так как они оказались на ощупь едва теплыми), сунул их себе в рот, принявшись откусывать остатками своих зубов от одного, посем, не мешкая, от другого. Волокнистая и мягкая внутренность того плода на вкус была ровно трава, не имея как такового аромата, сладости, горечи, кислоты, солености, понеже хотя моя прожорливость казалась безграничной, я не смог понять ем фрукт, овощ али корнеплод. Уж таким данный плод на распознание был пресным, всего-навсе пахнущим дымком и только.

– Таки, – протянул, опускаясь позади меня на корточки, Ачи, днесь показавшийся мне собственной второй тенью и точно подперев свой зад тонким хвостом. – Сие возделываемый нами в пожнях корнеплод, чьи мясистые корни идут в пищу, – дополнил он, а я, схватив и остальные, принялся их зараз пихать в рот, понимая, что такой пустой едой никогда не забью свой вечно голодный желудок. Поелику, проглотив, очередной немалый кусок таки, недовольно откликнулся:

– А на вкус трава, да и тока. А мясо у вас есть. Хочу мяса, – разглядывая в пережженных мельчайших остатках угольков костра еще штук семь чуть дымящихся таки.

– Сие для мнихов неблаговидно, вкушать мясо живых творений, – пояснил Ачи, и чуть слышно позади меня хмыкнул, – абы в таком случае мних лишиться радости посетить опосля смерти землю покоя и света, лежащую с иной стези бытия.

Его хмыканье было таким продолжительным или только мне таким показавшимся, что я резко дернул левую руку с зажатым в ладони таки вверх, пребольно стукнув им себя по носу, и тотчас раздражаясь от гнева, грубо сказал:

– Ты, чурбан, что ли, – теперь я слегка застонал, ощутив, что к саднящим весь тот срок ладоням, жгучей боли в районе раны в спине, добавилось нылая боль в носу. – Какая может быть земля покоя и света после смерти. Если умрет твой мозг и тело, единственное сущее, что тебя составляет, что же может уйти в иную стезю бытия.

Я даже резко обернулся, сейчас кривя лицо, и чуть слышно постанывая, а увидев вновь втянутую внутрь плеч голову Ачи, едва сдержался, чтобы не треснуть тем самым таки его по конусной голове на коей покачиваясь, теребился каждым отдельным красным волоском, длинный хохолок.

– Доуша, бессмертное начало в любом существе, человеке, дикаре, кое и являет суть жизни, единожды связывая меня с богом, оным выступает любая высокоразвитая раса, – очень быстро выпалил дорийц, и я сразу понял, это он, верно, запоминал с малолетства. Посему и высказывал, без какой заминки, а розовые его губы наблюдаемо задрожали, словно подхватывая на себя и покачивая огибающие их волоски шерсти.

– Чурбан, да! Ты, чурбан! – это я, прямо-таки, выкрикнул, ощущая, как меня захлестывает гнев, от понимания того, что сих существ так воспитывали с рождения, внушая собственную убогость, все ради правления над ними агисов, относимых к высокоразвитым расам. – Какая доуша! Какой бог! Это твой богдыхай, или Этлиль-Ка, или Ларса-Уту, боги, что ли… Это создания и существа, оные всего-навсего разумением тебя превзошли, – гулко дополнил я и застонал от боли в спине, обжегшей ее сверху вниз, вплоть до поясницы. А потом и вовсе смолк, ибо увидел, как тягостно затрясся Ачи, затрепетала на нем вся его негустая серо-розовая шерсть, образующая почитай сплошное одеяние на теле, тем как-то сразу сворачивая мое раздражение. Уж таким он казался мне испуганным. Не знаю даже какое из трех созданий, упомянутых мною, вызвало в нем такой прилив страха. Он даже не решился, что-либо ответить, лишь, склонил голову, и, сместив взор, уперся им в кострище, видимо, предоставляя мне возможность доесть таки, что я и продолжил делать, вновь развернувшись.

Обаче и пять съеденных мною таки, не утолили голод, пожалуй, даже его разожгли, посему мне до боли в желудке захотелось съесть мяса. Не важно высушенного или обжаренного в углях, а потому черного, с красноватой влажностью внутри. Поелику я, сглотнув остатки таки, негромко прознес, обращая сказанное Ачи:

– Я хочу мяса, абы голоден… Этой вашей травой я не наемся, а посему стану гневаться и как итог, сотворю чего-нибудь нехорошее.

Я замолчал и прерывисто выдохнул носом, осознавая, что порой плохо могу себя контролировать, особенно если голоден или болен, как сейчас. И днесь сказывая о том Ачи, нисколько не обманывал его. Он, впрочем, сидя позади меня, какое-то время молчал, а погодя также прерывисто, как я дышал, или только запинаясь, молвил:

– Сагиб, но у нас нет мяса. Мы его не употребляем в еду. Да и коль говорить точнее на спутнике Хияке, не водятся звери, днесь живут в малом количестве птицы и насекомые, оных мы также не употребляем в еду.

– Понеже как вы тут все чурбаны, – сердито добавил я, поднимаясь с присядок и разворачиваясь. Все еще сидящий передо мной Ачи, кажется, еще сильней вжал голову в плечи став каким-то многострадальным, что ли… Отчего мое тело разом все содрогнулось и заболело в каждом своем отдельном клочке, а я от той боли громко вскрикнул. Я даже хотел, что-то сказать поддерживающее Ачи, ибо на самом деле не был плохим, лишь порой не мог сдержать свое раздражение.

Однако внезапно послышался свистящий гул, точно шедший сверху с небес. Яркая вспышка белого света, словно разрезала его голубизну на части и тот же миг с дерева вниз, посыпались сначала вытянутые, плоские розоватого отлива листья, потом тонкие побеги, боковые отростки, а следом и вовсе широкие в обхвате, длинные ветви. Они не просто упали вниз, а шумно рухнули на землю, вызвав своим падением столпотворение мельчайшего пылевидного грунта, взметнувшегося вверх.

– Вух! – что-то гулко застонал Ачи, вскакивая с присядок, и немедля громко закричал на своем языке, – шуя, пресисе, интшаба! – вроде указывая своим соплеменникам слиться с землей, так как они, попадав на нее, замерли. – Сагиб. Нам надо спрятаться, – досказал он теперь лично для меня и резко, болезненно схватил меня за локоть. Посему если раньше он только кричал, я немедля громко взвыл, так как сия его хватка особой, хлесткой волной боли прокатилась по моей спине и ударила в голову. Отчего я даже на чуть-чуть перестал, что-либо видеть. А дотоль находившаяся поперед моего наблюдения постройка мнихов внезапно вроде качнулась вправо, потом влево и заволоклась беловатым туманом.

Да только сей белесый пар правил совсем недолго и также мгновенно иссяк, а я на месте поваленных веток, листвы на земле увидел лишь крутящийся вроде ветроворота розоватый дымок. Свистящий гул теперь значимо усилился, как и более настойчиво дернул меня к себе находящийся сзади Ачи. Однако я, раздражаясь еще сильней, срыву выдернул из его хватки локоть и также поспешно убежал от него вперед, останавливаясь на вычищенной от ветвей поверхности почвы. И тот же миг поднял голову, к собственному удивлению, увидев овальную платформу аппарата, зависшего в воздухе, сравнительно низко над участком, замкнутым строениями мнихов. На металлической обшивке, которого перемещалась мельчайшая голубоватая рябь, напоминающая волнение не только окружностей, но и множества крупинок, тонких линий, очевидно, выпускаемых из более насыщенного по цвету ярко-синего объемно-выпирающего пятнышка, расположившегося в самом центре летательного корабля. Дно аппарата наблюдаемо свершило движение по эллипсу и образовало неширокое по размеру отверстие, из которого, словно на меня, выпрыгнуло какое-то существо. Посему я, испугавшись его, также резво прыгнул в сторону, да споткнувшись о собственные ноги, плюхнулся прямиком на брюхо, врезавшись в почву не только подбородком, но и губами, носом, таким образом, сразу застыв. И не столько от страха, сколько вновь от боли, внезапно точно вздернувшей мои ноздри вверх.

А в голубых небесах вновь просквозила, прямо-таки, белая полоса света и воткнулась, кажется, в ближайшее строение так, что оно внезапно вспыхнув, зачалось языками красного пламени, принявшись плескаться в первую очередь по деревянной его крыше.

– Чокашь, – услышал я позади себя бархатный голос с суровыми, властными нотками, создания привыкшего повелевать. – Тута у вас должен быть человек, имя его Истом, его привезли с Солнечной системы. Ты знаешь, где он? Абанту бази архо?

Позади меня хриплым возгласом, словно его душили, отозвался кто-то, и, я подумал, это был Ачи. Потому понимая, что разговор ведется обо мне, рывком вскочил на ноги и кинулся бежать прямиком к строению, стараясь проскочить в имеющуюся меж ними узкую щель. Обаче я сделал всего-навсе несколько быстрых и резвых прыжков, напрочь забывая о боли, как меня вроде что-то толкнуло в спину. Да с такой силой, что я снова повалился на грудь, врезавшись подбородком в податливый грунт, и проехав, таким образом, немалый промежуток. В рот мне набилось мельчайшее месиво земли, а я пронзительно застонал от боли в спине, когда меня резко вздернули вверх, и, перевернув, уложили на спину. Поелику я моментально увидел над собой стоящее создание, очевидно, то самое, кое спрыгнуло вниз со все еще висящего вблизи от земли космического судна, и, ранее вопрошающее у Ачи, лежащего на земле в нескольких шагах от меня. Он сейчас смотрелся каким-то уж очень неподвижным, с выпученными красными глазами и приоткрытым ртом из которого явственно вытекала тонкой струйкой кровь.

А создание, стоявшее надо мной, созерцалось очень высоким, значимо и намного выше меня. Оно имело веретенообразную форму туловища, круглую, словно шар голову (по размерам не менее трети всего его роста), и сверху, вроде облачено было в панцирь. Тот панцирь также покрывал и спину создания, а темно-коричневый его покров, або это, однозначно, не являлось кожей, имел светлый тон на груди. На его голове, несколько потянутой вверх собственной макушкой, не имелось как такого лица. Там всего только что и располагалось, два больших черных глаза сложенных из сотен срезанных наискось залащенных граней, поместившихся по бокам головы, да длинные усы-антенны. Создание имело три пары конечностей, очевидно, две пары ему заменяли руки и третья ноги, по виду, впрочем, мало чем отличимые друг от друга, сравнительно ровные и одного размера, длины. Первые отходили от стыка головы и туловища, и, будучи более удлиненными, вельми мощными, напоминали по виду утолщенные к концу патрубки. Вторая пара рук, тут, словно выходящая из груди завершалась шестью короткими пальцами с небольшими воронкообразными присосками на концах. На ногах, опять же, гибких, спиралеобразных, наблюдались черные крупные воронки, правда, с более низкими бортами, на которых создание точно покачивалось вверх-вниз.

– Чокашь, – с особой грубостью дыхнул он на меня гневом, пожалуй, что более мощным, чем дышал я ранее на Ачи. – Куда полз, чокашь, – дополнил он, и внезапно ткнул мне в грудь правым патрубком руки, вращающим собственными зубчатыми краями. – Хочешь подмогу вызвать, – теперь это звучало и вовсе устрашающе, так, что я тягостно закачал головой, напрочь забывая о давешней боли. – Вот же урод какой, – не скрывая своего пренебрежения, досказало создание, и слегка сместив патрубок, уткнуло его край в мой подбородок. – Где у вас тут человек? Абанту архо? Архо? Его зовут Истом, он с Солнечной системы.

Я вновь тягостно затряс головой, уже, и, не зная, стоит ли ему отвечать, а после судорожно сглотнул, скопившуюся во рту пыль, принятую тогда, когда падал на землю. Да все же преодолевая собственный страх, в понимании, что все равно не удастся выжить, протянул:

– Я… Я, Истом… – впервые, пожалуй, сказывая собственное имя с таким отвращением, как нечто грязное и неприятное.

– Что? – создание теперь прямо рыкнуло, погасив в собственном голосе какую-либо бархатистость, оставив лишь суровость. Впрочем, он также сразу втянул внутрь руки, вращающиеся зубчатые края патрубков, словно затрепетав тряпичными кистями и опять шестью пальцами, обретающими зримую твердость погодя. Да уперев нижнюю пару рук себе в ровные бока туловища, огляделся. Ибо в небе вновь просквозила белая вспышка света, а строение позади меня перебросило огонь с крыши не только на собственные стены, но и на соседнюю собху.