Погоня за ветром

Глава 16

Альдона сама не понимала, что с ней творится. Она с нетерпением и волнением ждала заката солнца, когда на берегу озера молодцы и девушки зажгут костры и начнётся буйное веселье. Она взяла у челядинки её платье, примерила, довольно улыбнулась. В темноте её не признают, а если и признают, не беда – многие знатные женщины, жёны могущественных князей и нобилей тоже пойдут на это языческое празднество. Альдона гнала прочь мысли, что она христианка, что в Холме ждёт её муж, нуждающийся в её поддержке, что её брат – монах, что негоже ей, крещёной русской княгине, думать о каком-то чужом неведомом человеке. Сердце женское подсказывало ей иное, совсем иное.

«А ведь непохож он на купца, вовсе непохож, – подумала Альдона, перебирая в памяти свою встречу с Варлаамом. – Нет, что-то здесь не так».

Переоблачившись в домотканое платье холопки, Альдона оглядела себя в круглое серебряное зеркальце, слегка подсурьмила брови, затем уложила на голове золотистые косы. Подумав немного, достала из ушей золотые серьги и сменила их на медные кольцевидные, какие носят литовские девушки-простолюдинки.

Вскоре в шатёр к ней заглянула сестра нобиля Гирставте Айгуста. Стан этой рослой статной девушки облегало широкое платье зелёного сукна, волосы на голове у неё были сложены в форме венка, на лебединой шее красовалось широкое серебряное ожерелье в три ряда.

– Там у берега собираются уже. Пойдём, может, и мы, Альдона? – предложила Айгуста.

– Подождём ещё. Светло, признают, брату доложат, а он разгневается. Как-никак я мужняя жена.

Альдона вздохнула. Подруга села рядом и положила ей на плечо свою сильную и широкую, как у мужчины, длань.

– Ты, если хочешь, ступай, – сказала молодая княгиня. – А мне рано.

– Нет, пойдём вместе. – Айгуста решительно затрясла головой.

– Приглядела себе кого? – спросила её Альдона, обратив внимание, что подруга уже подвела брови, подкрасила уста и ресницы, а на щёки щедро наложила румяна.

– Есть один молодец, – доверительно шепнула Айгуста.

– И кто он? – продолжала допытываться Альдона.

Айгуста смущённо вздохнула и потупила очи.

– Трайден, ты его знаешь. Но, говорят, он женат.

– Да, по-моему, я видела однажды его жену. Наверное, так. Но что сейчас думать об этом? Ведь нынче день Лиго, а Лиго – бог радости. Надо радоваться жизни, радоваться красоте, радоваться тёплой летней ночи. Порой мне кажется, что я разучилась радоваться по-настоящему. Там, в Холме, меня всё время преследуют страхи, я живу и как будто и не живу вовсе. Всюду какие-то козни, какая-то мышиная возня. Лев, Юрата, боярин Григорий – я устала, подружка, сильно устала от них. Вспоминаю своё детство, отца покойного – и так тепло, легко на душе. Вот и теперь, в эту ночь… Хочу одного – радоваться, любить, мечтать. Хочу убить все свои страхи.

– Ну, так пойдём же, пойдём скорей! – Айгуста решительно схватила Альдону за руку и потащила к выходу.

Вечерело. Багряные отблески заката кровавили озёрную воду. Лёгкая рябь бежала по тёмной глади, маленькие волны со слабым плеском ударяли о песчаный берег.

Жрецы-нерути ныряли в воду и, произнося долгие заклинания, гадали о погоде и рыбной ловле. Неподалёку от них другие жрецы – удбуртули, гадали по воде. Вокруг них толпами собирались молодые девушки и жёнки постарше, спрашивали о своей судьбе, всюду слышался звонкий смех.

Айгуста и Альдона, босые, побежали, держась за руки, вдоль берега. Впереди, в отдалении, были хорошо видны разгорающиеся костры.

Заря потухла как-то быстро и неожиданно, и произошло это в тот самый миг, когда подруги достигли первого из костров. Альдона увидела водящих вокруг вздымающегося ввысь пламени хороводы девушек и юношей с венками из цветов на волосах. И словно окружал, дурманил ей голову весёлый смех, она сама вдруг рассмеялась, сама не зная чему, словно поддавшись чарам древнего бога Лиго. Или это добрая богиня Лайма спешит отвлечь её от тяжких мыслей и забот и дарует ей часы или мгновения счастья. Альдона была христианкой, но в глубине души верила в старых литовских богов – таких простых, понятных, близких, не то что неведомый Бог руссов и греков, далёкий, загадочный, имеющий три ипостаси.

Варлаам выступил откуда-то с края освещённого костром круга. Облачённый в розового цвета нарядную рубаху и тёмные порты, он приветствовал Альдону лёгким поклоном.

Княгиня внезапно подумала, что руссу, наверное, будет немного не по себе среди шумного сборища язычников-литвинов. Проводив глазами Айгусту, которая закружилась в шумном хороводе, она предложила:

– Там на берегу есть лодки. Сядем, поедем кататься. Здесь много островов.

– Хорошо, красавица. – Варлаам снова поклонился ей.

– Что ты всё кланяешься мне? – весело хихикнула Альдона. – Чай, не перед иконой стоишь. Ну, пойдём же.

Она первой забралась в маленький рыбачий челн. Варлаам сел на вёсла. Лодка отплыла от берега и резво помчалась по озеру, разрезая маленькие волны.

– Тебя как звать? – спросил Варлаам. – Извини, там, на торгу, растерялся немного, позабыл узнать.

– Крестили Марией, а языческое имя имею – Альдона.

– Я тоже тогда ещё, в Холме, на гульбище тебя приметил, Альдона. Верно, муж у тебя есть, чада?

– Муж есть, а чад пока ещё нарожать не успела, – бойко отозвалась молодица, сама удивляясь, как легко и просто сказала она эти слова.

– Темно здесь, не видно ни зги. Не налететь бы на камень какой. Ты плаваешь хорошо, Альдона?

– Как неруть.

Варлаам молча кивнул.

– Вон, кажись, остров, камыши высокие вижу. Пристанем давай.

– Ты приставай, а я – вплавь! Узнаешь, как неруть плавает! – со смехом воскликнула Альдона.

В мгновение ока она сбросила с себя платье и прыгнула в воду.

Варлаам успел увидеть на мгновение вспыхнувшее в ярком серебристом свете месяца перед глазами белое женское тело с округлостями грудей и пушком вьющихся волос вокруг гениталий. Затем с визгом и плеском тело это ринулось вниз, челн сильно тряхнуло, и Варлаам, как был, в нарядной рубахе, полетел в воду. Ещё через мгновение Альдона обвила руками его шею, он неумело обхватил шуйцей[119] её тонкий стан, они выбрались на сушу и повалились в громко шуршащие камыши.

Альдона стала сдёргивать с него рубаху, нетерпеливая длань её скользнула ему под порты. Тонкий серебряный смех звенел над ухом Варлаама, он слепо подчинился, поддался женской страсти, сам возбуждённый, обрадованный, немного смущённый оттого, что же они сейчас делают, что творят. А затем наступили минуты блаженства, самые счастливые минуты для них обоих, такие, которые будут они оба вспоминать всю свою жизнь как короткий, призрачный миг счастья на извилистых и многотрудных путях бытия.

Альдона была сверху, Варлаам с восторгом смотрел на распущенный каскад её мокрых волос, на её запрокинутую назад голову с прелестными устами, уже не раз обжёгшими его сладостным поцелуем, он чувствовал, как его плоть, подчинившись чарам этой колдуньи-чаровницы, входит в её плоть и сливается с ней. Альдона была ненасытна, она снова и снова требовала от него ласк, она смеялась, возбуждала, раскручивала его, нежными прикосновениями и щекоткой доводила его до безумия, тогда он стискивал её в своих объятиях, жадно целовал в жаркие уста и снова погружался в состояние неземного блаженства, лишь краешком ума понимая, что творит сейчас грех.

Потом они оба, утишённые, лежали на траве на небольшом пригорке, смотрели на звёзды, на серп месяца и на далёкие огни костров и факелов на берегу. Варлаам вдруг вспомнил литовскую легенду о том, как солнце изменило богу Перкунасу с месяцем и как в отместку за это грозный громовержец разрубил месяц своим мечом. Месяц и в самом деле был словно разрублен.

– Ты должен знать обо мне всё, – оборвала его мысли Альдона. – Я – не боярыня и не жена нобиля. Я – княгиня. Мой муж – галицкий князь Шварн. Мой отец – Миндовг, а брат – Войшелг. Сейчас я гощу у него в Литве.

У Варлаама едва не перехватило дыхание. Неприятный холодок побежал змейкой по спине. Он с трудом скрыл своё потрясение. И всё же, отбросив прочь страхи, он решил быть искренним и ответил:

– Я тоже не буду таиться перед тобой. Я – не купец. Я – отрок. Сейчас я служу в Перемышле князю Льву, брату твоего мужа. А раньше, до прошлого лета, три года учился в Падуе, в университете. Окончил тривиум – первую ступень наук. Когда приехал, узнал, что князь Даниил при смерти. Князь Лев взял нас с товарищем к себе на службу.

– Что же ты скрываешься под личиной купца? – В голосе Альдоны слышались уже нотки не любопытства, а угрозы.

– Князь Лев велел мне узнать, что происходит в Литве.

– Вот как! – Альдона внезапно вскочила, быстро натянула на себя платье, бросила Варлааму его порты и рубаху.

– А ну, одевайся! Живо! – прикрикнула молодица. – Вот я сейчас пойду и расскажу всё брату! Скажу, что ты вынюхиваешь тут по указке этого противного Льва! Что ты лазутчик и измышляешь недоброе! А уж брат заставит тебя выложить всю правду! О, Господи! Какая же я дура! С кем я связалась! На кого положила глаз!

Она сокрушённо закрыла руками лицо.

– Альдона! Перестань, не гневайся! Княгиня! Это не так, всё не так! Я не знал, ты не знала! Люба ты мне! И ничего, слышишь, ничего николи супротив тебя я не сделаю! Ну, не молчи же, скажи хоть что-нибудь! – в отчаянии воскликнул Варлаам.

Ответом ему была хлёсткая, обжигающая пощёчина, такая сильная, что он от неожиданности не удержался на ногах и рухнул в камышовые заросли.

Альдона зло расхохоталась.

Кусая в волнении уста, Варлаам поднялся и стал торопливо одеваться.

– Если бы я был лазутчиком, измышлял ковы, разве я открылся бы? – решил слукавить он, чувствуя вдруг, как земля словно бы уходит у него из-под ног.

Он не мог лгать этой женщине, подарившей ему любовь, но и сказать всё начистоту тоже не осмеливался. Это погубило бы и его самого, и Тихона, и привело бы бог весть к чему, может, и к войне Льва со Шварном и Войшелгом. Тогда пострадают все: и русины, и литвины, и Альдона тоже. Ради блага иногда приходится быть не до конца искренним.

– Если бы я задумал что-нибудь худое, разве посмел бы… Посмел бы… – не докончил он.

Альдона резко оборвала его:

– Хорошо, я поверю тебе. Но отныне это неважно. Отвези меня на берег и уходи. Больше не хочу тебя видеть. И если узнаю, что таишь ты в душе лихое, что зло князю Войшелгу или князю Шварну хочешь сотворить, берегись! Отыщу я тебя, и тогда не будет тебе пощады!

Слова молодой женщины долго ещё звенели у Варлаама в ушах. Он молча и яростно грёб вёслами, челн быстро скользил по успокоенной, ровной глади Гальве. Было совсем безветренно, исчезли прежние их спутники – маленькие волны, и на душе у Варлаама стало тоскливо, уныло, противно.

Нарушив наконец молчание, он сказал:

– А глупо всё это, Альдона. Вот так, в камышах, тайком. Или как иные – всю жизнь лазят по подворотням, прячутся по углам, целуются в тёмных переулках. Любовь, пусть и телесная, иною должна быть – открытой, прямой, безоглядчивой.

Княгиня ничего не ответила, а только посмотрела на него с грустной задумчивостью в светлых глазах. Варлаам помог ей сойти на берег, сухо попрощался и поспешил к своему обозу. В душе у него царил беспорядочный хаос мыслей и переживаний. Всё представлялось ему теперь тёмным, как летняя ночь, неожиданно нависшая над головой густой грозовой тучей. Он вдруг ощутил, как в лицо ему ударили косые холодные капли дождя.

Ночь языческого праздника заканчивалась. Разразился частый в этих местах ливень, а за озером, на востоке, лениво вставал хмурый рассвет.

Глава 17

Тихона Варлаам отыскал в возке. Обнимая двух молоденьких литвинок, любвеобильный отрок безмятежно подрёмывал, уронив голову на мягкое сено. По всему видно, ночь он провёл бурную. В ногах его валялся опорожнённый жбан из-под ола, здесь же были небрежно брошены сафьяновые сапоги и свита. Велев девушкам уходить, Варлаам с трудом растолкал хмельного товарища.

– Вставай! Кончилось веселье давешнее, – строго изрёк он. – Дела надо спроворить, и домой. Много здесь Шварновых людей отирается, могут признать, тогда не поздоровится нам. Войшелг на расправу скор.

– Чего ж деять будем? – зевая, лениво спросил Тихон. – Вот я, право слово, никак не уразумею, чё мы тут торчим, средь язычников ентих?

– Надо встретить князя Скирмонта, перетолковать с ним. А потом сразу отъедем, – хмуря чело, коротко пояснил Варлаам.

…Красный шатёр князя Скирмонта друзья отыскали без труда. Он был выше большинства других и горделиво раскинулся на краю лагеря, на пригорке по соседству с густой дубовой рощицей. Варлаам представился купцом, привезшим князю сукно из Дрогичина на свиту. Вскоре они с Тихоном уже стояли перед восседающим на кошмах Скирмонтом. Князь, светлолицый, с белыми, как лён, волосами и вислыми усами такого же цвета, в лёгкой голубой накидке, надетой поверх белой рубахи с золотистым узорочьем, с удивлением и любопытством рассматривал молодцев, которые, отвесив ему низкие почтительные поклоны, скромно застыли возле входа.

– Кто вы такие? – разведя руками, спросил их на ломаном русском Скирмонт. – Не знаю вас, не помню.

Говоря, он, как многие литвины, сильно растягивал гласные.

Варлаам, заранее уже продумавший о том, что сказать, быстро нашёлся:

– Нас послал к тебе из Перемышля князь Лев, сын Даниила.

– О, князь Даниил! – воскликнул Скирмонт. – Он был мой друг. И мой враг.

Литвин неожиданно рассмеялся.

– Наш князь видит со скорбью, как много лиха творит ныне в литовских землях сын князя Миндовга, Войшелг. Он вверг вашу землю в долгие войны, в гибельный пожар междоусобий. И князь Лев хочет помочь тебе, князь Скирмонт, восстановить в Литве прочную и крепкую власть. Кому, как не тебе, править в литовских землях. Знает князь Лев, что ты храбр, смел и умён. Также ведомо ему, что многие нобили готовы поддержать тебя.

Красноречивым жестом руки Скирмонт остановил речь Варлаама.

– Князь Лев поможет мне, а я помогу ему? Так? Он хочет отнять у своего брата город Галич? – хитровато сощурив свои светлые рысьи глаза, спросил он.

– Преклоняюсь перед твоей мудростью, княже. – Варлаам наклонил голову. – Князь Лев поможет тебе договориться с немцами, а потом, объединив силы Галича и Литвы, мы вместе разобьём татар.

– Предложение вашего князя очень заманчиво. Но я должен посоветоваться… – Скирмонт задумался. – Приходите ночью, как только стемнеет. Будем говорить.

Снова последовал короткий взмах руки, и отроки поспешили к выходу из шатра.

– А я и не ведал, что к ентому князьку нас Лев послал, – говорил Тихон, когда они, обогнув лагерь, пробирались к своему возку.

– Ты уж, друже, никому о нашем со Скирмонтом разговоре не сказывай, – тихим голосом ответил ему Варлаам. – А то знаю я тебя. Какой девке сболтнёшь, и пойдёт молва.

– Обижаешь. Что я, право слово, совсем дурак, что ль! – воскликнул в сердцах Тихон.

– Тише ты! – цыкнул на него товарищ. – Убраться б нам отсюда заутре.

Он опасливо огляделся по сторонам.

В лагере вроде было спокойно. Кто-то ещё продолжал отмечать праздник Лиго и шумно веселился, кто-то отсыпался после бурной ночи, у шатров князей и нобилей неторопливо разъезжали немногочисленные охранники с копьями наперевес. Варлаам заметил старинный языческий стяг: грозный бородатый Перкунас, увенчанный пламенем, грозно развевался на ветру. По одну сторону от него изображён был мертвенно-бледный старец Патолс с долгой белой бородой и повязкой на голове – страшный бог привидений и мертвецов, по другую – безбородый юноша Потримпс в венке из колосьев – добрый покровитель рек и источников.

Вспомнив о том, что князь Войшелг был монахом и усердным христианином, Варлаам невольно усмехнулся. Выходит, не столь велика его власть в Литве.

До вечера отроки, сгорая от нетерпения, потихоньку собирались в обратный путь. Уже сложены были в воз оставшиеся товары, подсчитаны монеты, упрятаны в калиты и мешки шкурки-куны и серебряные слитки, а день, казалось, всё не убывал, всё тянулся, как кисель, сдобренный унылым тёплым дождём. Наконец, в сумеречный час друзья осторожно пробрались к шатру Скирмонта.

Оказалось, там их уже ждали. Шатёр был полон людьми. Скирмонт сидел возле очага на раскладном стульце, возле него на таких же стульцах и кошмах расположились другие князья и нобили. Некоторых из них Варлаам видел раньше и знал по именам. Вот широкоусый увалень князь Лесий, повадками своими напоминающий средней величины медведя, вот худенький, малорослый Борза, вот худощавый молодой красавец Серпутий, вот нобиль Гирставте с глубоким шрамом на правой щеке. Были и другие известные лица: старый воевода Сударг, нобили Гнете, Сонгайле, Маненвид. За спинами нобилей застыли стражники с копьями и мечами, в шлемах и прилбицах. Меж ними Варлаам заметил ещё одно знакомое лицо, но где он видел этого высокого светловолосого литвина с исполненными спокойного мужества чертами, никак не мог вспомнить.

Друзья попали в самый разгар спора. Плохо разбирая литовские слова, Варлаам лишь отчасти понимал смысл сказанного.

Седой Сударг, хмуря густые брови, говорил Скирмонту:

– Да, Войшелг причинил нам много зла. Но он храбро сражался с немцами и он мстил за убийство своего отца, как подобает по нашим обычаям. Ты же предлагаешь нам союз со Львом, с руссами, нашими врагами. Я уважал покойного князя Даниила за его доблесть и благородство, но его старший сын слеплен совсем из другого теста. Мой совет: остерегайся его, Скирмонт.

– Сейчас не время вспоминать благородство Даниила и храбрость Войшелга, – визгливым голосом перебил воеводу Борза. – Ты посмотри, что вытворяет этот Войшелг и его головорезы в наших сёлах! Деревни Мажейки сожгли дотла, двор Маненвида разорили! В моих угодьях тоже похозяйничали!

Нобили поддержали Борзу одобрительным гулом.

Слово взял Скирмонт:

– Вижу, что всем вам немало зла и горя причинил Войшелг. Так поклянёмся же выступить против него! Поклянёмся стоять друг за друга плечом к плечу! Хватит разорений, хватит бессмысленных усобиц, хватит мести! Ты говорил, Сударг, о князе Льве как о нашем враге. Но у нас, у Литвы, враги иные. Это немцы и татары. С ними придётся нам воевать, а не с русским князем. Отныне да будет так: я – за вас, вы – за меня! Поклянёмся на обнажённых мечах и скрепим нашу клятву кровью!

– Клянёмся Перкунасом! Смерть Войшелгу! Смерть разорителю и губителю! – наперебой закричали князья и нобили.

Варлаам заметил вдруг, что молодой высокий литвин, на которого он обратил внимание, незаметно исчез из шатра.

«Может, какой переметчик? Кто знает…» – Он силился вспомнить, где раньше видел этого человека, но не мог.

– Пойдём, друже, – потянул он Тихона за рукав свиты. – Наше дело на этом кончено. Отъезжаем в Перемышль.

Они быстро выскользнули из шатра и поспешили к своему возу.

Из ночной темноты внезапно вырвался отряд всадников с факелами в руках, раздалось громкое ржание, лязг мечей, крики. Кто-то грубо ухватил Варлаама за плечо. В ярком вспыхнувшем свете он увидел лицо боярина Григория Васильевича.

– А, вот кто тут! Отроки Льва! Хватайте их, живо! – обрадованно заорал боярин. – Лазутчики! Воры!

Двое дюжих литвинов скрутили Варлааму руки за спиной крепкими ремнями. Отчаянно отбиваясь, отрок крикнул:

– А я ведь тебе жизнь спас, боярин Григорий! Али забыл?!

– Молчать! – Григорий матерно выругался. Сильный удар плети ожёг Варлааму щеку. Их с Тихоном потащили в сторону ристалища.

«Всё, пропали! – прошумела в голове Варлаама мысль. – Живыми вряд ли отсюда выберемся».

Вдруг возникло перед ним лицо Альдоны, обрамлённое белым шёлковым убрусом.

– Ворог! Кознодей! – прошелестели возле его уха жестокие, полные нескрываемого презрения слова.

Круто повернувшись, молодая княгиня бросилась во тьму, словно окунулась в тяжёлый топкий омут.

И тут прозвенел над головами отроков грозный бас Войшелга:

– В поруб лазутчиков! Заутре головы обоим с плеч!

Варлааму развязали руки и больно толкнули в спину. Он почувствовал, что летит куда-то вниз, падает в яму, вокруг него сыпется песок, а наверху раздаётся надрывный скрип закрываемой двери и лязг тяжёлого замка.

Варлаам упал в мокрую грязь, но тотчас вскочил на ноги и отряхнулся. Тихон был где-то рядом, он слышал его дыхание. Протянув руку, Варлаам нащупал локоть товарища и крепко сжал его пальцами.

– Пропали мы, друг, – вздохнул Тихон.

Наверху всё стихло. Мало-помалу глаза привыкли к темноте. Варлаам различил рядом тёмную фигуру друга.

Они долго сидели молча, всё прислушиваясь, словно подспудно ожидая чего-то. Своего состояния Варлаам не мог, да и не старался понять. Было какое-то сожаление, но вместе с тем и пустота, вспоминались слова библейского пророка: «Бессмысленно всё, как погоня за ветром».

Унылую тишину оборвал скрип замка. Сверху протянулась крепкая верёвка.

– Хватайтесь, лезьте! – раздался строгий мужской голос.

Упираясь ногами в земляные стенки ямы, истирая в кровь длани, Варлаам с яростно бьющимся в груди сердцем быстро полез ввысь. Тихон спешил за ним следом. Вскоре они уже стояли возле двери перед тем самым молодым рослым литвином, которого Варлаам заметил в шатре у Скирмонта.

– Вот вам добрые кони. Скачите лесом до Гродно, оттуда – в Дрогичин. Своему князю скажете: заговор Скирмонта провалился. И ещё скажете: выручил вас из ямы князь Трайден. Запомните: Трайден. Пусть и князь ваш знает моё имя.

Дальше всё происходило с лихорадочной быстротой. Беспощадно хлестая коней, двое отроков мчались по лесной дороге. Только сейчас Варлаам почувствовал боль от удара плетью боярина Григория.

«Ничего, ворог, я с тобой ещё поквитаюсь!» – злорадно подумал он, но тотчас эту мысль перебила другая, он вспомнил Альдону и презрение в её прекрасных светлых очах.

«Боже, почему, почему мы стали врагами?! Почему мир наш так гадок и мерзок, почему, кроме тех мгновений греховной радости, ничего в нём нет светлого?! Почему, почему, Боже?! Или это я, я один во всём виноват?!»

Плотно стиснув уста, Варлаам всё гнал и гнал вперёд резвого низкорослого скакуна.

– Слышь, друже! – окликнул его Тихон. – Вспомнил я, где ране Трайдена ентого зрели мы. Тамо, на мосту, возле Гродно!

– А ведь верно! – откликнулся Варлаам, резко осаживая коня. – Кажется, так. То он и был. И в шатре у Скирмонта я его видел. Стоял сзади, рядом со стражей. Может статься, он нас и выдал.

– Почто ж тогда выпустил из ямы?! – Тихон изумлённо передёрнул плечами. – Не уразумею чегой-то.

– Думаю, сам он власти в Литве добиться жаждет. А Скирмонт ему ни к чему, вот он и выдал заговорщиков. Знает, что Войшелг долго на столе не усидит. А может, и не так всё.

– Да ну их всех к чёрту, князьков ентих! Мчим дале. Гляди, светает! – Тихон обернулся и указал на встающее за спинами их над лесом алое зарево. – Торопиться нам надоть!

Кони стремглав вынеслись с лесной опушки на вольный простор. Впереди был долгий и многотрудный путь, но Варлаам с какой-то необыкновенной ясностью чувствовал, знал уже точно, что они благополучно возвратятся в Перемышль.

Глава 18

Поутру на ристалище, обрамлённом тыном из острых кольев, плотники соорудили высокий помост, а кмети[120] Войшелга установили на нём огромную дубовую плаху. Воины в серебрящихся на солнце кольчугах и шишаках окружили место грядущей казни плотным кольцом. Ристалище быстро заполняла толпа зевак, некоторые лезли едва не под копья, стражники отгоняли их подальше, грозя особенно строптивым обнажёнными мечами и саблями.

Войшелг, в чёрной рясе с куколем, торжественно восседал на резном деревянном стольце неподалёку от помоста. Строгое, истощённое постами лицо его казалось бесстрастным, но время от времени в глазах его вспыхивали и тотчас же гасли искры гнева. Ближние нобили и воеводы в такие минуты боялись оказаться рядом со своим князем – тот бывал необуздан и неудержим в ярости. Только одна Альдона находилась возле брата. Лицо её поражало мертвенной бледностью, уста были плотно сжаты, во взгляде скользило презрение.

Запыхавшийся от быстрого бега молодой воин из стражи повалился перед Войшелгом на колени.

– Князь, руссы сбежали ночью. Кто-то отпер замки, бросил им вервь.