Уроки «химии». Из жизни условников

И всё же Санлеп решил туда наведаться. «Хуже не будет», – подумал он.

И, как всегда, ошибся. Мышеловка захлопнулась.

Заместитель прокурора города, Николай Иванович Шушенков расчленил его острым, как лезвие бритвы, взглядом сквозь очки с сильным увеличением. Наконец, спросил неприятно скрипучим голосом:

– Что привело вас к нам, молодой человек?

Санлеп рассказал все, как есть. Даже о взятке, которую предлагал ему Берзиньш.

– Вы открывали конверт? – последовал вопрос. – Сколько там было денег?

– Я не знаю. Конверт не открывал.

– Значит, на нем нет отпечатков ваших пальцев?

– А что – нужно, чтобы они были?

– Не ёрничайте. Дело, сразу скажу, сложное. Берзиньш и Озолс – уважаемые в городе люди. И им больше веры, чем вам, не так ли? А вы подозреваете в крамоле и мошенстве едва ли не всё население земного шара. Негоже это для молодого специалиста.

Санлеп понял, что и тут всё шито да крыто. Город обомшавел в пороке. Напрасно он пыжился что-то изменить. Этот город его одюжил. И он просто пустолает, реагируя на эти шашни. Чисто инстинктивно.

– Хорошо, – сказал он. – Считайте, что я и не приходил.

– Я чувствую, что вы передумали писать заявление?

Санлепу захотелось, чтобы эта квадратная спина вообще перестала что-то чувствовать. Но все-таки сдержался. Прокуратура – не то место, где можно вспылить и назвать всё своими именами. Выдавил из себя:

– Конечно же, передумал.

– Позвольте поинтересоваться, почему?

– Потому что это заявление можно истолковать как клевету, поскольку в городе рука руку моет. Прошу только вернуть мне акт о проверке мясокомбината. Есть ведь и другие инстанции, кроме прокуратуры…

И тут в голосе Шушенкова звякнул металл.

– Невысокого же вы о нас мнении. Но акт я оставлю у себя. Зайдите через денек, обсудим.

Это означало, что его писанина, все вскрытые им недостатки будут сокрыты. В глубокой-глубокой яме

И тут Санлеп горько пожалел о своём визите. Он наделал столько ошибок, что можно съехать с катушек. Его акт о проверке – бомба замедленного действия, которая может рвануть, но они этого не допустят. Как бы эта неразорвавшаяся бомбочка не сгубила его самого. Одним словом, попался, который кусался.

Загребли его, кстати, в тот же день. Пылающий гневом, Санлеп понял, что если не выпьет, не отмякнет душой, может натворить что-то такое, о чем потом будет жалеть. Но недоброжелатели ожидали от него именно этого. Они жалели только о том, что он не додумался до такого раньше.

Его пасли с самого начала. И Санлепа угораздило пойти мимо ресторана «Юра», название которого переводится с латышского как «Море».

Был обеденный час, и в кабаке почти все столики не пустовали. Это объяснялось тем, что днём ресторан предоставлял скидки. А латыши – народ прижимистый, они будут рады, если сэкономят даже двадцать копеек.

Санлеп с трудом нашёл свободный столик. Заказал бутылку водки и салат. Есть не хотелось – слишком много всего накатилось. Выпил рюмку, потом вторую, третью…

Со стола упала вилка. В ресторанной тиши это произвело примерно такое же впечатление, как взрыв противотанковой гранаты. Со всех сторон заоборачивались всем гуртом, глядели с осуждением, словно говорили: «Экий дикарь неотёсанный, даже цивилизованно вести себя в общественном месте не умеет».

Санлепу стало невыносимо противно видеть эти жующие лица устричных живоглотов. Он вышел в вестибюль – покурить и посмотреть на дюны в приморском парке в окно – это всегда успокаивало. Тем паче, что в ресторане курить запрещалось. Да и в окна ничего не разглядеть. Окнами были стилизованные иллюминаторы – ресторан изображал из себя лайнер с потугами на «Титаник», только эти потуги выглядели, как пародия.

Тут-то всё и началось.

Эти трое, казалось, ждали именно его. Один из них, длинный, худой и патлатый, стрельнул у Санлепа сигарету и прикуривал от зажигалки. Двое других заходили сзади.

Санлеп чутьем каратиста почувствовал опасность. Его только смущало время и место. Обычно для драки выбирают не фешенебельные кабаки. Но он внутренне подготовился ко всякой неожиданности.

Патлатый занес руку для удара. Санлеп слелал нырок и ногой зацепил того, что поменьше ростом, который находился в полутора метрах от него. Тот вскрикнул и упал, зарывшись носом в ковровый палас. В руках у третьего сверкнул нож.

И все смешалось: хруст, мельканье рук и ног. Санлеп отпрянул, схватил неведомо как оказавшийся в вестибюле стул и стал орудовать им, как щитом, а когда финка воткнулась и застряла в мягком сиденье, обрушил его на голову нападавшего. Под ногами сразу же сделалось скользко.

Оставался патлатый. Жилистый, ддиннорукий, закалённый в уличных потасовках, он был наиболее опасен. В его руке тоже что-то блеснуло. Санлеп отступил к подоконнику, на котором стояли горшки с цветами. Горшок с каким-то экзотичным растением типа пятилепестковой баухинии попал прямо патлатому в лоб…

Всё это продолжалось лишь несколько секунд. И тут же появились менты. Они поднялись по лестнице гуськом и надели на Санлепа браслеты. Участие его в молотиловке было явным – из разбитой губы сочилась кровь.

Потом, вспоминая всё это, Санлеп отметит свои просчёты. Во-первых, он недооценил коварство ментов. Они высторожили его. Во-вторых, не учел недокомплекцию того, кого положил первым своим ударом. Таких можно убить, даже не желая этого. Вероятно, даже простым щелчком. Или этого хлюпика выбрали вполне осознанно? Именно для того, чтобы он изобразил жертву нападения? В-третьих, Санлеп продемонстрировал, что владеет приемами карате, которое было тогда запрещено. Это вполне может повлиять на решение судьи. И самый главный вывод: он совсем забыл, что настоящая победа в драке – это сделать так, чтобы драки не было, не потеряв при этом чувства собственного достоинства. Это действительно сложно.

Но одно засело в мозгу, как заноза: у любого конфликта, кончающегося рукоприкладством, должен быть какой-то повод. Тут же его не было. Значит, всё это было заказано кем-то? Но кем? Берзиньшем? Озолсом? Шушенковым? Или всеми вместе? Интересно, сколько заплатили они этим патентованным дегенератам, которые участвовали в побоище? Или же купили их чем-то другим?

А ещё он, кажется, понял самое главное. Хоть Санлеп и родился в Латвии, – это не его настоящая родина. Да, здесь царят тишина и покой, в воздухе не витает микроб явной вражды, не слышно русского мата, никто не дерётся на улицах, прохожие выглядят беззаботно и непривычно молчаливо. Но если пожить здесь достаточно долго, прибалтийское солнце начинает тускнеть. Красота на деле оказывается искусственной, лесопарковой, отношения между людьми – непрочными, поверхностными. Здесь неуместна ирония, здесь не понимают шуток и обижаются, здесь ко всему подходят одинаково серьезно. Не принято повышать голос, жаловаться, критиковать начальство, просить о помощи, занимать деньги, рассчитывать на поддержку, проявлять какие-то глубокие чувства.

И Санлеп вдруг ощутил, чего ему здесь не хватало. Красоты дремучего леса, русского разгула, открытости, наконец, а не захлопнутости. Потому что Россия – это его прародина. Потому что русский человек может жить только там. Потому что русская жизнь – самая полная, самая пронзительная, хотя здесь страдают и мучают других, но и любят тоже. Причем не картинно-показательно, а по-настоящему.

Санлеп так и не додумал эту мысль. На этом обрывалось и воспоминания о времени, которого, по сути дела, не было.