Чертополох в сверкании дождей. Книга 2: 70-е годы
Вечером погрузились в машину и поехали на озеро Кандры-Куль. Четкая линия дороги то ныряет вниз, то убегает вверх, то волнами виднеется вдали. Под горой – тихое озеро. В воде четко отражается дерево с раскидистыми ветвями, дома, лодки. Идиллия. Я сидела на коленях у Сони (мест не было). Сережа был рядом. Хотелось дотронуться до него или положить голову на его спину, но я только прятала счастливые глаза, когда он смотрел на меня. Я чувствовала, как люблю его, полосатого, в вечной своей, видно, любимой тельняшке.
Долго плутали неизвестно по каким лесам, деревням, турбазам. И хотелось, чтобы без конца летела навстречу дорога.
Приехали синим-синим вечером. Мальчишки поставили палатки, а девчонок поместили в два домика. Сидели у костра, любуясь фейерверком искр. Кто-то сказал: дрова нужны. Как получилось, что мы оказались с ним вдвоем? Он свистнул бревно в каком-то дворе, я много смеялась. А он нес это бревно, будто даже легко. Все обрадовались. И как мы опять оказались вдвоем? Черная ночь, в которой светло и празднично светят звезды.
– Догоним звезду? – говорит он, сжимая мои руки. Дорога уходит вверх, а вокруг поля, ярко-желтые даже ночью. – Спой что-нибудь.
– Настроения нет.
– Да брось ты из-за выговора расстраиваться.
Далеко в темноте показались две светящиеся фары, проехала машина и застряла где-то. Крепко привлек к себе, сжал. Все поплыло куда-то. Начал целовать, отвечала в тумане. Первые мои поцелуи. Темно, приятно. Открываю глаза: звездное небо, его лицо – незнакомое, чужое. Глаза его полузакрыты, он как будто не в себе. Я отстранилась. Хочу, чтоб остыл, хочу просто постоять рядом, склонив голову ему на плечо. Но он вновь целует, пытается согнуть к земле. Противлюсь нескромным движениям. «Пора возвращаться», – говорю я. Идем, проваливаясь в мягкую землю, путаясь в скошенной траве. Я вдруг вспомнила рассказы о том, какой он испорченный, что бегает напропалую за девчонками. Стало грустно отдавать первые поцелуи тому, кто раздал их бессчетное количество. «Ты что?» – заметил он перемену в моем настроении. Мы подошли к костру, когда его уже тушили, разбрасывая в стороны головешки. Но как только ВВ направилась к домику, обгоревшие дрова с искорками огня начали собирать в кучу. Костер разгорелся вновь. Хотели собраться с компашкой после отбоя, погудеть. Но ВВ неожиданно пришла к нам и стала укладываться спать. Пацаны расстроились. Да и мы тоже.
13.07. Озеро Кандры-Куль! Ясное солнечное утро плещется в чистой воде, щедрым светом заливает нашу маленькую турбазу, зеленый остров посреди озера, густой ряд камышей, деревню на том берегу. Все спали, когда я проснулась. Умылась в озере и, усевшись на берегу, стала заполнять дневник. Вскоре начали выбегать наши друзья. Вильфрид, Рольф и Франк начали готовить завтрак. Сегодня День ГДР, и друзья будут готовить национальные блюда. Купались, фотографировались. Мальчишки, голодные, вертелись вокруг поваров. Наконец, позвали кушать. Выстроились в ряд соблазнительные бутерброды, аппетитно волновался в баке темно-коричневый чай. М-м, вкусно.
Сережа сказал, что после завтрака поедем кататься по озеру. Наша восьмерка взобралась в дряхлый челн, с шумом, смехом поплыли. «Нельзя больше пяти человек садиться в лодку», – вдогонку сказала женщина. Мы весело смеялись. Было радостно. Дул легкий ветерок, мы немного мерзли в купальниках. Проплываем мимо острова. Плыли долго. За нами двигалась другая лодка. Мы узнали Ильмира и поплыли быстрей. Сонька с Танькой такие хохотушки. Галка более спокойная. Приехали в деревню, а мы в купальниках. Мальчишки в плавках огородами пробрались в магазин. Сережа остался с нами на берегу, рисовал на моей ноге решетку. Я шутила: «Это ждет меня после приезда. Второй выговор влепят и выгонят». Мальчишек бесят такие разговоры.
Пацаны долго пропадали где-то. Мы мерзли ужасно. Танька взбеленилась, решила идти пешком вокруг озера. Сережка читал ей нотации. Но мы все уже хотели домой, мерзли, жались друг к другу. И вот погрузились в лодку. Волны набегают друг на друга. Со стороны турбазы идет серая дымная полоса, туманно зеленеет остров. Мы с Сонькой все время шутим. Сережка не обращает на меня внимания, хотя на этот раз я села рядом. Вдруг волны покрылись белыми гребешками и торопливо помчались по озерному полю. Лодку начало швырять. На веслах сидели Витя и Толик.
– Держи носом к волне, – говорил Сережа, обеспокоенно глядя на разбушевавшееся озеро.
Примчалась моторная лодка, с которой он еще на берегу договорился, что они нас довезут. Прицепились. Трос натянулся – мотор отказал. Отцепились – заработал. И так несколько раз. Толик сказал, чтобы меня и Галку они взяли и быстро довезли до лагеря.
– А то у Фиры еще выговор будет, – улыбнулся Толик.
Я отказалась, и Сергей посадил в лодку Таню с Галей. Через три-четыре взмаха весла мы услышали, что мотор снова отказал…
А озеро бушевало. Солнце закрыли темные тучи, дул пронизывающий острый ветер. Соня сидела спина к спине с Толиком, неестественно прямая. Длинные темные волосы разметались по спине и лицу. Она улыбалась и полунебрежительно-полунежно говорила:
– Ну ты, Витя, давай работай.
Тот весело поблескивал большими черными глазами:
– Даю, даю!
Они выбивались из сил. Но никто не ныл, мы с Сонькой ели конфеты и посмеивались над мальчишками.
– Замерзла? – спросил Сережа. – Повяжи голову.
Я сняла с его шеи платок, повязала и продолжала, стоя на коленях, выгребать ладонями воду со дна лодки. Сергей тоже выгребал и, беспокойно вглядываясь вдаль, комментировал движение моторной лодки:
– Что-то тех не видно и не слышно. На веслах, видимо, идут.
Ветер бешено гнал волны на лодку; дымная завеса оказалась колючим холодным дождем. Он хлестал по телу, лицу, швырял град в глаза. Сережа посмотрел на нас с Сонькой:
– Вы плавать хоть умеете?
Мы не умели. Он неопределенно посмотрел на окружающую стихию. До острова – все также далеко. Он совсем скрылся за дождем и ветром. День помрачнел, и казался бесконечным этот плаванье-побег. Моторная лодка ныряла, ныряла – и исчезла. Мы испереживались: как они там, в деревне, не обидят ли дядьки. О том, что они могли перевернуться, нам и в голову не приходило. Пустынный берег с одинокими домиками был бесконечно далек. Замерзли ужасно. Сережка посмотрел на меня и приобнял рукой. Витька удивленно округлил глаза. А мне все равно. Я так счастлива! Хоть бы лучик тепла! И, как чудо, прорвались тучи, и в просвет хлынуло живительное солнце! Успокоились синие волны, и остров зазеленел так близко – рукой подать, и белые домики спокойно и светло ожидали нас. Тепло хлынуло в наши тела, даже жарко стало. И ветер, и волны, и мрачный день, – все казалось сном. Но стоило оглянуться – и холодом пронизывало все: там еще бушевало то, от чего мы были уже на расстоянии четырех взмахов весла. Вышли на берег согревшиеся, но каждого мучила мысль о тех двоих. Ильмир ехидно спросил: «Ну и как покатались?». Потом я узнала: он думал, что мы ездили за вином. Сережа с Витей сразу побежали в деревню. Но вскоре из окна я увидела Таню с Галей. Радостно бросились друг к другу и стали с шутками вспоминать наши приключения. Все уже казалось смешным. «Никогда в жизни подобного со мной не случалось. Даже жить после этого захотелось», – говорила Галя. Они, оказывается, приехали на «Москвиче». Эти дядьки оказались такими путевыми. Они переживали за нас: думали, что мы перевернулись.
У них дело было так. Мотор отказал, они шли на веслах. Когда начался ветер и дождь, лодку зашвыряло, потому что на веслах моторка нестойко держится на воде. Галка изнылась там, перетряслась. Все искала что-нибудь деревянное. Таня вычерпывала воду, Галка начала тянуть из-под ее ног деревянную решетку.
– Все ноги мне исколотила, – со смехом рассказывала Таня.
На берегу все также сидели ВВ, Ильмир, комиссар, несколько бойцов и с тревогой смотрели на остров. Оказывается, когда началась непогода, с острова пытались выехать несколько немецких друзей. Их долго мотало по волнам и вскоре прибило к острову обратно…
Вечером разожгли костер. Каждый рассказывал о своем родном городе. Сережа после полуночи потерял терпение, толкнул меня. Мне так хотелось уйти с ним в степь, но я стеснялась при всех.
15.07. Наша компания загорала на пляже. Он лежал рядом. Я смотрела на него и удивлялась, как он красив: четко очерченные глаза, мужественный профиль, большие сильные руки, а ведь совсем еще мальчик! Он позвал меня покататься на лодке вдвоем. Глупо, но я постеснялась. Потом они с Витей вдвоем стали звать меня. Я не поехала…
Открытие лагеря. Состоялась торжественная линейка, прикрепили флаги ГДР и СССР. Начальство толкало речи, вручали комсомольские путевки. Потом пошли в столовую. Речи, тосты. Потом вручили всем половинки открыток. У меня парой оказался Франк. Сережка положил руку мне на плечо, потянул к себе, я тоже двинулась ему навстречу, но Франк, смеясь, утянул за собой. Сережка сел и начал есть. Потом я вырвалась от Франка и двинулась к нему, но Сережка сидел около Уты, потом начал с ней танцевать. Пришлось танцевать с Колей. Он говорил комплименты. Потом начались игры: кто быстрее выпьет бутылку молока. Я вопила: «Витя! Витя!». Колька орал за Ильдара и положил руку мне на плечо. Потом он рассказывал, что Сережка, увидев это, так дернул Колю за пиджак, что тот чуть не упал. Больше ко мне не подходил. Пьян он был капитально. Когда шли в лагерь, он шел, качаясь, и что-то пьяно выкрикивал на французском языке. Шел рядом с Утой.
16.07. Работали на траншее. Фаргат не отставал от меня: «Иди сюда с лопатой», «Копай здесь». Вечером на линейке назвал среди лучших: «Это чтобы с тебя выговор сняли», – сказал он. Почему-то в спецовке и каске я вызываю у окружающих смех. Вкалываю изо всех сил: неудобно, что я такая слабая. Толик называет меня «маленькой трудолюбивой пчелкой». А когда шла с лопатами на работу, Сонька и Танька чуть не умерли со смеху: «Лопата больше тебя».
Было грустно целый день. Он проходил мимо, я не смотрела в его сторону, даже когда он стоял рядом и удивлялся, как много мы сделали. Девчонки мне рассказывают, какой он испорченный, как еще абитуриентом вел себя в общежитии не совсем. Опять я нарвалась на такого.
После линейки была политинформация. Впереди нас сел Гера. Мы прыснули. Его длинные волосы были начесаны с одной стороны и торчали. Я сделала ему начес еще больше. Дурачились вовсю, хохотали. Мальчишки ехидничали. Рафинад – дурак, оказывается, и вместе с Володей пошляки.
Потом была волейбольная встреча: ГДР – СССР. Мы выиграли 3:0. У нас подачи плохие, но играем хорошо. Володя был судьей. Почему-то все мячи летели в его или Геркину лохматую головы.
18.07. Как обычно, мы проснулись от звуков баяна Ильдара Вахитова. Это «Прощание славянки», несмотря на незавидную роль «будильника», всегда вызывает во мне щемящее чувство грусти и радости одновременно. Я расчесывалась у зеркала, когда довольно крепко постучали.
– Кто там?
– На зарядку! Сколько можно ждать? – сердито сказал Сережка.
Стало радостно и грустно. Звал, конечно, Уту. Вот не повезло, живем в одной комнате. На зарядку пошла одна я, он смотрел на меня. Он умылся и собрался уходить, но пришла Ута, и он остался.
Роем траншею для кабеля. Перерыв. С двух сторон рельсы, за ними – множество ромашек. Они так невинно, солнечно смотрят на нас! Мы сидим с Утой на шпалах, с моей стороны к нам подсел Дитмар. Улыбаясь, пощекотал мне лицо травинкой. От своих дурацких мыслей я разревелась. Он ушел. Ута забеспокоилась, думала, в глаз муха попала. Я не могла остановиться. Она всерьез испереживалась. Обеими руками обняла.
– Ты любишь Сережу тоже?
Я не стала скрывать правды. Переживая, утешать стала:
– Сережа – плохой мальчик, у него много будет девочек. У тебя будет хороший друг.
Она замялась, вспоминая русские слова. «Ты на меня…» Наконец, сказала: «Не обижаешься?» Я постаралась втолковать ей, что все это естественно. Он равнодушен ко мне, и в этом он не виноват – сердцу не прикажешь. Милая Ута! Она ужасно переживала, думая, что я обижаюсь. Больно, конечно. Впервые полюбила парня. Поддалась чувству, очертя голову, счастливая, и сразу же – головой о каменную стену: голова вдребезги, искры из глаз и боль в сердце. Почему я такая несчастливая? Чувствую себя усталой, разбитой. Ингрид сочувственно посмотрела на меня. «Тебе надо много спать», – показала на круги под моими глазами. После работы мы шли вместе, и опять она, сочувственно взглянув на меня, взяла мои лопаты. Хорошие девчата и ребята из ГДР. Я их искренно люблю.
Тогда в поле на Кандры-Куле Сережка попросил меня спеть французскую песню «Прощение». Таня с Соней запели ее случайно. Я никому о свидании не рассказывала. Он грубо им сказал:
– Вам песни не мешают работать! Чё на месте топчетесь?
Видно подумал, что они с умыслом запели…
Встретила здесь в Приютово Генку Матросова. Вместе поступали в УУИ, вместе учились. Друзья мы были хорошие. Училище он, как и я, бросил. Работает на башенном кране рядом с нами. Надо будет залезть к нему в кабину и сверху сфотографировать наш уютный лагерь.
19.07. Приехали в пионерлагерь «Спутник». Въезжаем в березовый лес, впереди забор, двое пионеров начинают открывать ворота. Высыпали из автобуса. Лесные запахи. Невыразимо чудные. Березы, хвоя, сосны. Аккуратно постриженные кусты, чистые дорожки. Мы тут же у автобуса запели. Кольку Покотило с его отрешенным видом, Геру с его удлиненной физиономией и профилем Листа, Мансура Сулейманова с его пышными длинными волосами и вдохновенными глазами пионеры приняли за немцев. К Коле подъехал парнишка:
– А как вас зовут.
– Коля, – важно наклонился он.
– А почему вы так хорошо говорите по-русски и имя русское?
– Я десять лет в России жил.
Мы укатались со смеху. А мальчишка побежал к друзьям пересказывать содержание разговора.
Вечером был костер. Пионеры поразили своим умением танцевать модные танцы, непринужденным поведением, не стеснительностью. Во время танцев полил сильный дождь. Я веселилась со всеми, но невольно ловила каждое движение Сережи и Уты. Скоро пошли в лагерь. Залезли в палатки. Лес шумел и искрился дождинками. Теплая ночь. В такие ночи вдвоем хорошо. Дождь дробно стучит по брезенту.
На другой день для пионеров дали концерт. Им очень понравились веселые шуточные немецкие песни. Хлопали на бис и по-немецки кричали: «Еще». Во время последней песни мелкими нитями, но довольно энергично потянулся радостный светлый дождь, заискрив на солнце. Но немецкие друзья не ушли под навес, а продолжали петь под дождем. Потом мы уезжали. От клуба до автобуса по обеим сторонам дорожек стояли детишки и трогательно прощались с нами.
22.07. Я проснулась от криков «На линейку!» Горит свет, за окнами чернота и смех. Время 23.45. Быстро оделась, вышла. Перед вагончиками выстроились все и хохотали: Дитмар в майке и светлых широченных полосатых штанах улыбался. Видно, собирался лечь. Все были оживленные, веселые, грязные. Оказывается, только пришли с работы (я дежурила в тот день), разгружали вагоны с гравием. Видно, поработали на славу. Наш вагончик, как всегда, начал готовить стол. Я специально пошла к мальчишкам попросить нож. Сережка услышал про еду, начал одеваться. Ута перед ним кокетничала, он смотрел на нее. Скоро вышел, через некоторое время вышла она.
Ночь. Тихо-тихо. За окном светлые поля, по дороге проносятся два ярких глаза и темный силуэт машины. Издалека приближается шум, стучат колеса, прогрохотал поезд. В такие минуты особенно остро чувствуешь, как что-то уносится вдаль и не возвращается. Пролетают иногда самолеты. Их тяжелый, гнетущий шум придавливает, будит тяжелые мысли. И почему-то всплывает в памяти дата 22 июня, и становится страшно. За элеватором опять пронеслись поезда, гудком и лязгом огласив тихую ночь. И снова тишина. И, как падающие звезды, в голове мысли, обрывки ситуаций. Они перечеркивают друг друга, проваливаются в черноту. И вспыхивают новые звезды-мысли, и снова то легко, то горестно от них.
Не подходи ко мне.
Не говори со мной,
Оставь наедине с моею болью.
Не знаешь ты, как кровь стучит в висках,
Когда уходят двое в поле…
На фоне темно-синего неба прошли две темные фигуры, скрипнула дверь: пришла Ута. И я уснула.
23.07. Утром шли на работу: Ута была грустная. В перерыве она и Сережа сидели рядом, к ним присоединился Дитмар. Так втроем они сидели недовольные. Сережка пересел к нам. После обеда Ута опять работала рядом с Сережкой, счастливая, радостная.
У меня на душе уже не скребли кошки. Раз они нравятся друг другу, нечего и переживать из-за него. Дитмар трудился в самом конце вагона (разгружали гравий). Несколько раз он опирался о вагон, закрывал лицо в ладонях, так долго стоял неподвижно, потом тоскливо смотрел в сторону Уты. Когда Сережка проходил мимо, он исподлобья грустно наблюдал за ним, и в глазах его стояла голубая тоска. Сережка бегал мимо в желтой футболке и желтой кепке с кокетливыми красивыми глазами и ангелом смотрел на всех. Соня сказала, что все знают, почему я грустная, даже немцы между собой говорят об этом. И Сережа знает, как переживаю я. Боль, до сих пор томившаяся внутри, вдруг выплеснулась наружу. И снова жизнь показалась пустой шуткой, и снова охватило ощущение одиночества. Но я смеялась, пела, шутила, а в душе слезами обливалась. Они такие счастливые – оба в желтых футболках – рядом. Поневоле девчонкам в минуты отдыха изливала свою боль. Галка не выдержала:
– Ты, между прочим, отлично держишься.
– Есть еще, значит, сила, – смеялась я.
Ночью снова не могла уснуть, пока не скрипнула дверь.
26.07. Ездили в колхоз имени К. Маркса на заготовку веточных кормов. Тоскливо было ужасно, а перед глазами – березы, свет, нежность. Ходила по лесу одна. Пошла подальше, чтобы набрать веток побольше. Лес, кругом деревья, орешник чудно пахнет, красные ягоды ландыша, осенние лесные тропинки. Да, в лесу уже осень… Очнулась, решила возвращаться. Пошла в обратную сторону. Не слышно ни голосов, ни топора. И разом чужим показался лес. Будто сменили декорацию. Чужими стали деревья, кусты, тропка. Кажется, за тем деревом слышала голоса, но сейчас оно отчужденно смотрит на меня. Пошла по тропке, набрела на дорогу, устланную желтыми листьями. Шла долго. Вышла из леса. Впереди – вспаханное черное поле, за ним – асфальт. Дорога, по которой мы приехали. В какой стороне колхоз? Пошла наугад. Синее небо, желтые поля, пустынная дорога. Будто прилетела с космоса на планету, где исчезло все живое. И в первозданной живости тихо шумит поле и голубизной сияет небо.
За поворотом открылась панорама села. У самого колхоза нагнали меня на мотоцикле парторг и комсорг…
Вечером дали концерт, и после этого поздно вечером сели в автобус. Автобус нам дали маленький служебный. Гарри, комиссар, – высоченный парень выше двух метров ростом – стоял в три погибели. Сегодня на линейке сказали, что завтра едем в Белебей, он спросил:
– Какой будет автобус?
Все засмеялись, а ВВ пообещала:
– Мы тебя разложим.
27.07. Утром позавтракали и поехали в Белебей на фестиваль студенческих строительных отрядов. Подъехали к горкому рано. К автобусу бежали «Азаматовцы», бросились навстречу однокурсники, друзья… Расспросы, впечатления. «Загорела, пополнела», – говорят мне Аниса и Фарида. Сидели на широких ступенях горкома, пели. На площадь прибывали автобусы, из которых высыпали отряды: «Буревестник», «Комета», «Ровесник». Солнце поднималось выше, начинало припекать. Фестиваль прошел замечательно. Мы были не на высоком уровне, но как болельщики, были непревзойденными.
28.07. Утром из нашей комнаты никто не пошел на зарядку. Все ушли умываться, в комнате были я и Таня. Постучал Сережка и сказал, чтоб те, кто не был на зарядке, вышли. Продолжая расчесываться, я сказала: мы больше не будем. Он говорит: «Фира, выйди». Когда я открыла дверь, к вагончику подходили Ута и Соня. Он ушел, ничего не сказав… Первый день работала на бетоне. Устала. После ужина копали траншею. Негде было приткнуться – столько народу было. ВВ вела себя, как девчонка. Подошла к Юргену, брызнула на его спину водой. Он обернулся, потом комически согнулся и нарочито закашлялся. Работали до 22 часов. Потом пошли на комсомольское собрание. Володька там вознесся. Девчонки тоже уж больно подкалывали. Мне это не понравилось. Я там выступила против Володьки, что он считает себя сверхчеловеком, и девчонкам сказала, что собрание надо вести по-деловому, а не бросаться репликами и прозвищами. А вообще сегодня я поняла, что непринципиальная: у меня не хватило сил и духу осудить проступок мальчишек – пьянку. Или сработала пружинка: уж очень выступали против них ВВ и девчонки.
29.07. Готовим участок для бетонирования. Кидаю лопатой землю и чувствую, кто-то маячит надо мной. Сережка. Я сразу надулась:
– Чё стоишь? Топай отсюда!
Он тоже обиделся:
– А чё ты возникаешь? Где хочу, там стою.
На ужин пришла поздно. Сережка сидел до конца, вышел раньше нас, но шел позади нашей компании один. Рафинад нас с Таней смешил. Меня не покидало чувство, что Сергей что-то хочет сказать: он никогда не ходит один и не плетется в хвосте. Дитмар ожил в последнее время и уже два дня ходит веселый, хотя Ута еще чаще работает с Сережей, еще чаще говорит с ним и по-прежнему ходит на свидания. Мы стояли с Генкой Матросовым, мимо нас несколько раз проходил Сережа и слышал, как тот говорил: «И все-таки ты похожа на Чебурашку». – «А ты крокодил Гена».
Что бы это все значило? Он меня заинтриговал. Хотя, скорее, это непонятные мне игры… Заглянула к мальчишкам в вагончик. Меня поразила у Коли Покотило стопка книг по филологии и тетрадь Рафика с конспектами по литературоведению. Интересно! А у меня вроде и писать нет времени, не то что читать. Сегодня опять репетиция. ВВ сверлит меня глазищами и требует, чтобы я «руководила».
30.07. Последняя неделя пребывания друзей. Многие сникли, друзья в «паузы», часто спят. Рольф залез в трубу и мирно полеживал там. Потешный парень. Маленький, худенький, темноглазый. В красной футболке и синих штанинах он напоминает клоуна. Всегда так мило до ушей улыбается, и глаза лукавые-лукавые. Сегодня поговорила с ним: – Ты кем будешь?
– Учителем математики.
– Тебя ученики будут любить.
– Меня все женщины любят.
– Это плохо.
– Почему?
– Избалуют вниманием, и ты будешь плохой мальчик.
Лукаво сузил глаза, растянул рот до ушей:
– А я не обращаю на них внимания.
– Молодец!
Разговаривали при помощи переводчика.
Все утро с Тамарой пели в силкорпусе цыганские романсы, песни в перерывы. Звонким голоском заливалась Таня. Часто присоединялись остальные. Таскали носилки, разравнивали землю под бетон. Ко мне подошла местная женщина-работница. В ямочках щек, веселых глазах чувствуется характер смешливый. Сейчас она была чуть смущенной:
– Вы когда выступаете в Доме культуры?
– Завтра в 7 часов.
– Вы не знаете, концерт будет платный? Мы боимся, билетов не хватит.
Она оглянулась на женщин, кучкой сидевших и стоявших в стороне.
– Наверно, бесплатный. А вы приходите пораньше.
– Мы обязательно придем. Мы так хотим вас послушать.
Афиша уже висит. Я с волнением смотрю на нее.
После обеда работала на бетоне. Сижу на корточках, разравниваю с краю, Минсылу – середину. Позади меня Альмир произнес:
– Так хорошо здесь железили бетон.
Я подняла голову.
– Это ты здесь, оказывается, работаешь. Хорошо делаешь, лучше, чем там, – он указал на работу Минсылу и Тамары.
Мне стало неловко: они так хорошо работают, а он так нетактично сказал.
На небе облака плывут куда-то, гордые, белые, и подолгу стоят над Приютово, оживляя унылый пейзаж. Весь июль был жарким. Травы нет, лишь торчат из земли сухие, колючие, желтые стебли ниже мизинца. Деревья зеленые, но зелень их усталая, чахлая, пыльная. Сушь. Коровы и овцы отпечатывают следы на пышном черноземе и жалобно мычат, блеют. Урожай будет плохой в этом году. На землю смотреть больно. В последние дни дуют в Приютово холодные сильные ветра.
31.07. Летит время, и жаль, что уходит лето вместе с жаркими днями, веселыми песнями друзей, с улыбками и смехом в тесном интернациональном кругу. По дороге на обед я спросила у Ингрид:
– Ты будешь мне писать?
– Ya, ya. Конечно. Музыка. Один интерес.
– И еще общий интерес: мы будущие педагоги. Будем присылать друг другу песни.
– Хорошо. Очень хорошо.
Она протянула руку, я пожала ее. «Дружба». Как радостно чувствовать руку друга, видеть улыбку и взгляд.
Работала на бетоне сосредоточенная. Вероятно, со стороны выглядела обиженной. Рафинад даже спросил, что со мной. А немецкие друзья подходили и руками показывали: «Улыбнись». Рядом остановился Гарри, высокий, неуклюжий, голубоглазый, с широкой детской улыбкой. Галантно наклонился: