Вавилон. Пламя

– Деру, твою мать!

Двери в коридоре открывались одна за другой, заспанные монахини в ночных сорочках выглядывали из них, встревоженные жуткими криками настоятельницы. Девочки рванули вниз. Они должны были сбежать вдвоем через заднюю дверь храма и кладбище, затем по сточным каналам до большого озера, таков был план. Но девочка внезапно остановилась, повинуясь неведомому импульсу тревоги, нарастающей с каждым шагом, который удалял их от общих спален.

– Держи, – девочка передала ключ Тати. – Разбужу остальных.

– Ну уж нет уж! – Тати развернулась. – Вместе до конца.

Девочка коротко кивнула и они кинулись с шумом и гамом будить сироток, большинство которых было младше них.

– Шевелимся! – подгоняла Тати заспанных детей. – Кто не успел тот опоздал!

С лестницы доносился возмущенный ропот монахинь. Они спускались вниз, и спускались быстро. Кто-то пронзительно завизжал – видимо, обнаружив замученную настоятельницу, привязанную к собственной кровати.

Тати, ведя за собой хвост из полуспящих сирот, рванула в сторону задней двери храма. Девочка замыкала шествие.

Тяжелая дверь не поддавалась, и Тати едва не разбила себе плечо, пытаясь ее вытолкнуть. Когда та наконец распахнулась, ребятня толпой повалила в узкий проход. Тати придерживала дверь с другой стороны, давая детям выбежать.

Девочка оглянулась. Словно на застывшей масляной картине она увидела разъяренные лица трех стремительно приближающихся монахинь, схватившихся за подолы сорочек. Девочка закрыла глаза.

Резким пинком она вытолкнула последнего мальчика на улицу, после чего что есть силы рванула тяжелую дверь на себя, захлопывая ее. Тати стучала с той стороны, выкрикивая вымышленное имя девочки.

Пока добудились звонарку, пока объявили тревогу и организовали облаву, было уже поздно. Дети ушли через сточные каналы и были таковы.

Дудля выжила – заточка Тати была мелкой и все раны оказались поверхностными.

Клеймив девочку безбожницей, монахини передали ее в руки городской стражи, заявив, что ее пропащая душа должна доживать свои дни в трудовом лагере.

– Да простит тебя Бог за твои деяния, Ося. Молись. В молитве и боли искупаются грехи, – напутствовала ее Дудля.

Закованный в латы патрульный крепко связал девочке руки грубой веревкой.

– Лилит, – смотря настоятельнице в глаза, сказала девочка. – Меня зовут Лилит.

– Не люблю эту историю, – клюя носом, недовольно сказала Дарири.

– Хорошая история, – не согласился с ней Окри, слушавший Лилит внимательно и завороженно. – Ты хорошо поступила.

– Да иди ты. Я каждый божий день в лагере жалела, что не смылась по-тихому.

– Важны не слова, а дела, – упрямо сказал Окри. – Тятя так всегда говорил.

– И посмотри, как кончил, – усмехнулась Лилит. – Так себе пример для подражания, а?

Окри не ответил, уперев глаза в землю. Лилит махнула рукой и улеглась на бок, закрыв глаза. Дарири разочарованно вздохнула и залезла в спальник с головой.

– А что мы будем делать в храме? – снова подал голос Окри.

Лилит приоткрыла один глаз.

– Отдохнем несколько дней. Потом я поеду в Чинджу. Работа у меня там.

– В смысле несколько дней? – встрепенулась Дарири.

– Дольше не получится.

– Ну хоть тамису давай там побудем? Сама же говорила, что хочешь в горы, тренировки там…

– Ну так и побудь тамису. Или две. Сколько хочешь можешь побыть. А мне работать надо.

– В смысле? – Дарири приподнялась на локте. – Ты без меня в город собралась?

– Работать я езжу одна, Дарь.

– Ну так и работай одна, я что, не найду чем заняться? – с досадой в голосе спросила чародейка.

Лилит сдержанно вздохнула.

– Посмотрим, – ответила она коротко. – Все, дайте поспать. Завтра до подножия еще весь день топать.

День выдался знойным, но несмотря на жару они достигли постоялого двора даже немного быстрее, чем планировали. Их встретило пять небольших минок, стоящих по бокам широкой дороги. На одной из них висела деревянная вывеска. Других паломников вокруг не было, но Окри и не смотрел вокруг себя. Он завороженно уставился на гору, которая круто уходила вверх, почти целиком прячась в рано наступивших сумерках.

Лилит поднялась на крыльцо минки с деревянной вывеской и небольшим фонарем на крыльце. Она тихонько свистнула мальчику, который замер, задрав голову к небу.

– Идешь? – спросила Лилит, дергая на себя дверь. Окри встряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение, и последовал за Лилит внутрь.

– Рассвет, аджумма, – сказала Лилит по-аньянгски, едва ступив на ровный деревянный пол. – Одну минку на ночь.

Она подошла к стойке, и бросила на прилавок десять серебряных юнов.

– За минку пятнадцать.

– Уже пятнадцать? – Лилит вскинула бровь, и доложила оставшуюся монету. – С ужином и завтраком, хоть?

– С ужином и завтраком, – кивнула ей аньянгка. – До рассвета.

– Пойдет. Рассвет.

– Закат, – кивнула ей аньянгка, сдерживая зевок.

Они вышли и направились в одну из нескольких одноэтажных минок, крыши которых были выложены глиной и бамбуком. Лилит поднялась открыла раздвижную дверь.

– Прошу.

В центре минки стоял крупный деревянный столб темного дерева, подле него – напольный стол с несколькими подушками. Дарири увидела еще три раздвижные двери, прорезанные в ширмах.

Лилит направилась в одну из комнат и бросила рюкзак возле низкой спальной кровати, которая почти касалась пола.

– У меня вечерняя тренировка и баня, – сказала она, доставая из рюкзака комплект сменной одежды. – Ужин сюда принесут.

Окри с любопытством осмотрел все комнаты.

– Тут стен нет?

– Нет. Только ширмы. Так что горе тому, кто решит похрапеть ночью.

Покинув минку, Лилит выдохнула и спустилась с крыльца.

Последние несколько лет она работала над самоконтролем. Главным образом, она училась контролировать собственную вспыльчивость. Это было важно для овладения боевым искусством айдзу кагэ-рю, которой ее учил Чи. Он всегда говорил, что не нужно избегать неприятных эмоций, но принять их, прожить, и отпустить. И если подходить к этому правильно, то момент проживания будет становиться все короче и легче, со временем все уменьшая твой внутренний мир, и приближая тебя к полному слиянию с внешним.

Это было непросто. Очень непросто. Лилит всю жизнь действовала, руководствуясь импульсом, чувством момента. И никогда не останавливалась, чтобы прислушаться к себе и что-то там прожить. Она неслась вперед сломя голову, и неважно, что было перед ней: превосходящий ее в силе соперник, обрыв скалы или драконья пасть. Даже работая, Лилит редко планировала надолго вперед. Опыт подсказывал ей, что все равно ничто никогда не идет, как задумано. Ее всегда выручала способность импровизировать и выдавать спонтанные решения, часто рискованные и опасные, но как правило эффективные. Умение думать на ходу спасало ей шкуру и, самое главное, позволяло выполнить заказ.

Жить в моменте это хорошо, говорил Чи. Но при принятии любого решения нужно уметь заглядывать в себя. Ментальное воспитание – вот, что было самым трудным. Не акробатика, не техника, не выпады, блоки и увороты. Дыхание, спокойное дыхание, размеренность, точность, простота. Не атаковать, как только представится первая возможность. Изучить себя, противника, окружение. Слиться с миром, слиться с воздухом. Проявить терпение.

Лилит стоило невероятных усилий не злиться на себя за неудачи. Когда она только пришла в храм, медитация была первым этапом на долгом пути освоения боевого искусства. Когда дело дошло до медитации на пустоту, у нее ушли луны, прежде чем она научилась не думать ни о чем хотя бы несколько мин кряду. Не думать, не видеть и не слышать. Не существовать.

Лилит медленно выдохнула, меняя стойку.

– Сколько займет восхождение? – спросила Дарири, глядя на уходящую вверх узкую тропку, вдоль которой было воткнуто множество палок, увешанных флажками, лентами и колокольчиками.

– Чуть больше половины дня, – Лилит вытащила одну из палок и ловко провертела в руках. – Если плестись не будем.

– А их можно брать? – спросила Дарири с сомнением.

– Их нужно брать, они здесь как раз для этого. Облегчают восхождение. Мы их оставим наверху, и заберем, когда пойдем вниз.

Окри выбрал себе палку, обмотанную синей лентой с небольшим глиняным колокольчиком. Дарири взяла первую попавшуюся, с двумя тканевыми фигурками, изображающими человечков.

– Ну, двинули.

Кое-где тропка была выложена камнями. На скалах виднелись частично смытые дождем рисунки и надписи, нанесенные углем или меловым камнем. В основном они изображали семиглавое существо с драконьими головами, но там были и люди, и островные маски, орнаменты, и много чего еще. Некоторые рисунки были подсмыты дождем, какие-то были совсем свежими.

– Здесь часто паломничают. Храм сравнительно большой, к тому же недалеко от города. Паломников любят, туристов – нет, – сказала Лилит, заметив интерес Окри к наскальной живописи.

– А это че? Дракон? – он указал на семиглавое чудовище, схематично нарисованное белым на бледно-серой горной породе.

– Это гидра. Священное животное в их вере.

– По легенде, мир появился из пламенного дыхания небесного дракона Тапантсе. Пламя создало свет, тепло создало жизнь, – пояснила Дарири. – А гидры – его возлюбленные дети.

Лилит кивнула.

– В Аньянге нелегальна охота на гидр, гидриные бои и вообще причинение им любого вреда. Надо сказать, мерзавки этим с удовольствие пользуются. Жрут скот у деревенских, иногда разоряют урожаи. Чисто из вредности. Противные они, если меня спросите.

– Я думала, ты прониклась местными верованиями, – дыхание Дарири начало понемногу сбиваться.

– Мне не нужно верить в небесных драконов и почитать ящериц, чтобы учиться боевым искусствам. Храм вообще не про это. Он про путь к себе. Ты правильно сказала: “по легенде”. Для них это скорее красивая сказочка, чем истинная вера. Они вообще не особенно признают идолов. И не поклоняются никому.

– Сильно, – заметила Дарири. – Мне нравится.

– Ну. Знаешь, как у меня от сердца отлегло, когда я поняла, что не надо будет читать молитвы перед едой и притворяться, что тебе не все равно, что там после смерти?

Окри ненадолго ушел в себя.

– Я чет ваще никогда не думал, что верить можно в че-то еще. Ну, кроме Бога, – сказал он, оторвав глаза от земли.

– И как, – покосилась на него Лилит. – Веришь?

– Ну… – замялся мальчик. – Да. А как еще?

Лилит тихо фыркнула, и издала усталый вздох.

– Ты в приходе-то бывал хоть раз?

– Ну, пару раз был с мамкой…

– И что там услышал?

Окри смутился сильнее. Лилит невесело хмыкнула.

– Ламбианскую Книгу ты тоже не читал, и мамка тебе не читала. Так?

– Ты ж сама нижегородская, – буркнул Окри недовольно. – Знаешь что мы не читаем.

– Знаю. И тем это удивительнее: церковь собиралась тебя казнить, изуродовала на всю жизнь, а ты все равно хранишь им верность. Даже не зная ничего о боге, в которого веришь.

– Церковь и вера – не одно и то же, – заметила Дарири. – Ты-то, в отличие от него, умеешь читать. Должна понимать разницу.

– Бог – это идея. А церковь – воплощение этой идеи в нашем бренном мире. В том, что воплощение такое уродское, виноваты исключительно люди. Но это не значит, что ненавидеть нужно только их.

– А ты Книгу читала, типа? – спросил Окри с сомнением.

– У меня отец был пастором, – Лилит покосилась на него насмешкой. – С пеленок слушала, заучивала, и на службу ходила каждое полнолуние. И знаю о ламбианцах достаточно, чтобы их презирать.

Окри немного помолчал, задумчиво пиная мелкие камни под своими ногами.

– Например? – спросил он.

– Например, – охотно подхватила она. – Что твое клеймо чудное обозначает, ты в курсе?

– Ну, грех, типа, – слегка неохотно ответил мальчик. – Что на мне теперь печать сатаны.

– Ага. И все?

– Бляха, не знаю. Наверное.

Услышав раздражение в его голосе, Лилит немного смягчилась.

– Не твоя вина, что не знаешь. Это в церковных школах изучают, которые нижегородским не светят. Хочешь, расскажу пока идем.

Окри кивнул.

– Тогда давай сначала. Книга описывает Катаклизм, который привел к кончине старого мира и зарождению нового. Конкретнее – падение Вавилона, крупнейшего торгового центра на тогдашнем Континенте. “Пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы.”, цитируя Книгу. Ламбианцы верят, что язычники и племена прогневали Бога, и Катаклизм был проявлением его гнева. И что он непременно повторится, если мы не будем жить по его заветам. Конкретнее – по Книге.

– А откуда взялась сама книга?

– Была написана безымянным пророком, якобы. Ламбианство возникло вскоре после Катаклизма, но по-настоящему пошло в гору только когда люди обжились в новом мире. Начали формировать государства, осваивать новые земли.

– Еще чары и печати, – добавила Дарири. – В старом мире их не было. Когда люди их открыли, началась новая эпоха.

– Ага, – кивнула Лилит. – Ламбианство очень долго было просто еще одним верованием, которых раньше было по десятку на количество стран. Это сейчас их, считай, пять, а раньше было валом, и везде верили во что-то свое. На Севере, например, жили язычники. Это еще когда говорили на древнесеверном, и поклонялись Иштар.

– А потом что?

– Ламбианство не случайно укоренилось именно на Севере. Греховный Вавилон, который они так любят поносить, это современный Пиргос.

– Эт где колдунская академия?

– Чародейская, – поправила Дарири. – Говорят, раньше он был больше. Хотя не знаю, как это вообще возможно.

– Ламбианство основано на страхе перед судным днем, и проще всего этот страх вбить в тех, кто воочию видел разрушения от Катаклизма, – пояснила Лилит. – С годами ламбианские приходы становились обширнее, идеи – все более популярными. Пятьсот лет назад, когда Север был почти таким же, как сейчас, они стали достаточно влиятельны, чтобы занять место подле Короны. Они объявили северян избранным народом, а Север – священной ламбианской землей. Якобы именно там Агнец снизойдет на землю.

Окри слушал. Лилит продолжала:

– Дальше ты должен знать. Поначалу они вели себя тихо, но с каждым десятилетием все борзели. Сначала они перестали проповедовать на древнесеверном – дескать, люди носили этот язык в языческие времена, и слова в нем отравлены дланью Зверя. С задачей выдумать свой язык они не справились, поэтому перешли на всеобщий, на котором люди худо-бедно разговаривали. Прошло около ста пятидесяти лет, прежде чем ламбианцы выбили древнесеверный даже из самых глухих деревень. Теперь почти невозможно найти того, кто все еще на нем говорит.

– “Выбили” как?

– Если в деревне живет больше двадцати человек, там будет свой пастор, которого назначает церковь. Обученный грамоте дьякон из церковной школы, который по этому праву является главой поселения. Пасторов обучали на всеобщем, а они уже распространяли его на местах. Через какое-то время особенно отпетых упрямцев, которые не желали принимать ламбианство и продолжали говорить на дренесеверном, стали публично осуждать и называть еретиками. А за еретичество, как ты знаешь, у них полагается клеймо и изгнание.

Она посмотрела на Окри, опустившего глаза в землю.

– Кроме еретичества клеймят за блуд, воровство и убийство. В городах за блуд и убийство казнят, в деревнях – как решит село.

– А это почему плохо? – не понял Окри. – Я свою марку заслужил. И виселицу тоже, наверное.

– О, чувство вины они вдалбливают отменно, – фыркнула Лилит. – “Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем” – вот этими строчками они оправдывают клейма. Раз согрешил, так обречен искупать всю жизнь – с клеймом тебя будут презирать, у тебя ничего не купят, и продадут что-то далеко не всегда. Ты знаешь, что в любой город кроме Синепалка хер попадешь с клеймом? По крайней мере, по закону.

– Не, не знал, – ответил мальчик. – Знал всегда, что у нас дышится легче. Так заезжие говорили.

– Все благодаря Варгулу. Хоть мэтро и не обладает властью менять законы или даже иметь свою стражу, Варгул умудрился наладить в Синепалке что-то похожее на нормальную жизнь. Там слабые приходы, куча клейменных нижегородских. И в город можно войти, не берясь за меч. Что касается клейм – они и для стыда тоже. По мнению ламбианцев, только в стыде можно отыскать покаяние. Они хотят, чтобы ты стыдился и страдал. Потому что им так удобно.

Окри поднял на Лилит вопросительный взгляд. Она выдержала небольшую паузу.

– Удобство и власть – все чего они хотят, малой. И доказать это очень легко. В Книге помимо этих четырех грехов упоминается еще один, но за него не полагается ни клеймо, ни наказание. “И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем”. Глава 9, стих 21.

Окри оглянулся на Дарири. Чародейка сохраняла молчание. Мальчик озадаченно повел головой.

– В смысле… Чародеи ж не выбирают такими родиться?

– Не выбирают, – подтвердила Лилит.

– Так и че… Ты с рождения прокаженный, типа?

– Именно. По мнению ламбианцев все чародеи рождены с грехом, тронуты Сатаной. И поэтому всю жизнь они должны положить на служение Богу, и искупление этого греха. А единственный способ служить – это вставать под плети церкви в Пиргосе, а потом сражаться в священном войске за Корону и Агнца, – Лилит усмехнулась. – Не врубаешься, нет? Вера в Книгу для них кончается там, где начинается выгода. А тех, кто по каким-то причинам в Пиргосе не учился, – Лилит кивнула на Дарири, шедшую чуть сзади. – Обходят стороной и презирают. Можешь у нее спросить, как это бывает.

– Лучше не болтать о том, что ты ренегат, – подтвердила Дарири. – Слава богу, на нас нигде не написано. Большинство это скрывают, чтобы не портить отношения с соседями. Но это бывает тяжело.

Окри надолго погрузился в раздумья.

– Но это все же не Бог делает, – наконец сказал он. – Эт церковь. Кто сказал, что он их не покарает?

– Ага, – насмешливо ответила Лилит. – Покарает только так. Архиепископ воротит всем в стране, забирает земли и раздает их по щелчку пальцев. Церковные подати с деревень и архонов набивают казну, у него в подчинении все войско Севера и стража каждого из крупных городов. Такая кара божья, просто куда деваться.

– Ну, может, не щас. Потом, когда придет Агнец.

– Ну сиди жди, пока придет, – фыркнула Лилит. – Твою мать, как же крепко ламбианцы срут в голову…

– Оставь ребенка в покое, – подала голос Дарири. – Хочет верить – пускай.

– И ты туда же. Ламбианство это яд, Дарь. И его надо выбивать из башки чем раньше, тем лучше.

– Эт я сам решу, без всяких выбиваний, – подал голос Окри.

Лилит слегка закатила глаза, и издала тяжелый вздох.

– Как скажешь, малой.

Они довольно долго шли молча, переваривая этот разговор. Окри нарушил тишину первым:

– А где ты читать выучилась? Раз ты из земельников.

– Отец был грамотный, он подучивал на Книге. Но я никогда не горела – больше у нас читать было нечего.

– Мы ее учили, – сказала Дарири. – Читать и писать. Изумляюсь как преуспели, если честно.

– Это да. Меня невозможно было за стол усадить. Я в подвале пряталась, лишь бы в сотый раз не выводить алфавит.

– Ой да прям, в подвале! Не так уж все было плохо.

– Я тебе серьезно говорю. За винными полками ныкалась. Терпеть ненавидела эти уроки. Зато потом, – она дернула бровью в сторону Окри. – Начала читать то, что мне самой было интересно.

– Истории какие-нибудь, про героев?

– Держи карман. Руководства для дипломатов и переговорщиков, в основном. Истории родовых домов, если удавалось достать. Книги по следопытству тоже были интересные, но их днем с огнем было не сыскать.

– Тоска зеленая, – Окри слегка вспотел.

– А то, – кивнула Лилит. – Я вообще жутко скучная. Поэтому не будь как я, малой.

– Ты смотри не лопни от мудрости-то, – улыбнулась Дарири. – Крепко же тебя монахи воспитали. Поучать других вон начала.

– Да меня б кто поучил, когда я соплячкой была. В Аньянге не просто так детей отдают в подмастерья с пяти-шести лет. Чтоб мозгов набрались.

Дарири фыркнула.

– Идри об стену чуть не расшибся, пытаясь тебя хоть чему-то научить. Не особо помогло.

– Это потому что мне всегда плевать было, что он обо мне думает. Слишком активно в отцы набивался.

– Дура ты, Лилит, – с досадой сказала Дарири. – Он хороший старик, добрый. Пригрел тебя, выучил задарма. А ты все зубы скалишь.

– Жуткая дура, – согласно кивнула Лилит. – И злобная притом. Да еще и лицемерить не люблю.

– Это вежливость называется, – Дарири остановилась, переводя дыхание. – И уважение.

– Уважение надо заслужить, – Лилит притормозила, ожидая, пока та отдышится. – Оно не дается по умолчанию просто потому что.

– И что, ты хочешь сказать, что Идри за три года не сделал ничего, заслуживающего уважения? – Дарири возобновила медленный шаг, опираясь на палку.

– Что-то сделал. Но недостаточно. Хребта у него нет. По крайней мере, я его никогда не видела.

– Чего нет? – заинтересовался Окри.

– Хребта. Так говорят, когда человек трус и козел.

– Идри не трус и не козел, хватит уже помоями лить! О себе думай, чем других судить! – вспыхнула Дарири.

– Как скажешь, чародейка, – пожала плечами Лилит.

Вскоре они достигли снежной части гор. Дарири и Окри достали из рюкзаков купленные в городе накидки. Было зябко, дышать стало труднее, и даже видом было не насладиться; они углубились в горную гряду, и их окружали только скалы, камни, земля и редкая растительность. Но и она постепенно исчезала, вытесняемая из пейзажа снегом и камнями. Увидев, что Лилит так и осталась в легких воздушных штанах и жилетке, Окри недоверчиво спросил:

– А ты че? Закаленная?

– Я не мерзну, малой, – ответила Лилит.

– Че, совсем? – озадачился мальчик. – Заливать брось.

– Если ее в сугроб положить спать, к утру только снег вокруг растает, – подтвердила Дарири через отдышку. – Мы проверяли.

– Что не значит, что мне было приятно спать на земле, – вяло огрызнулась Лилит.

– Мне б так… – проворчал Окри вполголоса.

Они прошли ущелье, не без труда преодолев длинный веревочный мост, растянутый над пропастью. Опасаясь ступать на шаткую конструкцию, Дарири создала под собой порыв ветра, способный поддерживать ее тело, и перенесла себя на другую сторону с помощью чар. Это простое действие отняло у нее много сил: лицо осунулось, под глазами пролегли мешки, движения стали вялыми, а настроение сильно испортилось.

На выходе из ущелья Лилит указала рукой вниз. Взглянув вниз с каменного обрыва, Дарири увидела глубокую, идеально круглую пропасть, будто нарочно выбитую в скале. Внизу росли деревья, а больше с такой высоты ничего нельзя было разглядеть.

– Считается, что такие вот углубления в горах – следы ног Тапантсе.

– Больше похоже на след от червоточины – опасливо отходя от края, заметила Дарири.

– Вместо того, чтобы отпускать комментарии на тему твоего невероятного занудства, я объясню Окри, что такое червоточины, – фыркнула Лилит, двигаясь дальше по узкой тропке. – Это такая аномалия. Иногда возникают в воздухе и выжигают все вокруг. Дерево, камень, даже воздух.

– Малоизученное явление, – кивнула Дарири, держась рукой за скалу слева. – Теорий больше, чем фактов. И что их вызывает, неизвестно.

– И че… там так и остается пустота? – спросил мальчик с плохо скрываемым страхом.

– Нет конечно. Заполняется воздухом, землей, водой, в зависимости от того, где возникла. Но не сразу. Какое-то время там ничего нет.

– И че будет, если туда… ну, сунуться?

– Я почем знаю? – рассмеялась Лилит. – Как-то пока не тянуло проверять.

– Дышать будет нечем. Тепло будет уходить из тела. Пол-мины, может, протянешь, потом все, – Дарири повернула голову, стараясь не смотреть вниз.

– Иди боком, если боишься.

– Пожалуй что и пойду, – чародейка прижалась спиной к скале.

– Иди-иди. Авось даже до судного дня до храма доберемся, – усмехнулась Лилит, подмигивая Окри.

Храма они достигли вскоре после заката. Он лежал в снегах огромным спящим драконом, и шипы на спине в виде многочисленных шпилей крыш, казалось, подпирали собой небосвод.

– Здоровый какой! – восхищенно прошептал Окри.

Храм был сложной, но цельной ассиметричной конструкции; пристройки уходили вверх, повинуясь неровному гористому ландшафту, и плавно перетекали одна в другую по убыванию размера. Каждый архитектурный элемент занимал свое место. На легком ветру мягко пели бубенчики и колокольчики, на широком крыльце главного здания висело два магических фонарика.

Пока Дарири впитывала величие и самобытность внешнего вида храма, Лилит буднично поднялась на крыльцо, стаптывая снег с сапогов. Главная дверь была резной и массивной, с большими кольцами. Лилит взялась за одно из них обеими руками, и с силой потянула, упираясь ногами в землю. Створка медленно, со скрипом приоткрылась.