Манон, или Жизнь

Рэн теперь из нас троих самый большой человек. Он сейчас, в сущности, в головном офисе RHQ чуть ли не второй человек после Хартконнера. Неофициально как бы. Кнабе тоже с ним работает. Мы с де Грие и Кнабе в американском офисе RHQ вместе пахали, потом нас вместе в Европу перевели. Подтягивались на прогнутом турнике, над лужей, куда я однажды и свалился. Мы были как близнецы-тройняшки.

Только я год назад ушел из RHQ, а они до сих пор там. Не знаю, зря я ушел, или нет. Вообще, конечно, стремная контора в последнее время. Там такие бабки варятся. Половину всех «мусорных» размещений Европы делают. А де Грие там отвечает за использование всех этих бабок, за слияния и поглощения, плюс – за дилинговый центр. Мудрено у них это называется: отдел финансовой архитектуры, типа, компании разбираются и складываются, как кубики. Шутники их уже прозвали «отдел финансовой акробатики».

Есть люди, которые могут стать по жизни очень богатыми. Чрезвычайно влиятельными. Рэн де Грие – он именно такой. Хотя на вид не скажешь. Говорит тихо. Работает очень много. Обычный парень.

У него кликуха раньше была – Градус. Потому что de Grie – это почти что Degree. То есть, градус. Или степень. Но Градус прикольней.

Убираю мобилу в карман и перехожу к полкам с вином.

Это моя вечная уловка. На самом деле у полок с вином я выбираю ни фига не вино. Я вина, если хотите знать, вообще не пью, я пью пиво и крепкие напитки. А у полок с вином я выбираю девчонок. Девиц. У меня три хобби: жратва, бабы и макроэкономика. Тем более, де Грие будет с новой девчонкой.

Вот появляется красотуля с корзинкой. Которые с тележкой, я даже не трогаю: значит, семейные. А эта с корзинкой, и не торопится. Значит, будет пожива.

Делаю вид, что не могу выбрать бутылку.

– Вино какой страны ты предпочитаешь в это время суток? – говорю.

Этот прием почему-то на всех девиц действует безотказно.

– Ха-ха, – говорит девица. – Аргентинское. А ты?

– А я обожаю готовить.

– Ого, – говорит девица. – Впервые вижу мужчину, который любит готовить.

А я продолжаю:

– У меня даже есть блендер.

– Оу, – говорит девица и смеется.

– Хочешь, посмотрим, как он работает?

– Хочу, – отвечает она.

Да и все равно, что спрашивать на такой ответ. Мой личный рекорд – двенадцать минут от начала знакомства до оргазма.

Да, я, наверное, наркоман. Только наркотиком мне служит влюбленность. Я много чего в жизни перепробовал – от алкоголя до адреналина, но такого подсаживающего впрыска, как от ощущения того, что мне нравится женщина, не испытываю больше ни от чего.

Вот эта! Сейчас! Хочу!

И огонек в глазах, и последний стольник бросаешь на гостиничную стойку, и без расчета.

А потом ты начинаешь разбираться в ней глубже… Хорошо если сразу все понимаешь и относишься просто – как к очередной попутчице на «ночной экспресс». Хуже, если отношения затягиваются надолго. Хуже – потому, что влюбленность проходит, а организм привык поддерживать в себе высокий уровень этого фермента. Становится физически плохо.

Едем ко мне домой. Я прикидываю: Рэн сказал, что приедет не раньше десяти, так что часа два у нас точно есть.

– Ну, а теперь давай познакомимся, – говорю и отпиваю вина. – Боже, что это такое?

В бутылке не вино, а какая-то смесь клюквенного сока с подсолнечным маслом. Девушка тоже морщится.

– Junk, – говорю я.

Мы выливаем жидкость в раковину. Разговор я веду чисто автоматически. Мне не до разговоров в последнее время.

– А почему тебя прозвали Стаут? – спрашивает Жанна (так ее зовут).

– Потому что я пиво люблю, – говорю я. – И еще, потому что я такой здоровый.

– Потому что у тебя такой здоровый чччленнн, – говорит Жанна страшным шепотом.

Она хочет сделать мне приятное.

И тут я слышу звонок.

– О, – говорю, – это мой приятель Рэн де Грие со своей девушкой.

Тащусь открывать.

И застываю, как соляной столп. Потому что это никакой не Рэн. На ступеньках лестницы сидит эта бестия Лина. Сидит себе, зажигает с бутылочкой пива, в наушничках, со старым плеером своим. Сидит себе, помахивает сигареткой. Ножонки составлены коленками вместе, пыльными босоножками врозь. Крашеные пряди падают на лицо, набеленное, с зачерненными глазами и красными губами, как у клоуна.

– Привет, Стаут, – индифферентно говорит Лина, выпячивает губу и смотрит на Жанну.

– Это кто?! – изумляется Жанна и показывает на Лину наманикюренным ноготком.

– Это Лина, моя подруга, – говорю я. – Лина, это Жанна.

– Твоя подруга… – хохочет Лина, подходит к Жанне и смотрит ей прямо в глаза. Взгляд у Лины бешеный. Жанна морщится от отвращения и отталкивает Лину.

– Ста-а-а-аут, – говорит Лина издевательски и вцепляется Жанне когтями в лицо.

Жанна визжит и вцепляется в Лину. Тарантино отдыхает.

– Хватит, – говорю я. – Брейк.

Я беру их за руки. Они пытаются вырваться, но я, черт возьми, не поддаюсь. Моя мама меня о таком не предупреждала. Думаю, что и папа не предупредил бы, если бы таковой имелся. Отделяю Лину от Жанны. Девчонки извиваются, держу их запястья.

– Слушайте, – говорю, – хватит размазывать дерьмо по стенкам, я не виноват, что сегодня вас двое, я не специально это подстроил, но мне кажется, что из этого может кое-что выйти.

И только еще часа через три, в полночь, когда обе девчонки уже дрыхнут на моем диване, а я выхожу из ванной с полотенцем вокруг чресл, раздается новый звонок в дверь, и теперь это уже действительно не кто иной как Рэн де Грие собственной персоной, похудевший и загорелый, как черт, а с ним, действительно, девчонка, и, действительно, не Вике.

Ух, ребята, и девчонка же с ним.

Бывает такая внешность, такая ослепительная, среднестатистическая красота, когда на бабе просто написано: «Меня родили на свет для того, чтобы все мужики падали, укладывались в штабеля, катали меня на кабриолете, и никто никогда не сможет меня бросить или там забыть». При такой внешности, к сожалению, лицо обычно бывает стервозное, а в глазах – беспросветная блядская тоска. Но у этой-то девочки, вы понимаете, в чем штука, еще ничего такого в глазах нет, потому что и еще опыта нет, потому что эта клубничка только-только с грядки, и авантюры ее еще по-честному увлекают. И вот в глазах у нее сплошное увлечение и чистый восторг.

Блин, какая девчонка, охренеть.

Бедный Рэн.

– Знакомься, – говорит Рэн. – Моя Манон. Мы путешествуем вдвоем.

– И далеко собрались?

– Мы далеко собрались? – мурлычет Рэн, наклоняясь к ее ушку.

– В Италию, – говорит Манон.

– Сам-то как? – говорит Рэн.

– Отлично, – отвечаю на автопилоте. – Ох, Рэн, да это же ты. Короче, хреново. Валить надо обратно в Америку.

– Да ну? – Рэн сдвигает брови. – Это почему?

– Не нравятся мне местные нравы. Коммунизм какой-то построили, пока меня не было. Только средства осваивать умеют. «А давайте размещать городские облигации».

– Точно, – говорит Рэн. – У нас то же самое. Городские облигации.

– У вас-то как раз, – говорю, – жаловаться не на что. Такие бабки варите.

Де Грие морщится. Так, понятно, работу не будем трогать.

– Давайте, – говорю, – нажремся. Сдвинем стаканы, товарисчи. Манон, тебе наливать?

Манон негромко и понимающе смеется. Славная девчонка.

– Манон, тебе же пить еще нельзя, – говорю. – Лет-то тебе сколько?

– У женщин этого не спрашивают, – возражает Манон кокетливо.

– Она бизнес-школу закончила, – говорит Рэн. – Мы ее на стажировку взяли. В мой отдел.

– Да ладно, – я не верю. – Манон, бескупонные облигации – это какие?

– Дисконтные, кажется, – говорит Манон и улыбается обаятельно. – Но вообще-то я, честно говоря, не очень разбираюсь во всем этом.

– Ничего, – говорю, – разберешься. Ты умная и красивая!

– Ай, ладно, – говорит Манон, смеется, подносит рюмку к губам и отпивает пять миллилитров.

Мы тоже пьем.

– Ты зря думаешь, что в RHQ так круто, – говорит Рэн. – Завидовать-то особенно нечему. Один и тот же круг клиентов, – он выразительно смотрит на меня. – Чем дальше, тем мне меньше все это нравится.

– А как там Кнабе?

– Кнабе киснет и размножается, – говорит Рэн.

– Поддает?

– Да. Поддает.

– Зачем Инга четвертого родила?

– Понятия не имею. Кнабе уже на стенку от нее лезет.

– Инга ведь не работала никогда?

– Никогда, – кивает Рэн. – Курица полнейшая. Ответственности нуль.

– А это у всех так, – сообщаю я. – Ведь, блин, если государство берет на себя заботу о наших детях, какого хрена мы тогда нашим детям нужны. И родителям тоже. У них пенсия… социалка, все дела. Зачем им еще и мы?

– Нет на них Мэгги, – говорит Рэн.

– Точно. Леди навела бы здесь порядок. Все дела.

– Давай с тобой организуем консервативную партию, – говорит Рэн.

– Для партии нужно пять человек.

Я некоторое время считаю: я, де Грие, Манон, да еще в комнате Лина и Жанна – вряд ли они дрыхнут, скорее всего, смотрят телевизор.

– Кстати, нас как раз пятеро и есть, – сообщаю я. – Вполне.

– А кто четвертый и пятый? – интересуется Манон.

Мы с Рэном переглядываемся.

– Девочки, – поясняет Рэн. – Стаут дружит с двумя девочками сразу. Представляешь?

Между прочим, Рэну тоже всегда это нравилось – две девочки на одного мальчика. Но я, разумеется, молчу. И взгляда на Манон достаточно, чтобы понять: никакие оргии Рэну больше никогда не понадобятся. Никогда, точно.

– Эй, Лина, Жанна, идите сюда, дело есть, – зову я.

Сначала из комнаты выходит Лина – во всей своей красе. Значит так: юбка со стразами, местами мини, местами макси; черная шляпка с розой; ярко-зеленый топик с зеленым же мехом; и туфли на пятнадцатиметровых шпильках.

– Классный наряд! – с места делает комплимент Манон. – Где ты все это купила?

– Вот это, – оживляется Лина и тычет пальчиком в бедро, – я сшила сама, а вот это – из Miu-Miu…

– Это моя любимая марка! – радуется Манон и показывает свои кожаные сабо.

Ту т выходит Жанна, которую я подхватил в супермаркете.

– Ох, боже мой, сколько народу-то, – говорит она.

Рэн закуривает, опускает руку куда-то за окно, пепел летит во тьму; Манон сидит рядом с ним, положив голову ему на плечо. Лина дует мартини из бутылки.

– Значит, так, – говорю я строго. – Я пригласил вас не для того, чтобы нажираться. Мы тут с моим другом, будьте знакомы, Рэн де Грие, и с его девушкой Манон решили организовать партию. Серьезно.

– Оу! Политическую партию? Как называется? – интересуется Жанна.

– Партия R amp;B, – предлагает Манон.

– Отличное название, – одобряю я. – «Богатые и красивые». Ты ухватываешь саму суть дела, Манон. Мэгги одобрила бы.

– Суть дела в том, кто будет нашим лидером.

– Конечно, Манон, – говорит Рэн, любуясь на нее.

– О нет, – протестует Манон. – У меня совсем нет никаких политических взглядов. А ты хотя бы Сенеку читал. Я лучше буду вашим «лицом».

Жанна и Лина шепчутся в сторонке.

– Мы хотим быть лидерами, – заявляют они.

– У партии не бывает два лидера, – говорю.

– Ага, как спать, так вместе, – возражает Жанна.

– Ну, хорошо, а когда придет время выбирать канцлера?

– А когда придет время жениться на ком-нибудь, а, Стаут? – говорит Лина.

Манон и де Грие хохочут.

– Короче, вы не верите, что наша партия получит большинство голосов, – под общий хохот говорю я.

Вот почему мы никак не можем создать консервативную партию, даже партию R amp;B. В нас просто нет никакого консерватизма. А может, этот консерватизм – чисто английское изобретение. Вот Рэн, наверное, консерватор, потому и приехал ко мне не с двумя девчонками, а с одной. Девчонка Рэна выбирает лидером партии Рэна, а мои – себя. Очень показательно.

– Ладно-ладно, – говорит Рэн, – лидера надо избрать.

– Только не большинством голосов, – протестует Манон. – Это ваще не то!

– Ты абсолютно права, Манон, – говорит Рэн ласково и заправляет прядь волос ей за ушко. – Большинство – это ваще не то. Что же взамен?

– Можно я буду председатель избирательной комиссии? – говорит Манон.

– Мы согласны! – говорят Лина и Жанна.

Манон лезет в сумочку и вынимает оттуда мелок в бумажной обертке.

– Мелок? – говорит Жанна. – А зачем?

– Каждый свешивается из окна и проводит черту мелком как можно ниже под карнизом. У кого черта будет ниже…

– У кого руки длиннее, тот и лидер, – хохочет Лина. – Мне это нравится! Я всех уделаю в эту игру. Давай мелок.

– А ты, Манон, оказывается, жуткий провокатор, – говорю я. – Это просто жуть, до чего Лина любит отовсюду свешиваться. Мы были вместе на Мариенбрюгге, так она умудрилась повисеть на руках на этом мостике.

– А когда он схватил меня за запястья, я отпустилась, – деловито добавляет Лина. – Это я сделала в знак протеста.

– Вот-вот. Нас чуть не забрали.

Лина открывает окно. Ноги ее не очень слушаются.

– Только не урони мелок, – советует Манон.

– Всю жизнь/Глядеть/в провал,/пока/в аорте кровь/дика! – декламирует Лина по ту сторону стены. – Вся жизнь – антрэ,/игра,/ показ… Дальше не помню.

– Дальше автор свалился в провал, – говорит Жанна. – Ну? Нарисовала?

– Там такой сахииб, – говорит Лина театральным и преувеличенно-пьяным голосом. – Загиб дома! Понимаешь? Непонятно, по чему рисовать. Сафитушшки какие-то… А-а, вот, кажется, нашла!

Лина чертит, раскачиваясь всем телом. Я поддергиваю ее назад, успевая подумать о том, что она, возможно, просидела у меня на ступеньках несколько часов. А теперь вот напилась с горя. От этого у меня на душе становится немножко скверно.

Втаскиваем ее назад. Лина вся красная, волосы свалились ей на лицо, тушь, белила и помада начинают наползать друг на друга.

– Цирк, – говорит Жанна, прыскает, перегибается через подоконник и чиркает мелком по стенке с той стороны. – Ну, вот и пожалуйста, ну вот и ничего такого уж особенного, подумаешь!

Она выбирается обратно. Черт, мне, что ли, вроде как стыдно перед Рэном? Впрочем, они-то ничего такого: сидят и милуются. Осоловелыми от влюбленности глазами смотрят не друг на друга, а типа в пространство.

– Девчонки, – говорит Рэн ласково. – Вы – гордость нации.

– А то, – Жанна поджигает сигаретку.

Идиотская ситуация.

– Ладно, – говорю, – я – просто для порядку.

Рэн и девчонки втроем наваливаются на мои ноги, – вдвоем Стаута не удержать, – а я свешиваюсь на ту сторону. Там – темнотища. Перегибаюсь. Они так низко чертили, особенно Лина. Будет неправильно, если я начерчу на полметра выше девчонок.

– Э-э, Стаут, осторожнее! – с тревогой кричит Рэн где-то далеко наверху, крепче хватаясь за мои джинсы. – Ты выскальзываешь!!

Не снисхожу до ответа; делаю последний рывок вниз, и в этом рывке провожу мелом черту где-то далеко-далеко внизу. Ну, теперь я точно выиграл. Рэн и девчонки втаскивают меня обратно, чуть не стащив джинсы.

Рэн лучезарно на меня глядит, торжественно берет мелок (Манон так и сидит на высоком табурете) и лезет в окошко, а я его держу. Он быстро возвращается.

– Ну, я не стал маньячить, – объявляет он, – я на лидерство не претендую.

Приношу фонарик. Светим в «провал», сгрудившись на подоконнике.

Славная картина.

Разного роста и разного темперамента – мы, все четверо, умудрились провести черту примерно на одном и том же уровне.

Черта Лины чуть загибается вниз, зато моя – на пару сантиметров ниже ее верхнего конца.

Жанна нарисовала какую-то параболу ветвями вверх, с вершиной на моей линии.

И – аккуратная отметочка Рэна далеко в стороне, но на той же высоте.

– Что делать будем? – говорю. – А, фрау председатель центризбиркома? Второй тур?

– Нет, – говорит Манон. – Давайте мелок.

– Манон, – говорит Рэн с тревогой. – Но у тебя ведь нет политических амбиций.

– У меня, – говорит Манон, – вообще нет никаких амбиций. Амбиции мне чужды. – И она лезет в провал.

Блин, и у меня совершенно нет ощущения, что это опасно. Манон лезет в провал вся, Рэн держит ее за лодыжки, а Манон шарит в провале обеими руками, как будто белье полощет. В отличие от нас, для Манон опасно не там, а здесь, среди нас. Ее настоящая жизнь – там, на той стороне. Рэн держит ее крепко-крепко.

– Итак, – подводит итоги Манон, возвратившись из пропасти (а я свечу фонариком и убеждаюсь, что ее черта проведена намного ниже всех наших), – лидером нашей консервативной партии R amp;B становится…

– Ма-нон! Ма-нон! – хором скандируют Лина и Жанна.

Манон улыбается.

– Становится Рэндл-Патрик де Грие, – возражает она. – Он лучше всех держал.

Если консерватизм и можно добыть в наших домашних условиях, то, конечно, только таким способом.

Когда они уходят утром, я останавливаю Рэна на пороге.

– Рэн, – спрашиваю я, – ответь, меня мучает один вопрос: что тебя подвигло на такую девчонку?

– Любовь, – говорит Рэн и улыбается, как идиот.

Американец.