– Восстановит что? – спрашивает Соголон.
– А?
– Принцесса, когда станет Сестрой Короля, восстановит что?
– О чем ты, девочка?
– Ты тот, кто это написал. Вот и глянь на свои пометки: может, они зажгут в твоей памяти искру?
– Я слишком стар, чтобы меня использовать как огниво.
– Но ты воитель или нет?
От этих слов в нем что-то меняется. Он становится как будто выше ростом, но и не только.
– А, ты про это? На это и память не нужна. Просто таков уклад королей, тебе про это споет любой гриот. – Олу делает паузу, словно в ожидании вопроса, но Соголон лишь напряженно смотрит. – Принцу Ликуду королем не бывать, – говорит он.
– Что ты сказал?
– Он ведь сын Короля.
– Ну так тем более. Или что?
– Ты, видать, забыла, кто нами правит? Или тебе ничего не известно о своем Короле и правителе? Наш Кваш Кагар рос без сестры.
Ах вон оно что! Король Фасиси – это совсем не то, что вождь Конгора. Со смертью вождя Конгора новым вождем становится его старший сын, независимо от того, где он находится в череде детей; главное, чтобы вождь признал его мать. Король же Фасиси – это ни в коем случае не сын короля; он всегда первенец сестры короля. Так заведено от века, и эта заповедь свято соблюдается. За исключением случаев, когда в королевской семье не рождается ни одной такой сестры. Тогда на трон садится старший сын. Старейшины и жрецы возносят молитвы, чтобы он был благим и справедливым, хотя быть истинным правителем ему не суждено. Ибо даже при таком раскладе восстановление линии может произойти, как только у Сестры Короля родится наследник мужского пола.
– Без сестры? – переспрашивает Соголон почти шепотом, но так и не договаривает.
Свадебное ожерелье на стене Олу, идентичное тому, что на его шее. Это беспрестанное «Йелеза, Йелеза» во сне. Может, все в мире правы, а ошибается лишь она одна? Попытка прогнать эту мысль ни к чему не приводит. Стряхнуть ее не получается – при нем, стоящем здесь с потерянным взглядом, похожим на слепую реку, в смутном чувстве, что он что-то потерял, но не может вспомнить, чего именно лишился. «Лишился»? Да нет же, его лишили. Забрали, отняли! Это ощущение, нарастая, становится нестерпимым, начинает бередить ум. «Лишили, забрали, отняли». Имя Йелезы Соголон находит на стене. В доме оно повсюду, только нет ее самой, что заставляет задуматься, не забыл ли ее Олу еще до того, как потерял.
А Король по-прежнему погружен в свои думы. Тем временем в узилище отправлена еще одна женщина, долгое время отвечавшая за его уход, но четыре луны назад уволенная Аеси по причине того, что один из сангоминов, проходя мимо ее дома, чуть не задохнулся, по его словам, от испарений колдовства. «Как боги видят и слышат всё сущее, так и я свидетельствую о том смрадном чаде, какой бывает, когда ведьмы жарят человечью плоть», – заявляет он. И пока сестра-принцесса по мере сил правит делами королевства, принц вершит дела, связанные с вынесением приговоров. Потому он спрашивает у Аеси, который утверждает, что если запах паленой плоти исходил со двора женщины, то она не иначе как жарила для колдовства расчлененного младенца:
– Откуда этот мальчонка-сангомин, к тому же горбатый, знает, что она занималась некромантией?
Аеси отвечает:
– Когда люди жарят мясо, они сдабривают его специями, и запах от него вполне приятный. Когда же они просто жгут плоть на жертвенниках, им всё равно, горят ли при этом ногти, или дерьмо в кишках, или волосы. А ничто не пахнет так гнусно, как паленые волосы ребенка.
Женщина кричит, что она палила козлячью шкуру, а козлятина вначале всегда пахнет дурно.
Аеси заявляет, что эта женщина одна из тех, что насылали порчу на Короля. Принц приговаривает ее к казни детоубийц, только дольше и мучительней, и в течение трех ночей весь Фасиси пронизывается безумными воплями и запахом горящей человеческой плоти. Запах доходит до каждой женщины, что ухаживает за Королем; даже тех, кто самолично его купает или стирает его постельное белье. Все они разбегаются кто куда, чуя близкую опасность.
Большинству из них далеко уйти не удается. Однажды около полудня Соголон, зайдя в поварскую, застает там плачущую старшую женщину. В чем причина ее слез, та не говорит, не опускаться ж ей, пусть даже в беде, до уровня принцессиной шлюшки, но повариха тайком разглашает, что почти все ее подруги теперь либо в темнице, либо казнены за то, что насылали на монарха порчу; и только то, что женщина никогда не служила в доме Короля, спасло ее от прихода дознавателей.
– Не потому, что она не ведьма? – спрашивает ее напарница, чистящая батат.
– Разница между тем, кто ведьма, а кто нет – всего-то рот одного человека, – отвечает повариха.
Теперь принцесса начинает брать Соголон с собой при всяком своем выходе; возникает мысль, что на Соголон и вправду смотрят как на какую-нибудь телохранительницу. А еще принцесса начинает спрашивать, куда ходит Соголон и куда пропадает по утрам, а иногда и по вечерам; девочка отвечает, что посещает библиотеку. А когда принцесса спрашивает зачем, ведь она не умеет читать, Соголон говорит, что ей нравится там запах бумаги: от нее пахнет разумом. Принцесса замечает, что та бумага больше пахнет ветхостью. Вообще, принцесса за ней не следит, значит, ей докладывает либо стража, либо кто-нибудь из соглядатаев замка.
– Ветер меняется, ты этого не чувствуешь? – не поворачивая головы, спрашивает однажды Эмини, ступая по залам дворца. Соголон, чувствующая дуновение любого ветерка, не знает, что она имеет в виду.
И вот однажды к ней в комнату входит старшая женщина – без стука, среди ночи. После жаркого дня вокруг царит благостная прохлада. Старшая бросает на кровать кинжал и говорит:
– Бери и следуй за мной.
– Откуда вы знали, что я не сплю? – интересуется Соголон, но та не отвечает. Остается молча шагать за ней от замка по длинной внешней дорожке, в обход огней, мутно мерцающих в замке принца Ликуда, и вниз к развалинам замка Кваша Абили. В темноте они напоминают гигантскую треснутую челюсть. В основании там обнаруживается дверь, куда заходит старшая и нетерпеливо ждет свою юную спутницу. Внутри они движутся по коридору, длинному, холодному и такому темному, что впереди не видно даже собственных рук. На перекрестье коридоров, возле двух жарко трепещущих факелов, женщина останавливается.
– Бери факел и ступай дальше, к наружной двери. Как подойдешь, дождись в нее четырех ударов; откроешь и впустишь того, кто пришел. Возвращаетесь с ним сюда, на перекрестье. Пошла! – распоряжается она.
Вопросы Соголон оставляет на потом: сердце бьется от ощущения сладостно-жутковатой сопричастности. Снаружи в дверь размеренно стучат, четырежды. Соголон открывает.
Там стоит и озирается гвардеец в доспехах, как будто не уверенный, что попал куда надо. Свет факелов высвещает только лоб и скулы; доспехи на нем почему-то зеленые, а не красные, как у дворцовой гвардии, но спрашивать Соголон не решается. Держась впереди, она возвращается туда, откуда пришла, прислушиваясь к скрипучему шороху шагов за спиной. Ее тянет обернуться и взглянуть на гвардейца еще раз, но она этого не делает. У перекрестка ждет старшая. Она забирает у Соголон факел и подает еще один, с двумя рожками.
– Оставишь это за зеленой дверью и ждешь, – говорит она. – Затем возвращаешься с ней сюда же, а дальше туда, куда сейчас иду я.
С этими словами она берет вправо и вместе с гвардейцем удаляется в глубь коридора.
Перед зеленой дверью Соголон приостанавливается: из-за нее доносятся звуки, которые, бывает, издают во сне мужчины – и не только во сне, но и наяву, в чем она убеждается входя. Всё место в комнате занимает кровать с рассыпанной горой валиков и подушек, такой большущей, что лежащие в ней почти теряются. У края кровати стоит принц-консорт, прямо между раздвинутых ног принцессы. Он-то и издает это прерывистое, с постаныванием бормотание.
Раздвинутые ноги принцессы – красивые, сильные – неподвижны и обнажены, как у рабыни. Зато уж принц пышет: напористо выгибается и толкает, потные ягодицы в свете факелов и светильников росно поблескивают. Принцесса тоже издает звуки, но приглушенно, словно пытаясь удержать свой голос вне чьей-то досягаемости. У мисс Азоры женщины обычно стенали и причитали: «О! Он разрывает меня надвое! О, пощади мою маленькую ку, не рви ее, мой могучий властелин!» В комнату ее возвращает растущая частота взаимного натруженного дыхания. При шаге в сторону Соголон невзначай пинает серебряный тазик, который звякает так, что она подскакивает, но на нее даже не оборачиваются. Консорт продолжает похрюкивать толчок за толчком, а принцесса в тусклом свете стискивает пальцами подушки. Вот принц, исступленно дернувшись, переходит на скулеж, затем сладострастно ахает и пытается отстраниться, но принцесса крепко обхватывает его ногами, и он чуть не стаскивает ее с кровати. Принцесса хохочет, а принц стягивает с себя ночную рубашку, швыряет ее прочь и забирается на ложе. Там он зарывается головой в подушки и замирает. Наступает пауза: принц навзничь у изголовья, с торчащими из подушек ногами, а принцесса ближе к краю, тоже с ногами, но уже расслабленными. Так они остаются довольно надолго, на несколько перевертышей песочных часов. Принцесса всё лежит, расставив согнутые в коленях ноги. Принц-консорт выходит из своего оцепенения и усаживается, ошалело смотрит на Соголон и снова укладывается.
Как только он начинает похрапывать, принцесса встает, запахивается в халат, который всё это время был на ней, и выходит через зеленую дверь. Она шагает так стремительно, что Соголон приходится следом чуть ли не бежать. Но на перекрестье Эмини останавливается и ждет, когда ее юная спутница пойдет впереди. По дороге Соголон высматривает какую-нибудь крысу, которые наверняка здесь шмыгают по подземельям; так они подходят к еще одной двери, тоже зеленой. Принцесса не ждет. Внутри комнаты гвардеец как раз снимает с себя нагрудник. При виде принцессы он начинает спешить.
– Даже ночь не терпит торопливости, офицер, – говорит она.
В потаенном углу стоит старшая женщина, движением головы пресекая попытку Соголон выйти. Гвардеец отрешается от доспехов и исподнего. Принцесса уже готова, а он все стоит у кровати, не смея пошевелиться. Он пребывает в нерешительности. По нему видно: для него она не женщина, а королевская особа. Ну а Эмини затягивает его на ложе и укладывает на спину, после чего воссаживается на его могучий как у мула сук и начинает скачку. Делает она это деловито и обстоятельно, сама отмеряя темп своей езды, а также местечки, коих дозволено касаться, глубину проникновения и звуки, которые при этом следует издавать. На память приходят слова Олу о том, что скоро можно будет ждать восстановления родословной.
С той поры проходит изрядно времени. Сейчас Соголон ловит себя на том, что сидит и смотрит на себя. Это происходит, когда у окна принцессиной спальни она вспоминает о своем первом знакомстве со стеклом. Сказать по правде, она даже не подозревала о нем до того, как однажды попыталась просунуть руку в окно под струйку дождя, и чуть не вывихнула себе палец. Вещество, похожее на янтарь, который ловит мошек и мух, но такого же цвета, что и воздух. Помнится, как она по нему постукивала, терлась ладонью о державшую его железную раму и даже пробовала лизать языком. Днем она через него наблюдает, как служанки облачают принцессу к выходу. Ближе к ночи, когда лампы дают больше света внутри, нежели снаружи, она смотрит на стекло и видит в нем себя. Соголон слегка отступает, обнаружив там образ не девочки, а скорее мальчика. Туника на талии подпоясана ремешком, на котором стилет в ножнах; волосы топорщатся кверху и в стороны, но никогда книзу. Иногда ей думается спросить, воспитывает ли из нее принцесса мальчика, но знает, что услышит в ответ: она ее не воспитывает. Сейчас в соседней комнате служанки заняты ее омовением. «Ты ей кто, игрушка-зверушка
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
