Нескромные сокровища

К Зиме

Зима, воспользуйтесь удобной минутой. Ага Наркис беседует с вашей матерью, а ваша гувернантка подстерегает на балконе возвращение вашего отца; берите, читайте, не бойтесь ничего. Но если найдут у вас «Нескромные сокровища», спрятанные за туалетным столом, вы думаете, это удивит кого-нибудь? Нет, Зима, нет, – известно, что «Софа», «Танзай» и «Исповедь»[1] были под вашим изголовьем. Вы еще колеблетесь? Узнайте же, что Аглая не побрезговала приложить руку к труду, который вы принимаете, краснея. «Аглая, – говорите вы, – добродетельная Аглая». Она самая. В то время как Зима скучала, а может быть, и впадала в соблазн наедине с молодым бонзой Аллелуйа, Аглая, невинно забавляясь, посвящала меня в приключения Заиды, Альфаны, Фанни и т. д., снабдила кое-какими черточками, которые мне нравятся в «Истории» Мангогула, пересмотрела ее и указала, как ее улучшить. И если Аглая, одна из самых добродетельных и наименее склонных к назиданиям женщин Конго, она также одна из наименее претендующих на остроумие и наиболее остроумных. Неужели Зиме теперь вздумается разыгрывать скромницу? Еще раз, Зима, берите, читайте, читайте все: я не делаю исключения даже для речей странствующего «Сокровища», которые вам истолкуют так, что это не нанесет ущерба вашей добродетели, если только истолкователем его не будет ни ваш духовник, ни ваш любовник.

Глава первая

Рождение Мангогула

Гяуф Зелес Танзай долго царствовал над великой Чечней; и пока этот сластолюбивый государь предавался наслаждениям, Акажу, короля Минутии, постиг жребий, предсказанный ему отцом его. Зульмис отжил свой век. Граф де… еще был жив. Великолепные Ангола, Мизапуф и другие властители Индии и Азии умерли внезапно. Народы, уставшие повиноваться безмозглым государям, сбросили иго их власти, и потомки этих несчастных монархов бродили, никому неведомые, почти позабытые, по областям своих империй. Только внук знаменитой Шехерезады утвердился на троне. Он правил в Моголе под именем Шахбагама, когда Мангогул родился в Конго. Как мы видим, гибель нескольких государей печально ознаменовала его рождение. Эргебзед, отец его, не созывал фей к колыбели сына, так как заметил, что большинство государей того времени, воспитание которых было поручено этим женским умам, оказались глупцами. Он удовольствовался тем, что заказал гороскоп некоему Кодендо, личности, которую приятнее изображать, чем знать в жизни.

Кодендо стоял во главе коллегии гаруспиков[2] Банзы, бывшей исстари столицей империи. Эргебзед назначил ему большую пенсию и пожаловал ему и его потомкам за заслуги его двоюродного деда, превосходного повара, великолепный замок на границе Конго. Кодендо был обязан следить за полетом птиц и состоянием неба и сообщать об этом двору, что он исполнял довольно плохо. Если правда, что в театрах Банзы шли самые лучшие пьесы, а театральные залы были самыми скверными во всей Африке, то, наоборот, местная коллегия жрецов была наилучшей в мире, а предсказания ее наихудшими.

Кодендо, узнав о том, чего хотели от него во дворце Эргебзеда, отправился туда, весьма удрученный, так как бедняга умел читать по звездам не лучше, чем мы с вами. Его поджидали с нетерпением. Первые сановники двора собрались в апартаментах великой султанши. Богато наряженные женщины окружали колыбель младенца. Придворные спешили поздравить Эргебзеда с великой судьбой его сына, о которой он, без сомнения, узнает. Эргебзед был отцом и находил естественным, чтобы в неясных чертах ребенка читали то, чем он некогда будет.

Наконец, Кодендо явился.

– Подойдите, – сказал ему Эргебзед. – Как только небо даровало мне принца, которого вы видите, я велел со всей бдительностью отнестись к минуте его рождения, о чем вас должны были уже уведомить. Говорите искренно с вашим повелителем и смело возвестите ему судьбы, уготованные небом его сыну.

– Великодушный султан, – отвечал Кодендо, – принц, рожденный от родителей столь же знаменитых, сколь и счастливых, не может иметь иных судеб, кроме великих и благоприятных. Но я ввел бы в заблуждение ваше величество, если бы украсил себя наукой, которой не владею. Звезды восходят и заходят для меня так же, как и для других людей, и для меня будущее не яснее, чем для самых невежественных из ваших подданных.

– Но, – прервал его султан, – разве вы не астролог?

– Великодушнейший государь, – отвечал Кодендо, – я не имею чести им быть.

– Но кто же вы, черт возьми? – воскликнул старый, но горячий Эргебзед.

– Гаруспик.

– Тьфу, пропасть! Мне и в голову не приходило, что вы этим занимаетесь. Слушайте, господин Кодендо, оставьте вы в покое ваших цыплят и определите судьбу моего сына, как вы определили недавно бронхит у попугая моей жены.

В ту же минуту Кодендо вытащил из кармана лупу, взялся за левое ушко ребенка, протер глаза, повертел в руках очки, стал разглядывать левое ухо, потом правое и произнес:

– Царствование молодого принца будет счастливо, если только оно будет продолжительным.

– Я понимаю вас, – сказал Эргебзед, – мой сын совершит прекраснейшие деяния в мире, если у него будет на это время. Но, черт побери, я именно и хочу, чтобы мне сказали, хватит ли у него на это времени. Но если ему суждено умереть, не все ли мне равно, был ли бы он величайшим государем, останься он в живых… Я вас призвал для того, чтобы получить гороскоп моего сына, а вы читаете над ним надгробную речь.

Кодендо выразил сожаление об ограниченности своих познаний, но умолял его величество принять во внимание, что и этого вполне достаточно, так как он лишь недавно сделался гадателем. И в самом деле, кем был до того времени Кодендо?

Глава вторая

Воспитание Мангогула

Я не буду останавливаться на первых годах жизни Мангогула. Детство у принцев такое же, как и у других людей, вплоть до того, что принцам дано изрекать множество прекрасных вещей, прежде чем они научатся говорить. Так, сын Эргебзеда, когда ему едва исполнилось четыре года, дал уже материал для целой «Мангогулиады». Эргебзед, будучи умным человеком и не желая, чтобы воспитание его сына велось так же небрежно, как его собственное, заранее созвал к своему двору и удержал при нем значительными пенсиями всякого рода выдающихся людей, какие только нашлись в Конго: художников, философов, поэтов, музыкантов, архитекторов, учителей танцев, математиков, историков, преподавателей военных наук и т. д. Благодаря своим счастливым способностям и продолжительным урокам наставников, Мангогул не упустил ничего из тех познаний, какие молодой принц обычно приобретает в первые пятнадцать лет своей жизни, и умел к двадцати годам пить, есть и спать не хуже всякого властелина его возраста.

Эргебзед, обремененный тяжестью лет, начал чувствовать и тяжесть короны: устав держать бразды правления, напуганный народными волнениями, ему угрожавшими, полный доверия к необыкновенным способностям Мангогула и движимый религиозным чувством, этим верным симптомом близкой смерти, или просто бессмысленной прихотью, свойственной великим мира сего, покинул трон, чтобы посадить на него сына. Этот добрый государь считал своим долгом замолить в своем уединении грехи правления самого справедливого из тех, о которых сохранилась память в анналах Конго.

Мангогул начал царствовать в 1500000003200001 году от сотворения мира, в 3900000700003 году от основания государства Конго; он был 1 234 500-м представителем своего рода по прямой линии.

Частые совещания с министрами, ведение войн, управление делами научили его в очень короткий срок тому, что ему еще оставалось узнать, выйдя из рук педагогов, – а это вещи немаловажные.

Меньше чем в десять лет Мангогул приобрел репутацию великого человека. Он выигрывал сражения, брал города, увеличил свою империю, усмирил провинции, привел в порядок финансы, содействовал расцвету наук и искусств, воздвигал здания, обессмертил себя полезными учреждениями, утвердил и исправил законы, учредил даже академии и, чего никогда не могли понять ученые его университета, осуществил все это, не зная ни слова по-латыни.

Мангогул был так же любезен в своем серале, как велик на троне. Он не руководился в своем поведении смешными обычаями родной страны. Он раскрыл двери дворца, где жили его жены, он выгнал оскорбительных стражей их добродетели, он благоразумно доверил их верность им же самим: в их апартаменты был такой же свободный доступ, как в какой-нибудь монастырь фландрских каноннес, и нравы там были, конечно, такие же строгие. И это было, без сомнения, очень мудро. Что это был за добрый султан! Не было ему подобных, разве только в некоторых французских романах. Он был мягок, приветлив, весел, галантен, красив собой; созданный для удовольствий, он любил их и обладал таким умом, какого не было у всех его предшественников, вместе взятых.

Вполне понятно, что при стольких редких достоинствах многие женщины желали победы над ним; некоторые из них в этом успели. Те, которые упустили его сердце, постарались утешиться с сановниками его двора. Молодая Мирзоза была из числа первых. Я не стану забавляться подробным описанием качеств и прелестей Мирзозы, мой труд оказался бы бесконечным, а я хочу, чтобы он имел конец.

Глава третья,

которую можно рассматривать как первую в этой книге

Мирзоза владела сердцем Мангогула уже несколько лет. Любовники говорили и повторяли друг другу тысячу раз все, что необузданная страсть внушает самым умным людям. Они дошли до полной откровенности и сочли бы преступлением утаить друг от друга самое незначительное событие своей жизни. Не раз они высказывали друг другу странные предположения:

«Если бы небо, возведшее меня на трон, осудило меня родиться в низком положении, снизошли бы вы до меня? Увенчали бы вы меня, Мирзоза?»

«Если бы Мирзоза утратила те незначительные прелести, какие в ней находят, продолжал бы Мангогул любить ее до конца?»

Такие предположения, – говорю я, – которые по вкусу изобретательным любовникам, приводят к ссоре наиболее нежных и часто заставляют лгать наиболее искренних, – были у них в ходу.

Фаворитка, в высокой степени обладавшая редким и ценным талантом хорошо рассказывать, исчерпала всю скандальную хронику Банзы. Так как она не отличалась большим темпераментом, она не всегда была расположена к ласкам султана, да и султан не всегда бывал расположен их оказывать. Бывали дни, когда Мангогул и Мирзоза не знали, о чем говорить, что делать, и, хотя они по-прежнему любили друг друга, ничто их не забавляло. Такие дни выпадали редко. Но все же они бывали. И вот однажды наступил такой день.

Султан лежал, небрежно раскинувшись на кушетке, против фаворитки, которая занималась вязанием, не говоря ни слова. Погода не позволяла гулять. Мангогул не решался предложить партию пикета. Около четверти часа длилось это угрюмое молчание, наконец, султан, зевнув несколько раз, заговорил:

– Надо признать, что Желиот[3] пел, как ангел.

– И что ваше высочество умираете от скуки, – прибавила фаворитка.

– Нет, мадам, – возразил Мангогул, полузевая, – минуты, когда видишь вас, не могут быть минутами скуки.

– От вас ничего нельзя ждать, кроме галантности, но вы задумчивы, рассеянны, зеваете. Что с вами, государь?

– Сам не знаю, – сказал султан.

– А я догадываюсь, – продолжала фаворитка. – Мне было восемнадцать лет, когда я имела счастье вам понравиться. Уже четыре года, как вы любите меня. Восемнадцать да четыре – двадцать два. Я уже порядком состарилась.

Это вычисление заставило Мангогула улыбнуться.

– Но если я уже не гожусь для наслаждений, – прибавила Мирзоза, – я хочу вам, по крайней мере, поставить на вид, что я очень хороша как советчица. Разнообразие удовольствий, которыми наполнены ваши дни, не избавило вас от насыщения. Вы пресыщены. Вот ваша болезнь, государь.

– Я не согласен с вашими предположениями, – сказал Мангогул, – но если бы это была правда, знаете ли вы какие-нибудь лекарства от этого?

Подумав с минуту, Мирзоза ответила султану, что его высочеству, как ей показалось, очень пришлись по душе рассказы о галантных похождениях в их городе, а потому она очень жалеет, что у нее нет их больше в запасе, что она недостаточно осведомлена о приключениях при дворе, но что прибегла бы и к этому средству в ожидании чего-нибудь лучшего.

– Я нахожу это средство хорошим, – сказал Мангогул, – но кто знает историю всех этих сумасбродок? И если бы они были известны, кто расскажет мне их так, как вы?

– И все же давайте познакомимся с ними, – сказала Мирзоза. – Кто бы их ни рассказывал, я уверена, что вы, ваше высочество, выиграете в отношении содержания то, что проиграете в смысле формы.

– Нам с вами, если захотите, нетрудно вообразить, что у моих придворных дам могут быть очень забавные приключения, – сказал Мангогул, – но как бы они ни были забавны, что толку, раз невозможно с ними познакомиться?

– Здесь могут встретиться затруднения, – ответила Мирзоза, – но я думаю, что нет ничего невозможного. Гений Кукуфа, ваш родственник и друг, делал вещи еще более трудные.

– О радость моего сердца, – воскликнул султан, – вы восхитительны! Я не сомневаюсь, что гений обратит все свое могущество мне на пользу. Я сейчас же запрусь в моем кабинете и призову его.

Затем Мангогул встал, поцеловал фаворитку, по обычаям Конго, в левый глаз и удалился.

Глава четвертая

Вызов гения

Гений Кукуфа, старый ипохондрик, опасаясь, как бы светская сутолока и общение с другими гениями не помешали его спасению, укрылся в уединении, чтобы всласть заняться усовершенствованием Великой Пагоды, щипать, царапать себя, выкидывать разные шутки, скучать, беситься и издыхать с голоду. Там он лежит на циновке, зашитый в мешок, бока его стиснуты веревкой, руки скрещены на груди, голова закрыта капюшоном, из-под которого выглядывает только кончик бороды. Он спит, но можно подумать, что он созерцает. У него нет другого общества, кроме совы, дремлющей у его ног, нескольких крыс, грызущих его подстилку, и летучих мышей, кружащихся над его головой; его вызывают, произнося под звуки колокола первый стих ночного богослужения браминов. Тогда он подымает свой капюшон, протирает глаза, надевает сандалии и отправляется в путь.

Представьте себе старого камальдула[4], который летит по воздуху, держась за ноги двух больших сов. В таком виде Кукуфа появился перед султаном.

– Благословение Брамы да будет с нами, – сказал он, спускаясь на землю.

– Аминь, – отвечал государь.

– Чего вы хотите, мой сын?

– Очень простую вещь, – сказал Мангогул. – Дайте мне возможность потешиться над моими придворными дамами.

– Э, сын мой, – возразил Кукуфа, – у вас одного больше аппетита, чем у целого монастыря браминов. Что вы думаете делать с этим стадом сумасбродок?

– Узнать от них, какие у них теперь похождения и какие были раньше. Это – все.

– Но это невозможно, – сказал гений, – бесполезно желать, чтобы женщины исповедовались в своих приключениях, – этого никогда не было и не будет.

– Нужно, однако, чтобы это было, – добавил султан.

Гений задумался, почесывая за ухом и рассеянно перебирая пальцами длинную бороду. Его размышление было непродолжительным.

– Сын мой, – сказал он Мангогулу, – я люблю вас, вы будете удовлетворены.

Через минуту он опустил правую руку в свой глубокий карман под мышкой, с левой стороны платья, и вытащил оттуда, вместе с иконками, освященными зернами, маленькими свинцовыми пагодами и заплесневелыми конфетами, серебряный перстень, который Мангогул принял сначала за кольцо св. Губерта[5].

– Видите вы это кольцо? – спросил он султана. – Наденьте его себе на палец, мой сын. Все женщины, перед которыми вы повернете его камень, поведают вам свои похождения громко, ясно и понятно, но не думайте, что они будут говорить с вами ртом.

– Но чем же, черт возьми, будут они говорить?

– Самой откровенной частью, какая у них есть, и наиболее осведомленной о вещах, какие вы желаете знать, – сказал Кукуфа, – своим сокровищем.

– Своим сокровищем! – подхватил султан, разразившись смехом. – Говорящее сокровище! Это неслыханная вещь!

– Сын мой, – сказал гений, – я делал много чудес ради вашего деда: полагайтесь на мои слова, идите, и да благословит вас Брама. Воспользуйтесь как следует своим секретом и помните о том, что любопытство может повести к худу.

Сказав это, ханжа покачал головой, надвинул капюшон, уцепился за ноги сов и исчез в вышине.

Глава пятая

Опасное искушение Мангогула

Как только Мангогул завладел таинственным перстнем Кукуфы, у него явилось искушение сделать первый опыт над фавориткой. Я забыл сказать, что, кроме способности заставлять говорить сокровище женщин, на которых направляли драгоценный камень перстня, у последнего было еще другое свойство – он делал невидимым человека, носившего его на мизинце. Таким образом, Мангогул в мгновение ока мог перенестись в сотню мест, где его не ожидали, и видеть своими глазами много таких вещей, какие обыкновенно происходят без свидетелей: ему стоило только надеть кольцо и произнести: «Хочу быть там-то», – в то же мгновение он туда переносился. И вот он у Мирзозы.

Мирзоза, не ожидавшая султана, была уже в постели. Мангогул тихонько приблизился к ее изголовью и увидел при свете ночника, что она уснула.

– Отлично, – сказал он, – она спит. Живо наденем кольцо на другой палец, примем прежний вид, направим камушек на спящую красавицу и разбудим ее сокровище… Но что останавливает меня? Я дрожу… Возможно ли, что Мирзоза… Нет, это невозможно. Мирзоза мне верна. Удалитесь, оскорбительные сомнения! Я не хочу, я не должен вас слушать! – Сказав это, он поднес руку к перстню, но сейчас же отдернул ее, как от огня, и мысленно воскликнул: – Что я делаю, несчастный! Я пренебрегаю советом Кукуфы. Чтобы удовлетворить глупое любопытство, я рискую потерять возлюбленную и жизнь. Если ее сокровище понесет какой-нибудь вздор, я не смогу ее больше видеть и умру от печали. А кто знает, что скрывается в душе сокровища?

Волнение Мангогула не позволяло ему следить за собой, он произнес последние слова довольно громко, и фаворитка проснулась.

– Ах, государь, – сказала она, более обрадованная, чем удивленная его присутствием. – Это вы? Почему меня не известили о вашем приходе? Вам ли ожидать моего пробуждения?

Мангогул сообщил фаворитке об успешности свидания с Кукуфой, показал ей полученный от него перстень и не скрыл ни одного из его свойств.

– О, какой дьявольский секрет вручил он вам! – вскричала Мирзоза. – Но, государь, думаете ли вы пустить его в ход?

– Как, черт возьми! Думаю ли я пустить его в ход? Я начну с вас, если вы мне позволите.

Фаворитка при этих ужасных словах побледнела, задрожала, потом овладела собой и стала заклинать султана Брамой и всеми пагодами Индии и Конго не подвергать ее испытанию, что было бы недостатком доверия к ее верности.

– Если я всегда была благоразумна, – продолжала она, – сокровище мое промолчит, а вы нанесете мне оскорбление, которого я вам никогда не прощу. Если оно заговорит, я потеряю ваше уважение, ваше сердце, и вы будете от этого в отчаянии. До сих пор, как мне кажется, наша связь приносила вам только радость. Зачем же подвергать ее опасности разрыва? Государь, поверьте мне, последуйте совету гения; у него большой опыт, а следовать советам гениев всегда полезно.

– Это самое я себе говорил, когда вы проснулись, – ответил Мангогул. – Однако, если бы проспали двумя минутами дольше, я не знаю, что бы из этого вышло.

– Вышло бы то, – сказала Мирзоза, – что мое сокровище ничего бы вам не сказало, а вы потеряли бы меня навсегда.

– Может быть, – отвечал Мангогул, – но теперь, когда я вижу, какой опасности я избежал, клянусь вам вечным божеством, что вы будете исключены из числа тех, на которых я направлю перстень.

Мирзоза успокоилась и начала подшучивать над сокровищами, какие государь собирался подвергнуть испытанию.

– Сокровище Сидализы, – говорила она, – может очень много рассказать. И если оно так же нескромно, как его обладательница, оно не заставит себя долго просить. Сокровище Гарии уже удалилось от света, и ваше высочество услышит от него только старушечью болтовню. Что касается сокровища Глосеи, его стоит порасспросить, она кокетлива и красива.

– И, вероятно, по этой причине, – сказал султан, – ее сокровище будет немо.

– Тогда обратитесь к сокровищу Федимы, – сказала султанша, – она проказлива и безобразна.

– Да, – продолжал султан, – настолько некрасива, что надо быть такой злой, как вы, чтобы обвинить ее в проказах. Федима добродетельна; это говорю вам я, так как знаю кое-что об этом.

– Глаза ее ввели вас в заблуждение, – резко возразил султан. – Вы меня выводите из терпения вашей Федимой. Можно подумать, что нет других сокровищ для испытания.

– Можно ли, не оскорбляя ваше высочество, – сказала Мирзоза, – спросить, кого бы вы почтили своим выбором?

– Это мы вскоре увидим, – отвечал Мангогул, – в кругу Манимонбанды (так называют в Конго старшую султаншу). Их хватит на долгое время, и когда нам наскучат сокровища моего двора, мы сможем сделать обход Банзы; может быть, сокровища у буржуазок окажутся более благоразумными, чем у герцогинь.

– Государь, – возразила Мирзоза, – я немного знаю первых и могу вас уверить, что они только более осмотрительны.

– Скоро мы все про них узнаем. Но я не могу удержаться от смеха, – продолжал Мангогул, – когда представляю изумление и смущение этих женщин при первых словах их сокровищ. Ха-ха-ха! Имейте в виду, услада моего сердца, что я буду ждать вас у старшей султанши и что я не пущу в ход перстня, пока вы не придете.

– Во всяком случае, государь, я рассчитываю на ваше слово, – сказала Мирзоза.

Ее тревога заставила Мангогула улыбнуться. Он подтвердил свое обещание и, приласкав ее, удалился.

Глава шестая

Первая проба кольца

Альсина

Мангогул пришел первый к старшей султанше. Он застал женщин за игрой в каваньолу[6], пробежал глазами по всем, чья репутация была установлена, решив остановиться на одной из них, и только затруднялся в выборе. Он не знал, с кого начать, когда заметил в нише молодую даму из дворца Манимонбанды. Она шутила со своим супругом. Это показалось странным султану, так как прошла уже неделя, как они поженились. Они показывались в одной ложе в опере, в одной коляске на проспекте или в Булонском лесу, они закончили визиты, и обычай освобождал их от любви и даже от встреч.

– Если это сокровище так же легкомысленно, как его обладательница, – сказал про себя Мангогул, – мы услышим очень забавный монолог. – В этом месте его собственного монолога появилась фаворитка.

– Добро пожаловать, – шепнул султан ей на ухо. – Я сделал выбор в ожидании вас.

– На кого же он пал? – спросила Мирзоза.

– На этих людей, которые забавляются в нише, – ответил ей Мангогул, мигнув в их сторону.

– Хорошее начало, – сказала фаворитка.

Альсина (так звали молодую даму) была жизнерадостна и красива. При дворе султана не было женщины более приветливой и большей проказницы, чем она. Один из эмиров султана влюбился в нее. Его не оставили в безызвестности о том, что говорила скандальная хроника. Он был встревожен, но последовал обычаю: спросил у своей возлюбленной, что он должен о ней думать. Альсина поклялась ему, что это была клевета со стороны некоторых фатов, которые молчали бы, если бы у них не было о чем говорить; что, наконец, она с эмиром еще ничем не связана и он волен думать все, что ему угодно. Этот уверенный ответ убедил влюбленного эмира в невинности его возлюбленной. Он принял окончательное решение и титул супруга Альсины со всеми его прерогативами.

Султан направил кольцо на нее. Громкий взрыв смеха Альсины над двусмысленными шутками мужа был сразу оборван действием кольца. И сейчас же послышался шепот из-под ее юбок:

– Вот я, наконец, титулованная особа. Поистине, это меня чрезвычайно радует. Прежде всего надо создать себе положение в свете. Если бы вняли моим первым желаниям, нашли бы, что я стою большего, чем эмир. Но лучше эмир, чем ничего.

При этих словах все женщины оставили игру и стали прислушиваться, откуда исходит голос. Это движение произвело большой шум.

– Тише, – сказал Мангогул, – это заслуживает внимания.

Воцарилась тишина, и сокровище продолжало:

– Вероятно, супруга надо почитать за очень важного гостя, если судить по мерам, какие были приняты перед его приходом. Сколько приготовлений! Какое обилие миртовой воды! Еще недели две такого режима, и меня не стало бы, я исчезло бы, и господин эмир должен был бы искать себе другого помещения или отправить меня на остров Жонкиль[7].