Гуманитарная миссия

– К какому Васе? – глядя вдаль, в туман, за окно, на еле различимые шпили Старой Риги и думая о чём-то своём, растерянно и меланхолично спрашивала рассеянная Анита.

– К Вассе Железновой, – терпеливо поясняла Шурочка.

Друзья привыкли к тому, что её можно спрашивать о чём угодно в любое время дня и ночи. Они были уверены, что Шурочка всегда поможет, если уж не ответом, то советом: где поискать или у кого поинтересоваться.

Когда девочки немного повзрослели, получили дипломы и у них появились свои девочки и мальчики, родительницы по привычке продолжали пользоваться Шурочкиной головой.

И частенько под косые взгляды пассажиров маршрутки она хорошо поставленным учительским голосом диктовала по телефону порядок постановки запятых, а также правила – с точными и чёткими формулировками.

И уроки она тоже со своими бывшими, теперь взрослыми, одноклассницами уже для их детей делала. Процесс был длительным и интересным, перемежался комментариями и воспоминаниями.

– Вот скажи мне, кто это придумал? – в отчаянии спрашивала её подруга.

– А что случилось? – не отнимая трубки от уха, вставала в стойку Шурочка.

– Эссе у нас случилось, вопросы прилагаются, – горестно вздыхала Марина и зачитывала. – «Какую роль в вашей жизни играет философия?» Девочке шестнадцать лет! Какая философия?

– Да уж! – соглашалась Шурочка.

– Конечно, не алё, – причитала и сокрушалась мамаша.

– Напишем! – успокаивала её Шурочка.

Однако при этом в её памяти всплывал старый потрёпанный толстый учебник по истории философии с большой дыркой на форзаце – настольная книга её собственного пятнадцатилетия. На каникулах летом в деревне, взяв этот в буквальном смысле «зачитанный до дыр» фолиант, она отправлялась загорать на речку, где всплеск вёсел и блеск блесны у хмурого рыболова отвлекал от чтения, глаза смежались и открывались на облачную стаю. Слышалось: «в озере – волненье, гомон птиц… старинный челн томится меж страниц…» К страницам фолианта на мгновение прикасались речные стрекозы, ветерок тоже порхал и, играя со страницами и с шуршащим камышом, приносил слова – «шуршат ли камыши черновика? в прибрежной зелени, где удочка таится, жеманных рифм усталые ресницы лениво сомкнуты, и в ряске облака…» Далее слова пропадали, но очевидность реки подбадривала, манила искупаться не в каком-то там бумажном озере, а в ласкающей теплом и пряным запахом плотной речной воде, и влажные пальцы оставляли следы на старых страницах… Но воспоминаниями о своих подростковых попытках осмысления миропорядка и того, возникающего и исчезающего бумажного озера рифм и нимф, она предпочитала не делиться… Хотя когда-то сложилась у неё почти целая книга, названная невзначай «Бумажным озером».

– Скажи, что она помогает каждому определить своё место в мире, – советовала Шурочка подруге, отбросив воспоминания.

– Та-а-ак, подожди, – повторяла та, записывая текст, – помогает определить… что?

В конечном итоге совместными усилиями задание из двадцати вопросов выполнялось.

– Как я тебя люблю! – говорила ей подруга.

– Я тебя тоже люблю! – радовалась в ответ Шурочка.

Надо заметить, что она охотно делала все задания. Почему не помочь друзьям? Особенно, если это нетрудно. И повод пообщаться с хорошими людьми, и сделать доброе дело, и окунуться в прошлое.

Дети, как это водится, частенько к заданиям относились легкомысленно.

И Шурочка не удивлялась тому, что часов в одиннадцать вечера Маринина Юленька или Надин Никитка вдруг вспоминали, что у них завтра урок литературы и надо сдать сочинение.

Воскликнув «Какая неожиданность!», Марина и Надя понимали, что их спасение в данной ситуации – Шурочка. Конечно, они интересовались, а не составило бы ей труда быстренько написать от силы странички четыре по «Войне и миру», больше и не надо, тут не до жиру – лишь бы сдать. Вот забыл ребёнок и вспомнил только сейчас, когда постелил постель и надо ложиться спать! А мама невзначай возьми и поинтересуйся, сделаны ли все задания. А Юленька – ах! – и вспомнила. И Никитка очень устал на тренировке, к тому же у него скоро соревнования, да не где-нибудь, а в Норвегии.

Шурочка с пониманием относилась к детской забывчивости, вспоминала, как шестнадцать лет назад вязала Юленьке розовые мягонькие пинеточки с пушистыми помпончиками или тёпленькую непродуваемую шапочку-шлем крепышу Никитке, и обещала к утру опус накропать – совсем как Василиса Премудрая из сказки – «к завтраму».

«Пустяки! Дело житейское», – цитировала себе Карлсона альтруистично настроенная Шурочка, включала на кухне, чтобы не мешать домашним, настольную лампу, обкладывалась книгами и принималась за работу.

И подчас даже и не «к завтраму», а часа через два сочинение, готовенькое и толковенькое, выдавалось на-гора – чтобы дитя успело к четвёртому уроку его переписать. В том, что сочинение не переписывалось, например, непосредственно самой мамой Надей, Шурочка не была уверена. Да и какая разница? От неё требовался только текст.

Так что внеплановый Маринин телефонный звонок с красочным изложением обычной проблемы не удивил её.

Шурочка уже знала, подсознательно угадала по времени, когда звонок прозвучал, что сейчас включится извечная красная кнопка «гуманитарной миссии».

– Выручай! – с обречёнными нотками в голосе взывала подруга детства.

– Что у вас? – поинтересовалась готовая к бескорыстному подвигу Шурочка.

– Всё то же самое, – стенала в ночи Марина, – это не ребёнок, а сплошные проблемы!

– Хороший ребёнок! – как могла, успокаивала подругу Шурочка.

– Ага! – то ли рыдала, то ли истерично смеялась в трубку Марина. – Четверть кончается. У неё двойка по литературе! А ей – хоть бы хны!

Шурочка прекрасно помнила прелестного толстощёкого карапуза, увлечённо и сосредоточенно складывавшего домик из больших разноцветных пластмассовых кубиков на ковре в гостиной, пока мамаши о чём-то болтали.

– Почему двойка? Хороший предмет! – спросила Шурочка, не понимая, как можно умудриться получить двойку по литературе.

– «Обломова» не прочитала, сочинение не сдала, да ещё и стихи не выучила, – перечисляла бедная мамаша. – А училка, прости, у них очень вредная.

– Плохо! – искренне огорчилась училка Шурочка.

– Напиши, а? Это только ты можешь! – как энное количество лет назад, попросила Марина. – Больше некому. Я бы, конечно, и сама попыталась, но ничего не помню! А ей на всё плевать! Чем только голова забита?

– Да ладно, не волнуйся, накатаю я ей сочинение. Пусть стихи выучит и расскажет! Так проще двойки исправить. И содержание, хоть в кратком изложении, пусть в Интернете прочитает, – принялась утешать подругу Шурочка.

– Посадила! Уже учит! – сообщила Марина.

– Проверь! – посоветовала Шурочка.

– Я ей говорю: «Тебе через год поступать! Куда ты после школы пойдёшь? Аттестат нужен! С нормальными оценками».

– Нужен, – согласилась Шурочка с доводами подруги.

Про Юленьку она знала всё, вот только не видела её давно.

В последний раз несколько лет назад она встретила Маринино дитя совершенно случайно, когда стояла на трамвайной остановке возле родной школы, где Маринин ребёнок, как когда-то её мама с подружками, учился.

Из школы выскочила стайка весело галдевших младшеклассниц и побежала к трамваю. Последней как-то неуклюже неслась девочка в небрежно надвинутом на голову сиреневом берете с торчавшей из-под него толстой-претолстой светло-русой косой, увенчанной фиолетовой резинкой на крупно вьющемся кончике. За собой в одной руке она чуть ли не по земле волочила сиреневый, такого же цвета, что и берет, ранец, а в другой руке держала обруч, который сильно мешал ей двигаться.

Тем не менее девочка успевала за всеми. Но бежать ей было неловко, и она, не очень-то глядя по сторонам, могла запросто со всего маху двинуть этим обручем как раз по стоявшей на остановке тётеньке. Однако в спешке девочка ничего не видела. Шурочка быстро посторонилась, отступив на шаг назад, чем и спаслась от попадания обручем, скорее всего, по лицу.

Девочка даже не заметила неслучившегося казуса, догнала одноклассниц, они впрыгнули в подъехавший трамвай, а Шурочка праздно посмотрела им вслед.

Она увидела девочкин профиль, девочкины щёки и вдруг ахнула про себя. Ни у кого в мире не могло быть таких щёк! Больших, пухлых и розовых. Того клубничного оттенка, которым отливали Маринкины чуть шероховатые щёки с несколькими мелкими родинками, памятными Шурочке с детства. Она их видела, когда подружки в детстве вместе катались с горки на санках, бегали кроссы на школьном стадионе и танцевали на дискотеках. Всегда у Маринки были такие горевшие ярким огнём, похожие на мягкие и свежие сдобные булки, щёки. И ни у кого другого в мире их быть не могло. Разве что у её дочери. И толстые косы тоже были Маринкиными, и ничьими другими быть не могли.

Все эти реминисценции, а заодно и осознание факта промелькнули в Шурочкиной голове мгновенно. И она забыла, что чудом убереглась от удара, отступив с тротуара на газон. И ещё она поняла, что в один миг простила бы девочке это своё нечаянное столкновение с хулахупом. Потому что знала, как это могло бы произойти с её порывистой в движениях подругой в детстве, в юности, да, наверное, и теперь. Потому что это была Маринка, её лучшая подруга, о которой она знала всё, ну или почти всё.

– И вдобавок ко всему она влюбилась, – продолжала жаловаться Марина.

– Ну, конечно, шестнадцать лет, – принялась оправдывать и защищать дитя Шурочка, – ты себя вспомни! Мишу, например.

– Какой Миша! – возмутилась Марина. – Какой Миша! Проплыли и забыли! Детство! Я, в отличие от кое-кого, училась хорошо! И уроки каждый день делала! А теперь у нас дома конфеты и букеты! Букеты и конфеты!

– То есть? – уточнила Шурочка.

– Мальчик ей постоянно таскает то цветы, то конфеты. Миша, кстати, – пожаловалась и одновременно засмеялась Марина.

Шурочка даже представила, как подруга жестикулирует, указывая на коробки с конфетами и вазы с цветами.

– Ну и радуйся, – посоветовала Шурочка.

– Чему? – возмущённо сказала Марина. – А какой у неё аттестат будет?

– Бедная, а что за тема? – посочувствовав подруге, перешла к делу и конкретике Шурочка.

– Гончаров. «Обломов», – коротко и угрюмо, но успокаиваясь, ответила Марина.

– Когда? – совсем по-деловому поинтересовалась Шурочка.

– В пятницу. Ну, если сможешь, то пораньше. Чтобы она переписала не в последний момент. В крайнем случае, я перепишу – чтобы совсем уж без ошибок, а то наставит, а я проверить не успею.

– Сделаю, – пообещала Шурочка и взглянула на часы в предощущении бессонной ночи.

Ей очень хотелось помочь и подруге, и девочке.

Конечно, до сочинений ли той?

За работу Шурочка взялась сразу, как только положила трубку.

Она достала из шкафа толстую тёмно-зелёную книгу – одну из своих любимых.

Гончарова Шурочка любила всей душой и время от времени перечитывала. Так же, как и Гоголя, так же, как и Чехова, как и Тургенева, как и всех Толстых. И это не говоря о Серебряном веке, который Шурочка имела обыкновение в качестве иллюстрации к сказанному цитировать.

Она привычно закрылась на кухне, села за стол, пролистала фолиант, обновила и освежила знания, включила ноутбук, заглянула в Интернет, где пробежала критические статьи. После чего взяла стопку чистых листов бумаги и быстро и вдохновенно от руки написала сочинение об Илье Ильиче Обломове, Ольге Ильинской, Андрее Штольце, о неизбывной русской лени и непроходимой инертности, об их причинах, корнях, природе, проявлениях и последствиях. С цитатами и учётом критических отзывов.

По ходу работы она сдерживала в себе взрослого человека и старалась писать с девическими интонациями, юношеским максимализмом, с позиций типичного старшеклассника.

В результате за пару часов она «изобразила» грамотное, правильное, да к тому же ещё и очень натурально стилизованное сочинение на нескольких листах.

Текст она добросовестно перепечатала, отправила подруге на электронную почту и для верности написала эсэмэску о том, что дело сделано.

– Ты чудо! – тотчас перезвонила ей Марина.

– Да что там, – засмущалась Шурочка, – трудно, что ли?

И стала жить дальше своей жизнью.

Через неделю пришёл результат.

– Всё! Ура! Спасибо! – заверещала довольная Марина в трубку. – Отлично! Лучшее сочинение в классе! Как всегда! Я тобой горжусь!

– «Вот и славно. Трам-пам-пам!» – процитировала в ответ хорошую песенку Шурочка и принялась слушать монолог о том, как трудно быть занудной, вечно брюзжащей матерью глупенькой хорошенькой влюблённой девочки.

Взрослые девочки ещё поболтали о своём, похихикали и остались очень довольны.

Каково же было удивление Шурочки, когда через несколько недель ей позвонила Марина и трагически спросила:

– Ты чего там понаписала, а?

– А что я там понаписала, – испугалась Шурочка, поняв, что речь идёт о сочинении.

– Нам же надо было хоть что-нибудь! Только оценку исправить! А ты прям, как всегда: «Нет, я не Байрон, я другой»!

– А что не так? – не могла войти в суть дела и поймать ухнувшую куда-то в пятки душу Шурочка.

– Сочинение оказалось лучшим в классе, потом его отправили на школьный конкурс, оно и там победило. Ты слушаешь? – нагнетала атмосферу Марина. – Дальше – больше! И хуже! Как снежный ком! Его отправили на районную олимпиаду. Оно опять первое место получило. А какое же ещё место оно могло получить? И на городской тоже. Разве что лавровый венок на голову не надели! А теперь Юльке надо ехать на республиканскую олимпиаду и писать что-то там, а потом перед специальной комиссией защищать содеянное – вот, как у нас в универе дипломную. Помнишь? А она – ни в зуб ногой! Вообще, сочинения писать не умеет. Да и книга этого твоего любимого – как его? – толстенная и скучная, как её ребенку осилить?

– Ого! – вырвалось у Шурочки, не ожидавшей такого фурора от своих ночных бдений.

– Что «ого»! И что прикажешь делать? Кто туда поедет? Тебя вместе с ней отправлять? Ты слишком большая – в сумочку не влезешь.

В Шурочкином сознании мгновенно вспыхнула невообразимая в этой жизни картинка: выпрыгнув из девчонкиной сумки-мешка, сойти за безумную, представ перед олимпиадной комиссией, и патетично прочесть своё «Бумажное озеро». Картинка исчезла вместе со строчкой: «Чудак ли удочку закинет с челнока?..»

– Не волнуйся, с сумочками туда не пускают, – уточнила вернувшаяся в реальность Шурочка.

«Надо было сбавить обороты, – принялась корить она себя. – И зачем я Писарева с Дружининым цитировала? Да ещё Ахшарумова!»

– Ладно, – сообразила Марина, быстро найдя выход, – позвоню Ленке, – пусть она справку об ОРЗ напишет.

С Леной, которая выросла и стала педиатром, они тоже дружили с детства, учились в одном классе, вместе взрослели и любили её точно так же – просто потому, что это была Ленка, которая на фотографии в третьем классе получилась, как настоящая фотомодель, – со своими двумя хвостами, как у принцессы из «Бременских музыкантов».

Так что самую главную государственную олимпиаду Юленька пропустила и разоблачения благополучно избежала.

Но впредь сочинения детям подруг Шурочка, сдерживая свою литературную прыть, писала очень осторожно и аккуратно – «под таинственного современного ребенка», не особо «вумничая», и брала на полтона ниже. И всё чаще немота бумажного озера являлась воочию, заменяла привычную картинку за окнами – и дома, и трамвая, и автомобиля. Снова наплывало словесное марево – «в каком молчанье тают берега… от камышей, от желтизны кувшинок вглубь озера, где ясен блеск зрачка, где Око-Озеро в предвестье невидимок» – о, надо бы записать, – но звонил телефон – и ещё до чужого голоса прозвучало своё, которое тут же забудется, оставляя щемящее чувство потери, (ведь не крикнуть же Ленке или Марине, чтоб не получить вразумительное: «Тебя, что, в голову ранили?») – «не смеет не смотреться в облака… как яростно стремленье челнока в глубь озера, туда, на середину, где говор волн и трепет ветерка…» Отодвинув телефон и сжав голову руками, выдавила, но не то, что навсегда ушло из памяти: «последняя страница – далека… там не конец – начало горизонта – в закатных бликах трепет мотылька…»