Русское государство и его западные соседи (1655–1661 гг.)

Эти заявления явно расходились с той политикой, которую проводило австрийское правительство во время пребывания посланников в Москве. Начиная с августа 1655 г. и король Ян Казимир и сенаторы неоднократно обращались в Вену с просьбами о помощи[214], но император ограничился тем, что предоставил Яну Казимиру и его сторонникам прием в своих владениях в Силезии и обратился к Карлу Густаву с предложением о посредничестве[215] и не было каких-либо признаков, что австрийская политика в близком будущем может измениться.

Обо всем этом в Москве не знали. Вместе с тем у царя и его советников были серьезные основания отнестись со всем вниманием к заявлению австрийских посланников. Во-первых, во владениях императора действительно шел набор войска[216], и сведения об этом поступали не только от посланников, но и из других источников. Так, Г. Богданов сообщал с дороги, что император «войско сбирает большое… и от свейского короля добре опасен»[217]. Во-вторых, заявления посланников, что католические государи не оставят Казимира без поддержки, находили подтверждение в заявлениях шведских «великих» послов, которые обосновывали необходимость союза России и Швеции именно тем, что им следует совместно противостоять католическим государям, которые станут помогать Яну Казимиру [218]. В-третьих, в пользу того, что Австрия должна будет выступить против Карла Густава, говорили и важные общие соображения. В отличие от России и Речи Посполитой Швеция занимала важное определенное место в системе европейских международных отношений. В годы Тридцатилетней войны она выступала как серьезный союзник Франции в ее борьбе за европейскую гегемонию с испанскими и австрийскими Габсбургами. Эти тесные союзные отношения сохранялись и по окончании войны. Резкое усиление Швеции с успехами Карла Густава в Польше, переход под шведскую власть обширных территорий на восточной границе владений австрийских Габсбургов – все это изменяло сложившееся в Европе после окончания войны соотношение сил в пользу противников Австрийской монархии. Именно принимая это во внимание, польские политики так настойчиво искали помощи в Вене.

В Москве, опираясь на заявление австрийских посланников, имели основания считать перспективу скорого вмешательства Австрии вполне реальной. Именно в этом (а не в каких-то выпадах по адресу Карла Густава) заключалось воздействие австрийских дипломатов на принятие решения о войне.

Таким образом, рисовалась перспектива выступления против Швеции целого ряда государств, и это, конечно, повышало шансы на успех в войне с Карлом Густавом.

При оценке факторов, повлиявших на решение русского правительства начать войну со Швецией, следует принять во внимание и приходившие в Москву свидетельства о недовольстве населения на землях, занятых шведами, шведской властью. Большая часть этих свидетельств относится к занятым шведами землям Великого княжества Литовского.

Ездивший в сентябре 1655 г. к М. Делагарди гонец А.И. Нестеров сообщал о жалобах Я. Радзивилла, что после его перехода под власть шведской короны «шляхта и всякие служилые люди были у меня в полку, и те, де, все от меня в рознь поехали, а которые, де, со мною немногие люди осталися, и я тех людей опасаюсь, чтоб они надо мной какова дурна и смертного убойства не учинили»[219]. О том, что литовское войско не стало присягать шведам и Я. Радзивилл остался с людьми «только двора ево», сообщал и А.Л. Ордин-Нащокин[220]. А.И. Нестерову во время путешествия пришлось слышать отзывы, что Януш Радзивилл – «изменник, нас всех згубил, поневоле, де, мы учинились в подданстве у шведского короля»[221]. Встречавшийся с ним брацлавский подстароста К. Коссаковский говорил, что шляхтичи «тужат», что «у свейского, де, короля в подданстве жить не привыкнут», что «свейского люди во всем обманывают»[222].

Поздней осенью 1655 г. А.Л. Ордин-Нащокин сообщал, что в Жемайтии шведы собирают «кормы великие» на содержание своего войска, и «шляхта меж собою сеймуют, хотят от свеян отстать». По его сведениям, и в Браславском повете шляхта 18 ноября собралась на сеймик и заявила шведскому «комиссару», что «если вперед только так будет, и им, де, под свейским королем быть не мошно»[223]. Проезжавший в начале 1656 г. через Курляндию Г. Богданов сообщал с дороги, что в соседних литовских поветах Я. Радзивилла «проклинают», «и если, де, взочнется у свейского с которым великим государем война, и они, де, все от свейского отступят»[224].

Особый интерес для русских правящих кругов должны были представлять те свидетельства, в которых говорилось о том, что недовольная шведами шляхта готова отдать предпочтение власти царя. Так, уже А.И. Нестеров сообщал, что в Литве «городов и уездов шляхта говорят – поневоле, де, мы учинились в подданстве у свейского короля, лутчи, де, нам быть великого государя… под крепкою высокою рукою»[225]. Певчий А. Левзовский, ездивший в Киев для обучения «партесному» пению, сообщал в начале 1656 г., что поляки, «видя над собою такую беду, чинят рокош (т. е. мятеж. – Б.Ф.), один другово укоряет, для чего поддавались шведу, а лутче поддатца было б царскому величеству»[226]. К. Иевлев, возвращавшийся от Карла Густава через Жемайтию в начале 1656 г., слышал заявления местной шляхты, что «естли бы изволил великий государь ваш… хотя бы одну тысечу за реку Вилею переслать, и вся б Жмоцкая земля ему, царьскому величеству, поддалась, а что в той Жмоди ни есть шведов, то б мы сами побили всех»[227]. Особенно авторитетным должно было быть для царя и его советников свидетельство генерального писаря Войска Запорожского Ивана Выговского, который 6 декабря 1655 г. сообщил В.В. Бутурлину, что черниговский воевода К. Тышкевич «и иные многие санатыри хотят быть в подданстве у царского величества, а за свейским, де, королем быть не хотят»[228].

Все эти свидетельства говорили о том, что положение шведской власти на завоеванных землях непрочно, население ею недовольно и русское правительство может использовать это недовольство в своих интересах.

И. Выговский был и первым, от кого пришло в Москву сообщение о начавшемся на польских землях восстании против шведов. Он сообщал, что от шведского короля отложились «великополяне» и Мазовия, а против восставших Карл Густав послал перешедшее на шведскую службу коронное войско[229].В феврале 1656 г. в Москву пришло уже несколько сообщений о восстании. Наиболее важные сведения содержала полученная 14 февраля отписка Виленского воеводы кн. М. Шаховского. Воевода сообщал, что от шведского короля «отошли» коронные гетманы и идут с войском к Люблину, куда движется и войско Павла Сапеги из Бреста[230].

Как представляется, сообщения о восстании заставили русское правительство поторопиться с принятием решения. Оставшись пассивным и не определив своего отношения к Швеции, русское правительство могло утратить возможность влиять на ход событий, развертывавшихся на землях Речи Посполитой.

Исследователями неоднократно отмечалось, что на решение русского правительства о войне оказали влияние сведения о контактах Карла Густава с Войском Запорожским. Обстоятельный очерк оживленных сношений между королем и гетманом летом-осенью 1655 г. дал уже М.С. Грушевский в своей фундаментальной «Истории Украины – Руси». Затем к этой тематике исследователи обращались неоднократно. Последний очерк этих сношений дал на основании документов Стокгольмского архива А. Котлярчук. В ходе переговоров обе стороны пытались выяснить, что может принести Карлу Густаву помощь Войска Запорожского, а Богдану Хмельницкому возможный переход под шведский протекторат. Осенью 1655 г. стороны не пришли к соглашению, так как их интересы столкнулись по вопросу о принадлежности земель современной Западной Украины. Уход казацкой армии по настояниям шведской стороны из-под Львова вызвал недовольство казацкой старшины.

Для темы данного исследования важно установить, что было известно в Москве об этих контактах и как реагировали на поступавшие к ним сведения русские политики. «Статьи», оформлявшие отношения Войска Запорожского и русской власти после Переяславской рады, не запрещали гетману вести переговоры со шведскими правителями, но он должен был «подлинно и вскоре» информировать царя и его советников о содержании таких переговоров[231]. Однако становившиеся известными факты говорили, что гетман этих условий не выполняет. Так, в начале 1656 г. стало известно, что в лагере под Львовом Хмельницкого посетил шведский посол[232], о чем он не сообщил ни В.В. Бутурлину, ни правительству в Москве. Особенное беспокойство должны были вызывать сообщения о намерении шведов установить свой протекторат над Войском Запорожским. Так, Я. Поздышев, ездивший в августе 1655 г. к курляндскому герцогу через Ригу, сообщал, что «в Риге слух носитца, что бутто и гетман Богдан Хмельницкий будет под их свейским королем»[233]. В переводе голландских «курантов», зачитанном царю и боярам в конце 1655 г., также говорилось, что Хмельницкий «поддался под свейскую руку» и обязался не пускать на земли Речи Посполитой татар, которые хотят помочь Яну Казимиру, «чтоб свейским ратным людем от татар шкоды не было»[234]. К зиме 1655/6 г. вопрос об отношениях Хмельницкого со шведами стал даже предметом официальных переговоров. Австрийские посланники спрашивали бояр, «верен» ли царю Хмельницкий, так как «у свейских людей речь несется, будто Хмельницкой хочет поддатся под свейскую коруну»[235].

Все эти сообщения основывались на слухах, но в январе 1656 г. был задержан и передан Виленскому воеводе ездивший к Карлу Густаву гонец наказного гетмана казацкого войска в Белоруссии Ивана Золотаренко сотник Иван Петрович[236]. При нем были найдены грамоты Карла Густава и главного сторонника шведов в Речи Посполитой Иеронима Радзейовского, адресованные И. Золотаренко и Б. Хмельницкому. В письме И. Радзейовского Б. Хмельницкому сообщалось, что король отпустил к Хмельницкому его посла игумена Даниила[237]. Тем самым в руках русских властей оказалось бесспорное свидетельство того, что Хмельницкий ведет переговоры со шведами без ведома и позволения русского правительства[238]. Не могло не обеспокоить московских чиновников и письмо Карла Густава И.Н. Золотаренко от 16 ноября 1655 г., из которого следовало, что гетман предлагал прийти на помощь шведам с 10-тысячным войском и Карл Густав выражал готовность взять казаков на службу, если прусские сословия ему не подчинятся[239]. На встрече со шведскими послами 11 марта эта грамота им была предъявлена как пример неприемлемого вмешательства шведского монарха в отношения между царем и его подданными[240]. Как представляется, особое беспокойство русских политиков должно было вызвать письмо И. Радзейовского наказному гетману. Радзейовский писал, что в настоящее время, когда вся Речь Посполитая подчинилась шведскому королю, он не нуждается больше в помощи казаков и что теперь следует «о новой за границу помыслити войне»[241]. Радзейовский явно имел в виду планы похода против Османской империи, которые предлагал шведскому королю Хмельницкий[242], но для русского правительства эти слова явились авторитетным подтверждением слухов о планах Карла Густава, направленных против России. Несомненно, переговоры Карла Густава с казаками способствовали ухудшению русско-шведских отношений, но решающего значения они не имели. Характерно, что Алексей Михайлович не захотел объясняться с Хмельницким по этому поводу. В записке шведских послов о причинах войны украинский вопрос как одна из таких причин не фигурирует.

Рассмотрев роль различных факторов, повлиявших на решение русского правительства о войне со Швецией, следует остановиться на вопросе, кто из государственных деятелей в окружении царя несет главную ответственность за решительное изменение внешнеполитического курса в начале 1656 г. В современной научной литературе имеются определенные ответы на этот вопрос. Так, в биографии царя Алексея Михайловича отмечается, что решение о войне царь принял под воздействием таких своих советников, как патриарх Никон и А.Л. Ордин-Нащокин[243]. На роль Никона в принятии решения о войне указывает и биограф патриарха С.В. Лобачев[244]. В последнем исследовании по истории русско-польской войны 1654–1667 гг. читается: «Т. н. “польская партия” в окружении царя во главе с царским фаворитом А.Л. Ординым-Нащокиным убедила Алексея Михайловича начать войну со Швецией»[245]. Вопросу о виновниках войны уделила внимание в исследовании, специально посвященном русско-шведским отношениям, Е.И. Кобзарева. В этой связи она также неоднократно упоминает А.Л. Ордина-Нащокина как сторонника антишведской ориентации, активного участника пограничных столкновений со шведами, автора отписок, которые способствовали росту враждебных по отношению к Швеции настроений в русских правящих кругах, но исследовательница не возлагает на него ответственность за принятие самого решения о войне[246].

Для осторожности, проявленной исследовательницей, были, как представляется, серьезные основания. Как справедливо отметил С.В. Лобачев, в конце 1655 – начале 1656 г. А.Л. Ордин-Нащокин, воевода крепости на границе с Курляндией, вовсе не занимал такого положения, которое позволяло бы ему влиять на принятие важных политических решений[247]. Исследователь справедливо отметил, как оскорбился кн. Я.К. Черкасский, когда в грамотах к А.Л. Ордину-Нащокину М. Делагарди назвал его «генералом и полным воеводой». «Афанасий Нащокин, – объяснял он с раздражением шведскому наместнику, – великого государя нашего царского величества дворянин рядовой и генералом и полным воеводой николи не бывал»[248]. В окружение царя А.Л. Ордин-Нащокин вошел во время похода на Ригу, и лишь после окончания похода царь дал ему право подавать ему советы. До этого царь его советов не спрашивал, а А.Л. Ордин-Нащокин их не давал. Во всяком случае, никаких советов начинать войну со Швецией в его отписках не обнаруживается, а о личном общении воеводы Друи, не покидавшего свою крепость, с царем, в те месяцы, когда принималось решение о войне, не может быть и речи.

Совсем иное дело патриарх Никон. По своему положению он в эти годы был самым прямым образом причастен к принятию важных политических решений. С.В. Лобачев привел ряд свидетельств шведских источников весны 1656 г., свидетельствующих, что и шведские послы в Москве, и шведские власти в Ливонии были убеждены в том, что именно патриарх толкает царя к войне со Швецией. В записке шведских послов о причинах войны патриарх также упоминается как лицо, призывавшее царя к войне и ставившее ему в пример Ивана Грозного[249].

Разумеется, о «полонофильской» ориентации патриарха нет оснований говорить. В донесении П. Галинского, польского посланника, побывавшего в Москве весной 1656 г., патриарх охарактеризован как «nostris inimicissimus» (самый враждебный по отношению к нам. – Б.Ф.)[250]. Все сообщения о действиях Никона весной 1656 г. говорят о том, что он призывал царя освободить от власти шведов православное население Ингрии и Карелии. Зная об усилиях, затраченных Никоном на восстановление позиций православной церкви на занятой русскими войсками территории Белоруссии, нет оснований сомневаться в правдивости этих сообщений. Однако следует отметить, что при проведении начавшейся летом 1656 г. военной кампании для занятия Ингрии и Карелии (об этом подробнее речь пойдет в следующей главе исследования) были выделены очень скромные военные силы, которые так и не смогли добиться решения этой задачи. Таким образом, при планировании военных действий доводы патриарха не были приняты во внимание. Все это позволяет сделать вывод, что, хотя патриарх был, несомненно, сторонником войны со Швецией, не его доводы оказали решающее влияние на царя. При существующем состоянии знаний приходится удовлетвориться общим выводом, что ответственность за это важное политическое решение несет традиционный круг советников царя, среди которых должны быть особо выделены стоящие во главе Посольского приказа думные дьяки Алмаз Иванов и Ларион Лопухин.

Конец зимы – весна 1656 г. были заполнены приготовлениями к войне. Как указывалось в одном из относящихся к этому времени документов, осталось «время малое до его государского походу, и без престани он, великий государь, сидит з бояры и приказывает о ратном строении»[251]. Подготовку к войне, конечно, в известной мере облегчало то, что, распуская армию, царь приказал войскам быть готовыми к весне на службу.

Был предпринят и ряд важных шагов, чтобы для военных действий были обеспечены благоприятные условия. При смене внешнеполитического курса актуальным становился вопрос о поисках союзников. Уже в феврале были составлены черновики документов для кн. Д.Е. Мышецкого, который должен был направиться с важной дипломатической миссией в Курляндию, Бранденбург и Данию[252]. Текст грамоты датскому королю, как отмечено в черновике, «февраля 28 день принес с Верху от государя думный диак Алмаз Иванов»[253]. О значении, которое придавалось поездке в Данию, говорит та многозначительная деталь, что вопреки традиционным нормам дипломатических сношений грамота была скреплена собственноручной подписью царя[254]. Миссия была секретной. Ее цели не были указаны ни во врученном Д.Е. Мышецкому наказе, ни в царских грамотах. Из содержания его статейного списка видно, что курляндскому герцогу он должен был обещать покровительство и защиту от шведов[255], бранденбургскому курфюрсту Фридриху Вильгельму предлагалось «ратию соединитися и на шветцких люди стояти заодно»[256], аналогичное предложение было адресовано датскому королю[257].

Из Москвы Мышецкий выехал 13 марта и в начале апреля приехал в столицу Курляндского герцогства Митаву. Из отписки, отправленной оттуда в Москву, царь и его советники могли узнать, что курляндский этап его миссии закончился неудачей. Ко времени приезда Д.И. Мышецкого на территории герцогства разместились шведские войска, разорявшие землю своими поборами[258]. В Курляндии находились шведские представители, которые должны были проследить за тем, чтобы 24 июня герцог принес вассальную присягу шведскому королю[259]. Правда, герцог Якоб заверял посланца, что, если между Россией и Швецией начнется война, он шведам «помогать ни в чем не будет»[260], но, конечно, было неясно, сможет ли в таких условиях герцог выполнить свои обещания.

21 апреля Д.И. Мышецкий прибыл в Кенигсберг[261], но и здесь ему не удалось добиться успеха. Ко времени отъезда Мышецкого из Москвы уже было известно, что, заняв главные польские земли, Карл Густав повел свою армию на север, в Пруссию, и между ним и курфюрстом было заключено мирное соглашение[262]. Однако в Москве располагали сведениями, что договор был заключен под давлением и напряженность в отношениях между Швецией и Бранденбургом сохраняется. Так, Г. Богданов 1 февраля писал из Митавы, «что прусский князь свейскому королю не поддался и что которое войско было в зборе и ныне у него не распущено, и вновь прибирает, и свейского короля добре опасен»[263].

Попытки курфюрста осенью 1655 г. установить свою «протекцию» над землями королевской Пруссии, предпринятые осенью 1655 г., вызвали недовольство шведов и стали одной из причин похода Карла Густава на север. Договор с курфюрстом действительно был заключен под давлением, когда шведская армия, заняв главные города Королевской Пруссии, находилась в 25 км от Кенигсберга. Однако поскольку на польских землях начиналось уже восстание против шведов, условия соглашения были достаточно благоприятными для Фридриха Вильгельма. Он, как герцог прусский, стал вассалом шведского короля, от которого получил в лен и часть земель Королевской Пруссии. Одновременно, как вассал, он был обязан оказывать шведскому королю военную помощь[264]. К этому времени политический курс курфюрста определился на длительное время. Считая Карла Густава более сильной стороной конфликта, он присоединился к шведскому королю, рассчитывая, что заинтересованность в поддержке Бранденбурга заставит его пойти на уступки за счет Речи Посполитой. Расчеты эти вскоре оправдались.

В апреле 1656 г. по соглашению со шведами бранденбургские войска стали занимать крепости на территории Великой Польши[265]. Неудивительно, что на переговорах, начавшихся в Кенигсберге 29 апреля, курфюрст никак не реагировал на предложения о выступлении против шведов и, напротив, предложил свое посредничество в споре между царем и Карлом Густавом. Советники курфюрста, однако, заверили Мышецкого, что в войне с Россией курфюрст участвовать не будет. Престиж русского государства после побед в военных кампаниях 1654–1655 гг. стоял высоко, западные русские владения находились теперь совсем недалеко от границ Восточной Пруссии, и курфюрст принимал это во внимание[266]. Миссия Д. Мышецкого имела один важный результат. При заключении 25 июня 1656 г. нового соглашения между Бранденбургом и Швецией в договоре было специально оговорено, что курфюрст не обязан оказывать шведам помощи против войск «великого князя московского» на территории Литвы[267]. Для внешнеполитических планов русского правительства было важно, что, зная о целях миссии Д. Мышецкого, Фридрих Вильгельм не решился задержать посланника и 24 мая он отбыл на корабле в Данию[268]. Таким образом, сохранялась возможность соглашения с тем из балтийских государств, в поддержке которого русское правительство в своей попытке занять морские порты нуждалось больше всего.

Еще до того, как Д. Мышецкий отправился в дорогу, была предпринята попытка установить связи с враждебными шведам силами в Речи Посполитой. 13 февраля было принято решение отправить с особой миссией на территорию этого государства стольника В.Н. Лихарева[269], того, который в 1655 г. ездил к литовским гетманам. Цели его миссии были изложены в датированном 20 февраля посольском наказе[270]. Миссия была секретной, врученный ему наказ В.Н. Лихарев должен был оставить в Смоленске[271].

Ближайшей задачей его миссии было закрепление позиций русской власти на занятых русскими войсками землях Великого княжества Литовского. Так, он должен был завершить переговоры о подданстве с новогрудским воеводой П. Вяжевичем и ошмянским старостой А. Саковичем. Им были посланы царские «милостивые грамоты»[272]. Этим, однако, цели его миссии не ограничивались. В грамоте П. Вяжевичу не случайно содержалось предложение от имени царя «свою братью сенатореи и урядников, которые еще никому не поддались, под нашу царского величества высокую руку призывать»[273]. В.Н. Лихарев должен был также завершить переговоры о переходе под власть Алексея Михайловича сенаторов и шляхты, собравшихся в Бресте. Не довольствуясь отправкой грамот с соответствующими предложениями с С. Глядовицким, царь в начале февраля 1656 г. через ротмистра М. Сухтицкого снова предложил гетману П. Сапеге, чтобы тот «царского величества милости к себе поискал»[274]. В.Н. Лихарев должен был не только еще один раз повторить эти предложения, но и побуждать гетмана, чтобы он «свою братью сенатореи и урядников наговаривал» также перейти в подданство царя[275]. Таким образом, миссия Лихарева должна была привести к установлению русской власти на всей не занятой шведскими войсками территории Великого княжества Литовского.

На В.Н. Лихарева было возложено еще одно поручение. Он должен был передать Виленскому воеводе царскую грамоту, адресованную старосте Жемайтии Е.К. Глебовичу. Царь предлагал ему принять подданство царя «и свою братью и урядников на то призывати»[276]. Этот документ говорит о готовности русского правительства вступить в борьбу со шведами за Жемайтию.

Литвой миссия Лихарева не должна была ограничиться. От Павла Сапеги он должен был направиться на юг к «отложившимся» от шведов коронным гетманам. Он должен был предложить им, а также находящимся вместе с ними сенаторам, офицерам армии «и всей уроженои шляхте» перейти под власть царя[277]. В Москве хорошо осознавали возможные последствия такого шага. В наказе В.Н. Лихареву читаем: «А буде гетманы корунные учнут говорить, что у них в Коруне Польской маетности, города и села большие, и те их маетности заехали свейские люди, и царское величество за маетности их стоять учнет ли. И Василью говорить: буде они, гетманы, учинятца под царского величества высокою рукою и царскому величеству за маетности их как не стоять»[278].

Царь готов был на значительные уступки знати Речи Посполитой, если она подчинится его власти. Так, П. Сапеге Алексей Михайлович обещал не только вернуть его имения на территории, занятой русскими войсками, но, если они окажутся сильно разоренными, то дать вместо них другие – в лучшем состоянии[279]. Сенаторам царь предлагал не только возвратить их прежние владения, но и пожаловать их чинами в боярской думе[280]. Коронных гетманов следовало, кроме того, заверить, что «царь в вину им того ставить не велел», что они воевали на Украине против Хмельницкого и Бутурлина[281].

Анализ наказа В.Н. Лихареву показывает, какова была первая реакция русской власти на известие о начавшемся в Польше восстании против шведов. Была предпринята попытка привлечь под власть царя все силы в Речи Посполитой, враждебные шведам.

Еще до того, как Лихарев, переехав в конце марта Неман, смог приступить к выполнению своей миссии, стала выясняться нереальность задуманного плана. Приходившие в Москву сообщения говорили не только о том, что восстание против шведов принимает все более широкий размах, но и о том, что восстание разворачивается под лозунгом возвращения к власти законного короля Яна Казимира. Тем самым о соглашении русского правительства с восставшими вряд ли уже можно было говорить. Речь Посполитая возрождалась как особое, самостоятельное государство. В связи с этим перед русскими правящими кругами возникала новая проблема: какими способами подчинить это государство своему влиянию и не допустить, чтобы ослабленная долголетней войной страна подпала под влияние кого-либо из соседей.