Мытарь
«Посетительница парикмахерской на улице Паромщиков нашла свое счастье. Лизия М., выйдя на улицу и глазея по сторонам в ожидании реакции мужчин на ее новую прическу, не заметила воришку, который подобрался сзади и пытался залезть в сумочку Лизии. Но Рон К., проходивший мимо, успел поймать негодяя. Молодые люди сдали карманника полисменам, и это нежданное знакомство Лизии и Рона имело продолжение ― они зашли в кафе выпить по чашечке кофе, а дальше все, как в красивом романе…»
«Старушка Лона Б., возвращаясь с почты, нашла возле канализационной решетки купюру номиналом в двести талеров. Счастью Лоны не было предела! Тем более что в этот же день она выиграла в почтовую лотерею ― сумму, правда, не столь значительную, но лишь подтверждающую Общий Закон…»
И все в этом роде: кто-то чудесным образом избавился от многолетней хвори, кто-то внезапно обогатился, кто-то встретил любовь своей жизни… Словно в мире, в котором трудятся газетчики этого издания, нет плохих новостей.
Смешные истории, прочитанные мной под остывающий чай, поднимают мне настроение, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Когда поднимаю глаза, натыкаюсь на сердитый взгляд сразу нескольких пассажиров. Может, в поезде нельзя улыбаться?
По приезде в Хламб иду гулять по городу. И быстро понимаю, что мрачные люди тут везде, а не только на вокзале и в поезде. Видимо, это какой-то мир мрачных людей. Значит, не мой. Я не верю, что тот мир, в котором я жил когда-то, был миром без улыбок. А в Хламбе настоящее царство хмурости, ― невеселые лица людей, пасмурная погода, а здания серые и ободранные.
Нахожу гостиницу. На первом этаже гостиничного здания ― пивоварня. Большие медные емкости с краниками и соединительными трубками размещаются с внутренней стороны барной стойки. Засаленные деревянные лавки и столы. Располагаюсь за столиком у окна. Народу почти нет, из десятка столов занят только мой и еще один, за углом зала. Там сидит молодая дама в шляпе с вуалью. Я читаю меню. В нем всего три блюда, точнее, одно ― жареная колбаса: телячья, свиная с острым перцем и кровяная. Зато сортов пива в ассортименте аж шесть.
– Молодой человек, не найдется ли огоньку? ― слышу я. Поднимаю глаза. Дама с вуалью стоит у моего стола и держит в руке длинный мундштук с сигаретой. Ее руки облачены в черные, кружевные перчатки до локтя. Вуаль шляпки такая же кружевная. Задав мне вопрос, девушка приподнимает вуаль. На вид незнакомке лет двадцать пять. Большие, темные глаза подчеркнуты стрелкой. Длинные ресницы, темные волосы, маленькие серебряные сережки. В общем облике девушки какая-то нездоровая истома и бледность, что, как ни странно, делает незнакомку лишь привлекательнее.
Спичек у меня нет, но я хочу побеседовать с местной жительницей и хоть что-нибудь разузнать.
– У меня нет, ― говорю я, ― но сейчас что-нибудь придумаю.
Дама садится за мой столик и упирает подбородок в ладонь с мундштуком.
Я встаю, чтобы направиться к стойке и попросить спичек, но разносчик уже возле нас. Он выглядит, как подмастерье, ― вероятно, из-за черного фартука, повязанного поверх длинной белой рубахи. Я прошу принести кровяную колбасу, пиво и спички. Чуть ухмыльнувшись, парень достает из кармана коробок и протягивает мне. Но не уходит, пока я не возвращаю.
– Вы тоже считаете, что все мы должны ходить с хмурыми рожами и запретить себе радоваться жизни? ― спрашивает девушка, выпуская длинную струйку дыма.
– Почему? ― удивляюсь я.
– Как почему? Вы же прибыли в Хламб… А, теперь я поняла! ― Дама окидывает меня взглядом и произносит: ― Вы ― коммивояжёр? Наверное, здесь по торговым делам?
Я пожимаю плечами и виновато улыбаюсь, не возражая ― говорить, кто или что я на самом деле, смысла нет.
– Как в этой дыре идут дела у коммивояжера? ― Дама вновь выпускает дым. ― Неужели кто-то что-то покупает? Кстати, ― девушка слегка прищуривается, ― всегда хотела знать, а коммивояжерам платят суточные? Или вы ― как и мы, как потопаешь, так полопаешь?
Я не знаю, кто такие коммивояжеры ― этого слова нет в моей проблесковой памяти, но, очевидно, это какие-то торговцы. А вот значение слова «суточные» я откуда-то знаю.
– Платят, ― говорю я, вспоминая деньги, которые обнаружил в карманах брюк.
Девушка снимает перчатку и протягивает руку. ― Пелси.
– Казимир, ― представляюсь я.
– Интересное у вас имя, ― говорит Пелси.
Приносят заказ, и я принимаюсь за еду. Девушка поднимает руку, и через мгновение разносчик ставит перед Пелси бокал белого вина.
– А почему в Хламбе, по вашим словам, все должны ходить с хмурыми рожами? ― интересуюсь я.
– Вы это всерьез спрашиваете? ― Девушка округляет глаза. ― Казимир, откуда вы приехали? Или вы вообще не из Стринора?
– Честно говоря, не из Стринора.
– Теперь я понимаю, почему у вас такое странное имя. А откуда вы?
– Хм… ― Я молчу, обозначая, что мне надо прожевать. Хорошего ответа не нахожу. ― Можно, я не буду об этом говорить? Скажем так, это место очень похоже на Стринор, но все-таки, наверное, не он.
– Наверное?! ― поражается Пелси, и улыбка ― впервые со времени нашего знакомства ― трогает кончики ее губ. ― Да вы интересный человек, Казимир!
Наш взаимный интерес доходит до кульминации в моем гостиничном номере. Во время сигаретной паузы девушка подтверждает мои предположения ― она местная проститутка. Но гораздо важнее то, что она рассказывает о Хламбе. Оказывается, в этот город печали едут люди, у которых началась черная полоса в жизни. Таких городов в Стриноре несколько. Так повелось, что люди, у которых началась полоса невезения, стараются держаться вместе. Прежде всего потому, что невезучие не любят смотреть на счастливые физиономии везунчиков. Как и наоборот, ведь все черные полосы рано или поздно проходят, поэтому новоявленные счастливчики тоже хотят, чтобы перед их лицами не маячили серые морды неудачников. Поэтому есть обычные города ― в которых живут счастливчики и, так сказать, сомневающиеся ― то есть те, которые надеются, что в их жизни еще не настала черная полоса. А есть вот такие хламбы, как этот.
– А почему ты не поедешь к везунчикам? ― спрашиваю я.
– Зачем? ― Обнаженная Пелси красиво курит, полуопершись локтем на подушку. ― Я не настолько роскошная шлюха, чтобы вписаться в этот круг. Там работают помоложе, побогаче, да и покрасивее, чем я. А потом, кто же будет ублажать и спасать от печалей тех, кому не везет? Они гораздо больше нуждаются в ласке, чем счастливчики.
– Как же счастливчики и неудачники зарабатывают на жизнь, если все время переезжают из города в город?
– Ты и правда, как с луны свалился. Это же традиция, которой века! И к этому все давно привыкли. Работа есть и в Хламбе и в городах света. Так мы называем те, в которых живут белополосники, ― поясняет Пелси, встретив мой вопросительный взгляд. ― Люди просто сменяются, вот и все. Тот, у кого началась черная полоса, освобождает рабочее место для белополосника и наоборот. Хм… Тебе, наверное, будет интересно узнать, что в городах тьмы производительность намного выше, чем в светлых?
– Интересно. И почему так?
– А людям тут больше нечем заняться. Вот и вкалывают до потери пульса, чтобы поднакопить деньжат для будущей белой полосы.
«Везде свет и тьма, просто в каждом мире их трактуют по-разному», ― думаю я.
– Но не все переезжают из города в город. Есть те, которые не верят в белые-черные полосы. Их немного, но есть и такие чудаки. Но больше тех, которые упорно не хотят верить, что они уже на темной стороне, ― продолжает Пелси.
– И наоборот, наверное? ― спрашиваю я.
– Да, есть и такие, которые не верят, что вошли в полосу удачи. Вот кто ― настоящие неудачники, ― усмехается Пелси и выпускает струю дыма.
«Она все делает красиво. С таким даром у нее, наверное, всегда белая полоса», ― думаю я.
– Ладно. ― Пелси тушит сигарету в блюдце. ― Хочешь еще разик или мне одеваться? А то время, как говорится, деньги.
Я вновь не могу устоять. Потом щедро расплачиваюсь ― денег в кармане штанов, как оказывается, мне отмерили с лихвой.
Она уходит, и только тут я понимаю, что забыл задать ей еще уйму вопросов. Зачем газета с веселыми историями? Сколько длятся по времени белые и черные полосы, или у всех по-разному? Почему именно в эту теорию так сильно уверовали местные жители? Но вопросы не настолько важны, чтобы оставаться здесь дольше. Совершенно ясно одно ― это не мой родной мир.
Утром я отправляюсь обратно.
Глава 6
Но наступили дни перемен…
Г. Горбовский. Розовый слон«На фига всё?» ― думает Лиля. Она сидит в ванне и тупо смотрит перед собой. Потом начинает брезгливо рассматривать свое тело.
«Дура, зачем я педикюр сделала? Теперь вот лак отслоился на большом пальце ― отстой. Лучше бы я вообще не красила ногти».
Она продолжает себя пристрастно рассматривать.
«Ноги кривые, что ли? Да нет, в воде такими кажутся. ― Лиля сгибает колено. ― Кожа какая-то белесая. А коленки розовые. Как поросенок, тля. Вот у Колы зачетная кожа ― смуглая, ― вспоминает Лиля одногруппницу. ― Но Кола и сама темненькая».
Лиля опускает ногу. Придирчиво рассматривает бедра и талию.
«Отстой», ― решает Лиля.
Смотрит на грудь. Это ― по мнению Лили ― самое проблемное место. Грудь небольшая и даже упругая, но форма… Лиля знает, что такая форма груди называется «лимон». Она и в самом деле похожа на свисающий плод и, по мнению Лили, пацанам такие не нравятся.
«Зачем я? ― думает Лиля, закончив осмотр. ― Вот какая от меня польза в этом мире? Ну, будет еще один лузер. Термист, тля. Выбрала же профессию. Буду следить за температурой в плавильных плечах ― зашибись интересно!»
Лиля кое-как окончила девятый класс и, чтобы поскорее убраться из школы, которую ненавидела, и поскорее начать приносить в дом копейку, пошла учиться в колледж. Профессию Лиля выбирала по простым критериям: «шарага» находится близко, конкурс маленький и ― что стало определяющим ― термисту нужно воображение. А оно как раз имелось. Но вот уже заканчивается второй год обучения, а Лиля так и не выяснила, зачем термисту воображение, когда все, что он должен делать, следить за датчиками и шкалами, да нажимать на кнопки.
Лиля лежит в ванне, пока вода не остывает, но так и не включает горячую ― лень. Она лежит, вперившись пустым взглядом в скол на плитке белого кафеля.
«Как же хреново-то, ― думает Лиля. Она все-таки включает горячую воду, и ее струя, отраженная от днища ванны, понемногу согревает тело. ― Почему так мало тепла в жизни? Тонкая струйка, и та ненадолго. А когда-то казалось, что я прям купаюсь в тепле».
Лиля чувствует, как у нее на глаза наворачиваются слезы, но тут в ванную комнату скребется Паштет ― дымчатый кот Ревягиных. Лиля любит животных, только они и Лилины рисунки умеют отвлекать ее от грустных мыслей.
Лилия дотягивается до ручки двери, открывает. Кот важно проходит к своему лотку, справляет нужду и с таким же серьезным видом удаляется. Лиле уже лень тянуться, чтобы закрыть за ним. Тут взгляд девушки падает на бритву, лежащую на дальнем бортике ванны. Мама не покупает одноразовые, даже на этом экономит, поэтому они пользуются бритвенным станком, оставшимся еще от отца Лили ― лезвия дешевле.
Лиля берет станок в руки, раскручивает, достает слегка порыжевшее лезвие. Подносит его к запястью. Касается.
«Может быть, вот так? И разом все? И отсутствие бабок, и мамины беды, и Гарика, и мои стремные титьки… Все в топку!»
Эта мысль кажется Лиле заманчивой, и девушка медленно проводит лезвием поперек вен. Несильно, едва царапая, словно примеряясь.
«Как говорил наш историк Сан Саныч, ― вспоминает Лиля, ― не то римляне, не то египтяне любили себе в ванне резать вены. Говорят, кайфовали от этого. А в последнюю минуту им раб руку перевязывал, чтобы не сдохли все-таки. Неужели прямо такой кайф, интересно?»
И Лиля надавливает на лезвие чуть сильнее. На коже слева от вены возникает порез и набухает капелька крови.
Слышен щелчок замка входной двери.
«Ма пришла. Как всегда не вовремя». ― Лиля вздыхает и опускает порезанную руку в воду, а лезвие кладет на бортик ванны.
На экране компа, который урчит, как маленький пылесос, висит сообщение.
«Ты писала нам. Мы можем тебе помочь. Если ты согласна ― поклянись матерью, что никому о нас не расскажешь».
«Матерью клясться? Хрень какая-то», ― думает Лиля.
Она открывает свое сообщение, на которое ей пришел этот странный ответ. Вспоминает, о чем разговор. Пару дней назад она серфила по каким-то сайтам, в том числе залезла на ресурс, где подростки делятся проблемами. Лиля поняла, что, когда читает о чужих бедах ― а у некоторых проблемки посерьезнее, чем у нее, ― ей становится легче. И Лиля оставила на портале вот такое послание:
«А что делать, если жить не хочется? И незачем? На хрена мы вообще рождаемся? Мучиться, что ли? Торчать на уроках и слушать всякую шнягу, а потом вырасти, торчать на работе и шнягу делать? Потом такой же шняге учить своих шняшных деток и, в конце концов, рипнуться? То есть самим превратиться в шнягу, какой мы, по сути, и были с самого начала? Вот щщщастье!
Если кто-то считает, что я гоню, ― кидайте пруфы. Рада буду ошибиться. Да только не думаю».
Поскольку такое настроение у Лили почти всегда, то и подобные сообщения она пишет нередко. И в переписке с Махой мелькало подобное, и даже в чатах с Владом. Поэтому особо ответов и не ждала, да и знала их возможное содержание: «ты сама во всем виновата», «надо изменить отношение к жизни», «да и хер на нее, на такую жизу, и на тебя заодно!» или: «точняк, такие же траблы».
Но этот ответ выглядит серьезнее. Лиля понимает, что взволнованна ― послание с требованием клятвы и нравится, и пугает одновременно.
Шадоу2002: Ну, допустим, клянусь. Что дальше?
Рубикон: Ты хочешь разрешить проблемы ― все и разом? Есть только один способ.
Шадоу2002: Тогда как вы можете помочь? Этот способ я и так знаю.
Рубикон: Без нас тебе будет сложно сделать нужный шаг.
Шадоу2002: И как вы поможете? Убьете меня?
Рубикон: Нет. Делай то, что мы тебе скажем, и тогда все получится. Завтра утром ― без десяти пять ― включи комп и увидишь свое первое задание.
Шадоу2002: Тля… Я в это время еще сплю. Ну, ладно. И сколько всего будет заданий?
Рубикон: Нельзя знать. Но не бойся, слишком долго никто тебя мучить не будет, просто сначала надо созреть.
«Рубикон вышел из чата».
Без десяти пять утра Лиля подсаживается к компьютеру. Там уже висит сообщение.
Рубикон: Ты готова выполнить первое задание?
Шадоу2002: Допустим.
Рубикон: Говори только «да» или «нет». Никаких «допустим».
Шадоу2002: Ладно, не агрись. Допустим, да.
Рубикон: Еще раз.
Шадоу2002: Да.
Рубикон: Твое задание будет таким. До завтрашнего онлайна без десяти пять, ты должна сделать лезвием надрез на своей руке.
Шадоу2002: Без проблем. Недавно уже делала.
Рубикон: Сделай надрез, но не с той стороны, где вены, а с внешней, поняла?
Шадоу2002: Поняла.
Рубикон: Сделаешь?
Шадоу2002: Попробую.
Рубикон: Только «да» или «нет».
Шадоу2002: Да.
Рубикон: До завтра.
Шадоу2002: Постой. У меня тоже вопрос.
Рубикон: Говори.
Шадоу2002: Могу я хотя бы знать, с кем чатюсь? Как называется ваша контора или что там у вас?
Рубикон: Лол. Нет никакой конторы. Ты просто играешь. Игра называется «Розовый слон».
Лиля понимает, что надрез сделать ― не трудно, поэтому оставляет это до вечера. На дворе ранняя весна ― снег только-только начал таять, но уже вовсю горланят какие-то птицы, и от этого на душе Лили и грустно, и весело. Она открывает форточку, и свежий, пахнущий сыростью и мокрой древесной корой воздух, врывается в комнату. Лиля вдыхает полной грудью и почему-то начинает плакать.
Учебный день проходит как обычно ― будущие термисты что-то пишут в аудитории, потом, надев халаты, мотаются по лабораториям. Гарик плоско шутит, Станкевич все время жалуется на головную боль с похмелья. Лиле же сегодня на удивление спокойно. Она приняла очень важное решение, и появились люди, которые помогут ей не передумать.
В поисковике на словосочетание «Розовый слон» открываются обрывки каких-то чатов ― но понять, о чем в них идет разговор, сложно, то ли авторов забанили и потому невозможно развернуть переписку, то ли они сами поудаляли свои посты. А еще Лиля находит песенку.
Где баобабы вышли на склон,
Жил на поляне розовый слон.
Может, и был он чуточку сер…
Обувь носил он сотый размер.
Умные тигры, глупый шакал,
Двигались тише, если он спал,
Был он снаружи чуть мешковат,
Добрые уши, ласковый взгляд…
В конце песни такие слова:
Снова подарит солнце рассвет,
Выкрасит кожу в розовый цвет.
«В розовый цвет, тля, ― думает Лиля. ― Вот и я сегодня подкрашу кожу в розовый».
Вечером Лиля делает надрез на руке. Ей он кажется маленьким, поэтому она ― тем же лезвием от старой бритвы ― делает его более выразительным. При этом Лиля шипит, ругается, но не так громко, чтобы услышала мать.
Утром Лиля отсылает фотографию царапины Рубикону. Однако сразу после его выхода на связь, фото из чата исчезает, видимо, удаленное.
Рубикон: Молодец.
Шадоу2002: (Смайлик с ехидной усмешкой): Я старалась. Что дальше?
Рубикон: Ты живешь в многоквартирном доме?
Шадоу2002: Да. Девятиэтажка.
Рубикон: Прекрасно. Завтра утром, когда только рассветет, а это… ― тут предложение зависает незаконченным, видимо, Рубикон что-то проверяет, ― да, ровно в семь утра, ты должна стоять на крыше своего дома. Как можно ближе к краю крыши. Сделай селфи. Потом пришли мне. Хотя завтра и суббота ― не опаздывай, в восемь даже в выходные на улицах уже полно народу. Нам зеваки не нужны.
Шадоу2002: Кек! Как я туда попаду-то? Чердак закрыт наверняка.
Рубикон: Не мои проблемы. Можешь сделать фоту с любого другого дома. Но чтобы не ниже пятиэтажки. Фотка завтра должна быть. Поняла?
Лиля отвечает не сразу. Девушке очень не нравится, что ей опять приказывают: дома, в колледже, ― начиная с яслей ее всё время что-то заставляют. Но Лиля понимает, что если с ней будут говорить мягче, она сама не послушает.
Шадоу2002: Да.
Рубикон: Есть еще вопросы?
Шадоу2002: Да. Почему ― «Розовый слон»?
Ответ приходит не сразу. Наконец Лиля читает:
– Потому что добрый, одинокий и не такой, как все. И потому, что у него наступили серые дни. Он снова хочет вернуться туда, где все розовое. И ты вернешься.
Лиля опять, почему-то, плачет.
Глава 7
Возвращаюсь из Хламба в черную реку тем же путем ― сначала поездом до вокзала, а там пешком. Вхожу в воду, плыву. Но прозрачная вода становится мутной, дымной рекой лишь на мгновение ― словно серый туман проносится, сделав воду темнее, а воздух непрогляднее. И опять звучит Голос:
«Снова не твой? Тогда, может быть, этот?»
Как только туман исчезает, вода снова становится прозрачно-голубой.
Впереди виднеется берег и пристань. Спустя несколько минут можно разглядеть, что причаленные там лодки, яхты и катера совсем другого класса и стоимости, чем те, которые видел в других мирах. Прямо передо мной стоит на якоре небольшая, но шикарная белая яхта, а с ее борта свешивается веревочная лесенка. Я уже устал плыть и хватаюсь за нижнюю перекладинку, чтобы перевести дыхание. Надеюсь, что в этом мире за подобные провинности не убивают.
С борта свешивается какой-то парень.
– Окунулись? ― радостно спрашивает он. ― Поднимайтесь! Открыть бутылочку шампанского?
Я даже не удивляюсь. Возможно, конечно, что парень просто обознался, но ― с другой стороны ― если в других мирах у меня появляется одежда и деньги, почему в этом у меня не может быть яхты?
– Давай! ― кричу я и поднимаюсь на борт.
– Честно говоря, я заранее открыл, уже выучил, что вы любите промочить горло после окунания, ― все так же радостно сообщает веселый, веснушчатый парень. Бокал шампанского стоит на круглом белом столике, а в руках молодого человека растянуто ждущее меня полотенце.
– Привет, ― отвечаю я, разглядывая парня. Веснушки, широкая улыбка и задранная на затылок фуражка делают его похожим на французского клоуна. Когда и где я видел клоуна, тем более французского, разумеется, неясно.
– Как тебя зовут? ― спрашиваю.
– Так же, как и с утра. ― Парень смотрит с удивлением, не переставая улыбаться. ― Рикки я! Забыли разве?
– Так это… моя яхта? ― отвечаю я вопросом на вопрос. Уточнить же надо.
– Вы случайно, когда в воду прыгали или потом, когда на борт взбирались, ни обо что не стукались? Головой, я имею в виду? ― счастливо лыбясь, спрашивает парень. ― Разумеется, ваша! Погодите, я метнусь за аптечкой…
– Не надо, ― останавливаю я.― Уже все в порядке. Наверное, солнце макушку нагрело, вот и несу чушь, ― говорю я и хочу взять шампанское.
– Если у вас тепловой удар, то лучше лягте в тень, а алкоголя как раз не надо пить ни в коем случае! Говорю, как работник яхт-клуба, ― все так же широко улыбаясь, сообщает Рикки.
– Ну а мне поможет, вот увидишь, ― отвечаю я улыбкой на улыбку.
Выпив шампанское, захожу в свою каюту. Там на плечиках висит одежда ― очевидно, тоже моя. Это странного вида штаны из крепкой синей парусины с каким-то медными нашлепками на карманах, такая же куртка и тонкая, черная майка-безрукавка. На ней красуется надпись большими красными буквами, но язык мне неизвестен. Рядом с вешалкой ― башмаки. Они мягкие и гибкие, словно сделаны из резины, но это не она. Башмаки белого цвета, а вот шнурки, почему-то, красные. Наверное, в магазине кончились белые. Я облачаюсь во все это, и мне очень удобно, но все равно как-то не по себе.
На столике лежит толстое портмоне. В нем какие-то прямоугольники не то из картона, не то из фанеры с цифрами, много денежных купюр и мои документы. Я с интересом рассматриваю свою физиономию, которая тоже наклеена на кусок очень гладкого картона.
Когда мы пришвартовываемся, я расплачиваюсь с Рикки, а он напоминает, что, когда я соберусь в следующее плаванье, достаточно кинуть сообщение или позвонить в яхт-клуб.
«Неужели у них тут даже к пристани протянут телефонный кабель?» ― думаю я.
Пожимаю руку и, сойдя по трапу, шагаю в город.
На пристани кипит жизнь: вальяжные господа, миловидные женщины, шумные дети… Кто-то купается, кто-то загорает, кто-то готовится к отплытию. Многие: и мужчины, и женщины, и дети тоже одеты в штаны или шорты из парусины, яркие майки с надписями или аляповатые рубашки. Почти у всех ― мягкие башмаки, подобные моим. И у многих такие же проблемы со шнурками.
На берегу, помимо прочих строений, располагается несколько кафешек. Я не голоден, но снова хочется пить. Как это славно, ― когда твое тело чего-нибудь хочет и ты можешь это исполнить!
Обслуживающий персонал пристани одет довольно строго: белые кители, рубашки с накладными моряцкими воротниками, отутюженные брюки, бескозырки, которые особенно мило смотрятся на головах длинноволосых девушек.
Так же одеты и сотрудники придорожного кафетерия, в который я захожу. Я заказываю стакан лимонада, кофе и мороженое.
Пока наслаждаюсь их вкусом, думаю о недавнем прошлом.
Почему же все-таки я оказался в том сарае? За что мне были те мучения, о которых даже вспоминать страшно? Кто был тот младенец, потянувшись к которому я оказался в черной реке? Поняв, что мои размышления ни к чему не приводят, я заставляю себя прекратить об этом думать. Даже о том, что мир, в который я попал, совершенно точно не мой. Да, не мой. А есть ли мой? И если есть, ― найду ли его? Не лучше ли остаться там, где будет просто хорошо? Здесь, например.
Впрочем, Голос говорил, что мой родной мир мог измениться. Вдруг он изменился настолько, что превратился в эту фантастическую страну?
И кто сказал, что малыш из моего миража ― не в этом мире? Впрочем, я все равно не представляю, как буду его искать.
Бросается в глаза, что через дорогу от кафетерия ― на другой стороне улицы, толчется с дюжину ребят. По большей части мальчишки и два-три парня постарше. У многих в руках какие-то предметы, а кто-то и вовсе обвешан блестящей бижутерией, как новогодняя елка. Они смотрят в нашу сторону, но другие посетители кафе не обращают на них внимания.
Я пытаюсь понять, почему они смотрят на нас выжидающе. Вдруг один из парней перебегает дорогу и движется к кафетерию, но его тут же останавливает охранник ― один из двух, стоящих у входа. Паренек начинает что-то объяснять, но тот даже слушать не хочет. До меня долетают обрывки слов пацана:
– Мне только передать… Там моя тетя…
Но смотрит он почему-то на меня. Потому, наверное, что я ― единственный из посетителей, кто наблюдает за этой сценой.
– Дома передашь, дома, ― говорит охранник, и пацан, понурив голову, возвращается на другую сторону улицы.