Старушки-подружки. Сборник ироничных рассказов

ОМУТ

Ася всю зиму жила, жила, варила овсяную кашу на половинном молоке, смотрела от скуки в окно, звонила Софье Михайловне по разным пустякам, сидела перед телевизором, перешивала кофты, штопала носки, болела. И тут вдруг пришла в город весна. До этого была зима. Ася, бывало, посмотрит через окно на улицу – снег кругом лежит. Зима. Через месяц снова выглянет – всё ещё зима.

А тут вдруг как-то сразу весна случилась. Ася только – только к зиме привыкла, только приноровилась к серым будням и холоду – и вот на тебе – весна уже. Ася даже растерялась. Надо же, как быстро это всё случается.

Всё бы ничего, но вместе с новой весной в душе Аси что-то произошло. Что-то там ненужное проснулось. Раньше она встречала Павла Борисовича из соседнего подъезда где-нибудь на улице и ничего с ней не происходило, а сейчас почему-то стало происходить.

Павел Борисович жил один. Вера Петровна у него давно умерла, царство ей небесное. Но раньше Ася его как будто не замечала совсем, а этой весной вдруг стала замечать. Вот замечает и всё тут, хоть кол на голове теши, хоть куда от Павла Борисовича девайся.

Ася пройдет мимо и улыбнется Павлу Борисовичу. Снова пройдет и глаза опустит. Как девочка какая стала, честное слово. Даже перед соседями неудобно. А вдруг они уже заметили чего? А вдруг они уже всё поняли.

Однажды Ася по рассеянности рассказала об этом несчастье Софье Михайловне. Та немного подумала и сказала:

– Да ты влюбилась, подруга!

Асю как током ударило.

– Не может быть!

Ася уже успела забыть, что на такие подвиги способна. И вообще, какая может быть любовь в семьдесят лет? Когда уши не слышат, глаза не показывают и руки по утрам какие-то ватные – не свои. Спина ладом не выпрямляется, ноги в коленях болят, в голове шумит что-то. Как морской прибой.

– Ты влюбилась, – повторила по телефону Софья. – Он нестарый ещё? Твой избранник.

– Да как нестарый. Ему тоже за семьдесят.

– Значит, два сапога – пара, – нето съязвила, нето порадовалась Софья.

– И чего теперь? – упавшим голосом переспросила Ася.

– Забудь и выбрось из головы.

– Не могу.

– Почему?

– Видимо у меня в голове ничего путного нет. Пусто. Выбрасывать нечего.

– Ну, тогда расскажи ему обо всем.

– Как? Я когда его вижу – у меня язык отнимается и в груди что-то трепещет, – призналась Ася.

– Тогда не говори пока ничего… Вот будем вместе гулять. Ты мне его покажешь – я с ним заговорю. Посмотрю, как он отреагирует.

– Неудобно, – промямлила Ася.

– Он не один живет? Или один?

– Кажется, один.

– Квартира у него большая?

– Да какое мне дело до его квартиры, – обиделась Ася. – У меня своя немаленькая. Какое мне дело? И вообще, зря я тебе это всё рассказала.

Ася обиделась и положила трубку. И с какой стати Софья ей советы дает, как поступать? Кто она такая? Даже если Ася человека полюбила, она сама должна решить, как ей жить дальше. Что говорить, что делать. Да может быть она ничего и делать-то не собирается. Для чего ей? Как жила, так и будет жить. Вот только весна эта дурацкая пройдет и всё. И сразу ей легче станет. И всё забудется. Вот только весна пройдет.

Ася нерешительно подошла к зеркалу. Посмотрела на себя с боку в анфас. И тут ей показалось, что правый глаз у неё чуть больше левого. И брови опустились… Да, опустились брови и вытерлись. Это точно. Это не кажется, пожалуй. Начало у бровей есть, его ясно видно, а конец исчез куда-то. Ася приподняла указательным пальцем одну бровь, потом другую. Совсем безбровая стала… И с какой стати Павел Борисович должен на такую внимание обратить? Что он, с ума сошел, что ли?

Хотя… он тоже не лучше. Седой весь, сгорбленный, с тросточкой ходит. Она хотя бы без тросточки передвигается пока и то уже хорошо. И не горбатая она, как некоторые. Ася что есть силы выгнула грудь. В спине что-то хрустнуло и заболело. Совсем не горбатая. Прямая как палка.

Ася надела очки, присмотрелась к своему лицу получше и заметила под левым глазом темное пятно. Кажется, этого пятна у неё раньше не было. Или было? Вот леший – всё стала забывать. Не помнит даже про это пятно. Было оно или нет? На руках точно пятен не было, там они после шестидесяти появились. А на лице – непонятно когда. Или это грязь? Может она задела рукой что-то пыльное, а потом – пальцем на лицо. Такое ведь тоже бывает. Руки у неё длинные и лезут во все стороны, когда она одет. Ищут опору.

Ася пошла, умылась. Снова вернулась к зеркалу. Нет, пятно не исчезло. Значит, с этим пятном сейчас придется жить. Не грязь это.

Ася ещё раз внимательно присмотрелась к своему лицу. Вот и на носу появились какие-то красноватые отметины. Как будто кончик носа кто-то покусал. Какое-то насекомое, что ли… А может кишечник у неё плохо работает. Хотя на желудок она никогда не жаловалась. Есть она всегда хочет с самого детства. С самого детства любит уху из свежей речной рыбы. И куриный бульон с зелёным луком тоже любит. И пельмени с мясом. Всё любит, что сейчас задешево не купишь.

И для чего это она к зеркалу подошла? Для чего себя разглядывает?

Ах, да она же влюбилась. Это она для Павла Борисовича к зеркалу подошла и себя разглядывает. Она хочет ему понравиться… Или не хочет? Тогда зачем Софье Михайловне всё рассказала? Вот и пойди сейчас разберись, что с ней такое творится. Того и гляди начнет стихи писать, как Софья. Хотя Софья-то помоложе будет. У неё с этим делом проще. У неё и платья красивые есть, и новая шляпа, а у Аси ничего путного нет. Одну новую кофту салатного цвета с синими цветочками купила себе и та вытянулась. Вот как не везет ей.

И Павел Борисович на неё внимания не обращает. И не обратит никогда. Сейчас ведь все старики берут себе жен молодых. Лет на двадцать моложе. Мода такая. Сами чуть дышат, едва передвигаются, шепеляво говорят, а жену им надо молодую и красивую. А для чего, спрашивается? Чтобы ухаживала за ним? Чтобы обмывала его, обстирывала, кормила?

Ася хотела додумать начатую мысль до конца, но тут ей позвонила Софья.

– Ну что, решилась? – спросила сходу подруга.

– На что решиться должна я? – растерялась Ася.

– Познакомиться с этим, как его там?

– Зачем? – ляпнула Ася.

– Как зачем? Чтобы зря не страдать.

– А я и не страдаю вовсе. Что мне… Я… не страдаю.

– Ты в окно посмотри.

– Для чего?

– Он на улице или нет? Если прогуливается где, я приду и с ним поговорю.

Ася нехотя подошла к окну. Посмотрела во двор.

– На детской площадке сидит. С малышами беседует.

– С малышами, – обрадовалась Софья. – Значит, он человек хороший. Сейчас я все твои проблемы решу.

После этого разговора Асю охватило жуткое волнение. Ей даже захотелось куда-нибудь спрятаться. Куда-нибудь залезть, так чтобы не нашли. Ну как это можно к незнакомому человеку на улице подойти и начать разговор ни с того ни с сего. Он же может подумать о ней плохо. И одета она не так чтобы здорово, и выглядит немолодо. Возле глаз морщинки заметно… Нет, лучше ей никуда не соваться, никуда не ходить. Лучше ей дома сидеть в таком виде. Вот возьмет сейчас и исчезнет из дома. Пройдет мимо Павла Борисовича и шмыгнет за угол…

Шмыгнет-то шмыгнет, только что потом Софье Михайловне скажет? Как свой поступок объяснит? Испугалась. Опять её заколотило. Нет, пожалуй, это нехорошо. Это слабость, это её вечное малодушие. А как с малодушием бороться? Как?

И тут Ася вспомнила о недопитой бутылке «Цинандали». Побежала на кухню, открыла шкаф. Вот она, её смелость, вот она, её решительность стоит в уголке. Сейчас выпьет залпом всё, что осталось в высокой бутылке из темного стекла и совсем перестанет волноваться. Только по утрам она никогда раньше не пила и закуски хорошей для этого дела у неё нет, одна овсяная каша на половинном молоке, которую она до конца не доела.

Ася решительно выпила вино, закусила кашей и сразу почувствовала прилив смелости. Прямо так и зажгло в животе от бодрости духа.

А что, собственно, такого страшного с ней может произойти? Ну, поговорят они с Павлом Борисовичем о том, о сем. Ну, посидят немного на лавке. И что? Ничего тут страшного нет, ничего необычного. Мало ли стариков по лавкам сидит, когда на улице тепло. Кто они такие, о чем говорят – это со стороны не определишь. Может, они о погоде беседуют, о детях говорит.

И в это время в коридоре раздался звонок. Ася от неожиданности даже вздрогнула. Это Софью Михайловну черт принес. Она уже тут, уже припалила. Надо же, как быстро. Когда нужно спешить – вечно Софья опаздывает, а тут прилетела как бешеная. Сейчас начнет над ней издеваться. Начнет делать губы коромыслом. Учить. Как будто Ася сама ничего не понимает. И зачем только она связалась с этой профессоршей.

Звонок прозвенел вторично. Ася уже шагала к двери, а звонок всё звенел.

– Ты уже собралась? – спросила Софья вместо приветствия, как только перешагнула порог.

– А чего собираться-то мне. Я всегда готова, – едва ворочая языком, ответила Ася.

– Ты чего это? Пьяная, что ли? – удивилась Софья.

– Откуда ты взяла? – ответила Ася.

– Да язык у тебя заплетается.

– Не может быть, – стала отрицать Ася, выкатывая от усердия глаза. – Я ничего не пила.

– А вчера?

– И вчера не пила.

– Значит ты по жизни пьяная, – отрезала Софья.

– Нет, не пила я, – снова стала отрицать Ася, придерживаясь рукой за дверной косяк. – Правду говорю я.

– Это для смелости, да? – спросила Софья. – Для смелости?

– Не пила, – мотала головой Ася.

– Это потому что ты стесняешься его, да?

– Нет.

– Потому что влюбилась.

– Не-а.

– Вот, дура! А я для неё всё бросила, сюда прискакала, сломя голову, а она всё испортила.

– Ничего не портила я.

– И что мне с тобой делать теперь?

– Ничего. Я вот сейчас оденусь. Пойду и сама ему всё расскажу. И про себя и про тебя всё расскажу. Какая ты вредная. Всегда мне настроение испортишь.

Ася неуверенными шагами направилась к шифоньеру, чтобы выбрать себе подходящее платье и в это время сильно пошатнулась. Софья Михайловна метнулась вперед и умело подхватила её под руки.

– Упади ещё да сломай себе чего-нибудь, – взволнованно проговорила Софья.

– Не хватай меня, – огрызнулась Ася. – Я сама.

В конце концов, Софья Михайловна усадила Асю на диван и сама села рядом.

– А может и правда – не ходить никуда, – начала она рассуждать вслух. – Для чего тебе эта обуза? Это переживание… Без любви оно как-то спокойнее. Как-то проще… Вот ты ещё ничего сказать ему не успела, ничем себя не проявила, а уже переживаешь. А переживать нам, старым людям, нельзя. Не дай Бог давление поднимется или ещё чего.

– Не старая я, – упрямо повторила Ася.

– Нестарая, нестарая. Верю. Но мне что-то не хочется в этот омут с головой. Здоровье уже не то. Прибежала как дура, а не хочу.

– Я ещё хорошо себя чувствую. И омут этот мой.

– Хорошо, хорошо. Твой омут. Ладно. Только всё равно надо сто раз подумать, чтобы сделать первый шаг.

– Я думала, – промямлила Ася. – Думала я.

– Потом пути назад не будет…

– Почему? – встрепенулась Ася, пытаясь сделать строгое лицо и умные глаза. – Почему это?

– Времени не останется, – с печальным вздохом проговорила Софья Михайловна.

И Ася неожиданно почувствовала, что она права. Эта вредная старуха в шляпе говорит то, что Ася подсознательно чувствовала, но не могла сформулировать… Она говорит правду. Ту правду, о которой не хочется думать, о которой не хочется вспоминать.

Один неверный шаг – и привычный ритм её жизни может измениться. Всё надо будет строить заново. Привыкать, подстраиваться, прощать обиды, переступать через себя. В молодости-то это происходило как бы само собой, легко и безболезненно. А сейчас… Что будет сейчас? Весна пройдет, чувства улягутся, вернется в душу былая трезвость. И что тогда? Рядом с ней будет человек, которого она совсем не знает. Каким он был в молодости, каким был в зрелые годы. Ничего не знает она.

Мужчины недолговечны. Скорее всего, у него уже куча болезней. Много денег уходит на лекарства. Наверное, дети есть, которые вовсе не обрадуются появлению новой спутницы у папы. Дети начнут её подозревать в том, чего нет. Обвинять в том, чего не было. Строить интриги. Потом кто-нибудь из них решится высказать ей всю правду в глаза. И эта правда будет с криком, с ненавистью, с угрозами. И тогда у него или у неё случится инфаркт… И будет поздно говорить о весне, о внезапно нахлынувших чувствах. О том, что никакого подлого умысла не было. И коварного расчета не было тоже. Только чувства.

– Ты права, – после долгой паузы проговорила Ася.

– Что? В чем? – не поняла Софья Михайловна.

– Во всем права… Не для меня этот омут.

– Вот. Одумалась, наконец, – обрадовалась Софья Михайловна. – А я, откровенно говоря, хотела сразу тебе об этом сказать. Но не решилась. Не захотела тебя расстраивать. Но, слава Богу, ты сама поняла. Слава Богу, одумалась.

Софья Михайловна обняла подругу за плечо, прижала её хрупкое тело к себе, потом провела рукой по тонкой спине и почувствовала, какая она родная, какая беззащитная вся. Без неё будет очень грустно. Если у Аси появится Павел Борисович, они уже никогда не будут так вот спокойно сидеть на диване и обсуждать свои женские проблемы. Ася доверчивая и глупая. Она если по-настоящему влюбится – жизнь отдаст за этого старика с детской площадки.

– Ну, не будешь знакомиться с ним? – повторила Софья Михайловна, чтобы успокоиться.

– Не буду.

– Ну и правильно.

Болезнь

От переживаний и недоразумений, связанных с любовью, Ася заболела. Она лежала на кровати и громко охала. Ей казалось, что она умирает. Последние несколько дней её преследовала слабость, а сегодня к слабости добавилось головокружение. Ася приняла таблетку аспирина, поела овсяной каши на половинном молоке и легла на кровать.

– И зачем только полюбила я? – рассуждала Ася вслух, лежа на кровати. – Лучше бы я жила как прежде. Бестолковая! И чего только не хватало мне? У меня же всё есть. И квартира у меня большая, и кухня удобная, и ванная комната со всеми удобствами… Зимой, правда, там немного холодновато бывает. Из вентиляции чужим обедом пахнет. Но это ничего. Даже у Софьи Михайловны ванная комната меньше, чем у меня. И кухня у неё маленькая. У неё же хрущевка обыкновенная, у Софьи-то, а у меня дом послевоенной постройки. И потолки у меня высокие.

Ася посмотрела на потолок.

– Надо бы переклеить потолок-то, – решила она. – Пожелтел уже. Обои выцвели. Да кто же теперь потолок переклеивать будет? Сына со снохой не допросишься, а дочери нет. Если бы дочка была, она бы помогла в этом деле. Но бог не дал…

Ася перевела взгляд с потолка на стену. Стена была голая, как одиночество.

– И жизнь я прожила какую-то пустую. Всё на бегу, всё в спешке. Оглянуться не успела, а тут уже старость подошла. Тут уже слабость подкралась. Тут уже болезни разные… Другие-то в мои годы ещё ни на что не жалуются, а у меня всё болит. Всё болит! Это, наверное, от тяжелой работы. Это из-за того, что я в молодости себя не жалела, не берегла. Другие-то люди отдыхали, да по курортам ездили, а я всё работала, всё в ходу была. Дура! Вот сейчас и болею. Вот сейчас и чахну. Так мне и надо.

Ася тяжело вздохнула и перевела взгляд со стены на окно. Увидела на белом косяке синеватую тень, похожую на распустившуюся лилию. Должно быть, время уже к обеду.

– На улице, небось, солнце светит. А я тут лежу одна. Софья, наверное, уже прогуляться вышла, и Павел Борисович – тоже. А я тут лежу. Ничего не болит вроде, а голова почему-то кружится. Вот и лежу… Довела я себя до ручки. Перенервничала. Спать стала плохо. Вот и результат… И за что мне такое наказание? И за что мне такие страдания? Я вроде бы и питаюсь хорошо. И ни в чем себе не отказываю. Витамины иногда покупаю, а слабость почему-то не проходит… У Софьи, наверное, никогда такой слабости не бывает, как у меня. Она всю жизнь ладом не рабатывала. Только болтала языком с кафедры да принимала экзамены у студентов. Вот и сохранилась. Такие-то люди, как Софья, долго будут жить, а я раньше времени сдохну. Новая весна придет, деревья листвой покроются, а меня уже не будет. Не сохранила я сама себя, не сберегла.

Ася почувствовала, что глаза у неё наполняются влагой. Того и гляди заплачет от жалости к себе. До того ей стало тошно.

– Все люди здоровые, а я больная. Все молодые, а я старая. И за что мне такое наказание? В чем я провинилась? Вот лежи теперь и смотри в потолок. Чего увидишь? Чего поймешь? В другой день, бывало, Софья позвонит десять раз. Надо, не надо – всё равно позвонит. А сегодня с утра – ни слуху, ни духу… Никому, видно, я не нужна. Ни сыну, ни снохе, ни Софье. Никому не нужна. Раньше, бывало, кто ни попросит – я всем помогать бегу. Устала, не устала – бегу. А мне никто помочь не хочет. Не заслужила я.

Ася вытерла рукавом халата случайную слезу. Глубоко вздохнула и закрыла глаза.

– Сколько людям добра не делай – никто это не оценит… Вот если бы я миллион сыну накопила или хотя бы на новую машину денег дала – он бы оценил. А так не оценит. Это точно. Что от больной старухи проку? Что с неё взять? Вот так и жизнь проходит. Спешим, спешим, работаем, работаем, а потом раз – и нет уже здоровья. И никому ты больше не нужен. Допрыгался.

Ася снова тяжело вздохнула и открыла глаза.

– Только одному человеку была я нужна. Только один человек готов был меня на руках носить. Володька мой… Эх, Володька, Володька! Был бы ты жив, разве бы я вот так вот лежала да ныла. Ни за что бы не улеглась… Когда были вместе с тобой, у меня и болезней-то не было никаких. Поговорю с тобой, расскажу тебе обо всем – и на душе станет легче. А сейчас даже поговорить не с кем. Нет никого рядом. Ау! Не с кем поговорить… От этого, наверное, и болезни… И Софья что-то не звонит. Тоже, поди, прихворнула. Тоже ведь немолодая уже. Тоже одна живет… У Софьи одышка и ноги больные. Она всю жизнь на ногах. У меня хотя бы ноги-то не подводят ещё. У меня хотя бы ноги-то ходят. Другие-то старухи в мои годы все с ногами маются, а у меня ещё ничего. Терпят…

Эх, Володька, Володька! У тебя ноги тоже были больные после шестидесяти. Курил много. Да и выпивал. Тогда все выпивали почему-то. Время было такое, что ли. Как праздник придет – так выпивают. Как выходной – так выпивают снова. Пьяных было много на улице в пятницу. И по субботам тоже… Сейчас пить стали меньше. Меньше стали пить. Видимо по-другому отдыхать научились, что ли. Без вина. А Володька мой по другому-то не мог. Ему вино надо было. Кровь из носу, а в субботу бутылку отдай. Потом всё воскресенье пиво дулит. Вот и допил пиво-то. Отрастил себе живот. Давление стало мучить. Одно к одному, одно к одному…

Ася снова смахнула слезу. Потом села в кровати и потрогала кончик носа. В голове родилась какая-то новая мысль, но Ася не пустила её на волю. Надоело думать. И голова, кажется, перестала кружиться. Теперь надо умыться, чаю попить и собираться на улицу, пока не жарко.

И в это время в коридоре зазвонил телефон. Ася неуверенно поспешила к телефону. Она ещё трубку не взяла, но уже решила, что это, скорее всего, Софья. Кто же ещё ей позвонит ни с того ни с сего.

– Алло!

– Да.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – странным голосом спросила Софья, как будто знала про Асю какую-то скверную тайну.

– Плохо, – искренне ответила Ася.

– Вот, вот! Я тебя предупреждала.

– О чем? – не поняла Ася.

– Чтобы ты не пила больше. Ты же два дня выпивала, чтобы успокоиться. Забыла, что ли?

– Да я…

– А я тебе говорила. В нашем возрасте даже стакан красного – это уже много.

– Но я вчера…

– Ты мне вчера звонила, – перебила Асю подруга. – Я сразу поняла, что ты опять пьяная. Несла такую чушь, что мне сейчас даже не припомнить. Не пересказать. К Павлу Борисовичу меня приревновала.

– Я?

– Ты, ты. Забыла, что ли? Если забыла, значит, тебе совсем выпивать нельзя. Ты и так-то ничего толком не помнишь, а пьяная и подавно.

– Да я…

– Небось, сегодня голова у тебя кружится.

– Да было немного… с утра.

– У тебя и так давление низкое, а теперь, наверное, совсем упало…

– Не знаю. Может и упало. Я никогда не меряю.

– Хорошо бы тебе глюкозы ампулу в чай. Аскорбинки да аспирина. Только у тебя, наверное, ничего этого нет. Ты ведь у нас лекарства не употребляешь. Желудок бережешь.

– Аспирин только.

– Привезти тебе для сердца чего-нибудь?

– Не нужно.

– Так оклемаешься?

– Да я уже…

– Ну, смотри, – проговорила Софья и положила трубку.

Ася в это время стояла возле телефона с трубкой в руке и растерянным видом. Только сейчас она осознала, откуда у неё эта странная болезнь.

Страшный сон Аси

Однажды Асе приснился страшный сон. Будто она старуха и ей уже перевалило за семьдесят. Ну, конечно, может когда-то ей правда исполнится столько. И будет она не изящная белокурая дама в шелках, как сейчас, а женщина преклонного возраста в старенькой шляпе. Но это ещё когда будет. До той поры, как мама говорила, надо ещё дожить.

Ей приснилось, что в подружках у неё ходит Софья Михайловна. Та самая профессорша, которой она зачет по философии два раза пересдавала. И будто подружились они на похоронах мужа этой самой Софьи Михайловны. Хотя Ася ужас как на кладбище заходить боится. Там темные кресты, голые могилы и вороны с галками. Темные на темных крестах. Кар! Кар!

Вот чего приснилось сдуру.

Как будто они с Софьей Михайловной всюду ходят в шляпах и в белых перчатках с длинными рукавами и разговаривают о высоком искусстве.

Будто однажды Софья затащила её в ресторан, напоила водкой, а потом Ася в этом ресторане стала вытворять такое, что сейчас даже во сне вспоминать стыдно. До того это всё нехорошо получилось.

А потом во сне кто-то Асе позвонил. Она вздрогнул. Она всегда вздрагивает, когда телефон неожиданно звонит. Даже не во сне когда. Так прямо вздрагивает, что одна нога у неё в сторону уходит сама по себе.

Ася встала с кровати и подошла к телефону, пытаясь выпрямиться. Спина у неё от долгого лежания затекла. Взяла трубку и к уху поднесла, но низко. Надо было выше поднести. Так плохо слышно. Но это же во сне, опомнилась Ася. Тут уже ничего не исправишь, потому что сон – это как кино. Как сняли, так и показывает в голове.

– Чем занимаешься? – во сне спросила Асю подружка профессорша.

– Только встала ещё, – ответила Ася.

– Я тебя через часик на улице жду… Погода хорошая сегодня. Выходи.

– Ладно, – во сне ответила Ася, а потом вдруг подумала: «Вот ведь, во сне, а как в жизни». Или в жизни, как во сне. Да, какая разница. Лишь бы снилось хорошее. Не как сейчас.

Ася посмотрела на свои морщинистые руки. И удивилась. Неужели у неё в старости, правда, будут такие руки? Ужас!

Ася во сне поела овсяной каши на половинном молоке. Каша оказалась пустая, без кураги и изюма. Какая-то невкусная. Видимо молоко было не первой свежести. Или во сне всегда так плохо кормят. Кто его знает. И хлеб черствый. Видимо в прошлый раз, который был в пятницу, она за хлебом сходить не успела. Поздно проснулась.

Хотя в последнее время она что-то рано просыпаться стала. Как настоящая старуха. Проснется и лежит, думает. То ей кажется, что сердце у неё стучит слишком часто, то в правом боку покалывает. Там, где печень. То в голове шумит. То покажется, что она заболела. Состарилась и заболела совсем. То есть неизлечимо, так что даже думать страшно об этом.