Сикарио

Ночь выдалась очень холодной и скорее всего она замерзла, кожа у неё посинела. На вид была она еще молода, одета в темное пончо и цветастую юбку, что носят женщины из горных селений, босая. И еще нам показалось, что она улыбалась, словно давала понять будто там, где она сейчас пребывает – несравненно лучше, чем здесь, на земле.

Мы вылезли из грузовика и расселись вокруг, смотрели на неё, пока не объявился хозяин фургона и не начал ругаться на «сукину дочь», что нашла место где издохнуть.

Должно быть, он очень спешил, и встреча с полицейскими совсем не входила в его планы.

То, что произошло дальше удивило даже меня, и так врезалось в память, что сейчас, по прошествии стольких лет, абсолютно ясно могу представить ту сцену. Внимательно изучив положение тела под колесами, тот тип забрался в кабину, запустил двигатель, после этого поманеврировал немного и уехал, не задев тело.

А она так и осталась лежать на дороге, повернув лицо к небу, откуда опять начал моросить мелкий дождь и продолжала улыбаться.

В этот ранний час редкие прохожие останавливались на мгновение посмотреть на странную группу из покойницы и трех перепуганных мальчишек, и спешили дальше по своим делам. А она так и осталась лежать на мокрой мостовой, пока не открылся соседний музыкальный магазин, и кто-то наконец решился вызвать полицию, поскольку совершенно справедливо посчитал, что начинать торговлю и включать музыку, когда перед входом лежит покойник – несколько жутковато.

Вам нравится сальса? Лично я предпочитаю кумбия.

Единственным удовольствием в те годы для меня было встать пред витриной какого-нибудь музыкального магазина на Каррера Септима и танцевать часами в ритм музыке, что громыхала из репродукторов, зазывая прохожих купить какой-нибудь диск.

И еще мне очень нравились разные рекламные плакаты.

Ну, те, с глянцевой поверхностью, где были изображены красивые женщины и улыбающиеся музыканты, играющие на сложных, блестящих инструментах. Для меня, для мальчишки, это представлялось отражением какой-то не земной, райской жизни. Я замирал перед витринами, как загипнотизированный, разглядывая те картинки, и, когда не было дождя, то лишь чувство голода могло сдвинуть меня с места.

Но в ту проклятую, бесконечно долгую зиму и музыка звучала как-то по-другому – уныло, что ли.

Кумбия и меренге появились на свет, чтобы танцевать под лучами ослепительного солнца и при этом истекать потом, а не тогда, когда трясешься от холода, и промокшее насквозь пончо висит на твоих плечах, словно надгробный камень.

А дождь всё продолжался, сеньор.

День за днем, минута за минутой. Такой тихий, такой молчаливый и не заметный, что и человеческое ухо не могло уловить его движение. Посреди ночи я иногда просыпался, брал фонарь и светил наружу, чтобы убедиться, что дождь продолжается, такой монотонный и одновременно неумолимый, без малейшего движения воздуха, без ветерка, уверенный в себе и в своей всё подавляющей силе, абсолютно безразличный к отчаянию и беспомощности человека.

Видели когда-нибудь такой дождь? Видели, чтобы неприметная, тихая вода была способна парализовать весь город, потому что капля за каплей проникла в самые глубокие, самые отдаленные уголки его основания, затопив улицы, промочив кабели, остановив автомобили, проникнув внутрь электрических лампочек и пропитав холодной водой всё вокруг, и человеческие души в том числе?

Это было словно проклятие, ниспосланное на наши головы небесами, чтобы показать никчемному человечеству, что, для того чтобы покончить с ним и вычистить все скопившееся на земле дерьмо, вовсе не нужно свирепствовать и бесноваться, а достаточно лишь начать мочиться ему на голову, и делать это до тех пор, пока люди сами не начнут умолять, чтобы их наконец-то утопили.

И вместе с дождем в город пришли новые голодные.

Зачем? Что они искали здесь, среди всего этого бетона? Редким было утро, когда на улицах не находили трупы людей, что по большей части умирали не от голода и холода, а скорее от парализующего страха и отчаяния. То были «чолос», голод согнал их сюда из деревень, превратившихся в трясину, а на новом месте у них так и не получилось «пустить корни» среди всего этого враждебного асфальта.

Быть бедным – это одно дело, но превратиться в жалкое ничтожество – совсем другое.

Не знаю сеньор, может быть вы и не поймете разницу, или там, откуда вы приехали, не существует видимой разницы, видимой границы, что разделяет тех, кто способен переносить голод с высоко поднятой головой, и тех кто изгибает холку подобно зверю, но, хочу лишь отметить, что те, кто живут в горах – живут там без малейшей надежды, а спустившись в город умирают от отчаяния.

Я-то был нищим с самого рождения и потому сам процесс выживания воспринимался как нечто естественное, и тяжкое ощущение одиночества, когда тебя окружают миллионы безразличных лиц, не очень-то и давил на мою психику, в отличие от тех, кто приходил в город из далеких деревень.

Если «чоло» входит в магазин с целью прикарманить кусок хлеба, то от всего этого неонового света и подозрительных взглядов охранников его, как бы, парализует, так что он и сдвинутся с места не может, не то что украсть. Если он садится на ступени перед входом в церковь и молча протягивает руку – это не значит, что он просит милостыню, он просто ждет.

И тем более ни у кого из них не было такого сообщника, как Абигаил Анайя. Никто из них не был способен преследовать прохожего на протяжение четырех и более кварталов, изводя его своим нытьем, пока у того не лопнет терпение и он не вытащит из кармана монету-другую, чтобы швырнуть на мостовую, под ноги.

Им не ведомы были ни лучшие в городе рестораны, ни задние дворы этих ресторанов, у них не было полезных знакомств с поварятами, что могли припрятать, а потом передать нам кусочек, другой, они не умели проскользнуть в дверь перед самым закрытием, чтобы спрятавшись где-нибудь на лестничной площадке, преспокойно выспаться.

Ничего из этого они не знали. Это был не их мир, а потому постоянно пребывали в агонии.

То была суровая зима, сеньор, суровая и жестокая. Проклятая зима… Она принесла нам не только голод и болезни, убийственную усталость и смерть, но еще пригнала на нашу беду сотни несчастных крестьян, которым и возвращаться-то было некуда.

А потому борьба за кусок хлеба стала не переносимая.

Они были что мухи, что промокшие насквозь крысы, которые чуть обсохнув и осмотревшись, тут же начинают скалиться и готовы наброситься на первого попавшегося на их пути; потерявшие надежду звери, ожившие или выползшие при первых лучах солнца из своих, похожих на могилы, нор.

И только когда дожди закончились, мы поняли сколько их на самом деле и как велик был их голод.

Первый, кто оценил размеры надвигающейся опасности, был, конечно же, Абигаил Анайя.

– Если мы позволим им обосноваться на «Нашей Территории», то они вышвырнут нас – сказал он – Потому что этих «сукиных детей» с каждым днем становится всё больше и больше, а нас не прибавляется.

Тогда я до конца не понял смысл этих слов, но все равно поверил ему, потому что, во-первых, он был старше всех нас, во-вторых, был самым ловким и сметливым и, в-третьих, когда дела шли совсем уж плохо и еды не хватало, то мы всецело зависели от него. То, что он назвал «Нашей Территорией» простиралось от Площади де Торос до Кладбища и от Авенида Элисер Гайтано до Двадцать Четвертой улицы.

Не так уж и много, если смотреть на карту, но для нас это была лучшая часть города с ресторанами и кинотеатрами, с цветочными магазинчиками и ещё одним роскошным отелем, чьи постояльцы время от времени кидали нам даже купюры, не только монеты, и уйти отсюда означало переместиться ближе к центру города, где хозяйничали мальчишки постарше, что было чревато, там могли и порезать физиономию, чтобы отбить охоту домогаться до чужих «клиентов».

Мне тогда исполнилось где-то семь… или восемь лет, и в том возрасте для нас проще было «работать» в спокойном районе, надеясь в основном на чье-то милосердие, оставляя небольшое воровство на рынках и в магазинах в качестве последнего средства. Тогда как в восточной части города, начиная с Двадцать Второй улицы вплоть до Третьей, простирались настоящие дикие джунгли и там с тобой могли сделать все, что им на ум придет.

Кстати: мы прекрасно знали, что были слишком малы, худы, грязны и потому малопривлекательны, чтобы заинтересовать какого-нибудь пьяного извращенца, чтобы кого-нибудь из нас изнасиловали в темной подворотне, а уж пьяни всякой и насильников всегда хватало в трущобах.

Представляете, что значит, когда вам в «невинном» возрасте порвут задницу?

А это означает, что её могут изодрать настолько, что всю оставшуюся жизнь вы не сможете терпеть и будете все время гадить на себя.

Абигаил Анайя знал про это, ему отец рассказал, и потому сама идея покинуть хорошо изученный и полностью освоенный район его ужасала.

И не то, чтобы мы были единственными «хозяевами» этого района. Нет. Другие нищие заходили сюда также. Заходили и уходили. Но постоянно здесь обитали еще две группы: одна из них жила у ворот Площади де Торос, а другая состояла из двух девчонок и одного пацана, с кем мы постоянно дрались по воскресеньям около «Старого Дома».

Абигаил Анайя, хоть и не был самым старшим, но был более сообразительным, и как-то умудрился примирить и объединить всех, после чего нас стало уже одиннадцать.

– Либо мы держимся вместе, либо нам конец, – сказал он. – Потому что здесь уже рыщут два козла «чолос» и каждый из них на целую голову выше любого из нас, а они, что ястребы, если появится один, то оглянуться не успеешь, как налетят другие.

– А они сильные.

– И их двое.

– Очень сильные. Сильнее нас.

– Но их всего двое. И, к тому же, они не разговаривают друг с другом. Ходят раздельно. Один из них из Бойяка, а другой из Толима, а это люди, которые настолько терпеть не могут друг друга, что и страх перед голодом не может заставить их сблизиться.

На вид им было лет пятнадцать, или около того. По улицам они ходили с таким видом, словно готовились к прыжку, взгляд какой-то скользящий, глазки постоянно бегающие из стороны в сторону, выискивающие жертву – всё это создавало малоприятное впечатление. Особенно тот, что был родом из Толима. Здоровенный детина, с плечами как у «чиркалеро». Должно быть, неплохо питался в лучшие времена.

Эти «чиркалерос» зарабатывают себе на жизнь изготовляя кирпичи, перетаскивая их на себе с места на место. Работа тяжелая. И если от напряжения спина у такого парня не ломалась, то со временем ребята набирали такую силу, что с одного удара могли проломить голову.

И тот тип, безо всяких сомнений, был очень опасен для нас, тем более, что все мы ростом не доходили ему до груди, да и в годах уступали, а потому у Абигаил Анайя было предостаточно причин сделать все возможное, чтобы мы объединились, иначе… всем пришлось бы уйти.

И вдруг до нас дошло, если раньше мы считали, что у нас ничего не было, то теперь так выходило, что нам придется защищать небольшой кусочек города, не шире четырех улиц, с помойными баками, с отхожими местами, с милостынею, которую мы получали от прохожих… защищать наши уже помойные баки, нашу милостыню и наш кусок города.

И Абигаил Анайя начал убеждать нас, говорил он чисто ангельским голосом.

В тот день он пришел к нам без своего привычного желтого дождевика, босой, грязный и лохматый, словно не мылся с самого рождения и голос у него изменился тогда, говорил он не так, как обращался к туристам или общался с хозяином лавки, показывая ему липовый список покупок, за которыми его якобы послала «мама», говорил много и голосом стал похож на кривого Ипполита, изрекавшего всегда больше слов, чем мы знали.

И можете поверить мне сеньор, но тем вечером, на лужайке, что поднимается от Десятой улицы к Площади де Торос, родился лидер, и очень скоро никому из нас уже не приходило в голову подвергать маломальскому сомнению каждое его слово, каждый его приказ.

– Первое, что мы сделаем – это займемся тем «чоло» из Толима – указал он – а потом уже другим.

Так на свет появилась «Банда Пожирателей Крупной Дичи». Звонкое название, неправда ли, тем самым мы пытались посеять панику в рядах наших врагов, но, откровенно говоря, такое название не выдержало проверки временем и очень скоро по причинам, о которых расскажу немного позже, шайка наша переименовалась в «Банду из Бетона» – тоже не плохо, звучно и со смыслом, и под этим названием нас все и знали.

Как вы помните Абигаил Анайя поднялся до уровня нашего вожака, и первое, что сделал – организовал «работу» в группе таким образом, что уже через неделю мы знали все о перемещениях здоровяка «чоло» из Толима: мы знали где и как он ест, где срет, где спит, в каком месте напивается до бесчувствия, когда ему удается раздобыть пригоршню песо, продавая «дворники», что крал с автомобилей, оставленных на ночь в нашем районе.

А тут еще начали переделывать площадь у фонтана, мостить по-новому, расширять тротуары. Субботним вечером мы терпеливо дожидались нашего «подопечного», когда, покачиваясь, он доберется до входа в кинотеатр и забудется где-нибудь в углу пьяным сном.

Проснулся он на следующий день ближе к полудню, посредине площади, сидя на старом стуле без сиденья. Протерев глаза, но не протрезвев полностью, парень начал с диким видом озираться кругом, стараясь изо всех сил понять каким же образом оказался в том месте, но ни встать, ни тем более уйти он не мог, потому что ноги его по самую щиколотку увязли в уже застывшем бетоне.

До сих пор меня разбирает смех, когда вспоминаю ту сцену! Что за чертенок был Абигаил Анайя, такие шалости придумывал!

Представляете, что чувствует человек, вдруг превратившийся в живую статую посреди площади?

Люди собрались вокруг, но никто не осмеливался подойти поближе, справедливо опасаясь, что попадут в похожую ловушку из застывающего бетона, а бедолага тем временем орал и завывал как сумасшедший, раздирая кожу и выворачивая суставы, стараясь изо всех сил высвободить свои ноги.

Денек и в самом деле выдался для него крайне не удачный, вокруг не было ни одного рабочего, и вдобавок никто не осмеливался пройти вперед, освободить его из бетонного капкана.

Подошли два полицейских. Посмотрели на происходящее, пообещали вызвать патруль и ушли, больше их не видели. Какой-то добрый гражданин побежал к телефону, но остановился на пол дороге, потому что не знал кому именно нужно звонить в такой ситуации, две дамочки, стоя с краю, довольно долго возмущались и размахивали руками, призывая всех помочь бедолаге, но никто так и не вызвался, а четверо или пятеро сопляков гоготали до слез и один из них швырнул банан, чтобы несчастный «чоло» подкрепился немного, но когда время подошло к обеду, то все просто развернулись и ушли.

Бедолага так и сидел на провалившемся стуле, отчаянно хлюпал носом и глотал сопли.

В какой-то момент проделка наша показалась мне чересчур жестокой. И хотя тот парень казался нам ужасно взрослым, но на самом деле ему было всего лет пятнадцать, не больше.

Второй «чоло», из Бойяка, также пришел на площадь, но пробыл там недолго. Внимательно посмотрел на происходящее, перевел взгляд на нас, осмотрел каждого, понял что к чему, и, не проронив ни слова, развернулся и пошел в сторону центра, больше мы его никогда не видели.

А потом начался дождь.

Немногие прохожие разбрелись по домам или скрылись в кинотеатре, и на площади остались лишь живая «статуя-чоло», да «Банда Пожирателей Крупной Дичи» в полном составе, что, рассевшись по краю площади, безучастно наблюдали за страданиями несчастного.

И то был магический момент, сеньор. Хотите верьте, хотите нет, но первый раз в жизни я испытал удивительное чувство принадлежности к чему-то, ощущение того, что я кто-то и что одновременно я часть чего-то большого. В тот день я понял, что, несмотря на мою внешнюю худосочность и физическую слабость и огромный голод, разъедавший меня изнутри, я был силен, и сила эта происходила оттого, что таких хворых, тщедушных, вечно голодных и несчастных вокруг было несметное количество.

Для меня тот «чоло» был почти уже взрослым, и в летах своих и ростом превосходил почти вдвое, но все равно мы его «сделали» и сейчас он сидел перед нами с закатанными в бетон ногами, жалкий, побежденный, бессильный, как никто другой в этом мире.

От страха он обмочился, штаны его промокли и под сиденьем, на бетоне образовалась маленькая желтая лужица.

Когда стемнело, Абигаил Анайя подошел к нему и, показав долото и тяжелый молоток, тихо, но внятно сказал:

– Бери. Убирайся отсюда и больше не возвращайся!

Швырнул всё это к его ногам, и мы покинули площадь с победоносным видом. Свою победу мы отпраздновали у фургончика доньи Алсиры, где Абигаил купил нам по пирожку со свининой.

И это уже было что-то, дорогой сеньор! И это что-то было значимо, весомо!

У Абигаила Анайя получилось превратить всех нас одиноких, беспомощных, забытых Богом членов «Банды из Бетона» во что-то похожее на семью, где всё делилось поровну и в том числе голод и нужда, всё делилось в соответствии с теми «демократическими нормами», о которых говорят чуть ли не на каждом углу, как бы это смешно не звучало. И теперь никто уже не ложился спать с желудком более пустым, чем у соседа.

Лично я больше симпатизировал Рамиро, с кем нас объединяли долгие годы нужды и много другого, о чем сейчас не стоит упоминать, но все-таки следует согласиться с тем, что наш Лидер, наш Главный обладал и достаточным хладнокровием, и более тонкой интуицией и многими другими качествами, благодаря которым мы стали… ну, не то, чтобы сильнее или заняли позиции выше, чем пацаны из соседних районов, но превратились в группу достаточно уважаемую.

Конечно же, в дневное время нам не удавалось полностью перекрыть проникновение на нашу территорию некоторых взрослых попрошаек и с пол дюжины разного рода молокососов, но, как только солнце скрывалось за горизонтом и опускались сумерки, район превращался в закрытую зону. На радость нашим соседям, проживавшим в том же районе, удалось извести многих ночных воришек, имевших обыкновение обчищать припаркованные вдоль обочин автомобили, за что нам было позволено обосноваться в маленьком подвале на углу Двадцать пятой и Девятой, который для многих из нас стал первым настоящим домом.

Там у нас стояла большая кровать, было несколько одеял, на полу лежал толстый картон, защищавший от сырости, был стол и три стула – огромная роскошь, и несколько деревянных ящиков, на которых также можно было сидеть, а с потолка свешивалась маленькая лампочка, тайком подсоединенная проводом к кабелю уличного фонаря.

Спали мы вповалку, прижавшись один к другому. По крайней мере, это было достаточно сухое и надежное место, и в некоторой степени теплое.

Было нас семь мальчишек и четыре девчонки.

Что вы смотрите? Нет, не было. На то время никаких различий между нами не было. Секс это то, что находится под животом, но нас больше заботил сам живот.

Аманда, Рита, Филомена и еще одна «блондиночка», чье имя вспомнить не могу, потому что она ушла первая, одевались как мы, разговаривали как мы и были такими же грязными, и дрались точно также, как мы, и потому особенно никого не волновало то, что мочились они сидя на корточках, а не стоя перед стеной.

Если память меня не подводит, то Рита, Аманда и Плешивый Рикардито были родственниками – брат и сестры, и всем рассказывали, что в город они пришли вместе с родителями, и что родители были людьми хорошими и добрыми, но, тем не менее, в один прекрасный день их всех троих оставили на лавочке в парке и больше о тех «хороших и добрых людях» никто ничего не слышал.

Рикардито рассказывал, что когда он понял, что их бросили посреди не знакомого города, то у него от переживаний вылезли почти все волосы и больше уже не росли, чтобы мы не делали, даже после того, как начали втирать ему в кожу смесь из мякоти дыни и ослиного дерьма – верное и проверенное средство, но в его случае и это не помогло.

Нет, в этом нет ничего удивительного. Лично я знаю тысячи подобных случаев, когда вроде бы нормальные с первого взгляда люди бросают своих детей и исчезают без следа.

И, несмотря на то, что все вокруг говорят, сеньор, будто главная проблема моей страны заключается в недостатке экономических ресурсов, в торговле наркотиками или безрассудном насилии, на самом-то деле самая главная проблема в том, что почти половина сограждан не имеют ни малейшего понятия как это быть ответственными родителями.

Важность и значимость мужика здесь определяется количеством женщин, которых он обрюхатил, а для женщин самое главное, чтобы рядом всегда был мужчина, который должен их оберегать и защищать.

Логичный результат всего этого – очень быстро дети становятся обузой, не нужным грузом ни для папаши, озабоченного своими сексуальными желаниями, ни для мамаши, волокущейся следом за своим мужиком, и так получается, что половину городского населения составляют ублюдки-дети, брошенные или незаконнорожденные.

Или незаконнорожденные и одновременно брошенные.

Женщина с двумя или тремя малышами от разных отцов вряд ли найдет кого-нибудь, кто согласится создать с ней семью, и, в конце концов, наступает такой момент, когда желание жить и желание найти нового мужчину превосходят её материнские чувства.

Во всяком случае, это мир в котором я вырос и подобную картину я наблюдаю вокруг на протяжении всей моей жизни.

Но, вроде как, подобные рассуждения не имеют к нашему разговору никакого отношения.

Дело ваше, конечно же, но если появились сомнения и хотите воочию убедиться в правоте моих слов, то садитесь на самолет, летите туда и все это увидите своими собственными глазами.

Моя задача – рассказать о собственной жизни, и этого вполне достаточно, а брызгать слюной от возмущения – занятие никчемное.

И так, где мы остановились? Ах, да! В подвале «Банды из Бетона», «Гальяда из Бетона».

Хорошее то было время! Лучшее из всего моего детства, хотя продолжался этот период не так уж и долго. Время, насыщенное событиями, интенсивное время. А тут еще установилась теплая и сухая погода. Первый раз в моей жизни радостных моментов стало больше чем моментов досадных, и счастливые воспоминания как-то прикрыли собой бесконечные ночи, полные страхов и огорчений.

Одиннадцать ребятишек, вооруженных камнями, палками и ножами – это уже сила, способная заставить кого угодно уважать себя. И когда мы обещали владельцу автомобиля, лавки или ресторанчика, что никто не посмеет посягнуть на его имущество, то, будьте уверены, так оно и будет.

Брали деньгами или «натурой» – продуктами или вещами. И, следуя указаниям Абигаила Анайя, наша основная задача теперь уже заключалась не в том, чтобы попрошайничать, преследуя прохожих, или рыться в помойных баках, а следить за тем, чтобы ни один чужак, ни один «подозрительный» тип не проникли на нашу территорию и не причинили вреда имуществу тех, с кем мы заключили соглашение.

Должен сознаться, что такое положение дел заставляло меня гордиться самим собой и это, наверное, был единственный раз, когда я находился на стороне законе… ну… не совсем на стороне закона, скорее на стороне общественного порядка, так оно будет звучать правильнее. На стороне тех связей и договоренностей, которые, как вы знаете, не совсем то, что подразумевает закон.

Помню, как один тип, вооруженный ножом, ограбил кассу кинотеатра, что располагался на площади, и кинулся наутек по улице Элисер Гайтан.

И как он бежал! Вы должны были это видеть. Как в фильмах про гангстеров.

Вы и представить себе не можете, что чувствовал тот субъект, когда увидел, как за ним гонятся и швыряют камни в спину пять ребятишек вот такого росточка…

Один из камней угодил ему прямо в спину, а Рита, броску которой мог позавидовать любой профессиональный бейсболист, попала ему точно в темечко, после чего он кубарем полетел на землю, но тут же вскочил на ноги и выхватил нож, когда же увидел нас с камнями в руках, посмотрел в наши глаза полные ненависти, то понял, что, похоже, мы его здесь и убьём, после чего быстренько положил деньги на землю и убрался восвояси.

И если бы он не отдал деньги, то, поверьте, сеньор, мы бы там его и кончили.

Серьезно, нам было не до игрушек.

Чтобы понять, что такое «Банда из Бетона», нужно было пожить там, помаяться с наше, перетерпеть, что мы терпели. И если в банде вас перестанут уважать, то на следующий день вы уже никто.

Девять лет. Может чуть меньше. Никогда точно не знал сколько мне лет, да и возраст «гамина» (прим. беспризорного) из Боготы не очень совпадает с возрастом остальных детей.

Его жизнь пролетает гораздо быстрее, а смерть наступает раньше.

Особенно смерть.

У Ипполита вдруг начался жуткий понос, и он часами напролет сидел над тазиком зеленый, как салатный лист.

Он и так-то был худенький, а через четыре дня прямо весь высох, остались одни кожа да кости, и говорил так тихо, что невозможно было понять: то ли просит что-то, то ли пукает.