Космическая шкатулка Ирис

Праздничное путешествие по вечерней реке

Всё словно повторилось. Полумрак там, где она стояла, и закатное золото с примесью подвижной красной ртути на другом берегу реки. И лодка, в которой сидел человек. Только берег реки сильно отодвинулся от прежнего места, и стояла Ива на пригорке, как оказалось. Она потрогала мыском нового белого ботиночка подсохший уже песок, прошитый былинками трав. Он приятно зашуршал, перетекая вокруг её обуви. Ива внимательно рассматривала ботинки и представляла, как отлично могла бы она плясать как другие девушки на празднике Утренней Звезды, если бы…

В её неисправимой беде виновата была мать. Ива не любила грибы. Не любила их искать, бродить по лесу в тупой нацеленности только на грибные шляпки, только глазами вниз. Но мать толкала, ныла. Вон другие дочери какие добытчицы, всякую съедобную былинку-ягоду тащат в дом. Из огородов не вылезают. Матерям не дают лишний раз и согнуться над грядкой ли, над печной ли плитой. Запасы на долгую зиму консервируют, варенье варят, грибы солят. Труженицы и истинные опоры своим семьям. А тут? Лентяйка растёт. Ива страдала не от упрёков, а от того, что признавала её правоту. Жалела мать за то, что ей досталась такая вот непутёвая дочь, она – Ива – белоручка. И пошла с Рябинкой в лес. Братишка Клён увязался с ними. Буря нависла мгновенно, вылезла внезапно из-за крон деревьев, завыла страшным гулом, забросала сором и ветками, нещадно затрещала ломающимися на глазах стволами огромных деревьев. Спрятаться было некуда. И они бежали, вопя на три голоса… Дальше был провал. Шаткий мостик, через который с леденящим страхом утраты окончательного равновесия можно было бы мысленно вернуться в то страшное время, она разобрала в самой себе уже сознательно. Незачем было туда возвращаться. Возвращайся, не возвращайся, убежать от бури уже не получится, исправить ничего нельзя. Мать вместо живых грибов, а также и засоленных на зиму, получила живую, но увечную дочь и, навечно законсервированного смертью только в прошлом, младшего сына. В настоящем его уже не было…

Настроение, горше не бывает, тем ни менее, под стать предстоящему ритуалу. Ветер с реки развевал длинные распущенные волосы Ивы. Платье в синий и желтый цветок ириса облегало её весьма красиво, пока она стояла в неподвижности. Капа, пока ещё хорошо различимый в прозрачном полумраке, посылал ощутимые флюиды своего восхищения ею. Оно нисколько её не вдохновляло.

К ней вдруг подошла Старая Верба, – Здравия тебе, дочка, – сказала старуха ласково как давней своей знакомой. – Не захватит ли твой попутчик и меня в Храм Ночной Звезды? Попроси. Он тебе не откажет.

– Почему так считаешь? – спросила Ива, обрадовавшись тому, что ей не придётся ехать с Капой наедине.

– Да ждал-то как долго! Весь извёлся. Всё на дорогу из Города смотрел, как сидел у меня за чаем. Окно раскрыл. «Больно уж», говорит, «окна у тебя грязные. Так лучше её увижу, как она появится». А как не дождался, так лицом грустный стал. Мне ли не понимать такое настроение молодёжи? Никак друг твой?

– Что ты, баба Верба! Какой такой у меня друг? Это же помощник мага из Храма Ночной Звезды.

– Уважает, видать, твоего отца, раз за тобою прибыл лично. А что же отец-то не пришёл?

– Работает в ночную смену. – Ива вдруг увидела, как похорошела старушка. Это была уже не старуха, а просто пожилая женщина. Чистые и белые как снег волосы были не до конца убраны под косынку, прошитую серебром. Часть причёски надо лбом она открыла. Волосы волнистые и, видимо, некогда красивые, густые. Лицо почти светлое, платье зелёное в белую ромашку, шёлковое и струящееся. Карие глаза казались бархатными от необычной доброты, которой в тот раз Ива что-то не заметила за каргой. Ворковала она больше от скуки тогда, от ночного безделья, от старческого своего одиночества. Но доброй и тогда не казалась.

– Уж очень хочется своему старику показаться в его любимом платье, – смущённо призналась Старая Верба. Она как-то и приосанилась, распрямилась. На её вполне себе ровных и нисколько не дряблых ногах блестели долговечным лаком щегольские туфельки, не иначе из её сундука прежней модницы.

– Капа! – крикнула Ива, – с нами бабушка Старая Верба поедет. Баба Верба, – обратилась Ива к старушке, – а как же твой дом?

Отказать Капа не мог, но вряд ли испытал радость. Он промолчал. Старая Верба, хотя и поняла его настрой, не очень-то этим опечалилась. – А что дом? Открытым оставлю. Чего там брать? Кому надо, сам заварит чаю, спать устроится. Я печь истопила, пирогов напекла. На столе стоят. Капе понравились мои пироги. Я их на сей раз с вареньем испекла. С вишнёвым. Ты видела, какой у меня на задах сад с вишнями есть?

– Нет, – Иву не интересовали ни её пироги, ни сад с вишнями.

– Бабка! – крикнул Капа с лодки, – захвати мне пирожков для будущего завтрака! Да и для самого мага прихвати. Он любитель сладкого. Да не жадничай там! Уж больно хороши твои пироги. Не задаром же твоею старой требухой перегружать мою лодку. Я тебе не перевозчик грошовый. Я помощник мага из Храма Ночной Звезды.

– Ишь, грубый-то какой! Гнать бы тебя в шею твоему магу. А то сотворишь и ему нехорошую репутацию своим скверным характером, – ворча, Старая Верба отправилась за пирогами. Ива продолжала стоять на косогоре. Мягкое закатное золото любовно оттеняло на фоне густой синевы вечерних далей контуры её зыбкой фигурки. Платьице колебалось от заигрываний ветра. Волосы она придерживала, но они путались и облепляли лицо.

Пока устраивались в лодке, пока Старая Верба бережно устанавливала корзинку с пирожками и с домашней вишнёвой же наливкой у своих ног, стало совсем темно. Ива ощущала прохладу. Она не взяла с собою никакой накидки для утепления. Капа неожиданно передал ей свой светлый и щегольской пиджак, оставшись в голубовато-белой рубашке. Помощнику мага вовсе не обязательно было обряжаться в старинный ритуальный наряд, как старому магу Храма. У того наряд был чёрный, усыпанный блестящими звёздами. В области сердца звёзды скручивались в спираль-око Создателя.

– Ну, тронулись, жених! – озорно крикнула старуха.

– Не нукай! Нашла себе перевозчика за грошовую свою корзинку. Может, маг и будет рад твоей наливке, я эту гадость и в рот не беру никогда. А его понять могу. Устал, сильно состарился уже. Сладкое нежит его отупевший от возраста вкус.

– Чего же сам-то пирожками закусить собрался? – не уступала ему в нападках Старая Верба.

– Ты не Верба. Ты жгучая старая крапива. Вот ты кто, – злился Капа. Но злился, всё же, шутя. Он был вдохновлён и вечером, и открывшейся красотой мира, и пронзительно-терпкой свежестью реки. А главное, наличием в лодке Ивы. Она умышленно села позади старухи, не давая возможности Капе разглядывать себя вблизи. – Нарядилась-то для кого? – спросил Капа, обращая взор к реке, чтобы не видеть перед своим носом навязавшуюся бабку.

– Для своего старика. Для кого же ещё?

– Да не у тебя, старая дырявая корзина, спрашиваю. На кой мне твой-то наряд? Он от тебя не отличим.

– Ох и груб! Что ни слово, то, как чугунком по лбу стукает, – дерзила Старая Верба. – Был бы ты добр, парень, весил бы как чисто-золотой. А то дерьма в тебе столько, что все твои слова им и пропитаны. Кому такой понравится может? Если только совсем уж не нужной никому в целом свете, завалявшейся какой невесте или калеке… – тут она смолкла, ухватив себя за язык, поняв, что брякнула что-то не то.

– Бывает, что и редчайший алмаз может закатиться в щель, а пустая стекляшка торчит на видном месте. Вот скажи, раз ты такая премудрая, что дороже стоит, идеальная стекляшка или алмаз, в общем-то, с незначительным сколом?

– Понимал бы чего в алмазах-то. Будто видел их когда?

– Видел. Как и не видеть, дура, если у мага натуральные алмазы украшают его грудь по праздникам. Око Создателя из чего по-твоему? Из стекла, что ли?

– Как же он хранит этакую ценность в Храме? Туда всякий может нос сунуть? – удивилась старая.

– Он своё одеяние и прочие ценности прячет в подземных уровнях Храма. А туда, старая, не всякому и доступ есть. Кто сунется, тому погибель, если не знает, где тупики, а где и ловушки. Или попробуешь?

– Мне на кой? Если только на выкуп своего старого из того мира? Да там, как мне ведомо, ни денег, ни ценностей наших не берут.

Старая Верба переключилась на Иву, – Что, доченька, как устроились в «Городе Создателя»? Не сыро ли в жилье? Не ломит ли косточки? Не посещают ли во сне пугающие видения? Не слезятся ли глаза от остаточных испарений?

– Всё знаешь, будто и сама когда жила в «Городе Создателя», – процедил Капа.

– Не жила. Но памятлива на рассказы знающих гостей или пришлых странников, которых перевидала много. «Город Создателя» – он вроде машины. Там всё крутится отлажено, изо дня в день одно и то же. Там сытно и удобно. Порядок и чистота. А жить там не весело. Всякий человек вроде муравья, снуёт себе по указанной колее, а других не видит, не сообщается ни с кем. Тоска там!

– Уж у тебя в твоей хибаре весело! – не соглашался Капа.

– Хибара не хибара, а вокруг воля. Козочки мои пасутся на зелёных лугах, река вся моя – гляди на неё – хочешь вдаль, хочешь вдоль течения. Цветы луговые все мои. Вишни мои и земля под ногами – моя. Утром встанешь, да по траве росистой иди, куда глаза зовут. Жаль, ноги старые и ноют о покое. А то бы… – баба Верба замолкла, видя, как Капа плюёт на воду.

– Нельзя в воду чистую плевать, как и на землю родную. Не знаешь законов предков? А ещё помощник мага! Девушки бы постеснялся.

– Да мне в рот мушка залетела, – оправдывался Капа, – вон мошкары летает – тучи! Всю бороду облепили!

– И то правда, – согласилась баба Верба, но плевать не стала, а лишь вытерла язык уголком платка. – Пропасть мошки сколько. Дело к осени, а жар не остывает и к ночи. Ой! – засмеялась она звонко, – а в бороде-то у тебя сколько мошкары запуталось! Дай-ка я тебе бороду-то отряхну, красавчик! – и она полезла к нему, махая своим снятым платком вокруг его лица.

– Не трогай! – заорал Капа, – не суй свою тряпку мне в нос. – Но неожиданно он принюхался к платку старухи и как-то затих. Только пробормотал, – Ты у кого такие ароматы дорогие украла?

– Да подарила одна добрая женщина, как сюда перебиралась в «Город Создателя», – охотно поделилась с ним баба Верба своим секретом. – Уж больно ей пирожки мои понравились с лесной ягодой. Вот и подарила в знак благодарности за угощение. Да за приветливый разговор. А почему знаешь, что аромат дорогой? Разве ты знаток женских ухищрений?

– Не вижу тут никаких женщин, – пробормотал Капа. – Одна старая ветошь, другая – ребёнок пока. Да и не может в нашем городке ни у кого быть таких заморских ароматов. Она баснословно дороги и редки.

– Знаток, – уважительно оценила его осведомлённость бабка, – видать, по столице шастаешь давно. Раз унюхал, как дорогие женщины пахнут. А она вовсе не из вашего нищего городка. Она проездом тут была. По делам уже своим. Какого тут только люда и не перебывало. Не все же жадные как ты. Другие мужчины своим женщинам дарят драгоценные флакончики с ароматами.

– Тебе-то зачем они? Это всё равно, что растрепанную и старую метлу опрыскать. Всё одно кроме пыли и козьего навоза, какой повсюду у твоего дома рассыпан, она цветами уже не заблагоухает.

– Не метла я, а благоуханная Сирень, – отозвалась баба Верба, – а ты колючий репейник – растрёпа!

– Вот уж не ври! – засмеялся он, больше из-за её сравнения себя с сиренью, чем с обозначением его как репейника. Поскольку последнее не было правдой.

– Мы хорошо устроились, – подала голос Ива, боясь, что они нешуточно уже поссорятся. – Чисто и просторно у нас, как и не представишь ты себе, баба Верба. Работа у меня очень интересная, а вот общения нет ни с кем. Не общаются там люди друг с другом вне работы. Да и на работе лишь по делу. Личного контакта, душевного нет ни у кого и ни с кем. В гости никто не ходит, к себе не зовёт. В общественных домах для принятия еды все молчат, друг друга не изучают, – не принято. Из прежних знакомцев не видела никого. Куда их всех выселили – непонятно. Не знаю я и тех, кто живёт рядом. Нет там праздников, нет веселья, хотя и печали я там не видела. Все по виду довольные. Каждая корпорация от другой засекречена. А все вместе от прочего населения закрыты накрепко, кто и чем там занят – неизвестно. Кто «Городом Создателя» управляет – неизвестно.

– Создатель и управляет, раз Город Создателя, – дал свой ответ Капа.

– Какой же Он? Где же Он? – спросила баба Верба.

– Тебе уж точно не покажется. Не жди. Пояснений не даст, пирожки с тобою трескать не сядет.

Баба Верба на своём сидении перевернулась обратно спиной к Иве. Разговор с Капой был ей любопытнее отчего-то, чем рассказы девушки о «Городе Создателей», о котором она ничего не знала. – А хорош ты с виду, не будь так ядрёно-горек. Я бы по молодости точно такому отдалась. Хоть в овраге, хоть в сарае, хоть в кровати своей. Я ох! Какая же охочая девчонка была. Особенно на таких, как ты. У кого в кармане всегда нож для соперников, а в штанах кол торчащий, да не занозистый, а гладкий и горячий, для выбранной девушки припрятан был. Любила, не скрываю. За что и бита была в молодости и родителями за непослушание, и своими ласкунами за неверность. Я очень разборчивая была. С тем, кто не тянул на полное совпадение со мною, я не связывалась надолго, отбраковывала сразу. А как же! Живи потом всю жизнь с тем, кто не способен, войдя в женщину, стать для неё в одном лице всем светом со всеми живущими в нём мужиками.

– И что ж, нашла такого неохватного, что светом в окошке для тебя стал? – Капу явно забавлял разговор вовсе не с простой старухой, как могло показаться сразу. – Тёмная ты и лживая. Не верю я, что ты здешняя. Не видел тебя тут никто прежде. Стоял заброшенный дом без окон, без дверей, как великанский череп безглазый на берегу реки. Чей был, кто жил, неизвестно никому. А тут ты и появилась, как Город возник. Окна, двери поставили, печь установили, ты и возникла как страж переправы. Не видел никто твоего старика, а в том селении за холмами уже давно никого нет. Некого и спросить ни о чём. Умышленно расселяют людей так, чтобы они друг друга теряли навсегда.

Бабе Вербе разговор о «Городе Создателя» сильно не нравился. Она умышленно уводила тему в сторону несколько неприличных шуток, – Для таких, как я была в молодости, это самое правильное мироустройство. Нечего шарить в чужой жизни как в своём кармане. Это положу, то выкину. Это грязное, то ценное. Сам человек знает, что ему дорого, что никчемно. Для тебя, к примеру, богатство – цель, достижение такой цели – смысл, и жизнь в твоём понимании с бедностью не сочетается, она тогда именуется прозябанием. А для меня – любовь была и целью, и смыслом жизни, да и самой жизнью.

– Какая тебе ещё любовь? – если бы не сумрак, можно было бы разглядеть, как пристально Капа всматривается в тёмный лик старухи напротив, не веря своим ушам. Не могла такая нищая и обгрызенная временем корявая кочерыжка говорить о подобных вещах, а она же говорила! И речь её мало походила на речь слаборазвитой селянки.

– А ты вон какой! Не первой юности, конечно, да не старый ничуть. В отличной сохранности, поскольку блюдешь свою наличную фактуру, вот как я свои туфли. Веришь, замуж в них выходила. В сундуке храню, не использую. Так и ты, запечатал свои мужеские силы, свою ярую удаль в своём Храме как во флаконе каком. А ну как протухла давно твоя сила? Выдохлась, не опробованная ни одними женскими устами? Вот ты и опечалился, задумался вдруг. Молодость ушла, зрелость того и гляди пожухнет такой же не использованной по назначению. А на кого глаз кинуть? Кругом темень сплошная, девицы грубые, пошловатые, иные и порченые уже, – не на твой они заказ. А если тонко скроенные, редкие есть, то или схвачены кем-то крепко, или же бедой битые. Ты статный и носатый как коршун на дереве. На всех свысока, на всех каркаешь да гадишь непрестанно.

– А ну! – Капа замахнулся на бабку веслом. – Молчи, похабная ветошь! Никак старый нечистый дух из своих прелых штанов не выветришь, всё грезишь о прошлых грехах.

– Не скрою. Бывает и такое, что с молодой и горячей памятью о былом в обнимку сплю. Грёзы всякому человеку доступны и отрадны. Каким он ни будь старым и никому не нужным. Они всякому не отказывают в своём прикосновении.

– Да от тебя и грёзы, небось, шарахаются, как в твою вонь сунутся. Ты бы хоть убиралась когда в своём доме. Такая непотребная грязь у тебя там, что и пироги твои во рту застрянут.

– Оно и видно, – откликнулась ничуть не испуганная Старая Верба, – как они у тебя в глотке застревали. Глотал, не жуя. Хоть бы девушку постеснялся, а ещё образованный человек. – она тяжело вздохнула и замолчала. Было уже не так весело, как в начале, когда перебранка казалась игрой.

– Могу и в воду их кинуть. Пирожки мои. Рыбкам на закуску праздничную после того, как наливки моей отведают. – Она с нарочитой серьёзностью достала бутыль и сделала вид, что хочет её открыть.

– Не порть окружающую среду, – властно сказал Капа, – без дара в Храм тебя не пущу. Ты не местная. Иди в свой Храм на той стороне реки.

– Заброшенный он стоит, – опять вздохнула Старая Верба. – Как погиб старый наш маг, так всё и запустело. Не приготовил он себе сменщика, а без него кто-то пожар в Храме устроил. Так и стоит теперь без использования и починки. Кому чинить?

– Злодеи и подожгли, – сказала Ива, – отец говорил, что они искали клад старого мага, а потом следы своего преступления сокрыли огнём.

– Зачем же огнём? – спросил Капа, – если ничего не нашли.

– А ты как знаешь? – встрепенулась Старая Верба, – нашли, не нашли. Откуда?

– Его сокровища нам передали после его смерти, – ответил Капа, – до времени, понятно. Как Храм открыли бы, так мы бы всё вернули новому магу. Но не пришлось. Теперь «Город Создателя» там опоры для скоростной дороги прокладывать будет. До самой столицы. Всё и поломают окончательно.

– Ты вот что, – нагнулась к нему Старая Верба, – ты в мыслях своих не держи веточку цветущую и чистую надломить. Я в мыслях чужих чтец, хотя книжные буквы плохо читаю.

– Да ты о чём? – закричал он так, что эхо отразилось от речного, тёмного и подвижного зеркала вод, от приближающегося пустынного крутого берега.

– Она стоит в самом начале нездешнего пути, уводящего туда, куда ты и заглянуть не в состоянии.

– Молчи уж, магиня нашлась.

– Мы, женщины, круче вас, мужиков грубых, в прозрении чужих судеб. Вот поживи в одиночестве, да телесной скудости, пусть и невольной, не выбранной по доброй воле, наедине с духами природы, прислушайся к их голосам, много чего в жизни поймёшь.

– Оно и видно, как ты с ними общаешься. С ума ты сходишь от заброшенности своей, Старая Верба, – Капа впервые назвал её по имени.

– Знал бы, кто перед тобой сидит, по-другому бы себя вёл.

– А чтобы я сделал? Намекни хоть, кто ты такая.

– Сбросил бы в реку на самой глубине и веслом бы оглушил в придачу. – Она сняла вдруг платок с седых волос, пригладила их рукой и опять его нахлобучила до самых уже бровей. – А я бы и рада была такой вот кончине.

– Не понял.

– Потому что ты груб чувствами, холоден умом и лишён наития начисто.

– Безумная, – тихо вздохнул Капа, устав от старухи. Всю остальную дорогу молчали. Лодка плыла вдоль заиленного берега, где тем ни менее была большая глубина. Белые лотосы, словно подсвеченные фосфором, слабо и таинственно мерцали на водной чёрной глади. Вёсла поднимали из глубины длинные водоросли, похожие на волосы чудовища. Вот уже и Храм Ночной Звезды навис над берегом, сбрасывая в светящуюся воду своё отражение. Белый купол подсветило по бокам атмосферное электричество, получаемое благодаря установке, состоящей из высоких шпилей вокруг здания.

– Как красиво! – почти дружно произнесли Ива и Старая Верба. Издали улавливался ровный и негромкий гул многочисленных голосов, собравшихся у Храма людей. Лодка причалила к маленькой храмовой пристани, выложенной белым известняковым камнем. Он тепло и маняще светился в окончательно сгустившемся мраке вокруг, и освещённый Храм с прилегающим садом казался заключённым в волшебный купол. Капа замкнул цепь, припаянную к металлическому столбу, с кольцом на корме лодки. Помог выбраться Иве и начисто забыл о старухе, копошащейся в темноте со своей корзинкой.

– Да помоги хоть кто мне отсюда выбраться! – кричала старуха, скользя по наклонной скользкой набережной, поскольку ступени находились чуть поодаль того места, где они причалили. Кто-то из смеющихся людей подал ей руку, взял корзину, на что Старая Верба сыпала ругательствами, относящимися к ушедшему Капе. – Нечисть! Подкидыш! Сын блудной глупой матери и недостойного обманщика отца!

Народ смеялся, принимая её за охмелевшую раньше времени разудалую бабку, не понимая, кому она шлёт свои оскорбления. Капа шествовал в Храм Ночной Звезды с достоинством уже состоявшегося нового мага.

Праздник с привкусом печали

Ива сразу встретила прежних подружек. На ней повисла милая Рябинка, подошла нарядная Верба в красном шёлковом платье, алых туфельках. Даже девушка Берёзка, обычно сторонившаяся и несколько завистливая к нарядам Ивы, подошла радостно-оживлённая. Она была в нежном голубом платье без рукавов, надетом на тонкое нижнее платье с белоснежными длинными рукавами. На её пальцах сияли перстни с синими и зелёными камнями. Берёзка поражала своим заметным изменением в сторону яркости. – Ива! Как же мы все скучали без тебя! Завтра будет уже наш праздник на окраине леса. Ты не уедешь?

– Нет, нет. Я у Рябинки заночую.

Подошёл вечно-хмурый отец Берёзки и гаркнул на оживлённо-голосящих девушек. – Забыли, где находитесь! Тут все молчат!

И девушки стихли, но продолжали теребить Иву. Рябинка схватила её за руку, счастливая обретением подруги. Без Ивы она была совсем одна. Кто-то легонько тронул Иву за плечо. Она обернулась. Ручеёк! Заметно подросший за время разлуки. Тёмные волосы вились ниже ушей, над губой уже пушок! Вот это рост, вот это скорость, с какой он повзрослел. Или же? Больше двух лет не была Ива в родных местах. Позапрошлой весной они прибыли на тот берег в «Город Создателя». Отчего же так быстро, так незаметно промчалось это время? Когда один день не отличим от другого, то время, хотя и тянется долго, проходит незаметно. С внезапной печалью Ива отметила, что каждый такой день есть очередной и упавший лепесток её цветущей юности, невозвратной и быстро исчезающей. Флегматичная Рябинка заметно потолстела, вертлявая Верба ощутимо озлилась на всех и как бы усохла, казалась уже не гибкой, а худой. Берёзка собиралась замуж буквально на днях. Она одна пышно и броско цвела среди прочих неудачниц. Ручеёк отвёл Иву в сторону. – Я уже не Ручеёк. Я теперь ношу взрослое имя, – сказал он, преисполняясь тайной важности за себя.

– А какое у тебя взрослое имя? – удивилась Ива, всё ещё не веря, что высокий юноша рядом с нею и есть прежний вёрткий Ручеёк.

– Я Светлый Поток.

– Слушай, Поток, надо чтобы ты утёк! – сказал внезапно проявившийся Капа. Он по-хозяйски взял Иву за руку. Она вырвала руку.

– Не распоряжайся мною! Довёз на лодке и уже хозяин? – Ива взяла за руку бывшего Ручейка – нынешнего Светлого Потока. Они вместе пошли в Храм Ночной Звезды. Капа где-то отстал позади. Ясно было, что он отомстит за унижение на глазах у девчонок. Но Иве было настолько безразлично само его существование, что ни его злость, ни его мстительность не казались чем-то значимым в такой миг, как миг встречи со старыми друзьями детства.

– Ты опять отдашь мне свой напиток? – спросил Светлый Поток.

– Послушай, без обиды, можно я буду называть тебя Ручеёк, как привыкла? А то твоё сложносоставное длинное имя напрягает мой язык.

– Зови, как хочешь, – он пожал раздавшимися, но всё ещё худыми подростковыми плечами. Ива обняла его за талию, смеясь от радости встречи. Он засмеялся следом. Девушки прыскали смехом от комичного вида недозрелого жениха и хромоногой невесты. Это не было тактично, но и не было обидно. Они не вкладывали в свой смех уничижительный или издевательский посыл. Они же были дружны с детства, и всё происходящее казалось такой вот детской игрой.

– Ручеёк, я решила сама попробовать напиток. Может так случиться, что я в последний раз в этом Храме. Должна же я знать, какие видения дарит напиток, приготовленный магом Храма Ночной Звезды.

– Почему в последний раз? – не понял Ручеёк, – куда же ты денешься?

– Делась же на целых два года. И потом, я чувствую, что больше я сюда не приду.

– В «Городе Создателя» есть более красивый Храм Ночной Звезды? И Звезды Утренней? И Сияющего Солнышка? – Ручеёк не отставал. По поведению он был прежним Ручейком, а не взрослым Светлым Потоком.

– Нет там никаких Храмов. Ничего там нет, кроме высоченных башен и скуки, Ручеёк.

– Тогда возвращайся.

– Куда? Наш прежний дом заселили чужие пришлые люди.

– Ваш оставленный дом никто не заселял, – встряла Рябинка. – Ты только представь себе, Ива, та семья, что приглядела дом, вдруг отказалась. Отец семейства сказал, что при осмотре дома наткнулся на привидение. Он настолько испугался, что наделал переполоха по всей улице. Он орал как тот, в кого внезапно вселяется не упокоенный дух. И хотя у нас мало уже осталось народа, но как выскочили все, столько много людей оказалось. Дом осмотрели, никого не нашли, а вот заселяться туда пока никто не спешит. Но не вздумай там остаться для ночёвки. Если бродяги прознали, что дом ничей, то могут и войти туда без спроса. Я думаю, что того мужика напугал бродяга, затаившийся там. Иди ко мне.