Космическая шкатулка Ирис

– Какой бродяга? Как бы он проник? Кругом соседи, – оборвала Рябинку Верба. – И почему мы потом никого там не нашли? Я и теперь слежу за домом. Кому охота терпеть соседство с пришлыми бродягами. Тут им не заброшенный город…

– К нам в дом приходи, – перебил Вербу Ручеёк, – и вообще живи у нас всегда, Ива. Мамка тебя пустит. У нас просторно. Будем вместе ездить по скоростной дороге на учёбу в столицу. Я, например, буду там учиться. На изобретателя всяких технических новинок. У меня высокий интеллект. Так мне сказали в том месте, где я проходил собеседование. Ты же знаешь, как ловко я освоил в школе науку о числовом устройстве Вселенной? А потом, мы… Ну… Я же ещё больше вырасту. Как ты думаешь?

– Конечно, ты вырастешь. Да она-то постареет! – встряла Верба. – И не забывай, бестолковый ты Светлый Поток, что Ива – хромоножка. Твоя мать не позволит тебе взять её в жёны.

– Ну, ты! – Ручеёк пихнул локтем грубую Вербу. Не сильно, но так, что она отошла в сторону. – У тебя у самой душа хромая! А Ива самая лучшая во всей округе.

– В округе, где твой дом, да её бывший дом, может и лучшая, а в остальных округах? Даже на прочих улицах так никто не считает. А в целом огромном мире? В том же Цэдэме? Куда ты планируешь укатить на учёбу…

Цэдэмом – Центральным Древом Мира – называлась столица.

– Ты вредная, Верба. Ты жгучая как крапива! – крикнул растерянный Ручеёк. Он не выработал пока противоядия от злоязычных людей. Ива вспомнила, как Капа обозвал жгучей крапивой Старую Вербу. Она оглянулась, ища старушку глазами. Но народу было много, и баба Верба была уже внутри Храма. Ива, привыкшая к выпадам вредной, а всё равно подружки с детства Вербы, тут же забыла о ней, и потащила парня с напыщенным именем Светлый Поток вперёд к дверям Храма Ночной Звезды.

Семейные трения в звездолёте Кука

Он видел сон, как под узорчатыми зонтичными и эволюционно-примитивными деревьями стоит опустошённый прозрачный саркофаг, в котором нет Нэи. Он бродил по первобытным и жарким лесам, к которым и само наименование «лес» не подходило ничуть, и искал её, боясь, что она заблудится и навсегда останется одна на чужой планете. Он знал только одно, ей необходимо вернуться на Паралею. Преодолевая невероятное отвращение от самой мысли вновь оказаться там, в постылой Паралее, он в то же время был полон решимости. Вернуться туда, лишь бы она нашлась. И хватая руками какую-то корягу, вставшую на пути, он ощущал её нежную мягкость, теплоту… Радослав проснулся. Рядом спала Ландыш. Это её он хватал руками во сне. Казалось, что в спальне всё ещё витает запах давно утраченных и ничуть не забытых духов Нэи. Ландыш даже во сне помнила, с кем она спит. Поскольку она обхватила его руками и блаженно посапывала от своего, непрекращающегося ни на минуту, счастья. Такое было чувство, что она так и не успевала приходить в себя в промежутках между оргазмами. Она и в период бодрствования была вечно сонная и вечно опьяневшая с непрекращающимся пошатыванием походки, с полуоткрытыми губами, с глупой застывшей полуулыбкой, так похожей на невыносимую маску Ксении, что висела в их спальне на Земле.

– Да проснись ты! – обычно дёргал он её за руку.

– Не хочу, – упрямо отвечала она и висла на его плечах. А если это происходило где-то ещё, где были другие люди из экипажа, то она отвечала тем, что вонзала в его руку свои ногти. «Ещё чуть-чуть», – думал он, – «и я её убью». Что сделал бы Кук в ответ на подобное зверство, случись оно тут? Выгнал бы в неизвестность? В скитания по неведомым материкам обитаемой планеты? Да прекрасно. Убил бы? А пусть. Иногда он почти ненавидел Ландыш. За что? За то, что она не была его выбором. Это он был её призом за то, что она настрадалась в одиночестве в своём пресно-сладком райском инкубаторе. И тут же жалость к юной девушке-жене, наивной до дурости, охватывала его душу. Охватывала ровно наполовину. В другой половине заявляла о себе, вдруг очухавшаяся от вечной сонливости, совесть, принимаясь терзать за жуткие мысли о влюблённой Ландыш. Возможно, что однообразие и скука их будней, непонятное затяжное пребывание их всех в звездолёте были причиной её сонливости, а пробуждённая первозданная её чувственность была бы уместной для такого же влюблённого молодого дуралея, кем не был он сам. Её горячая атласная кожа казалась обжигающей только его подстывшему осязанию. На самом деле Ландыш пребывала в норме естественных запросов всякого молодого существа. И тогда он думал вот что. Случись Ландыш обратить свой взор и жажду любви на другого простака, а чем судьба не шутит? Когда она очнётся и неизбежно устанет от него, от возрастного разрыва, от разности их умственных потенциалов, от принципиальной их несхожести, – то он будет аплодировать собственной обретённой свободе наедине с самим собою. Он даже кувыркнётся от радости, как обезьяна, нашедшая своё банановое дерево счастья.

Таково было его сложное внутреннее наполнение, его страшное стеснение. Его, которого вечно собою сковывали, стискивали, отяжеляли, обескрыливали любимые им женщины. Даже удрав от всего и всех, он банально попался в ту же клетку. Как будто прежняя клетка вывернулась и плотненько охватила собою. Этакая ловушка Мёбиуса. Бывают такие люди, они бегут от себя и от других, а оказывается, бегут как на тренажёре, на одном и том же месте. Нет уже у тебя ни одной из прежних жён, нет рядом и совместно порождённых с ними многочисленных детей. Так прими их всех в одном душистом фигурном и живом флаконе! По имени Ландыш. От всепоглощающего желания личного одиночества, – и ведь какое скромное желание! – нельзя уже было оторвать ответственность за другого человека, жалость к этому другому, и даже желание близости, то необъяснимо усиливающееся, то так же необъяснимо покидающее на долгие дни и ночи. Когда он просто выпроваживал её прочь в тот отсек, где она и обязана была ночевать, раз уж Кук ей его выделил. Тогда он ей говорил, – Ты пойми, мне необходимо иногда побыть наедине со своими мыслями. А также прими тот факт, что я устаю от вечной юношеской возни в постели, потому что я не юноша и не твой сверстник.

Ландыш уходила, поджав свои чудесные свежие губы, независимо подняв свою лохматую голову, поскольку растила волосы и была похожа на помело. А всё равно гордо держала свою высокую и тонкую шейку, выпячивала маленькую грудку, покачивала женственно, или пыталась быть женственной, своими узкими как у подростка бёдрами. Длинные тонкие и ровные её ножки вызывали больше жалость, чем восхищение. А всё же такая девушка не стала бы унижаться никогда. Даже навязчивость её была всего лишь как приём захвата того, кто этому и не сопротивлялся. Желание спрятаться от вселенского страха пустоты лежало у истока её привязанности.

– Кук, – сказал он, войдя не прошенным гостем, – когда же мы вылезем из спёртого подземного логова на чудесные просторы, пусть не родные, а такие привольные. Сам же говоришь. Планета – двойник Земли. А сколько же таких вот двойников, тройников, четвериков и так далее, существует в Млечном Пути?

– Метафизический зуд, а Радослав? Понимаю. Люблю и сам на досуге. Не зван, да желанен всегда. Не дёргаю тебя, поскольку боюсь показаться заявителем на тиранство, а гостям всегда рад. – Он нажал браслет связи и прогудел ласково, – Викуся – вкуснюся моя, приготовь нам с Радославом ужин, что называется для длинного философского диспута. А Ландыш, – обратился он к Радославу, – совсем обленилась и перестала кухонный блок посещать. Вот тебе и инстинкт жены. Где же желание побаловать мужа изысками яств? Заодно и нам бы перепало чего. Плохая из неё жена будет. Вот что я думаю. Как одни поселитесь в природной тиши, так она и заголосит о своём равноправии и поставит тебя к очагу. Так и будет. Есть такие особы. Пока невесты, да кандидатки в жены – самые искусные хозяюшки, самые ласковые сдобушки. А как обретут уверенность на завоёванной территории, то горше чем они только заплесневелый сухарь будет. Такой вот сухарь и будет лежать на домашнем подносе ежесуточно. А скажи им хоть намёком, мол, кушать-то хочется, носочки-то несвежие… И что? Завопят о возрождении «Домостроя».

– К чему была семья на Земле? Где сплошная автоматизация быта, социальная защищённость, и занятость на любой выбор и вкус. Равноправие полов. Я никогда того не понимал.

– Потому что ты семьи никогда не знал. Ты был подкидыш при живой матери и живом отце.

Вошла Вика. Она самолично прикатила маленький блестящий столик с двумя уровнями, уставленный тарелочками и бокалами из небьющегося синтетического стекла. Несомненно, она решила принять участие в заявленном «философском диспуте», поскольку бокалов было три. Кук и не подумал её выпроваживать. Что наводило на мысль, старому Куку не хочется в данный момент откровенности наивысшего градуса, возможного между мужчинами. Настрой у него был иной. Иначе бы он сам вызвал Радослава к себе.

– Завтра, Радослав, в это же самое время мы будем рассыпаны порознь по лику для всех нас новой планеты, – вот что сказала Вика. – Ты с Ландыш, я с Белояром, а Андрей? Бедняга будет совсем один.

– Жалко его? – спросил у неё Кук.

– Я только констатирую имеющийся расклад.

– А твои сыновья? – спросил Радослав у Кука.

– Будут со мною. Но по трое с периодичностью в несколько суток. Андрей, как и ты, не входит в дежурную команду, которая будет наблюдать за ангаром и звездолётом. Вы устройство его не знаете, а в нём наше всё. Связь, экстренная медицина, безопасность на непредвиденный всякий такой случай, оружие, не дай Бог его применить. Звездолёт наше всеобщее сердце и наш коллективный мозг. Наша дорога назад. Поскольку я намерен вернуться на Землю, как только мой разведчик пришлёт мне закодированный сигнал. Да и ты того хочешь, а Радослав? Здесь, считай, наша высылка до времени. Уж больно не хотелось мне в твою Паралею. Там все места в партере заняты, а чего нам с тобою было делать на галёрке?

– Что за историзмы? – спросила Вика.

– Из мира театра, необразованная ты голова, – Кук сокрушенно покачал лысой головой. – Слышала о таком Шекспире? «Весь мир – театр, а мы – актёры».

– Нет. Я жила настоящей практической жизнью. А театр считаю отжившей и подкрашенной шелухой старого мира. Актёры в моём мнении люди – пустотелые в смысле души. Если во мне есть моё собственное нажитое содержание, я не понимаю, как можно в меня залить чужую душу, в которую я должна перевоплотиться. Пусть и на короткое время. Но если женщина – актриса, это ещё куда ни шло, поскольку мужчина рядом уж точно не заскучает. Твой дом превращается в сценическую площадку, где сплошной хоровод сменяющих друг друга масок на одной персоне. А вот мужчина актёр – это что-то, непредставимое для меня. Это мираж, к которому нельзя приблизиться, это демон из японской сказки, совсем не имеющий лица, а потому постоянно меняющий свои лица. Ничтожество с лицом мудреца, или же воин по виду, но с сущностью труса и предателя, а то и светлый ангел по виду, но с реально скрытой в себе склонностью к душегубству. Это как?

– Почему же всё именно в отрицательной коннотации? – удивился Кук страстному спичу Вики. – А если наоборот?

– Ты у Радослава спроси, каково жить с превосходной актрисой, с каковой он жил последние годы на Земле. Да и не только на Земле.

– С кем же? Почему я не знал? – удивился Кук.

– Да с твоей дочерью, – Вика села рядом с Куком, взяла тарелочку и углубилась в процесс поглощения того, что на ней было. Кажется, фасоль с красным соусом.

– Ксения – актриса? – возмутился Кук, – ты чего-то путаешь. Когда она была актрисой? Она была плясуньей, да и то недолго.

– Да это одно и то же, – невозмутимо ответила Вика.

– Ну и что ты ей ответишь, Радослав? – спросил Кук. – Тебя же задели напрямую.

– Если актриса и была в ней, то она всё время спала глубоким сном. Но моя жена была необычной для нашего времени женщиной, поскольку воспитывала шестерых детей, любила меня и не лезла из собственной кожи ради карьерного роста и прочих публично-значимых вещей. Мой брак был идеален.

– Молодец, Радослав! – одобрил Кук. – Хорошо её осадил, змею подколодную. Завидовала, небось, красоте моей дочери, да и просто талантливому человеку, каковым она была, а Вкуснюся? Да и муж, каков герой у неё был. А у тебя-то вечно какие-то проходные фигуры. Эпизоды, так сказать, длинного и скучного твоего кино.

– Думает, что уязвил, – обратилась Вика к Радославу. Есть Радославу не хотелось, и он собирался уйти, дабы не мешать семейному ужину, где он был незваный гость.

– Ты не спеши, – Кук ухватил некий жест в нём, – ты сиди и ешь. А я введу тебя, может, и повторно в курс дела на планете. Но повторение – мать учения. Практика – отец. Мы на неопределённое время расстаёмся, Радослав. Ландыш береги как дочь и как жену, понятно. Она сущее дитя. Ты и будешь её воспитателем. Удивляюсь я на Пелагею. Как можно было так воспитать девочку, которую она планировала отдать в руки космическим бродягам, вроде нас, и каковой была сама в молодости. Лану надо было выращивать в кругу сверстников, а она держала её в какой-то хрустальной колбе. Лана не глупа, Радослав, а только имеет в себе некую задержку развития из-за причуд её же матери. Она чиста, а это ценно само по себе, поскольку её легко сформировать в нужную уже сторону.

– Не поздновато ли? В двадцать-то лет? – неприязненно отозвалась Вика.

– Не с тобою обсуждаю данную тему, – оборвал её Кук. – Послушай, у меня такое чувство, что ты ревнуешь Радослава к ней. Ну, сознавайся. Ты его хотела себе вместо меня?

– Никогда я его не хотела! – Вика сбросила пустую тарелку на пол, поскольку держала её на своих коленях.

– Гнев – знак согласия с моим выводом. Слова – бездарная маскировка сути. Ты не актриса, Викуся, в отличие от моей дочери, – довольно резюмировал Кук. Доволен он был тем, что вывел её из себя. Того и хотел. – А теперь, моя запоздалая суженая-ряженая, иди к себе и не навязывай себя в сугубо мужской Клуб заслуженных членов космического братства. Тебе достаточно того, что ты обладаешь другим полновесным членом.

– Пошляк! – возопила Вика, но послушно ушла. Дышать стало свободнее. Кук издал свой привычный протяжный вдох-выдох, – А – ха –ха –ха! Вот навязалась на мою лысую голову, пахучий земляничный цветочек с захватническим усиком. Но я и не таких перевоспитывал.

– Зря ты не оставил её у Пелагеи, – бесполезно посетовал ему Радослав. – Заодно бы и Ландыш там оставил.

– Бог с ними со всеми. Они нам лишними не будут, увидишь и убедишься на месте. Это тут мы в замкнутом пространстве несколько осатанели друг против друга. А там на просторе любая земная и близкая душа – ценность. Продолжу тему. Андрей не включён в бригаду дежурных по ангару, но не горюет он. Ему одиночество очень уж требуется. Так и говорит. Не захотел он Вику и, может быть, найдёт себе местную какую землянику. Хочет быть один на чужой планете. А когда соскучитесь, то милости прошу в звездолёт на дружеские посиделки. А мои сыны вынуждены дежурить в звездолёте. Патрулировать планету, спасать нас, коснись что. Лучше, конечно, не коснулось бы ничего. Андрей мне так и сказал: «Селиться мне с Викой? Не за тем я утёк от Пелагеи, чтобы психику свою чужой соломенной вдовой грузить». Мои мальчишки – твердыня, а Владимир будет над ними старший. Он ещё твёрже, чем они. Андрей же давно не тот, каким ты его когда-то знал. Пелагея его пагубно размягчила на своём инопланетном влажном и тёплом курорте, где он непозволительно застрял в силу давних уже причин, и в целом он почти утратил ту выучку, что я ему дал. А опыт какой имел человек! Немереный. И всё созвездию Пса под хвост! Так что Вика с Алёшей будут под моим присмотром. Куда ж их девать? А уж Ландыш, сам понимаешь, под чьим.

Вполне заурядная болтовня за ужином

Планета, кою мы обозвали «Ландышем» – крутая загадка. Не думаю, что мы сумеем её разгадать, но скучно не будет. В первое время постарайся не расставаться с универсальным переводчиком, хотя от него и зудит в ушах. Пусть язык войдёт в твоё подсознание. Язык людей того континента, где ты окажешься, очень мелодичный, многогранный, образный и похож на русский. Он явно достался местным от более высоких его носителей. Сегодняшние его обладатели глубоки, интеллектуально подвижны, в целом добры, исключая, понятно, выродков, которые есть всюду.

– А тот язык, что у твоих бронзоголовых, каков он?

– Более обрывистый, каркающий и весьма экспрессивный. Но проще, поскольку и люди на моём континенте более упрощённо устроены. Они жадны на впечатления, те, что дарит им окружающий мир, с точки зрения их попробовать на зуб и на вкус, как бывает у младенцев. Мало способны к отвлечённому мышлению, не аналитики, часто свирепы по пустякам в отношении друг к другу, и несколько поверхностны, поскольку обладают заметной забывчивостью по отношению даже к недавним событиям.

– Одним словом, дикари.

– Не сказал бы. Тут дикарей нет. На континенте, где живут златолицые, в моём определении если, всегда тихо и умиротворённо. Их речь шуршит под стать листве и пению птиц, журчит как вода в речных берегах, когда она спотыкается о камни. Озёра и водопады там чудесные, леса пышные, климат мягкий. Люди послушно вписаны в ту организацию жизни, что создал для них некто, мне неведомый. Умеют радоваться малому, не выдумщики, не те, кто стремиться заглянуть за горизонт. В целом мягкие, но хитрые и эгоистичные. Этакие «моя хата с краю, ничего не знаю. Меня не тронь, я не завоняю». Андрею, между нами говоря, будет проще всего вписаться в их социум. Они не любопытны к ближнему. А тебе будет, пожалуй, и труднее всех. Твои будущие сограждане наблюдательны и могут тебя раскусить как чужака. Хотя тебе и покажется вначале, что ты вернулся к себе домой. Последуют ли от того, как тебя раскусят, некие санкции, – не думаю, хотя и не знаю.

Их устройство. В нём главная загадка. Оно, если в целом, одинаковое на всех континентах. Океаны разделяют их как тот же космос. У них весьма слабо развито водное сообщение, системы водной навигации, мореходства в самом примитивном виде. Они не селятся на берегах океанов. Они считают океан границей между тем и этим светом и боятся его как смерти. У них нет воздушного транспорта и в зачатке. Но есть система потрясающих дорог, созданных над поверхностью земли, на опорах, и качество местности для скоростного транспорта ничего не значит. И вот подхожу к главной тайне белого континента. На нём и возникают «Города Создателя», как они их называют. Они построены не ими. Их вселяют в эти города помимо их воли, заставляя покидать старые и родные селения. Вселяет администрация, созданная теми, кто, скорее всего, находится за пределами любой досягаемости как для них, так и для нас. Сами города словно бы печатаются на космическом принтере и оказываются здесь уже готовыми, лишь несколько непросохшими и пару лет сохраняющими вредные остаточные излучения.

– Как же их транспортируют сюда? Гигантские города? Есть опыт наблюдений?

– Таких наблюдений ни у кого нет. Они и невозможны в силу того, что восприятию таких процессов препятствует их собственная умственная и психическая организация. Ограниченная. Отлаженная административная система управления заселяет людей в появившиеся Города, они не сопротивляются, поскольку там комфортно. Они начинают строить систему новых дорог, чтобы соединить один Город с другим. На поверхности планеты, если смотреть сверху, возникает нечто, подобное нейронной сети мозга, где Города – подобие нервных узлов. На моё появление никакой реакции и ниоткуда так и не последовало. Не на меня персонально, а на внедрение моего звездолёта в их околоземное пространство и последующее его обустройство в подземном ангаре, в огромной подземной пещере на необитаемом острове.

– А транспорт кто изобрёл?

– Неизвестно. Понятно, что те, кто и дал им Города, снабдили их и системой сообщения между ними. Тут нет войн. Нет оружия массового уничтожения, поскольку отсутствует и сам военно-промышленный комплекс как таковой. Холодное оружие индивидуального употребления, понятно, есть. Как есть и убийцы, воры и прочие асоциальные элементы. Тюрем нет, поскольку безжалостных преступников также безжалостно топит в океане особая служба охраны порядка. Если нарушение мелкое, их отсылают в полуразрушенные старые города, заброшенность которых понятна из выше сказанного. Последующие скитания изгнанных мелких и не очень нарушителей никого не волнуют. Главное, не балуй шибко, не лезь на глаза властям. В «Города Создателя» им не попасть, там чёткий контроль за населением, а остальные бескрайние территории, вроде как, никого и не заботят, кроме тех, кто там и проживает, пока их не успели загнать в Города всегда условного счастья. Медицина, обучение, транспорт, проживание в домах – всё бесплатное. Деньги есть лишь на пропитание и одевание себя. Работа для всех обязательная. Без неё просто умрёшь от голода.

– Странная жизнь. Казарменный социализм?

– Странная не более, чем всюду. И на социализм похоже. Но только внешне. По сути же, больше на муравейники их Города похожи. Или на чётко слаженный организм, где всякая клетка на своём месте пребывает в живом обмене со всеми прочими и с организмом в целом. Живет, не тужит, а если и тужит, то как-то и выкручивается, если не погибает.

– А мы вроде вирусов – внедренцев. Но толерантных, не токсичных в отношении к организму – временному носителю, в силу своего ничтожного количества.

– Думай, как хочешь.

– Уф! Хорошо, что мы тут не навсегда.

– Ещё и не распробовал, а уже устрашился? Какой же ты космодесантник после этого?

– Я давно уже не космодесантник, а старый бюрократ. Но сам же говоришь, что высадка сюда подобна высылке на время. Я и на Паралее выжил только потому, что каждый день считал последним для жизни там. Вот думал, завтра прибудет разрешение, и я улечу на Землю. А потом как-то прирос, вроде того. Привык, как люди привыкают к зиме. Но повторного возврата туда я не хотел настолько, что тебя воспринимаю до сих пор как Ангела – Спасителя. Я ваш навеки, Кук. Я благодарный человек и помню всех, кому был обязан хоть чем.

– А я знаю, что ты не любил Паралею. И вовсе не за её перекосы и социальные болезни ты её не смог полюбить. Хотя она и обладала прекрасной природой и прочими уникальными наличными характеристиками, не смог полюбить. Хотя и наделила она тебя сказочными женщинами, детьми, а также встречами с существами из непознанных миров, не полюбил и тогда. Потому, что ты был выслан туда обманом. Она не была твоим выбором. Она была тебе навязана. А вот для Разумова она стала всем. Ради неё он предал Землю, вернее, забыл о Земле. Потому, что она была его проектом и его мечтой, которую он мечтает воплотить там. А на Земле всё уже воплотили за него другие проектировщики и мечтатели. Он не хотел быть вписанным в земной «Город Создателя» на всё готовое и ради цели, которую ему никто не озвучил внятно.

Кук подошёл к своему фальшивому окну. – Эта голография изображает один из местных парков, где стоит мой дом, – сказал он.

– И парк твой собственный?

– Как бы. Не так, как было у тех аристократов на Паралее. Я плачу за него аренду местному окружному управлению. И меня никто там не трогает.

– Где ты берёшь деньги? Или ты работаешь в свои девяносто лет?

– Догадайся сам, где беру. Деньги у меня самые подлинные. Но в самом начале я воспроизвёл их на принтере, понятно. Так что я был какое-то время фальшивомонетчиком. Но я не расточитель и не паразит на теле их социума. В счёт компенсации я много чего хорошего для них делаю. Я предприниматель и произвожу очень хорошую продукцию. Так что все изначально фальшивые вложенные средства давно компенсировал через налоги, через высокие зарплаты рабочим, через благотворительность и внедрение по-тихому, очень полезных им, земных технологий в пищевую промышленность. Действуй и ты таким же путём. А я помогу. Экономика наука не сложная, если ты честен и более развит, чем окружающее население. Если ты пришёл к ним с благом, они сразу это поймут. Если мы и микробы, как ты говоришь, то будем полезны всепланетарному организму. Мы симбионты.

– Тот сверхинтеллект, что строит их цивилизацию, думаешь, тебя не вычислил?

– А ты много вычислил своим интеллектом? Ту микро жизнь, что обустроилась в тебе, не спрашивая у тебя разрешения? Если она тебе не вредит, а напротив, вшита в общеполезные обменные процессы, как ты её вычислишь? В своей обыденной жизни, понятно. Если не будешь прибегать к помощи сложных исследовательских методик, да ещё в специально оборудованных лабораториях. Если он, запредельный инкогнито, что и вычислил, то пока молчит. Молчит, как Звездное Небо у нас над головой. Я наблюдаю за ним тоже. Надеюсь, он не намерен после подготовки превратить эту планету в игровую площадку для неведомых затейников – хулиганов. И «Города Создателя» – не песочные замки из игровых формочек слаборазвитых космических творцов – младенцев. Будем надеяться, что это не так. Здесь живут разумные люди, способные к развитию и страдающие, когда им причиняют боль. Но если подумать глубже, то в явленной жизни столько бреда и чудовищной несправедливости, мутные истоки которых давно утеряны в прошлом, а потому и несуществующем для нас времени, то хочется, как волку, задрать голову к этому Звёздному небу и взвыть вечным вопросом: за что? Зачем? Да ведь ответа не будет.