Космическая шкатулка Ирис

Старый Вяз даже не вышел навстречу странным гостям из самого КСОР, сославшись на нездоровье. Как только Капа объяснил ему, что ни он, ни заботы его Храма прибывших не интересуют. Старый Вяз и прежде-то не был чинопочитателем, а теперь и вовсе нужны они ему были, когда участь его Храма точно та же, что и его собственная. В скором времени ему уйти в вечность, а старому зданию обрушиться, и им вместе сгинуть из памяти народа. Но не Создателя, в чью вечную и неиссякаемую память верил Вяз. Где и будет обитать он сам после перехода той черты, что отделяет сиюминутность от бесконечности. Он думал об участи самой Ивы и не понимал, какой негодяй выдал этим охотничьим псам местообитание её мужа. Кем он ни будь, жили молодожёны тихо и слаженно, никому не мешали, не вредили. Вяз видел мужа Ивы. Парень силён, по виду добр, взгляд чист. Тут таких и сроду не водилось. Все изъедены корыстью и расчётливостью, эгоизмом и мелочностью. Ограничены почти все. Ива другая. И мужа нашла по себе, не от мира сего. Увечная, но пригожая умная и тонкая девушка за таким, хотелось верить, не пропадёт. Поскольку что-то было в нём такое, что не казалось ему реально-возможным, что вызывало странную печаль, а глаза отвести от него было невозможно. Вяз наблюдал за ним со стороны, когда муж Ивы и сама Ива купались как-то в летнюю пору на пляже, близком к Храму Ночной Звезды. Они и миловались как-то по-особому. Тихо, нежно, красиво и целомудренно для постороннего глаза, если учесть, что такового глаза они вокруг себя и не видели. Маг наблюдал с высокого холма, скрытый сам в ажурной уличной беседке, где любил иногда обедать и ужинать наедине со своим созерцанием, со своими благостными мыслями. Обычная молодёжь орала на всю округу, эхо долетало до противоположного берега. Брызги, грубый хохот, нестерпимый девичий визг. А тут тишина, уединенное милование двух лебедей. Он молился Создателю о том, чтобы возлюбленная пара избежала лап и зубов охотничьих псов.

Сирень в глубине своей души не верила в такую быструю удачу по поимке небесного странника. Этих людей с неба окружала таинственная защита высших сил. Они не могли быть так просто схвачены как обычные люди. Тем более не законный сброд.

Она потребовала у младшего служащего Храма – молоденького и безбородого совсем стажёра принести себе кресло из придела мага. Тот замешкался. Не смея её ослушаться, он медлил с исполнением её приказа.

– Я что тебе приказала! – прикрикнула она. Мальчишка ушёл, но вскоре вернулся без кресла.

– Оно тяжёлое, – смущенно сказал он, – Я не могу сдвинуть его с места.

Сирень велела Барвинку – самому здоровому из своих телохранителей принести ей кресло. С шуршанием трущегося об пол шлейфа она гневно расхаживала по пустому центральному залу Храма. Войти в предел Храма Ночной Звезды она не пожелала.

Барвинок попробовал сдвинуть кресло, но оно не поддавалось из-за приличной тяжести. Со злым усилием он дёрнул золочённое сидение к себе. Послышался треск пола под металлической ножкой кресла, за которую зацепилась узорчатая часть половицы. Барвинок сдвинул кресло и увидел, что фрагмент пола открылся как крышка небольшой шкатулки. С удивлением он заглянул в открывшееся, небольшое совсем отверстие. Там была сплошная темнота. Нагнувшись, он не без опаски пошарил там рукой. Выемка была совсем неглубокой. Он нащупал нечто, от чего инстинктивно отдёрнул руку, решив, что это дохлая мышь. Поскольку возникло ощущение, как от прикосновения к чему-то мягкому и шерстяному. Но поняв, что это всего лишь тряпочный мешочек, он вытащил его. Действительно, это был аккуратный и увесистый мешочек из плотной бархатистой шерсти, затянутый тугой золочённой верёвкой. Он сунул находку в тайный внутренний карман своего наружного пиджака, решив рассмотреть её в уединении… Охватившее его волнение было знаком того, что находка того стоит. Маги не хранят в тайниках дохлых мышей. И уже никто ничего не докажет.

С большим усилием, изображая служебное усердие, он притащил кресло магине. Она воссела возле золочённых стен в золочённое кресло, сидя в котором сам старый Вяз обычно принимал народ для их насущных треб, связанных с ритуалами захоронения умерших родственников и прочими делами. Кого наставлял мудрым словом, кого успокаивал словом сочувствия. Ярко-голубой шлейф Сирени раскинулся по полу. Она почувствовала себя хозяйкой мироздания, ещё больше расправила вполне себе красивые плечи, хотя и не особенно молодой женщины, но уж никак не старухи. Магиня была взбудоражена и ещё неким переживанием, в целом горьким, связанным с её прошлым.

В тот день, когда к ней и пришёл человек из прошлого, она пребывала, как и обычно, в важной внешней задумчивости у себя в просторных апартаментах. Уйдя в такие же комфортные мыслишки о всякой бытовой мелочи. После увода Фиолета она в закрытой своей гардеробной комнате сняла светскую одежду и обрядилась в служебную. О Фиолете она старалась не думать, чтобы себя зря не тревожить. До следующего утра. Думать должен он. Он пойман, сидит в клетке. Вот тогда и вошёл тот, для обозначения которого у неё давно уже не было слов.

Сирени захотелось исчезнуть куда угодно, хоть под пол провалиться, едва она поняла, кто перед нею стоит. Поскольку явить этому пришельцу с того света, а она была уверена, что его давно нет в живых, свою постаревшую фактуру было страшно по-настоящему. Она любила его чуть больше тридцати лет тому назад. Когда была девицей в самом расцвете не только телесности, но уже и достаточно сформированного ума. Коего, как известно, у молоденьких девушек нет, или он ещё зачаточный, еле шевелится. Но у неё с детства было особенное воспитание, серьёзное обучение. Так что говорить об ошибках молодости ей не приходилось. Это было осознанное стремление к полновесной любви, жажда материнства, которого её лишили, за неё выбрав ей прижизненный статус магини. Она назвала мальчика иноземным именем Кипарис. Такое дерево её возлюбленный показывал ей. Оно росло на континенте, где обитал он сам. Возлюбленный не успел прибыть вовремя и забрать рождённое дитя. Его отобрали высшие надзиратели и приказали куда-то подкинуть в пучину простого народа. Один из них пообещал закодировать имя ребёнка в аббревиатуре «капа». Два начальных слога имени. Получилось же, что это имя древесного уродливого паразита. Но так уж вышло. Того, что сам виновник появления ребёнка на свет не успел, не забрал себе для лучшей доли, Сирень возлюбленному не простила. Себя ей прощать было не за что. Она не ощущала ни малейшей вины ни перед выброшенным сыном, ни перед Создателем. Она была уверена, Создателю дорог каждый малыш, рождённый на свет. Когда же возлюбленный вернулся, она плюнула ему в лицо за необязательность и пожелала ему сгинуть бесследно для неё лично. А там, пусть бы и жил, лишь бы его не видеть никогда.

И вот он заявился. Гнева не было, он давно выветрился. Чувственная страсть давно истлела, а вот любовь… Подлинная и нетленная, она осталась. И об этом говорило бешеное сердцебиение, пот в подмышках, похолодевшие ладони. Необыкновенный богатырь, сияя всё теми же молодыми зубами, не имеющий ни единого седого волоса на абсолютной лысине, чеканя огромный шаг, приблизился к ней…

– Уф! – произнесла Сирень, очнувшись от погружения в себя. Она находилась в старом Храме, – что этот негодник не спешит? – Негодником был Капа – он же Кипарис. Она ещё подарит ему его собственное имя, данное тридцать лет назад при его рождении, как свой личный дар своей щедрой души. Даже как награду, если он согласен будет служить ей преданно и беспрекословно. Сирень ничуть не любила того, кто и был её сыном. Капу. Он ничуть не нравился ей по своему сложившемуся уже характеру, чужой и холодный эгоист с порочными наклонностями. Наверное, матери любят всяких сыновей, но только если они их растят, выхаживают с пелёнок, выкармливают не только кашей и супом, но и эманацией своей души. А тут? За что вдруг и полюбить? Она полюбит уже другого ребёнка. Того, кто родится у деревенской дурёхи. От гуляки – помощника мага. Теперь она может по своему положению делать, что угодно. Время на вырост того, кто и будет настоящим ребёнком, родным по крови, у неё пока ещё есть. Двадцать – двадцать пять лет – человек уже взрослый. Она успеет сформировать характер и ум своей наследницы. А там, если будет милость Создателя, она сможет дожить и до её тридцатилетия. А то выдумывают писатели какие-то сопли по поводу любви к детям, найденным уже во взрослом состоянии. Не бывает такого никогда! Даже любящие родители, взращивающие своих детей с первого дня жизни, к периоду взросления этих детей уже устают от любви к ним. Да и дети не больно-то привязаны к родителям, как обретают собственную взрослую жизнь. Так она считала. Инстинкты гаснут, как в них уже нет необходимости. Остается только глубокая духовная связь, если она взросла между людьми. Будь они родителями с детьми, или мужем и женой, или же возлюбленными когда-то. В дружбу Сирень также не верила никогда. У неё таких длительных и непоколебимо верных друзей, о которых сочиняют небылицы творцы-писатели, никогда не было. Красоте же мужчины она никогда особого значения не придавала. Красота отрадна для глаз, но вовсе не ценность сама по себе. Гораздо больше она нужна девушке для заманивания качественного производителя её детей, а также будущего их наставника и кормильца. Поэтому красивая могучая фактура Капы ничуть Сирень не радовала сама по себе. Не в любовники же родного сына она выбирала. Мужик – дрянь. Вот что она впечатала в свой внутренний информационный лист, в который и будет теперь заносить его достижения и его промахи с ошибками. Пусть постарается, чтобы её разубедить в таком мнении. Пусть послужит. Денег и должностей она ему зря не отвалит только потому, что дала ему тело, дыхание, существование. Всё прочее дали чужие люди, сделавшие его необратимо уже чужим. Старый Вяз, вроде бы, человек чести и безупречного служения. Он трудолюбив и добр. Он человек, своими руками выращивающий себе фрукты и овощи в собственном не маленьком саду, угощающий ими местных детей, никого не обидевший напрасно ни словом, ни поступком, отчего-то вырастил и воспитал чудовищного эгоиста. Чёрствого и жадного, в будущем весьма опасного властолюбца. Стоит ли ей пополнять ряды таких вот властолюбцев ещё одним экземпляром? Она задумалась. И решила, стоит. Почему это прочие из кожи вон лезут, чтобы пристроить своих родных ничтожеств куда повыше, а её единственный сын, рождённый по любви, будет вечно угнетён ими, этими ничтожествами?

Ты ли это, Сирена моя?

С того самого дня, как и возник перед нею в её служебных апартаментах давний возлюбленный, Сирень лишилась внутреннего покоя. Того, что в её возрасте дороже и самой должности, ценою целой жизни заработанной, – должности главной магини женских Храмов Утренней Звезды. Женских не в том смысле, что туда допускалось лишь женское население. Отнюдь! А потому, что служили там магинями женщины. Они отвечали за деторождение, взросление, за юность. А зрелости, мудрости были посвящены Храмы Сияющего Солнышка. Там ответчиками перед лицом Создателя были и магини женщины и маги мужчины.

– Сирена моя! – воскликнул он в своей, когда-то её умилявшей, преувеличенно эмоциональной манере. А теперь она показалась ей ненужным фарсом. – Не буду лгать, что ты ничуть не изменилась. Но ты узнаваема с первого взгляда.

– Ты тоже, – процедила она, скрывая дрожь и сильное волнение.

– Не стоит так напрягаться, Сирена моя. Чего ты ощетинилась своими нажитыми иглами? Как кактус.

– Какой ещё кактус?

– Цветок такой растёт на моём континенте, где пустынные совсем места. Колючий, но пьянящий своим соком и красиво цветущий. Бывает, что и раз только в жизни. Да вот совсем как ты. Какая ты стала кругленькая, словно вся из шариков сделана, голова серебряная, а глаза прежние, из тёмного огня. Не угас твой темперамент, моя сдобушка. Не знаю, правда, на что ты его теперь расходуешь. Поскольку как я наслышан, мужчин ты на дух не переносишь.

– От кого наслышан? Через океан рыбы, что ли, весть передали своими немыми ртами? – не принимала его шуток суровая Сирень. – И слово какое изобрёл – «сдобушка»! Вроде хлебной завитушки, что ли, какой малых да старых радуют? На старика ты не похож. Всё тот же. Хотя исхудал ты сильно. У тебя имя-то какое теперь? Ты же их постоянно меняешь, имена свои. Прежде Лавром был.

– Зови меня Золототысячником.

– Язык сломаешь. Золототысячник. Да и я-то на пышную Сирень – осколки радуги по преданию, – мало уже похожа. Больше на невзрачную Скабиозу – цветок от грызущего чёрта. А Золототысячником оборотни натирают подмышки для своих превращений. Но ты и есть оборотень.

– Милая у нас получается беседа после тридцати лет. – Золототысячник прошёлся по её служебному помещению – обширной сцене для властных её ролей. – Всё также любишь играть? – спросил он, – перевоплощаться? Ну и мастерица ты была на метаморфозы не только своей внешности, но сдаётся мне и своей сущности. Ты сама-то себя ещё не потеряла в своих ролях? Для кого, для чего ты изображаешь себя верховной властительницей? Это для юношей и девушек оставь. А меня-то ты ни разу не сумела обмануть. Но уж если начистоту. Всегда тянули меня к себе такие вот многоликие женщины и всегда меня обманывали. Порой настолько и страшно, как тебе, моя Скабиоза, не представить тут, А от какого чёрта грызущего ты хочешь себя защитить? – поинтересовался он. Она с обидой, её немало удивившей и саму, ясно видела, что ничего в нём из прежних чувств к ней нет. Ни крошечки, ни капельки. Абсолютно безразличный. Хотя и ничего не забывший. Он ходил так, словно давал ей возможность рассмотреть себя со всех сторон. На просвет, сбоку, спереди и сзади. И вот надвинулся, чтобы дать проверить и на ощупь. Положил свои ручищи на её плечи, прикоснулся к её лицу душистой бородой…

– Есть такой чёрт, – призналась она вдруг и ослабела, невольно прижавшись к большому лысому человеку с яркими, ничуть не старыми, изумрудной сочности глазами. Возраст, то есть его осознание куда-то исчезло. Она была женщина вне возраста, вне пространства, поскольку и оно куда-то отодвинулось. Они обнимались в какой-то пустыне, где и цвели колючие эти кактусы, солнышко нещадно пекло немолодую её макушку. У неё полились слёзы, при яростном усилии их остановить, чтобы не потекла синяя тушь, узким контуром очертившая её глаза.

– Ну, ну, Сиренушка моя, певунья моя незабываемая. Правда, ты никогда не была мне опасна в отличие от сирен настоящих. Давай, признавайся. Что за чёрт? Почему грызёт тебя? – он осязал её небесное платье, поглаживая его, но как-то заметно избегал прикоснуться поплотнее к её телу. Что было ей и понятно. У него там, наверное, целый дом рыжеволосых красавиц – наложниц. На всякий вкус, и полненьких, и тощеньких, царапущих и злющих, какими и были бронзоволицые женщины. Но уж очень хотелось поделиться хоть с кем своей мукой, а к нему-то она имела самое прямое отношение.

– Сына я нашла, Золототысячник. О, Создатель! Нельзя ли покороче тебя как-нибудь обзывать?

– Сына? Моего сына? Можешь звать меня моё Золотко. Когда нашла? Где? И каков он? Почему же чёрт грызущий, если такая радость тебе привалила в твои-то годы?

– Хороша радость! Такая же ценность, каково и Золотко, от которого он родился. – Сирень отодвинулась от «Золотка», поняв, что не особенно-то его растрогала новость о найденном сыне.

– Чем же плох?

– Да ничем он не плох. Напротив, богатырь, глазами в меня, ростом и носом здоровым в тебя. И волосы цвет в цвет как мои были. И ум на месте. Даже образован, если для простого народа, то хорошо. Постарался старый маг Вяз. Ничем его не обижал. Место своё и богатство ему на хранение думал оставить. Место-то тьфу, а богатство позволит ему должность немалую купить уже в светском управлении континентом. Понятно, что я расстараюсь. Не сам же он найдет туда лестницу для поднятия к облакам. Без меня у него и богатство после смерти мага Вяза сразу же отберут. Поскольку оно не может принадлежать отдельному человеку. Оно принадлежит всем. Что означает никому. Вернее кому-то, кто окажется всех хитрее. А сами сокровища под предлогом всеобщего процветания будут служить процветанию самого хитреца. Так что это я его счастье, а не он моё. Это он нашёл счастье заоблачной высоты – меня, хотя и не искал ничего. А я искала, да нашла того, кто хотел меня по голове веслом огреть. Кто оскорблял последними словами…

– А кто он, маг Вяз? – спросил тот, кто хотел быть для неё всегда ценным Золотком. Даже ответно в ней нисколько не нуждаясь. – Отчего так расстарался для подкидыша?

– Маг из маленького столичного пригорода. А расстарался, потому что ему шепнули, чей сынок тот подкидыш, если по-настоящему. Не просто же так ребёнка подложили на порог его Храма Ночной Звезды. И не просто так оставил маг Вяз его на воспитание и обучение, а не сдал в дом для сирот. Но мне того никто не доложил за все эти годы. И узнала я в помощнике мага своего сына чисто случайно. По другой совсем надобности там отиралась. Нарядилась старухой – стражем переправы речной для тех, кто переезжал в новый «Город Создателя». Вот умора была, Золотко моё! Видел бы ты меня. Ну чисто-кошмарная образина, из болота вылезшая, которая детей в омут во время купания утаскивает, – Сирень засмеялась, с явным удовольствием от удачной ролевой игры. – Нос себе приклеила, вымазалась коричневым гримом. Паклю сверху нацепила как шапку на волосы. Коз даже доила, что удовольствие немалое, скажу тебе. Пироги пекла, печь топила. Моя мастерица из желтолицых такой наряд мне пошила, что умора. Из тончайших тканей ручной росписи создала наряд нищей селянки! И все верили! Вот я оторвалась настолько, что лет десять жизни себе прибавила. Удовольствие по остроте точно такое же, какое только ты мне давал в постели.

– По какой надобности ты там была? У нового «Города Создателя»?

– Ага! Ухватился сразу. Провидец! Не скажу.

– Не говори. Твои дела меня не касаются. Наши жизни давно в разных пространствах колготятся. Я буду говорить. О своих заботах. И ты мне поможешь, как и всегда помогала.

– Про сына-то забыл уже?

– Нет. И ты мне его покажешь тоже.

– Разочарует он тебя. Уж если меня не порадовал, то тебя и отвратит, пожалуй, с твоим максимализмом в оценке людей.

– Чем же он так плох?

– Он эгоист. Он жадный до сиюминутных удовольствий. Он груб, как тот, кто ездит на лошадях в архаичных городках и смачно ругается за каждый грош во время перевозок бытовых грузов. Он лишён той душевной тонкости, какая досталась мне по линии моих предков. И он чванлив как худший из вельмож, что вылезают из грязи в облака, откуда на всех плюют сверху.

– Нарисовала ты реального чёрта. Но уверен, что ты преувеличила по своей манере всегда стремиться к совершенству, какого ни в ком нет. В тебе самой тоже.

– Ладно. Хоть так, а утешил. Может, и не так всё плохо. Одно хорошо, девчонок он любит, и одну из них я уловила себе прежде, чем он заставил её скинуть ребёночка, что постоянно практиковал в отношении этой юной селянки. Я ребёночка сама выращу. Девушку пристрою. Ещё одну там заприметила. На какую он глаз свой алчный положил. Уж очень хороша девушка! Такая, что глаз не оторвёшь, Золотко моё. Ты бы такую схватил бы и теперь. Да не покажу я её тебе. Да и хромоногая она. Не от природы порченая, а от травмы, от несчастья. Дерево на неё во время бури упало. Братишку убило, а ей ногу и покалечило. Пока молода она, хорошо бы мне ребёночка такого же утонченного и пригожего родила от сына моего. Что нога! Это по наследству не передаётся. А роды бы я ей обеспечила у лучших целителей. А потом уж, как Создатель соизволит. Пожить ей или умереть.

– Что ж ты к сыну-то как к племенному коню относишься! Эх, Сирень. Вот что значит, обделила тебя природа чуткостью к другому человеку. Может, и сын такой получился, что в тебя он пошёл. Сама же говоришь, что маг Вяз человек хороший. Всё что мог, ему передал. Богатство даже открыл, где оно хранится. Секреты свои ему открыл.

– Для мага богатство – чушь. У них детей нет. Для них мудрость – ценность единственная.

– Для Вяза, может, так и есть. Не буду оспаривать. Я его не знаю, а тебе верю. Но в отношении тебя как-то не похоже, что ты стремишься к мудрости, а не к власти и роскоши. Ты тщеславна, ты сама жадна на впечатления, ты всегда была зациклена только на своих переживаниях и своих удовольствиях. Пусть и были твои удовольствия более тонкого свойства, чем грубые удовольствия того, кого мы с тобою и породили. Девушек любит? Так ему только тридцать! Кого ему любить? Кастратов рыхлых, что ли? Или онанизмом заниматься в уединенном углу. Ты уж не дури, магиня! На то он и мужик полноценный. И радуйся, что успешно делает детей для будущего всей планеты. Плохо, конечно, что девушку изводил попусту. Так ведь традиция, обычай стерильности, якобы дающей мудрость. Может, кому оно и даёт, да не всякому, скажу я тебе. Забери ты его из ржавого Храма к себе в облака свои. Пусть тут с тобою сидит, на всех чихает, если чихается, и детей тебе мастерит от красавиц, пока мастерятся они у него. Это я одобряю. А всё же хотелось бы на него мне взглянуть. Поговорить с ним. Но так, чтобы он не знал, что я его отец.

Остывшая любовь горше заплесневелой корки

– Зачем ты ему теперь-то нужен, Золотко моё? Он и выглядит уже едва ли не как ты. Здоровый и заматерелый, больше некуда. Тоже мне сынка нашёл. С таким не посюсюкаешь. Я как с ним на лодке плыла, когда старухой прикинулась, так он за грубые, но правдивые слова чуть веслом меня по голове не огрел! И утопил бы с лёгкостью, кабы не девушка рядом, кабы знал, что спроса за старую с него не будет! Зол как чёрт. Да ещё однажды и лодку умышленно дырявую подсунул: мол, иди к рыбам на съедение! Уверена я, что отмстить мне хотел за то, что я его осмеяла перед пригожей девушкой. И пошла бы я на дно, если бы не моя закалка, да умение отлично плавать. Чуть судорогой ногу не свело, как я плыла после того. Хорошо, что дыра на дне лодки была небольшой, не сразу лодка водой захлебнулась, берег был уже близко.

– Да ты и самого Создателя на грех наведёшь своей токсичностью, Сирень ты моя удушливая.

– По лысине от своих бронзоволицых красоток давно не получал? Так я стукну. Золотко ты моё фальшивое.

– Вот и помиловались с тобою на славу. Давай к делам переходить. – Лысый Золототысячник с затяжным вздохом – Аха-ха-ха! – прошёлся к панорамному окну зала, где и обитала магиня Сирень. Окно было расположено слишком высоко, и потому не позволяло уводить взгляд в перспективу длинного прямого центрального проспекта, уходящего куда-то до горизонта. В ту сторону и были направлены окна, не дающие возможность выглянуть наружу. Там белые дома и сам город растворялись в светло-коричневом мареве, как сахар в горячем чае.

– Ну и смог! – сказал Золототысячник. – Машины чадят страшно. Народ дышит таким смрадом, что ваши Города строил Создатель – бракодел. Или человеконенавистник.

– Ваши? А у вас на небесах Города строит другой Создатель?

– Хотел бы я знать, кто он такой здешний Создатель.

– Ишь, чего захотел, Золотко моё любознательное. Кто ж тебя допустит до таких великих тайн мира. Радуйся, что вообще допущен к белому свету.

– А я и радуюсь. Ты часом не слышала, что где-то, чуть ли не в пригородном лесу, упало нечто огнедышащее и гремучее? А потом видели ваши люди какого-то странного бродягу, возникающего то тут, то там. Бродяга и бродяга, но в серебряных сапогах? И никогда он их с себя не снимает? Не слышала о таком?

– Нет, – ответила беспечно Сирень, чем себя и выдала.

– Да ну? Так уж и не слышала? Так уж и не интересовалась? А чего ж за ним твои хвосты бродят? Мой разведчик мне донёс. Только у вас в КСОР такие хитрые пёсики и есть. Они его следы вынюхивают отлично, но он их дурит всё равно. Он же только по виду увалень. А на самом-то деле, он тот, для кого золототысячник и произрастает. Забыла? Для оборотней. Те же, что от светских властей его пасут, они как быки, едва не мычат, по его следам бредут лениво, иногда и вприпрыжку. Так он в сторону, а они рогами на пустой плетень и завязли.

– Если у тебя такой ловкий разведчик, чего он его не выследил?

– Понимаешь, любитель серебряной обуви в каком-то из многочисленных старых городков прячется. А там люди знают друг друга лишь по именам. Числовые приставки к имени есть только в столице и в Городах Создателя. Там все легко вычисляются, а в провинции-то как? Если ты имени не знаешь, где искать? Ходить по домам и выспрашивать? Мой разведчик – чужак на вашем континенте, кто ему и чего расскажет? Он его довёл до скоростной дороги, а оборотень там и растворился, как сахар в горячем чаю. Он едва за руку его не схватил, да не успел. Твои псы его оттёрли. А и сами след потеряли.

– Если у него номера, обозначающего его уровень жизни и рабочее место, а также место обитания, нет, то его нигде не найдёшь вот так запросто. На то она и столица, чтобы бродяги тут прятались.

– Как же в столице спрячешься? Тут все дома заселены добропорядочными и законопослушными людьми. Только в архаичной провинции и возможно пока затаиться, пока её ваши Создатели Городов совсем не порушили. Ты не по его ли душу и торчала на переправе? Сама таким вот оборотнем стала? Конечно, люди, переезжая и испытывая стресс, много о чём говорят. Ты и слушала, на паклю свою наматывала. Зачем он тебе, Сирень? Он ничего сам по себе не значит. Никакой тайны он никому не откроет. Он мне нужен. Он мне дорог. Он мне, можно сказать, родной. – Золототысячник даже разволновался. Лысина пошла пятнами. В остальном он держал фасад невозмутимым.