Космическая шкатулка Ирис

– Сын, что ли, твой? У тебя всюду сыны раскиданы.

– Можно и так сказать. Сын по содружеству, соратник мой по тайному Клубу.

– Какое загадочное название «Клуб»? Так вот в чём твоя тайна. Ты житель какого-то Клуба? Где же он находится? Уж не на необитаемом ли континенте за Гнилым океаном?

– Считай, как хочешь.

– Там нельзя жить. Там ядовитые испарения убивают всё живое. Не лги, Золотко моё. Я тоже провидица.

– Не выдашь мне свои накопанные данные?

– С чего бы это? Кто ты мне? У меня свои игры. Чем больше тайн, тем сильнее корпорация. А чем их меньше, тем меньше шансов вообще выжить в борьбе за власть.

– Да какие тайны он вам даст, дикари вы подопытные под колпаком у своего Создателя! Этот создатель с маленькой буквы вас в Города сгоняет, чтобы потом было удобнее утилизировать. Или выпотрошить вашу планету всю даром. А вас заставляют строить какие – то дороги, встраиваться в какую-то нечеловеческую машину на правах болтов и прочих гаек. Я тебе не лгу. Он мне не сын, но всё равно как младший и заблудившийся в чужом мире брат. Он тут погибнет без нас.

– Вас? Кто вы? Я вижу только лысое Золотко, прежде бывшее таким уж похотливым, что даже магиню сбил с пути истинного.

– Я устал. Я потом к тебе наведаюсь, как ты сговорчивее будешь. – Он потоптался, ожидая её потепления, хватания за себя, как было прежде. Понятно, что от пятидесятилетней, давно остывшей тётки поведения влюбленной молодой женщины ждать было глупо.

И он ушёл. Также загадочно, как и появлялся всегда. И прежде. И теперь. Она знала, что никакая охрана его не видела. Иначе, кто бы его и впустил к ней. Больше он не явился. А после обнаружения пропажи оборотня, как-то сумевшего открыть сложные замки, тот визит Золототысячника навёл Сирень на подозрения, что Золотко как-то успел перехватить своего загадочного соратника в серебряных сапогах.

Посланные по его следу люди Сирени не обнаружили оборотня там, где она предполагала его появление. Ива пока что жила одна. Служители Сирени даже под надуманным предлогом вошли в дом к Иве. Поговорили о делах официальных, связанных с её отбытием из «Города Создателя». Что думает делать? Да как жить одной? Не хочет ли того, чтобы влиятельные люди похлопотали о возможности её возвращения к отцу и матери? Ива ответила, что она подумает над этим предложением. На вопрос, где же муж? Она честно ответила, что он ушёл от неё и, похоже, навсегда. Что она его понимает, к чему ему такая обуза – хромоногая жена? Мужики ушли. А Сирень была уверена, что Ива притворилась брошенной. Что она отлично знает, что оборотень к ней придёт, где бы ни был теперь.

После недолгих раздумий пришлось Сирени самой прибыть в городок, где и жил любитель ходить в серебре, не снимающий сей странной обувки и при наличии нешуточной опасности. Значит, в обувке и был его главный секрет выживаемости и беспрестанного утекания из рук опытных охотников. А где же ещё и может быть обнаружен драгоценный бродяжка? Он не просто не скрывался, он жил с Ивой открыто для всех соседей, жил дружно и полюбовно, и она в нём души не чаяла. Никуда он теперь не денется, вот что было ясно. Он уверен, что его убежище никому не известно. Что-то очень ценное и важное для него держало его у леса в том самом, пустеющем день ото дня городке. У того места, куда и низвергнулся небесный огонь, вначале принятый за падающее око Создателя, за гибель Создателя. Но гибели не случилось, Око Создателя так и горело по ночам в центре небесного купола.

Он сказал: «Матушка!" Плач матери

Вернулся Капа. Он был подавлен. Увидев магиню Сирень в золочённом кресле мага Вяза, Капа разинул рот не то от удивления её наглостью, не то, чтобы нечто сказать. Но слов так и не было произнесено.

– Принеси мне попить чистой воды из подземного источника, – потребовала Сирень. От удвоения её наглости Капа также включил свой режим наглости, каковую никогда и ни у кого не занимал.

– Я тебе не слуга, – грозно прогремел он, – и не подобает бабе сидеть и потеть своей… Не скажу чем. На сидении чистого мага Вяза! После тебя кресло подлежит выбросу вон. Даже я, пока не посвящён в маги, сидеть на нём не смею.

– Ты-то точно, – ответила, став вдруг добродушной бабой Вербой, Сирень. – Как подойдёт пригожая девушка с уже поднявшейся грудью, так ты и поднимешь ей навстречу то самое. Не скажу что. А уж после таких вот излучений из низших центров, какие уж тут чистые мысли и праведные наставления могут озарять ум старого сидельца Вяза. После тебя уж точно кресло надо менять. А я женщина чистая, мужчин три десятка лет не ведала. А то, что в прошлом, не считается. Я давно очищена праведным своим житьём. Как ребёночка своего родила, тебя то есть, так и зарок дала. Ни одному, ни грязному, ни чистому похотливому мужику к себе доступа не обеспечу. И ни разу не нарушила.

– Не нарушила, потому что желающих не было, – ответил Капа, мерцая яростью из тёмных глаз. Сирень залюбовалась его мужественной красотой, даже его надменность уже не так её раздражала. Появление папаши «Золотка» подействовало на неё таким образом, что она уже начинала любить чужого родного, и пока что закрытого изнутри наглухо, сына.

– Чего так пропадал долго у чужой жены? – спросила Сирень и опять с интонацией бабы Вербы. – Одна она была? А ты и не попробовал к ней подступы прощупать? Не поверю. Не таков ты. Да и без Вешней Вербы, как я вижу, изголодался ты не только телом, а и душой. Не знал и сам, что привязка к ней крепла у тебя день ото дня. Так бывает. Думаешь, баловство, а нет! А иногда человек думает, вот нашёл свою единственную. Куда там! Через месяц с души воротит. Жаль, что ты в самом начале вашей страсти не позволил ей ребёночка сохранить. А теперь после стольких её невзгод и болевых травм дитя будет ослаблено уже во чреве. Но и не последняя она у тебя. Будут и другие. Детей я буду себе забирать. Знай об этом и не бойся ни с одною последствий. Наоборот стремись, чтобы последствия – милые детишки были. Пока ты молод, твой потенциал силён, и в скрытых структурах твоего существа не накопилось необратимых поломок, передающихся детям, пусть милые тебе женщины рожают. Ты же не будешь беден никогда. Ты и теперь не беден. Но ты жадный. Этот порок глуп сам по себе. Он иррационален. От жадности никто и никогда ещё не разбогател, а тот, у кого богатство есть, и он жаден, то сама жадность высушивает человека до степени бесчувственности. Скряга копит на будущие радости, а испытывать их не способен. Нелепость же. А ты поскольку умён, старайся выпалывать из себя разный чертополох. Ты уже не Капа – незнамо откуда, ты Кипарис – сын Сирени и отца с другого континента по имени Золототысячник. Он и дал тебе имя стройного и вечно молодого дерева. Повтори, Кипарис.

– Кипарис, – покорно пробормотал Капа, ставший Кипарисом. Созвучие казалось странным, но отчасти и привычным. Кипа – рис. Конечно, не маленький, чтобы играть в смену имён как в детской игре, но звучание было благозвучное, гордое какое-то.

– Теперь такое у тебя имя. Кипарис – имя тебе под стать. И твоё происхождение от уникальных родителей даёт тебе право для гордости. Никакого уродливого имени больше нет. Не моя вина, мой мальчик, что я нашла тебя так поздно. Запрятали злодеи, отомстили ощутимо. Человек же из числа тех, кто и прятали тебя, но мне бывший другом, рано ушёл из жизни. Не успел мне ничего рассказать о твоём местонахождении. Поэтому и имя такое было у тебя непотребное. Знак узнавания, данный для меня. Настоящее имя требовали стереть по обычаю. Раз нарушила закон закрытой корпорации, то и не было у меня сына, а у сына не должно быть имени, данного родителями. А добрый Вяз ничего не знал. Он бы сказал. – Щёки старой магини разгорелись даже сквозь бледный грим, глаза увлажнились. – А ты для родной матери не хочешь и воды из подземного источника принести. Он целебный, этот источник. Мне же надо испить для успокоения своих нервов. Видишь, как я разволновалась. Никогда со мною такого не было. Я очень выдержанный человек, если ты успел это отметить.

Пока Капа – Кипарис ходил за водой в подземный уровень Храма, Сирень подозвала одного из телохранителей, здорового детину с замороженным взглядом рыбы из зимнего ледника, и не велела ему отлучаться из Храма, пока она не даст ему знак. Тот послушно замер где-то в нише у входа, в глубокой тени, и будто слился со стенами.

– Где же отец? Жив он или… – спросил вернувшийся Капа – Кипарис. Он уже обвыкал к новому имени. Вода была в серебряном бокале и была изумительно вкусной, хотя и леденящей. Чувствительные зубы немолодой магини заныли. Она морщилась и пила, не могла напиться. Жажда была особого свойства, нервная.

– Золотко-то? Живой и здоровый, как и был. Волшебник с другого континента. У них там не маги, а волшебники живут. Хочет очень тебя увидеть. Ты согласен? Правда, я не знаю ничего о том, где он и когда заявится ко мне. Он такой, тоже разновидность оборотня, вроде мужа Ивы. Муж-то у Ивы дома был?

– Да пришёл, как я уходить собрался. Печь я сам Иве истопил. Холодно, а ей нездоровилось. Муж где-то бродил. На то и бродяга. Весь сарай с углём завалил чем-то неподъёмным. Представь, рюкзак лежит маленький, а с места не сдвинешь. Невозможно! А я мужик сильный как редко кто. Это как он его поднял? Он же ниже меня едва не на полголовы.

Пока он болтал, разбалансированный откровениями матери Сирени, та дала знак тому самому телохранителю. Тот незаметной тенью отирался по углам. Храм был плохо освещён. К чему было яркое освещение, если праздника и людей не было. Телохранитель вышел по знаку своей госпожи, а Кипарис даже не обратил на него внимания. Как и на тех, кто слонялся возле Храма снаружи, рвали яблоки в саду Вяза, хрустели ветками во мраке.

– Подойди ко мне, – Сирень не хотела вставать, испытывая сильную усталость непонятного свойства. Волнения последних дней не прошли без последствий. Вовсе не из гордыни уселась она на кресло мага Вяза. Негде тут было сесть, а на улице было сыро, капал остаточный дождь, зарядивший с утра. В дом же маг не позвал. Сирень была не приучена влезать в чужие жилища, если не звали. Не то воспитание, не тот уровень отношения и к себе, и к другим магам. Вяз был не простой рабочий или селянин, который позволял незваным гостям переступать порог дома, где горел его личный очаг. Исключение было сделано только для Капы, которому он отделил половину своего жилого дома. Отлично зная, для чего тому требуется такое отделение. Но не препятствовал, уважал его мужское достоинство, да и просто любил по-отечески.

В детстве же у Капы была всего лишь маленькая конурка сбоку, где он и спал. Остальное время всегда был при Вязе. До того самого дня, как Вяз понял, что мальчик уже не мальчик, а взрослый парень с чрезмерно развитыми потребностями интимного свойства. Чем в лесу, в саду, а то и в обширном сарае для хранения угля для подземной печи Храма и печи в доме самого Вяза, лучше пусть в чистой домашней обстановке, чтобы и саму девушку видеть, какая она и чья. Мало ли что будет? Да и столичные отлучки Капы очень настораживали Вяза, если касались они дел сугубо личного свойства. Таковые Вяз всегда вычислял, задавая приёмному сыну ничего на значащие вопросы. Как бы, не значащие. Поездки в столичный Город по делам, связанным с Храмом или учёбой самого Капы, мага Вяза никогда не беспокоили.

Сирени не надо было и расспрашивать об этом, она и так всё узнала, чего и хотела. По обмолвкам, по рассказам посторонних лиц, всегда и всё знающих, она сразу отделяла ложь от правды своим встроенным в неё чутьём особого дара. И даже по молчанию старого мага, по его глубоко запавшим и усталым глазам, она вычитала всё, что ей и надо было знать. Само место, где жил и обитал её сын тридцать лет, рассказало ей всю его жизнь. Не только глупенькая Вешняя Верба, не только самоуглублённая Ива, но и сам сын, ни слова не проронивший о своём житье-бытье.

Даже в такую чувствительную минуту душевного соединения, казалось, с несоединимым – с душою сына, Сирень внутренне ликовала не столько от этого, сколько от того, что вот-вот будет пойман неуловимый оборотень, свалившийся с неба в пучине огня. И знание о его неизбежной поимке делало её ещё мягче, ещё нежнее с Кипарисом, уже не с Капой.

– Матушка! – вдруг произнёс Кипарис, как будто вместе с грубым именем он сбросил и с себя, приросшую к лицу, маску Капы. Он встал на колени перед матерью, поскольку в Храме Ночной Звезды не было уже никого из её телохранителей. Он и мать были совершенно одни.

Никогда и ни к кому он не обращал такого слова. Только в несмышлёном возрасте к своей старой няне – старой магине, присланной по просьбе Вяза из Храма Утренней Звезды. Он и помнил её плохо. И она всегда его ругала за то, что он называл её матушкой. На слово был наложен запрет. А тут… Кипарис спрятал лицо в лазурном душистом подоле, в кружевных облаках шлейфа матери.

Сирень заплакала. Погладила его отличные волосы цвета её собственной молодости, его красивую волнистую бородку с заметным рыжим оттенком. Гладила его крупную голову, прикасаясь и нежно, и опасливо как к сердитому, но чудесному большому коту, ласкала уши, обводя их пальцами по контуру ушной раковины. Также очень красивой. Но это уже был вклад отца несомненного Золотка, не фальшивого, как она его обозвала в раздражении.

«Ага! Ага!» – обращалась она к самой себе сквозь спазм плача. – «Вот они сопли, о которых ты никогда не ведала. Не верила». – Сирень задрала длинный шлейф, чтобы вытереть потёкшую краску у глаз. Белоснежные облака окрасились тёмно-синими разводами туши, как тучки, предощущающие дождь. Кипарис был настолько погружен в личные переживания, что не обратил внимания на потёкший грим стареющей модницы и великолепной лицедейки. Но тут, действительно, привычной игры не было. Не перед кем ей было притворяться. В Храме Ночной Звезды в кресле мага Вяза она ощущала себя как на посмертном суде, предстоящем всякой смертной душе. Тот, кто её судил, так и не показал своего лица.

Бегство в небеса

– Скорее, Ива! – торопил Фиолет, чутко прислушиваясь к чему-то за окном. Она же копошилась в бестолковой суете, не зная, что ей дорого, что нет. Всё было дорого, и одновременно всё было ерундой отжившей. Послышалось отдалённое ржание лошади, чему способствовала тишина окраины и закончившийся дождь. Фиолет схватил Иву за руку и потащил в сторону двери, ведущей к выходу в сарай для угля. Предусмотрительный отец Ясень сделал дверь в сарай прямо из дома, чтобы не бродить за углём в зимние дни по холоду и не расчищенным сугробам. И это была невероятная удача!

Но могло ли её не быть с такой вот Белой Уточкой? С волшебным талисманом. Выйдя в переход, ведущий в сарай, Фиолет закрыл дверь тяжёлой подпоркой из валяющейся балки, так, что сдвинуть дверь из дома уже было невозможно. Опять хвала отцу Ясеню. Хотел новый потолок сделать, да забросил в виду скорого переезда. Фиолет схватил тот самый неподъёмный рюкзак, повесил на своё плечо, ужасая Иву непомерной тяжестью груза и восхищая своей нечеловеческой силой. Они вышли из сарая в сад, пробежали к забору, где хитроумный Фиолет заранее сделал лаз. Он отодвинул его и опять снаружи уже подпёр огромным горбылём. Да так, что весь забор затрещал. Пробежав пустые огороды, они вышли в поле.

Вдалеке светилось нечто, кружились какие-то приветливые издали огоньки. И поняв, что их ждут на самом деле, что не надо бежать по мокрому страшному лесу в неизвестность, Ива пискнула от счастья, взвизгнула и поковыляла, начисто забыв о больной ноге. Да она и не болела. Через кочки, какие-то рытвины, лужицы, они перескакивали так, как бывает во сне, когда кажется, что не идешь, а летишь над землёй. Открылась неведомая запечатанная сила, прыть, и они как две нелетающие, но имеющие силу для небольшого взлёта, птицы проносились над сизо-чёрным полем в сторону спасительных волшебных огней из другой реальности. Вот и берег реки. Река казалась стеклянной и почти светлой, она казалась дорогой к спасению.

Костя стоял у открытого аэролёта и подхватил на руки изнемогающую падающую Иву. Внёс её внутрь фантастической машины и уложил на заднее сидение, поскольку девушка была почти без сознания. Сел впереди, рядом молниеносно сел Фиолет. Забросил под ноги свой тяжеленный груз – рюкзак с мозгом «Пересвета», и аэролёт взлетел уже подлинной птицей вверх. К белёсому низко облачному небу летней ночи, начисто лишенной звёзд и центрального Ока Создателя – группы сияющих созвездий.

– Что с нею? – встревожился Фиолет уже над облаками, когда и звёзды, и Око Создателя сияли в вышине.

– Да пройдёт. От шока, от страха, от бега, от всего сразу, – успокоил Костя.

– Фиолет, – подала голос Ива, – я не понимаю твоих слов. Что со мною?

– Ты не понимаешь потому, что это моя родная речь. А так понимаешь?

– Да, – произнесла она, улавливая мягкое покачивание, очень приятное. Не страшное. – Это Костя рядом с тобою?

– Я, – ответил ей Костя. – Я – Константин Воронов сын.

– Что за длинное и непонятное имя? Вы думаете, что его можно воспроизвести нормальным человеческим языком?

Ребята засмеялись от радости, от того, что удрали так удачно, от того, что всё страшное и уже невозможное осталось позади. – Э-ге-гей! – закричал во всё горло Фиолет, – здравствуй высокое небо! Здравствуй чужая планета, ставшая почти своей! Я ещё поброжу по твоему лику, а Костя? Увижу не один только лес, да столицу с пригородами.

– Само собой, – флегматично отозвался Костя.

– Опять ничего не понимаю, – подала голос Ива с заднего сидения.

– Белая Уточка, дай мне хоть немного насладиться родной речью.

– Ну, хорошо. Болтайте себе, – согласилась добрая Белая Уточка.

Жалея её, Фиолет стал разговаривать на языке Ивы, – Костя, мы должны лететь прямо к звездолёту Кука. Он велел срочно. А то у Белой Уточки очень опасные процессы идут в кости.

– Да я в курсе, – ответил Костя, не желая переходить на язык жителей белого континента. Его напрягала обязанность разговаривать на языках всех трёх континентов, и он не любил ни один из них. Он не был врождённым полиглотом, и универсальный переводчик раздражал его необходимостью постоянного ввинчивания в своё ухо. Сейчас он был от него свободен. – Вика уже там. И Кук там. И Радослав прибудет вскоре. И Андрей, само собой. И мои рыжики ненаглядные Саня и Валера, и тёмненькие как шляпки белых грибов Володя и Артём! Мы все сегодня будем там! Как здорово! Как я скучаю по нашим сборищам. Как редко это бывает теперь. А помнится, мы раздражались друг на друга, как застряли в звездолёте на месяц почти. Когда папа Кук грузил нас сведениями о жизни и выживании на чуждой планете. Тебе, Фиолет, достанется сегодня объятий столько, вопросов столько, что я тебе не завидую. А девочку твою мы сразу определим в медотсек по любому. К Викусе нашей. Там же и Ландыш пока со своей малышкой Виталиной. Девчонок прибыло. Целых две штуки новых появилось, а мальчишка только один, – дурачился Костя.

– Какая она тебе штука, – оборвал его Фиолет.– Она мой волшебный талисман. Моя спасительница.

– Я понял. Но ты не обижайся. Я же рад так, как был в последний раз только на Земле.

– Кто они, Володя, Валера, Саша и Артём? – спросил Фиолет.

– Они мои родные братья.

– Вот это да! Целый экипаж братьев. Твой отец молоток!

– Ещё какой! Лысый и злой.

– Злой? Ты серьёзно?

– Да шутка. Ты же, вроде, большой дядя, а лысого громогласного отца-командира звездолёта забоялся? Ему за девяносто лет.

– Да будет тебе!

– Точно.

– А не дашь больше сорока!

– Вон Радославу тоже шесть десятков, а он дочку с девчонкой Ландыш родил. И смотрится как едва тридцатилетний дядя. Красавчик! А тебе сколько лет?

– Тридцать девять, – ответил Фиолет.

– Ни фига! А не дашь больше двадцати! Я думал, ты моложе меня. А ты старше. Я в экипаже самый младший. Не считая Ландыш. Но она девушка. То есть молоденькая женщина.

– Красивая? Если на твой взгляд? – поинтересовался Фиолет.

– Ты у Радослава спроси. По мне так ничего особенного. Но твои вопросы радуют. Жизненные потрясения тебя не шибко потрепали.

Куда исчез оборотень?

Зря она и радовалась. Вернувшиеся приближённые из числа её тайной охраны люди, имеющие военную выучку, выглядели так, что спрашивать у них ничего уже не надо было. Дело провалено. Оборотень опять убежал.

– Жену оборотня почему не привели ко мне? – спросила Сирень, утаивая гнев, только голос стал совсем тихим.

– Нет в доме никого.

Странность была в том, что дверь в дом оказалась заперта изнутри. Они сломали замок, но в доме никого. Окна также были заперты изнутри. Дверь, ведущая в сарай, не открывалась вообще, поскольку снаружи была подпёрта балкой настолько крепко, что они её сдвинуть даже не смогли. Скорее всего, эта дверь и не использовалась хозяевами дома. Обследованный забор вокруг сада, высокий и гладкий, не имел в себе щелей, и девушка-калека никак не смогла бы через забор такой высоты перелезть, даже если бы здоровый мужик сумел бы так сделать. Да и зачем им было бежать в сторону полей, если они упирались в берег реки, делающей там излучину, где не было моста. В противоположной же стороне у дороги к лесу дежурили люди Сирени, но им никто не попался. И у крепкой калитки дома Ивы дежурили люди, а из неё так никто и не вышел.

– А не мог он лодку там держать, у реки? – спросила Сирень, – на всякий такой случай?

– Не было у Ивы никакой лодки. И если бы лодка там была, то её точно бы уперли, – подал голос Кипарис. – Кому там было стеречь лодку?

– Ещё вот что, госпожа, – сказал один из тех, кто и поехал на захват оборотня-бродяги. – Когда мы там находились, от берега реки взлетел к небу… – он замялся, подбирая слова, – взлетело что-то тёмное, но обрамлённое красно-зелёными и переливающимися огнями по контуру. Оно немного повисело над рекой, а потом поднялось выше и пропало в тучах.

– Что?! – поразилась Сирень. – Каков был размер и сама форма этого нечто?

– Непонятно было. Немаленькое что-то, а форму объекта понять было невозможно.

– Оно издавало какие-то звуки?

– Нет. Тихо было.

Сирень покусывала свои губы, бледное лицо смутно белело в полумраке Храма Ночной Звезды. Почти чёрные глаза мерцали. Растёкшаяся от недавних слёз тушь делала её похожей на какое-то привидение, обряженное в бесформенные фалды. Она сидела, сгорбившись, утонув в своих избыточных оборках, и что-то бормотала себе под нос.

– Нельзя охотиться на такую дичь, которая превосходит вас всех своим умом, – сказала она, наконец. – Если даже дичь животную по своему происхождению выследить довольно трудно. И даже невозможно тому, кто незнаком с её повадками и способом жизни. А вы разве были знакомы с его повадками, с особенностями его телесного и психического устроения? Разве все мы знаем хоть что о том, откуда он взялся? Жаль, что девчонку с собой утащил. Её можно было взять в заложницы. Он бы по любому пришёл её выручать. Он, как и всякое высокоразвитое существо, наделён высокой нравственностью. Иначе, он не был бы разумным существом. А поскольку он не являлся животным или монстром, а имел человеческий облик, от нас не отличимый, то ясно, что он обладал более высоким развитием. К тому же он любил эту Иву, или она его любила, что не важно.

– Матушка, зачем он тебе нужен, оборотень? – спросил Кипарис. Произнесённое раз, слово «матушка» звучало уже без усилий и естественно. Охрана замерла от неожиданности, взирая на Кипариса как на того, кого они увидели впервые.

– Как для чего, сынок? – отозвалась Сирень, давая тем самым пояснения окаменевшей охране. Помощник мага Капа – её сын Кипарис.

– Он же носитель немыслимых секретов, новых технологий, знаний. Попади он в руки влиятельных людей, он обогатил бы любого. Только он дороже всякого материального сокровища. И только глупенькая Ива не понимала, с кем она жила в одном доме. Не совсем понимала. Она могла бы продать сведения о нём за такие деньги, что ей хватило бы точно на такой же этаж в столичном доме, какой есть у тебя, Кипарис.

– Она бы никогда не продала того, с кем делила кров. Она… – Кипарис некоторое время подбирал определение для Ивы, – настоящая, – и добавил, – к тому же она любила своего чудика, свалившегося откуда-то сверху. И если он улетел туда же на своём, как ты сказала, объекте, то взял её с собою. Назад она уже не вернётся.

– К чему ему хромоножка? – не согласилась с сыном Сирень. – Ива была обречена. Я в последний раз по её глазам увидела, почувствовала по особому излучению, идущему от неё, что она тайно и уже неизлечимо больна. Болезнь может в любой момент стремительно выстрелить, и ей конец.

– К чему же ты побуждала меня родить ребёнка от больной женщины? – не понял мать Кипарис. – Я не почувствовал ничего такого. Она была крепенькая, как и всегда. Хорошенькая, беленькая. Только грустная, поскольку её бродяга где-то пропал. Да и на работу она исправно ходила.

– Такого рода недуги могут гнездиться в человеке годами и не проявлять себя ничем. Она вполне могла выносить и родить прекрасного ребёнка. Другое дело, что сама вскоре же и умерла бы. У Ивы редкие природные данные, ум и красота, осенённые тонко-развитым духом. Сама она не получила надлежащего развития, родившись в простой семье. А её ребёнка я бы развила до редкого совершенства. Такие дары, какие запечатаны в ней, бывают лишь наследственными. Не всякого можно развить. Иногда видишь простую, вроде, девушку. Не всякий на неё и обернётся. И только люди, подобные мне, в состоянии увидеть их драгоценную редчайшую структуру даже в одеяниях бедности. Я же не просто так тебя к ней подталкивала. Да вот беда какая упала на её долю, как то самое дерево в лесу. Ты думаешь, оборотень случайно вышел на такую девушку? Отчего бы не на твою Вешнюю Вербу или ещё кого, ей подобную? Там в тот день вся поляна гудела от молодёжи, а он выбрал себе хромоногую? Или уж действовал наверняка, понимая, что такая убогая никому не откажет?