Аджимушкай. Непобежденный гарнизон. Пьеса в 6 актах

Сцена 4

Каменоломни. Помещение склада. Вдоль стен уложены ящики, частично закрытые брезентом. Интендант Желтовский хлопочет с несколькими солдатами. Входит Парахин.

Желтовский. Здравия желаю, товарищ комиссар!

Парахин. Вольно. Ну, что у вас с продуктами?

Желтовский. Маловато, но справляемся.

Парахин. К вечеру будут новые списки учета.

Что на сегодняшний день? Какова установленная норма?

Желтовский. Хлеба – 200 гр., жира – 10 гр., концентратов – 15 гр., сахара – 100 гр.. подобие супа, одна селедка в день, если маленькая, то две!

Парахин. Не густо.

Желтовский. По-другому нельзя. Иначе не протянем. У нас еще гражданские сейчас на довольствии. Приказ Ягунова.

Парахин. Видимо придется еще урезать паек.

Желтовский. Есть варианты, где еду брать?

Парахин. Только у немцев, больше никак.

Желтовский. Это не стабильный источник. Как повезет. Этим людей не накормишь.

Парахин. Есть предложения?

Желтовский. Я подумаю. Вокруг поля зреют. Ячмень, пшеница. Травы много растет. Кое-какие животные отбиваются от стада. Или рядом бродят.

Да и хорошо бы с местными, теми, что в поселке, постоянный контакт наладить. Есть же у нас тайные лазы.

Парахин. Дело говоришь, интендант! Надо это все отработать. Я распоряжусь. Если нужны люди здесь в помощь, я пришлю.

Желтовский. Спасибо, товарищ комиссар! Пока справляемся.

Вы не беспокойтесь, из кожи вылезем, а гарнизон накормим!

Знаете такой анекдот… Одесса. Утро. Привоз.

Дайте, пожалуйста, мне попробовать вон ту колбаску. Что-то солоновата.

А можно попробовать вот эту? Нет, не годится, черсчур наперчена.

А вот ту? Можно попробовать? Нет, пресная. А кровянка есть? Дайте кусочек попробовать! Жирновата… Ой, это за мной уже такая очередь?

Извините, пожалуйста, что я вас задерживаю.

Голос из очереди:

Ничего, ничего, вы завтракайте, завтракайте, мы подождем!

Одесса, Привоз:

– Что-то у вас рыба какая-то некрасивая, бледная?

– А шо вы хотите, мадам? Встала в море сегодня рано, не успела накраситься…

А это на тему религии. Два пьяных еврея ломятся в ворота женского монастыря, не понимая, где находятся. Из-за ворот на них кричат:

– Уходите отсюда! Здесь у нас Христовы невесты, а вы кто такие?!

– Мы? Родственники со стороны жениха!

Парахин. Ну, Желтовский! Правду о тебе говорят, мертвого рассмешишь, из могилы поднимешь! Молодец! Так держать!

Желтовский. Так я же из Одессы. Нам печаль и прочее уныние противоестественны… Где бы мы ни были!

Парахин. Это хорошо! И очень важно для всех нас. Если будет время, общайся с солдатами, почаще. Ты хорошо на них влияешь. Поднимаешь настроение, и боевой дух соответственно.

Желтовский. Да без проблем, товарищ комиссар, все сделаем в лучшем виде.

Парахин. От твоей тыловой службы многое сейчас зависит. Самые острые вопросы – еда и вода. Без этого сам понимаешь, воевать никто не сможет.

Желтовский. Я все понимаю, Иван Павлович, все будет в полном ажуре.

Парахин. Положение наше трудное, но временное. Скоро наши войска перейдут в наступление и освободят Крым. Рядом с нами сражается Севастополь. Мы не одни… Сейчас устанавливаем связь с Таманью, чтобы скоординировать действия для успешной высадки десанта, и для нашего удара с тыла. Так что, немного потерпеть осталось. Главное не расслабляться. Собраться, сжаться в кулак, сплавиться в стальной стержень, несмотря ни на что. И победить! Обязательно победить! Другого расклада быть не может.

Желтовский. Непременно победим. Мы их сильнее духом. И это главное.

А знаете, я после войны, стану наверно шеф-поваром или директором какого-нибудь ресторана. И я Вас приглашаю. Я вас такими блюдами угощу, о каких и в Париже не видывали!

Парахин. Дорогой ты мой человек! Ты здесь народ накорми, а потом я с тобой хоть куда пойду! Хоть в ресторан, хоть на набережную. Потом все что угодно.

Желтовский. Не сомневайтесь, товарищ комиссар, от голода никто не пострадает!

Парахин. Ну бывай, Владимир! Если что не так пойдет, сообщай сразу!

Желтовский. Обязательно, Иван Павлович! Мы не подведем! Как говорится… «Это невозможно!» – сказала Причина. «Это безрассудно!» – заметил Опыт. «Это бесполезно!» – отрезала Гордость. «Попробуй…» – шепнула Мечта!

Парахин. Верно. Удачи и терпения!

Желтовский. Все будет замечательно, как поют у нас в Одессе:

Сцена 5

25 мая 1942 г. Каменоломни. Небольшой казарменный отсек недалеко от штаба. Ефремов лежит на нарах, засыпает. Неожиданно входит Белов.

Белов. Коля?

Ефремов. (с трудом поднимаясь и соображая) Чего?

Белов. Оружие поступившее мне надо получить.

Ефремов. Товарищ старший лейтенант, ночь на дворе…

Белов. Здесь всегда ночь. Нам, что завтра, кулаками немца бить? Давай, дорогой, бери бумаги, прогуляемся до склада! А потом, отдыхай на здоровье! Народ ждет, волнуется!

Ефремов. Народ спит давно. Может, завтра прямо с утра?

Белов. Коля, у меня и без этого забот хватает, я своих уже к складу отправил, давай, шинель накидывай, фуражку нахлобучивай и потопали!

Ефремов. Ох, Николай Николаевич, за что ж Вы меня так любите!

Белов. За проворность и исполнительность.

Ефремов. Я уже понял.

Уходят к штабу. Ефремов приносит документы. В свете «летучей мыши» трет заспанные глаза, перелистывает страницы.

Ефремов. Приказ был… Вот он. Значит так… Согласно предписанию, в ваш батальон положено 15 винтовок, из них 7 трофейных, 2 автомата МП-40, 3 ящика гранат, 250 штук патронов.

Белов. Не густо. Но хоть какое-то поступление.

Ефремов. Начнем фашистов методично трепать, побольше будет. Трофеи распределяем на всех.

Белов. Это понятно… Пошли уже!

Ефремов. (сонно) Ага… идем.

Белов. Ну как служба, тезка?

Ефремов. В целом нормально. Но не так, как себе представлял после училища. Полевые сражения, тактика, игра ума. Я больше бегаю, чем воюю. Туда-сюда по всем каменоломням. Связной штаба. Зато все знаю. Многое вижу. С представителями разных родов войск взаимодействую, у каждого своя специфика, как никак! Учусь на ходу. Хороший опыт на будущее, пригодится!

Белов. Опыт у нас у всех уникальный будет, после этой обороны. Впору учебники писать или книги художественные. Вот Ты бы и написал!

Ефремов. Это не по моей части. У меня письма то, с трудом получаются, путано да сбивчиво. А книгу – шутите!

Белов. Научишься, какие твои годы. Напишешь. Ты сможешь, парень Ты толковый и с памятью у Тебя хорошо. И назови ее, как есть, скажем «Солдаты Подземелья». И расскажи, все как было.

Должен же кто-то о нас написать!

Ефремов. А почему, я то?

Белов. Не знаю. Может так надо…

Ефремов. Умеете Вы озадачить, Николай Николаевич! Как придумаете чего… в самый момент неподходящий…

Белов. Не ворчи, да ступай осторожней, тут вон камни и яма!

Ефремов. Да вижу я… У меня вообще сегодня день рождения! Или завтра? Тут в этой темени и не разберешь, какой день наступил! Это же ночь сейчас… или уже утро? Запутался я совсем. Нет, все правильно – сегодня!

Белов. Сколько стукнуло?

Ефремов. 21 год…

Белов. Поздравляю! Мне бы твои годы! Я б за молоденькими девчонками побегал бы… А сейчас, с моим брюшком, далеко не разбежишься!

Ефремов. Не скромничайте! Вы мужчина статный, солидный, при высокой должности. После войны возьмете свое….

Белов. Я уж отбегал свое. У меня семья, дети. Все серьезно.

Ефремов. Ясно. Семья это здорово, если еще и большая, вот у меня…

Белов. Стоп!

Ефремов. Что такое?

Белов. Дымом пахнет… Горит что ли где-то?

Ефремов. Удивили! Да тут круглые сутки что-то горит – везде дым гуляет, все жарят, парят, варят, коптят… Особенно гражданские. У них всегда смог висит. И так дышать нечем!

Белов. Может пожар?

Ефремов. Да ну Вас, вы опять меня разыгрываете, или сегодня доконать хотите?

Белов. Коля уймись, я серьезно…

Ефремов. Ну развел кто-то варево свое от души…

Белов. Нет! Привкус другой, не наш, сладковатый.

Ефремов. Значит, сахар опять жарят. Его тонны у нас… Вот народ и развлекается как может!

Белов. Погоди, шум слышишь?

Ефремов. Ну да, голосов много, но мало ли…

К ним приближается тяжелый гул.

Ефремов. Что это?

Белов. Сейчас узнаем.

Из глубины коридора на них движется обезумевшая толпа людей в густых облаках стелющегося буровато-желтого тумана… Доносятся истошные крики. Внезапно гаснут электрические лампочки. Во тьме открытой раной, шевелится живая масса.

Ефремов. Что происходит?

Белов. Это газ…

Ефремов. Газ? Откуда?

Белов. Сверху, откуда же еще? Фашист зверствует! Немцы пустили газ… Это химическая атака. Что будем делать? Дальше пойдем – нас или затопчут, или задохнемся. Бездействовать тоже нельзя.

Ефремов. К штабу надо! Там противогазы вроде были…

Белов. Тогда – быстро назад и возвращаемся сюда. Людей спасать надо!

В глубине катакомб возникает призрачная скорбная фигура, похожая на тень. Она медленно пишет, согнувшись, в зыбком свете лучины.

Гулким голосом звучит в подземелье,

Из дневника, найденного в каменоломнях политрука Александра Трофименко:

«…Но грудь мою что-то так сжало, что дышать совсем нечем. Слышу крик, шум, быстро схватился, но было уже поздно. Человечество всего земного шара, люди всех национальностей! Видели вы такую зверскую расправу, какую применяют германские фашисты? Нет! Я заявляю ответственно – история нигде не рассказывает нам о подобных извергах. Они дошли до крайности. Они начали давить людей газами. Полны катакомбы отравляющим дымом. Бедные детишки кричали, звали на помощь своих матерей. Но, увы, они лежали мертвыми на земле с разорванными на грудях рубахами, кровь лилась изо рта. Вокруг крики: «Помогите! Спасите! Покажите, где выход, умираем!» Но за дымом ничего нельзя было разобрать. Я и Коля были тоже без противогазов. Мы вытащили 4 ребят к выходу, но напрасно; они умерли на наших руках. Чувствую, что я уже задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю. Кто-то поднял и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу – спасать раненых, что были в госпитале. Ох, нет, не в силах описать эту картину! Пусть вам расскажут толстые каменные стены катакомб, они были свидетелями этой ужасной сцены. Вопли, раздирающие стоны, кто может – идет, кто не может, – ползет, кто упал с кровати и только стонет: «Помогите, милые друзья! Умираю, спасите!». Белокурая женщина лет 24 лежала вверх лицом на полу, я приподнял ее, но безуспешно. Через 5 минут она скончалась. Это врач госпиталя. До последнего дыхания она спасала больных, и теперь она, этот дорогой человек, удушена. Мир земной, Родина! Мы не забудем зверств людоедов. Живы будем – отомстим за жизнь удушенных газами. Требуется вода, чтобы смочить марлю и через волглую дышать. Но воды нет, ни одной капли. Таскать к отверстию нет смысла, потому что везде бросают шашки и гранаты… Выходит один выход – умирать на месте в противогазе. Может быть, и есть, но теперь уже поздно искать. Гады, душители. За нас отомстят другие. Несколько человек вытащили ближе к выходу, но тут порой еще больше газов. Колю потерял, не знаю, где Володя, в госпитале не нашел, хотя бы в последний раз взглянуть на них. Пробираюсь на центральный выход, думаю, что там меньше газов. Но это только предположение… теперь я верю в то, что утопающий хватается за соломинку. Наоборот, здесь больше отверстия, а поэтому здесь больше пущено газов. Почти у каждого отверстия 10—20 человек, которые беспрерывно пускают ядовитые газы – дым. Прошло 8 часов, а он все душит и душит. Теперь уже противогазы пропускают дым, почему-то не задерживают хлор. Я не буду описывать, что делалось в госпитале на Центральной, такая же картина, как и у нас, но ужасы были по всем ходам, много трупов валялось, по которым еще полуживые метались то в одну, то в другую сторону. Все это, конечно, безнадежно. Смерть грозила всем, и она была так близка, что ее чувствовал каждый. Чу! Слышится пение «Интернационала». Я поспешил туда. Перед моими глазами стояли 4 молодых лейтенанта. Обнявшись, они в последний раз пропели пролетарский гимн…

Какой-то полусумасшедший схватился за рукоятку «максима» и начал стрелять куда попало. Это предсмертная судорога. Каждый пытался сохранить свою жизнь, но увы! Труды напрасны. Они не просят пощады, не становятся на колени перед бандитами, издевавшимися над мирными людьми. Гордо умирают за свою любимую священную Родину…»

На главную рацию заходит несколько офицеров в противогазах. Один из них протягивает листок с написанным текстом. Радист берет его и передает в эфир:

««Всем, всем, всем! Всем народам Советского Союза! Мы, защитники Керчи, задыхаемся от газа, умираем, но в плен не сдаемся! Полковник Ягунов».

В темноте, в расщелине катакомб, сидят на камнях Белов и Ефремов, усталые и измотанные.

Белов. (снимая противогаз) Кажется все… Сейчас остатки сквозняком продует. Передохнем! Будем время решить, что делать. Фашист основательно взбесился! Больше шести часов газ заливали!

Ефремов. (его нервно трясет) Я думал, этот кошмар никогда не кончится, Мельница тьмы сумасшедшая! Что-то немыслимое… запредельное!

Белов. (протягивая фляжку) На, выпей! Остатки НЗ – водка!

Ефремов. Спасибо!

Белов. Утро наступило. Ночка выдалась на слабая. Просто врата преисподней открылись… Но мы уцелели!

Ефремов. Вот и день рождения прошел. На жутком кладбище своих товарищей… Сколько ж погибло – не счесть! Такое никогда не забуду!

Белов. Родишься снова, как Феникс! Все мы должны это сделать! И бороться дальше. Отомстить! Сдаваться нельзя. Во имя тех, кто погиб сегодня. Их смерть не должна быть напрасной. Мы обязаны воздать по заслугам за это преступление.

Ефремов. Фашисты проклятые! Я бы сейчас их разорвал на части, голыми руками, твари! Ублюдки…

Белов. Их час наступит. Сегодня произошло страшное. Это за гранью всех существующих законов. Что-то в мире стало не так. Движение механизма основ Жизни нарушено. И этим черным псам прощения не будет. Прокляты они навеки!

Ефремов. Куда ни глянь, трупами все завалено… Как такое может быть….С ума сойти можно! И это только сегодня! А завтра что будет?

Из дневника Александра Трофименко:

«…Эта ночь была одной из тех, какую мало кто пережил. …Мы вышли из штаба и направились вдоль катакомб. Ты видела, матушка Русь, как зверски расправился фашист, до какой степени дошли людоеды?

Они не только стреляют, режут, разрывают, но и душат газами.

Чуть ли не на каждом квадратном метре можно увидеть один-два трупа. На боку, на спине, с открытыми ртами, окровавленными и ужасно распухшими лицами, выпученными глазами лежали бойцы, командиры, политработники. Рядом с ними дети, женщины, мужчины из гражданского населения. Дальше идти было незачем, ибо всюду почти одно и то же. Панов остановился, снял шапку, опустил голову. За ним снял Саша Капран и все остальные. Так молча постояли 5 минут, не находили, что сказать друг другу. Бандиты, удушили лучших людей. Будем знать, что вы геройски умерли за Родину. Навеки останетесь в наших сердцах, вечная память вам, дорогие наши, незабытые боевые друзья. Знайте, что если будем живы, выйдя на поверхность, будем бить по-иному за истязания, за удушенных, освобождать нашу землю от погани. «Саша, – обратился Панов к своему заместителю, – учесть нужно будет, кто остался в живых, немедленно похоронить умерших товарищей, что ни есть вести самый строгий учет». Саша кивнул головой в знак согласия. Но долго не пришлось ходить. Через 15 минут фрицы начали вновь душить газами. 8 утра, а уже из-за дыма ничего не видно. Кто куда попал, в дыму разбежались. Дышать нечем, противогаз тоже отказывает, начинает хлор просачиваться. Сегодня, как никогда, усиленно душит. На каждом выходе бросает шашки и гранаты. Вновь раздирающие крики, вопли, зовущие на помощь. Жертвы, жертвы. Смерть так близка, а умирать все-таки неохота именно в этой готовой могиле. Ведь это смерть хорька, которого душат дымом, как вредителя. Ровно в 11 часов ночи прекратили пускать газ. Теперь можно дать гарантию, что в живых осталось не более 10%. Храбрые люди, преданные партии, своей Родине, смотрят смерти прямо в глаза, предатели же, дрожа за свою шкуру, ушли в плен… Только к 12 часу ночи люди начали сходиться вновь группами… Прежде всего командование занялось уборкой трупов. Целый день пришлось закапывать своих боевых товарищей, а конца и краю не было. Вести учет по фамилиям не было возможности, потому что ежедневно враг пускал газ… За один день мы только на своей территории зарыли 824 человека. Что же делалось на территории других батальонов, то, наверное, не меньше, чем у нас. За кровь этих золотых друзей поплатятся подлые фашистские души своей людоедской подлой кровью.»

Сцена 6

Каменоломни. Сплетение глухих тупиков. Два раненых красноармейца пробираются через завалы и путаницу темных коридоров. Один с примитивным факелом в руках, другой опирается на него.

1 солдат. Долго еще?

2 солдат. Не пойму! Не узнаю место, оторвались мы от своих… Пусто кругом.

1 солдат. Криков, шуму сколько было, бежали толпой. И наш взвод тоже. Куда все делись?

2 солдат. Нету больше никого… Одни мы!

1 солдат. Не вижу я ничего! Глаза жжет огнем нестерпимо. Газ все разъел…

2 солдат. Я Тебя перевязал. До госпиталя доберемся, все хорошо будет!

1 солдат. Нет, Федька! Ослеп я… Точно! Тьма кругом. Как я слепой жить буду?

2 солдат. Что Ты хочешь увидеть? Мы не в солнечном Баку, мрак вокруг, потому, что в катакомбе мы! Потерпи до лазарета!

1 солдат. Конец это… Лучше бы пуля была, чем слепым, как крот ползать!

2 солдат. Не причитай, прорвемся! Я вон этой дряни наглотался, ничего, дышу пока… Двигаюсь!

1 солдат. Ну что впереди?

2 солдат. Не понимаю, где оказались… В дальних штольнях, что ли? Мы же рядом с Центральной были! Никаких признаков жизни, ни вещей, ни мусора, все чисто… Ни одного человека!

1 солдат. Смотри лучше! Не могли мы потеряться, здесь народу было как в муравейнике!

2 солдат. Я совсем не помню эти участки… Как будто здесь людей никогда не было! Дыхание холодное темное глубины…