Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»

И вот, наконец, новость по всему городу: «Лена встала!». Что тут началось… Многие бегут на берег, чтобы удостовериться, что река действительно встала. Рыбаки суетятся, готовят сети, веревки, черпаки для льда, затачивают пешни – готовятся к подледному лову.

Путешественники начинают срочно упаковывать вещи. Ямщики, у которых уже все готово к новому зимнему сезону – лошади подкованы, конная сбруя в полном порядке, тулупы, меховые шапки, рукавицы и калоши закуплены, – успокаивают: через несколько дней лед станет достаточно крепким, и можно уже будет «встать на сани». А пока еще лед трещит, и треск этот начинается прямо под тобой и куда-то убегает вдаль – нужно еще подождать…

Лишь в ноябре, когда установился санный путь, члены экспедиции отправились на перекладных, от станка к станку (так на севере называли почтовые станции), вверх по Лене, по старому Иркутскому тракту. Матисен и Колчак торопились, нельзя было терять ни минуты, и так было много времени потеряно в ожиданиях.

На угощение ямщикам, на чаевые содержателям почтовых станков не жалели денег. Иногда шло в ход и крепкое морское словечко, но время в пути все равно тянулось медленно и однообразно…

Иркутский тракт (иркутяне его называют Якутским), протяженностью 2895 км, являлся важнейшей государственной дорогой, по которой ежегодно ездили тысячи людей – одни по государственным делам, другие – по делам торговли и промысла. Были среди них землепроходцы и путешественники, казачьи отряды, воеводы, торговцы и почтальоны, уголовники и ссыльные разных категорий, три поколения русских революционеров, разного рода сектанты… Это был великий торговый путь, соединивший Европейскую Россию с Сибирью, а через нее с Китаем, Дальним Востоком, Северной Америкой и островами Тихого океана.

Действовал он круглый год. Летний путь открывался с мая, зимняя дорога продолжалась с октября до середины, а иногда и до конца апреля. Летом людей и почту везли на почтовых лодках, зимой – на санях. На них ставились кибитки для пассажиров и «накладушка» для багажа, которая обшивалась кожей, циновкой или холстиной. В зависимости от чина проезжающего в повозку впрягали тройку, пару или одну лошадь.

Длинна дорога Иркутского тракта. Сколько же было дум передумано, сколько различных мыслей рождалось, а сколько воспоминаний то грели, то тревожили больную душу! Сколько душевных бесед происходило под мерный звон валдайских колокольчиков…

И, несомненно, центром всех этих тревожных дум, воспоминаний и разговоров был оставшийся на севере, среди арктических льдов, по сути дела, без дружеской помощи и заботы Э. В. Толль со своими спутниками.

О том, что барон Толль был рискованным человеком, знали многие. Так было, когда он не дождался шхуны с углем в проливе Югорский Шар. Так было с продовольственным депо в заливе Гефнера, когда в спешке барон Толль, этот опытный полярник, устроил его с той стороны скалы, куда обычно наметает снег. Так было и с этой поездкой на о. Беннетта. «Но он был одновременно и человеком, который верил в свою звезду и в то, что ему все сойдет, и пошел на это предприятие», – вспоминал впоследствии Колчак. Поэтому оставалось только молить Бога и надеяться, что до прихода поисковой экспедиции Толль не успеет сделать еще какой-либо необдуманный и рискованный шаг.

Удивляла всех и его воистину фанатичная вера в существование Земли Санникова, в то, что он непременно подарит эту новую землю России. И вспоминалось, как много было людей, которые понимали его и поддерживали.

Глава Русского географического общества Петр Петрович Семёнов-Тян-Шанский давно напоминал на заседаниях: «Недалеко уже то время, когда честь исследования <…> Земли Санникова будет предвосхищена скандинавами или американцами, тогда как исследование этой земли есть прямая обязанность России».

Доказывая необходимость экспедиции, великий князь Константин Константинович 2 апреля 1894 г. писал министру финансов С. Ю. Витте: «Экспедиция на Санникову Землю была бы теперь особенно своевременна».

Буквально через несколько недель экспедиция получила первые 250 тыс. р. золотом. И не менее удивительно то, как согласно, быстро и увлеченно помогали готовить проект экспедиции в течение пяти лет разные люди – от чиновников Министерства финансов и военных моряков до членов императорской фамилии. Проект был подписан Николаем II только 31 декабря 1899 г.

Вспоминался офицерам и рассказ старшекурсников о посещении одного из выпусков кадетского корпуса императором Александром III и его слова, обращенные к выпускникам: «Кто откроет эту землю-невидимку, тому и принадлежать будет! Дерзайте, мичмана!»

Хотя Колчак и стремился к морским путешествиям и научным открытиям еще с кадетского возраста, однако никогда не связывал свое будущее с Землей Санникова. Подробный и основательный рассказ о ней он услышал только от начальника своей полярной экспедиции.

Притом, что барон Толль был натурой впечатлительной, романтичной и даже немного сентиментальной (например, он очень любил Гёте и, отправляясь на о. Беннетта, прихватил с собой томик его стихов), его огромный опыт полярного исследователя, упорное стремление к намеченной цели, невероятное желание осуществить свою мечту – найти легендарную Землю, убежденная страсть и безрассудная смелость внушали окружающим не только огромное уважение, но и удивительным образом заражали верой в успех. И каждый, кто находился рядом, начинал понимать, что нет на земле большего счастья, нежели счастье исследователя, открывающего землю, на которую до него не ступала нога человека.

Разговоры, воспоминания перескакивали от одной темы на другую, от одного эпизода к другому. Июнь девятисотого… На пристань пришли проводить «Зарю» самые близкие и знакомые. Среди них Сонечка Омирова – девушка, с которой совсем недавно познакомил Александра отец. Штатный фотограф Матисен сделал тогда на память несколько снимков. На прощание девушка подарила Александру Васильевичу походный образок, а он обещал непременно открыть какую-либо неизвестную землю и назвать ее Софьей… Потом, уже в Кронштадте, прием у коменданта города Степана Осиповича Макарова, торжественные проводы, где адмирал присутствовал вместе с супругой, и стихи Константина Случевского:

Их тогда в кают-компании читал сам автор, известный в России поэт.

А какая удивительно спокойная и в то же время необычайно регламентированная шла жизнь на шхуне… Команда завтракала в 7 ч утра, в 12 обедала, в 6 ч вечера – ужинала. В кают-компании утром в 7 пили только чай или кофе, в полдень завтракали. Затем следовал «файф-о-клок» в 3 ч дня, обед был в 6. Вечером сходились пить чай.

В носовой части палубы размещались лаборатории. В одну из них Колчак сложил все глубоководные термометры, градуированные цилиндры, батометры и другую технику. Здесь он впоследствии и работал. Рядом были лаборатория Толля, фотолаборатория Матисена и зоологический кабинет Бирули и доктора Вальтера.

Зима, ночь, ямщицкий тракт. Мерно и однозвучно звенит поддужный колокольчик… Кругом ширь, приволье, просторы, торосы, луна и мороз. Все замерзло, промерзло и неподвижно, как в заколдованном царстве: ни вьюги, ни ветра…

Наконец, впереди забрезжил долгожданный свет станционной избы. Там человеческое жилье, там – тепло. Колчак и Матисен отряхивают от снега шубы и тулупы, с обуви выбивают снег и скорее торопятся в дом. Александр Васильевич оглядывается… Большой стол почти посредине избы, над столом висит керосиновая лампа, но основной свет и тепло идут от якутского камелька (очага). Обстановка простая: русская печь, икона на полочке в углу, лавки по стенам избы, где можно отдохнуть и поспать. А на столе вокруг кипящего самовара уже расставлены чашки, и аромат свежезаваренного чая разносится по всей комнате…

Путники отдыхают. Колчак греется у камелька, подбрасывая дрова; Фёдор Андреевич уже чаевничает; кто-то входит, кто-то выходит – наружная дверь то открывается, то закрывается… Поэтому в доме почти постоянно клубится серое облако сконцентрированного морозного воздуха и пахнет одновременно и морозом и теплом.

Почта уже перегружена, конюхи увели взмыленных лошадей и вывели свежих, ямщики проверили, хорошо ли они подкованы… И вот уже раздается: «Выходите, господа, лошади поданы! Следующая станция…» И опять скрип полозьев, звон колокольчиков, ржанье лошадей и унылые, тоскливые песни ямщиков о тяжелой ямщицкой судьбе и, как ни странно, о Родине, о России…

Большая часть Иркутского тракта шла по берегу Лены – 2400 км, – и зимой дорогу прокладывали по ее притокам, островам, даже по лесу и луговине, но чаще всего – прямо по льду реки. Правда, трудно назвать эту дорогу настоящим трактом. Мало того, что ее постоянно загромождали ледяные торосы, она мгновенно заметалась снегом после прохода саней. И только опытные лошади могли «держать» дорогу, да еловые вешки высотой в человеческий рост помогали держать «курс».

Иногда в беседе кто-нибудь из офицеров ненароком произносил слово, которое попадало прямиком в болевую точку, и тогда оба замолкали. Пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей, они начинали более внимательно следить за дорогой и часто неожиданно для себя открывали величественную зимнюю красоту великой реки.

Скалистые берега стояли, покрытые снегом и вечнозелеными стройными елями, резко выступающими на белом фоне. Местами громады базальтовых скал возвышались почти у самой реки. А однажды Александр Васильевич увидел, как часть этой скалы, похожая на фасад какого-то причудливого здания, нависала над самой Леной и грозилась вот-вот рухнуть на голову. Это было примерно на перегоне от станции Еланки до станции Тит-Ары, и он сразу понял, что они оказались в районе так называемых ленских столбов.

Эти своеобразные столбы временами напоминали то какие-то стены со сказочными зубцами, то арки, мосты и пещеры, то глубокие ущелья и бесконечные коридоры… В зависимости от погоды, времени суток и, главное, солнечного освещения[22] богатые фантазии молодых офицеров находили среди этих различных каменных нагромождений головы гигантских чудовищ, минареты храмов, шпили дворцов, обиталище злых духов и необычные театральные декорации, среди которых вот-вот может разыграться действие далекой детской сказки, например, из серии «Путешествие Гулливера в страну великанов».

Почти на 180 км непрерывной стеной протянулась эта необычная художественная галерея, авторами которой были солнце, ветер, вода, мороз и время… И сегодня, путешествуя по Лене, можно увидеть эти столбы, их обрывистые берега, неповторимые распадки, покрытые елями, соснами, лиственницами. Так и стоят они уже много, много веков и, наверное, многое видели, многое помнят…

Тракт продолжал жить своей собственной, совершенно не похожей на обычную, жизнью. Мелькают станции, верстовые столбы, меняются ямщики, лошади, станционные смотрители, на смену однообразно тянущимся дням приходят беспокойные, тревожные ночи… А мысли все текут и текут, рождаются образы, сравнения, которые потом и днем не оставляют в покое.

Вот Лена, река, – по сути дела, дорога… И, может быть, именно в этом и состоит ее главное предназначение. Она соединила людей, племена, народы, она указала пути на восток, к Великому океану, она безропотно несла на себе корабли, плоты, лодки, знаменитые ленские карбаза – плоскодонные, широкие, тупоносые баржи. Сработанные местными жителями только с помощью топора и без единого гвоздя, они выдерживали штормы и пороги преодолевали отважно. Александр Васильевич вспомнил, как еще в кадетском корпусе на лекции по истории отечественного судостроения он слышал рассказ о своеобразных «кораблях». А сегодня он уже точно знал, что именно на этих судах-посудинах из целых деревьев начиналось более трехсот лет назад плавание русских пионеров-первооткрывателей вниз по Лене к далекому Якутску, заполярному Жиганску и еще дальше, к овеянному страшными легендами скалистому острову по имени Столб, который и сегодня одиноко стоит в дельте Лены… Он возвышается прямо из реки, безжизненный и угрюмый, и, увидев его тогда, Колчак понял, что этому острову явно не хватает дружеской поддержки его собратьев, но все они были далеко, далеко…

И порою то ли в полудреме, то ли в убаюкивающем однообразии движения Колчаку начинало казаться, что судьба специально подарила ему эту поездку вверх по замерзшей Лене. А подарив, еще и превратила эту поездку в настоящее путешествие навстречу далекому прошлому, в седую старину землепроходцев XVII века.

Миновали Киренск. Стоит он на высоком острове, со всех сторон омываемом водами Лены и ее притока р. Киренга. В старину тунгусы называли остров Орлиным Гнездом. Именно здесь в 1658 г., вернувшись из Амурского похода, поселился Ерофей Хабаров, первым в Ленском крае начавший выращивать хлеб.

А вот и Усть-Кут, первое русское поселение на великой реке. Построил деревянный острог в устье р. Куть, притоке Лены, еще в 1628 г. енисейский казачий десятник Василий Бугор, добравшийся до Ленского водораздела через Ангару и Илим.

Наконец, Качуг.[23] Здесь впервые Лена встречает на своем пути скалы и в поисках выхода делает крутой поворот…

Безусловно, молодой лейтенант мог не знать точных дат и истинных имен первооткрывателей ленских земель и сокровищ, а после посещения музея в Якутске мог потом просто и забыть их, но хорошо знал, что уже в XVII в. отважные землепроходцы доносили в Москву: «И та де велика река Лена угодна и пространна». Течет она от Байкальских гор до Студеного океана через горы, леса и тундры, где живут неведомые племена и народности. А леса те богаты ценным пушным зверем, в горах скрыто много тайных сокровищ, а суровые берега Студеного океана хранят в своих ледяных толщах массу дорогого «рыбьего зуба» (клыки моржа) и мамонтового бивня.

А к востоку от Лены простирались новые, еще более обширные земли…

И Колчак хорошо понимал, что открытие великой сибирской реки Лены, а затем и освоение обширного Ленского края явилось одним из важнейших этапов продвижения русских вглубь Сибири.

А еще он начинал ощущать в себе какие-то неожиданно возникающие, но удивительные чувства. То ли любовь к этому суровому, но такому красивому и богатому краю; то ли гордость за смелость, отвагу тех далеких «героев» – промышленных людей да казачьих сынов боярских; то ли личную прикосновенность в великом деле «прирастания земли Российской». И уже тогда все эти чувства давали очередной толчок той большой любви к России, которую он пронес через всю свою жизнь…

А почтовые тройки, покинув Якутскую область, уж мчались по территории Иркутской губернии. Здесь и протяженность тракта была вдвое больше, чем по Якутской области (1772 версты), и количество почтовых станций доходило до 80 (35 в Якутии), и интенсивность движения намного превышала якутскую.

Молодые путники наблюдали, как то и дело сначала где-то вдалеке чуть слышно раздается звон колокольчика, потом все ближе, ближе и, наконец, из-за поворота или из-за сугроба появляется змейка обоза. Фыркают лошади, покрытые инеем; возница, сидя впереди, в тулупе, подпоясанный кушаком, хлопает бичом, понукая лошадей; скрипят полозья, покачиваются привязанные мешки, бочки, ящики, тюки, корзины… Это к открытию навигации на Лене, к прибытию первых пароходов и барж спешат с Ангары, Московского тракта, а чаще всего прямо из Иркутска обозы, груженные мукой, сахаром, крупами, спиртом в бочках.

Река Лена не имела непосредственной связи с железной дорогой, поэтому грузы завозили на лошадях на три главные верхнеленские пристани – Усть-Кут, Жигалово, Качуг. А отсюда уже начинался их сплав для ленских и алданских приисков, для населения, живущего по берегам Лены и ее притоков, включая и районы самой Якутии.

Основной приток грузов из Иркутска завозился на Качугскую пристань. А отсюда и расходились по всей Лене знаменитые карбаза.[24] Здесь же, в Качуге, Якутский тракт прощается с Леной, и примерно 236 верст путники добирались до Иркутска обычной санной дорогой.

Панорама Иркутска открылась неожиданно. Тройка весело взлетела на вершину очередного перевала Верхоленской горы, и путники увидели далеко впереди и внизу долину незамерзшей реки, небольшой туман, клубящийся над ней. А на берегу в окружении невысоких холмов, покрытых лесом, большой жилой массив… «Так внезапно возникший архитектурный силуэт Иркутска предстал перед путниками полным некоего очарования и вначале совершенно необъяснимого восторженного восприятия».

Основу этого силуэта составляла «распластанная» рядовая застройка и различное размещение в ней каменных объемов. Фасад города был обращен к реке. Он без труда узнавался, так как берег был насыщен церковными шпилями, главками и украшен большими развесистыми деревьями, буквально утопающими в пушистом, сверкающем на солнце, искристом инее.

В некотором отдалении от берега как бы плотной стеной был вписан целый ряд домов с горбатыми крышами, над которыми из труб поднимался беловатый дым; прямоугольными огородами; высокими глухими оградами. Многочисленные журавли колодцев хорошо просматривались в глубине дворов, а дым из труб говорил о том, что отопление в городе в основном печное.

Храмовыми постройками были отмечены и несколько городских невысоких взгорий. И уже ясно прочитывался основной эффект этой городской панорамы: контраст низкой одноэтажной, преимущественно деревянной застройки с мощными объемами каменных силуэтов. А главки церквей и шпили колоколен, высоко вознесясь над городом, придавали всей этой застройке действительно своеобразный и привлекательный облик. И над всем этим – сочетание яркой синевы неба, слепящей белизны снега и темной зелени хвойного леса…

Колчак в Иркутске бывал шесть раз и почти всегда поздней осенью или зимой. И каждый раз он удивлялся чрезвычайной прозрачности воздуха, безоблачности зимнего или осеннего неба, продолжительности солнечного сияния и количеству солнечной радиации. Особенно же восхищала его золотая прибайкальская осень своей ясной и тихой погодой. Это уже позднее он узнает, что Иркутск по количеству получаемого солнечного света занимает в мире второе место после Давоса, высокогорного курорта в Швейцарии. И найдет этому объяснение в особенностях климата Иркутской территории и связи ее с физико-географическими условиями и атмосферной циркуляцией.

С горы спускались осторожно. Ямщики помнили ее необычное имя «Веселая» и понимали, что веселье лихого спуска, бравурное катание на санях может закончиться весьма плачевно – кибитка на боку, почта в сугробе, лошадь со сломанной ногой, а пассажиры, не дай Бог, с синяками. Во время очередной дорожной реконструкции гору Веселую «разрезали», сделали в ней открытый туннель, и теперь, чтобы полюбоваться красивым видом Иркутска, возвращаясь домой с Малого моря, приходится останавливаться. И потом через лес, ища тропинку, подниматься пешком на один из «стерегущих» дорогу утесов.

А старая часть нашего Иркутска расположена в красивом и удобном месте, точнее – в широкой речной долине, окруженной со всех сторон холмами, в месте слияния трех рек: (Ангары, Иркута и Ушаковки). Очевидно, основателей города покорили большие размеры удобных по характеру рельефа площадей, открывающих перспективы для роста города. И они не ошиблись – Иркутск рос быстро и быстро развивался.

К городу подъехали почти в сумерках. Мороз крепчал… Небольшая задержка у городской заставы: вышедший из сторожевой будки полицейский просматривает подорожные, поднимает шлагбаум… и в одно мгновение Якутский тракт превращается в Якутскую улицу Знаменского предместья города Иркутска.

У Фёдора Андреевича Матисена в Иркутске жил двоюродный брат. Поэтому, безусловно, он кое-что знал о городской жизни; что-то, конечно, рассказывал и Колчаку, но в самом городе они оба были в первый раз. И тот интерес, с которым они оглядывали первую на их пути иркутскую улицу, был вполне объясним.

Однако никто из них даже и не предполагал, какое огромное влияние на их судьбу в будущем окажет этот город. Они будут приезжать сюда и вместе и поодиночке; они будут решать здесь вопросы, связанные с историческим ходом всей России; наконец, они оба здесь найдут последнее жизненное упокоение, с разницей всего в один год. Колчак будет расстрелян в 1920 г., и тело его опустят в ангарскую иордань, Матисен скончается от тифа в 1921 г. и будет захоронен на Иерусалимском кладбище…

Дом брата Фёдора Андреевича находился где-то в центральной части города и, чтобы добраться до него, необходимо было по Якутской улице проехать через все Знаменское предместье и перебраться через Знаменский мост на левый берег р. Ушаковки, притока Ангары. А правый берег Ушаковки и стал, собственно, тем самым местом, откуда более 200 лет назад стало расти предместье. Сначала заложили женский Знаменский монастырь. Потом из монастырских ворот на север потянулся Якутский тракт, затем по обе его стороны стали расти дома. Новоявленную улицу окрестили по имени тракта – Якутской.

Застроена она была в основном деревянными домами. Глядя на незавидные, неказистые домики с покосившимися воротами и крылечками, с окошками, едва-едва поднимающимися над землей, понимал Александр Васильевич, что не прижились здесь ни богатые купцы, ни именитые чиновники. Ремесленный, рабочий люд стал главным жителем новой слободы. И первыми строителями этих домиков были скорее всего извечные переселенцы. Кто из крестьян, кто из ремесленников, кто из казенных детей, были и ямщики, и солдаты, и бывшие служители монастыря, и дворовые, оказавшиеся на воле. Одним словом, сборный народ, подъемный, находчивый, всяк на свою руку мастер. Кто сапожник, кожевенник, кто портной, кто в тележных, санных, упряжных делах знает толк. И потянулась улица, потянулась… Где бедно, где богато.

Многие владельцы промышленных заведений жили в центре города, а сюда, за Ушаковку, приезжали для обработки сырья. Позднее, особенно после частых городских пожаров, в предместье стали переводить целиком некоторые хозяйственные отрасли: кожевенное и свечное производства, мыловарение. Стали развиваться торговля и различные ремесла: спичечное, гончарное, кузнечное. Возникали целые родословные, цеховые династии.

Мастерские Понамарева, Малыгина, лавки, магазины Зимина, Лычагова, Брянского яркими вывесками, рекламой, приглашениями рассказывали о своих товарах, услугах, изделиях. А их пятистенные с четырехскатной крышей дома притягивали взор проезжающих прирубами и пристроями, мезонинами и карнизами, резными наличниками над распахнутыми ставнями. Эти деревянные ставни всегда удивляли Александра Васильевича и во время следующих приездов в Иркутск.

Центральная Россия – и крестьянская, и помещечья, и даже городская – тоже была в основном деревянная, но ставен на окнах не было почти нигде. В Сибири же представить себе деревянный дом, да еще одноэтажный, без ставен, плотно на ночь закрывающих окна, было просто невозможно! Хотя нет, был в Иркутске такой дом, и Колчак его непременно видел и обратил на него внимание.

Этот дом стоял в начале ул. Якутской под № 4. Иркутяне, вероятно, помнят его высокий, стройный силуэт, фасад с высокими окнами, соединенными в пары и украшенными великолепными резными волютными наличниками. Причем одна пара этих вытянутых окон от другой отделялась небольшим деревянным выступом, и все это было расположено на фасаде столь плотно, что места для ставен не оставалось Долгое время в этом доме находилось инфекционное отделение городской больницы. Уже в конце 2009 г. дом этот можно было видеть полусгоревшим, без крыши, без наличников – очередная заявка богатого предпринимателя на землю для нового строительства. А теперь его и совсем нет. И сегодня здесь начинается новый большой многоэтажный жилой район.

И все-таки – деревянный дом без ставен на одной из оживленнейших проезжих улиц – это было необычно. Летом ставни спасали от пыли и духоты; осенью, когда зачастят дожди и тракт раскиснет, разъедется – от грязи и мокроты; зимой – от холодов и морозов. А ночью, когда не спится, когда слышишь, как чавкает под окном грязь или скрипит снег, не раз поблагодаришь в душе хозяина за оконную защиту. Люд-то проезжий, ушлый, может и ограбить, а темнота кругом – хоть глаз выколи…

Вскоре Колчак начал замечать, что чем дальше они удаляются от заставы и приближаются к ушаковскому берегу, тем дома становятся солиднее, богаче, внушительнее: с хозяйственными подвальными подклетями, доходными флигелями, украшениями из пропильной резьбы на ставнях, карнизах, воротах. Затем появились и каменные особняки и даже церковь. Возле церкви пассажиры попросили ямщика остановиться и вошли в храм, чтобы по старинной русской традиции поблагодарить Божью матерь за удачное окончание путешествия и затеплить свечку.