В пекле огненной дуги

От автора

Я долго не решался взяться за тему, связанную с Великой Отечественной войной, так как считал, что не имею на это право, поскольку сам не воевал. Ведь писать о войне это значит брать на себя большую ответственность. Читатель сразу почувствует фальшь, если автор не сумеет правдиво передать на бумаге весь ужас и трагизм такого страшного явления, как война. Очень непросто показать и психологию человека на войне, тем более если автор сам не испытал чего-то подобного.

Но так вышло, что в июне 2015 года мне довелось побывать в Сирийской Арабской Республике, где уже пятый год шла война. Наша делегация от Союза писателей России, состоявшая из четырёх человек, пробыла там неделю. И хотя мы не участвовали в боевых действиях и не попадали под обстрелы, всё же, так или иначе, ощущали близкое присутствие войны и видели её ужасные последствия.

После этой поездки я почувствовал, что в какой-то мере готов написать о Великой Отечественной…

Осенью того же года я случайно натолкнулся в Интернете на информацию о подвиге взвода лейтенанта Александра Романовского, совершённом в июле 1943 года на северном фасе Курской дуги. Эта история заинтересовала меня, и я, после долгих сомнений, всё же решился начать работу над книгой, посвящённой этому подвигу. Так возник замысел романа «В пекле Огненной дуги».

Вдохновляли меня на написание два обстоятельства. Во-первых, один из бойцов взвода был уроженцем села Сухосолотино, которое ныне находится в Ивнянском районе Белгородской области. Этот факт имел большое значение на областном уровне, так как белгородцы должны знать о подвиге своего земляка.

Во-вторых, взвод Романовского воевал в составе 70-й армии, которая создавалась из пограничников и войск НКВД. А поскольку на сотрудников Народного комиссариата внутренних дел в последние десятилетия было вылито чрезмерное количество грязи, мне захотелось хоть как-то отбелить их имя и вступиться за тех, кто добросовестно служил в этом ведомстве, ничем не запятнав свою честь. Ведь войска НКВД в годы Великой Отечественной войны тоже героически сражались с немецко-фашистскими захватчиками.

Так, например, в состав гарнизона Брестской крепости входил 132-й отдельный батальон конвойных войск НКВД. На стене подвального помещения кольцевой казармы, которую обороняли бойцы батальона, была оставлена чья-то красноречивая надпись:

«Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина. 20/VII-41»

Уже в июне-июле 1941 года из личного состава войск НКВД были сформированы и отправлены на фронт 15 стрелковых и механизированных дивизий. А в октябре 1942 года, на основании Постановления ГКО СССР № 2411сс, началось формирование Отдельной армии войск НКВД, состоящей из шести стрелковых дивизий. Директивой Ставки ВГК № 46052 от 5 февраля 1943 года Отдельная армия войск НКВД была переименована в 70-ю армию и влилась в состав Центрального фронта. Она мужественно сражалась на северном фасе Курской дуги. На первом, оборонительном, этапе битвы особенно проявила себя 140-я Сибирская стрелковая дивизия, созданная из внутренних войск. Приняв на себя часть основного удара немецких дивизий, наступавших на Курск с севера, она понесла тяжёлые потери.

Герои моего романа служили в 162-й Среднеазиатской стрелковой дивизии, которую сформировали на базе Казахского и Среднеазиатского пограничных округов. В первые дни Курской битвы дивизия в бой не вступала, находясь во втором эшелоне обороны. Затем, 10–11 июня, она встретила врага на так называемом Ольховатском хребте – на высотах возле села Молотичи. С 15 июля дивизия перешла в наступление в направлении села Самодуровка, где и произошёл тот самый бой, о котором я решил написать…

Немалую помощь в работе над романом оказал мне бывший белгородский спецкор газеты «Граница России», подполковник Пограничной службы ФСБ России в запасе Виктор Юрьевич Летов. Он предоставил воспоминания бывшего красноармейца Памирского пограничного отряда, подполковника в отставке Свавильного А. Д. «Пограничная служба моя», откуда я взял материал для главы «Памирский рубеж». Также Летов познакомил меня с жителем города Щигры Курской области Владимиром Фёдоровичем Королёвым – руководителем военно-патриотического клуба «Пограничник». Королёв сам когда-то служил на границе, а теперь он активно занимается изучением подвигов советских пограничников в годы Великой Отечественной войны.

Владимир Фёдорович общался и переписывался с ветеранами 70-й армии, собирая по крупицам информацию о событиях, связанных с Курской дугой. Вот имена этих людей: полковник Волошин Алексей Прохорович, ветеран 181-й Сталинградской стрелковой дивизии; полковник Михайлов Николай Иванович, ветеран 102-й Дальневосточной стрелковой дивизии; ветеран 175-й Уральской стрелковой дивизии Рычихин Иван Иванович, воевавший в конце войны на Западной Украине с бандеровцами.

Среди ветеранов оказался и известнейший советский инженер-конструктор, создатель первых планетоходов Кемурджиан Александр Леонович, воевавший в той самой 162-й Среднеазиатской стрелковой дивизии. Именно во многом благодаря нему и стал известен подвиг взвода лейтенанта Романовского.

Королёв начал долгий поиск и, в конце концов, смог установить имена и фамилии всех 18-ти бойцов взвода, сражавшихся у села Самодуровка. Оказалось, что каждый из них был посмертно представлен к званию Героя Советского Союза, но вместо этого все были удостоены Ордена Отечественной войны I степени.

В 2013 году был создан Оргкомитет по увековечиванию подвига пограничников взвода Романовского, прозванных «курскими панфиловцами». Сейчас идёт работа по восстановлению исторической справедливости в отношении погибших. Королёв хочет добиться, чтобы им были посмертно присвоены звания Героев России…

Владимир Фёдорович охотно согласился помогать мне и высылал по Интернету всю имеющуюся у него необходимую для романа информацию, за что ему огромное спасибо.

Ещё одним мои добровольным и ценным помощником стал военный писатель, член Союза писателей России, полковник милиции в отставке Василий Михайлович Журахов, живущий в легендарной Прохо-ровке. Он давно занимается Великой Отечественной и написал несколько документальных книг о генерале Ватутине и про СМЕРШ. Журахов консультировал меня по вопросам, касающимся Красной Армии того времени и сельского быта, подсказывал мне разные детали, за что я ему тоже весьма признателен.

Работа над романом оказалась очень напряжённой и заняла больше двух лет, но пути назад уже не было, потому что долг перед погибшими советскими воинами требовал от меня написать это произведение. И вот, постепенно, глава за главой, оно выстроилось от начала до конца.

Мне кажется, всё задуманное более-менее удалось, но судить об этом, конечно же, будет читатель…

Глава 1

Лейтенант Романцов

Шёл третий год великой войны, подобной которой никогда раньше человечество не знало. Третий год русская земля обильно поливалась кровью своих защитников и врагов, стремящихся поработить и низвести живущий здесь народ. Третий год земля содрогалась от грохота разрывов снарядов и бомб. Земля устала от этой страшной, кровопролитной войны, она неистово желала изгнания полчищ захватчиков и наступления мира. Она тосковала по заботливым, мозолистым рукам тружеников и жаждала быть возделанной, чтобы радовать людей щедрыми урожаями пшеницы и ржи, картофеля и сахарной свёклы. Земля измучилась в этом затянувшемся ожидании…

Июль 1943 года выдался в Центральном Черноземье жарким. Короткие моросящие дожди лишь ненадолго снимали эту жару, немного охлаждая перегретую почву. В такую пору хорошо отдыхать где-нибудь на берегу реки или озера, укрывшись от палящего солнца в тени деревьев и пребывая в приятном томлении. Но так вышло, что именно в эти жаркие дни здесь, на юго-западе среднерусской возвышенности, скопились огромные массы людей и боевой техники и разгорелось величайшее сражение, от которого зависел дальнейший исход войны.

В этих русских лесах и полях сошлись в неистовом противостоянии две могучие, миллионные армии, чтобы сокрушать друг друга со всей яростью и лютой ненавистью.

Испытанием на крепость человеческого духа стала эта битва для тех, кто поднялся на защиту своего Отечества. И они стояли насмерть под невиданным по силе натиском фашистской орды и уходили в бессмертие, совершая великий воинский подвиг. Они побеждали страх перед смертью, потому что каждый из них прекрасно понимал – от него тоже зависит будущая победа над врагом. И каждый осознанно принимал решение отдать свою жизнь ради того, чтобы мирно и свободно жили его родные и друзья, все те, кто был ему дорог. Именно мысли об этих людях, прежде всего, помогали солдату или офицеру подниматься в атаку под смертельным огнём, придавали душевных сил и мужества…

15 июля 1943 г., Курская область.

Опять снился Восточный Казахстан… Он ехал верхом на своём вороном Булате по степи. Конь фыркал и прядал ушами, что-то сильно беспокоило его. Рука инстинктивно потянулась к ремню винтовки и сняла её с плеча. А затем раздался чей-то испуганный, истошный крик, заставивший содрогнуться…

Романцов открыл глаза и с трудом различил перед собой в темноте скуластое лицо рядового Сайфулина.

– Таварыщ лэйтэнант!.. Таварыщ лэйтэнант, праснытэс. – Боец тряс его за плечо.

– Что случилось? – Романцов потянулся и вылез из ниши в окоп, прислушиваясь к окружающим звукам и с неохотой возвращаясь к реальности. Перед его глазами всё ещё стояли горы.

Странно, но, кроме голоса бойца, ничто вблизи не нарушало тишину. Лишь где-то далеко отсюда одиноко тарахтел немецкий МГ[1]. Эта «Циркулярка Гитлера» строчила не то по какой-то конкретной цели, не то просто так наугад, для острастки, на случай если вдруг кто-то решил подкрасться. А может, немецкий пулемётчик был пьян и таким образом «спускал пар».

– Камандыр роты завет, – доложил Сайфулин.

– Зовёт, говоришь? – Романцов поднял к глазам левую руку, пытаясь разглядеть циферблат часов.

Хотел было достать из полевой сумки фонарик, но в этот момент, как по заказу, над нейтральной полосой зажглась осветительная ракета, и стало видно две стрелки – часовую и минутную. Половина третьего! Выходило, что ему удалось поспать всего-то два часа с гаком. Негусто, конечно, но, как говорится, выбирать не приходится. На передовой зачастую даже час сна бывает большим подарком. Потому-то главное желание бойца – вдоволь выспаться в тишине, без взрывов и прочих гремящих «аккордов» жуткой и постылой «симфонии войны».

Натянув сапоги, Романцов быстро пошёл по траншее в сторону КНП[2] командира роты. Чутьё подсказывало, что сегодня больше спать не придётся. Посреди ночи ротный без серьёзного повода вызывать не будет. Скорее всего, предстоит либо очередная передислокация, либо наступление.

«Что ж, пожалуй, второе даже лучше», – решил для себя лейтенант, осторожно переступая через спящих на дне траншеи солдат.

«После десяти дней ожесточённых боёв немец выдохся, и теперь его надо нещадно лупить и гнать отсюда к чёртовой матери. Гнать до границы, а потом и до самого Берлина! Чтобы до скончания веков фрицы запомнили, что такое русская Кузькина мать…»

Свернув из траншеи в ход сообщения, он попал на небольшую площадку, в конце которой висел брезентовый полог, закрывающий вход в блиндаж ротного. По краю полога изнутри пробивалась тонкая полоска света.

– Стой, кто идёт! – тут же встретил его окриком солдат, охранявший КНП.

– Свои, боец. Лейтенант Романцов.

– Здравия желаю! – Часовой пропустил его, и Романцов, откинув полог, пригнувшись, вошёл.

Ротный, капитан Васильев, сидел за столиком, наспех сколоченным из необструганных досок, видно, взятых в ближних дворах, и нервно постукивал пальцами по лежащей перед ним карте. Рядом с картой стоял сделанный из гильзы «сорокапятки» керосиновый светильник, тускло освещавший блиндаж. Также на столе лежала фуражка ротного. Она была такая же как у Романцова – с зелёной тульей и синим околышем, хотя рота относилась к стрелковой дивизии. Но, видимо, Васильев не желал менять эту фуражку на общевойсковую, храня её как память о своём пограничном прошлом. Дивизия создавалась из пограничников, служивших в Средней Азии, и только позже её переименовали в 162-ю стрелковую.

Лейтенант тоже не расставался с этим атрибутом пограничных войск НКВД, который был дорог и мил его сердцу. Слишком много он пережил за пять лет службы на границе, и теперь избавиться от старой фуражки просто-напросто означало предать пограничное братство и своё прошлое. Да и многие другие воины дивизии поступили точно также.

У стенки, прямо на земляном полу, вповалку спали, посапывая, трое солдат. В воздухе пахло едким табачным дымом, керосином и потом.

Другие два взводных и политрук роты Утенин уже находились здесь и, как и ротный, сидели на ящиках из-под снарядов, сложенных в стопки по три. Ещё одно такое же «сиденье» пустовало.

– Разрешите? – по-уставному спросил Романцов, хорошо зная, что ротный не любит панибратства в ответственные моменты и «на людях», хотя в разговоре один на один на это внимания не обращал – они хорошо знали друг друга ещё по службе на границе.

– Садись, – коротко сказал Васильев, окинув лейтенанта цепким взглядом, от которого не ускользала ни одна мелочь во внешнем виде подчинённых.

Капитан был старше Романцова на год – недавно отметил свой двадцать восьмой день рождения. Среднего роста и обычного телосложения, он обладал рассудительным умом и смекалкой и старался беречь солдат. Сам он был родом откуда-то из-под Новосибирска. Храбрость, упрямый характер и щедрая душа выдавали в этом человеке настоящего сибиряка, на которого смело можно положиться в самую трудную минуту. Такие вот надёжные сибирские мужики отстояли Москву в ноябре-декабре 1941-го. В марте, в боях на Севском направлении, Васильев не раз подымал роту в атаку, первым устремляясь на врага.

Романцов снял с головы фуражку и присел на пустые снарядные ящики. Кто-то из спящих всхрапнул и перевернулся на другой бок.

– Значит, довожу до вас задачу, которая стоит перед нашим батальоном, – без всяких предисловий начал Васильев. – В четыре часа утра мы начинаем наступление, прорываем немецкую оборону и атакуем Самодуровку, – ротный указал карандашом нужную точку на карте, – выбиваем противника из занимаемой им восточной части села и, закрепившись там, ждём подхода основных сил полка. Наша рота, понятное дело, наступает на правом фланге батальона. Взвод Романцова прикрывает правый фланг роты. Соседа справа у тебя, Александр Демьяныч, не будет. Так что, держи ухо востро, чтобы фрицы тебя не обошли. Местность там неровная, со складками… Всякое может быть… Поручаю это дело тебе, поскольку под Севском твои бойцы себя хорошо показали, да и комбат тебя сам назвал. Усёк? – Он внимательно посмотрел на Романцова, затем переглянулся с политруком и продолжил. – В общем, такой вот расклад… Ах да, забыл ещё сказать, что в наступление пойдём втихую, без всякого артиллерийского шухера. Подкрадёмся к немцу до рассвета и возьмём его тёпленьким. Так наверху порешали, а наше дело – выполнять… Ну, всем всё понятно или есть какие вопросы?

Васильев всегда так спрашивал, видимо, чтобы лишний раз убедиться, что до всех действительно дошла его мысль.

– Вопросов нет, возражений тоже, – ответил за троих Романцов. – Пойдём немца будить.

– Кстати, Александр Демьяныч, что-то ты у нас кандидатом в партию уже заходился, – заговорил политрук Утенин. – Обещаю тебе, как только завершится эта битва, станешь коммунистом. Лично я считаю, что ты давно достоин.

Крепко сложенный и русоволосый, политрук был живым олицетворением идеального образа коммуниста, с которого следовало брать пример. Иногда он даже казался каким-то уж слишком нереальным, потому что практически не имел недостатков.

– А вот за эти слова спасибо, Николай Трофимович. – У Александра и в самом деле улучшилось настроение. – Теперь мне и в бой будет легче идти.

– Вот и добре. – Ротный кисло усмехнулся. – Сигнал к наступлению – красная ракета, – добавил он, затем снял с ремня и положил на стол фляжку. – Ну что, мужики, перед боем по пятьдесят за победу. Из стратегических резервов старшины…

Он заметно постарел за последние полгода. На лице прорезались морщины, а на висках появились седые проблески. И это в двадцать восемь лет… Похоже, не прошли бесследно февральский переход из Ельца и последующие мартовские бои. Да и здесь, на Тепловских высотах, конечно же, сказалось постоянное нервное напряжение последних десяти дней, хотя полк в сражении практически не участвовал. Но ведь ежедневное ожидание боя тоже изматывает.

Вообще, у Романцова было такое ощущение, будто с февраля, когда 162-ю стрелковую дивизию отправили на фронт, прошло уже лет пять. Слишком много выпало разных бед и страданий на долю людей, слишком много они натерпелись. Сначала был этот тяжёлый десятидневный переход по занесённым снегом дорогам, в голоде и холоде, когда приходилось прилагать воистину нечеловеческие усилия, побеждая усталость и отчаяние. А потом… потом начался настоящий кошмар войны. Дивизия, не успев толком отдохнуть после перехода, была поспешно брошена в наступление. Причём, практически без танков и поддержки артиллерией, точно не зная, какие силы ей противостоят. Видимо, кому-то наверху очень хотелось быстрой победы, только вышло всё совсем иначе. Как и следовало ожидать, наступление захлебнулось и не принесло ожидаемого успеха. Зато были огромные потери…

А теперь это сражение… Оно оказалось несравнимым с теми весенними боями. И хотя дивизия до сих пор полностью в него не вступила, легче от этого не было. Сначала рыли окопы на одном рубеже, затем дивизию перебросили на другой, где, понятное дело, вновь пришлось «вгрызаться зубами в землю», а это, опять же, немалый физический труд. Да и от немецких самолётов досталось всем – как первой линии обороны, так и второй…

Безоблачное небо было густо усеяно звёздами. Они подмигивали друг дружке, словно обменивались между собой какими-то своими, непонятными людям сведениями. А посреди всего этого грандиозного звёздного моря неторопливо и величаво странствовал большой, яркий серп луны, в серебристом сиянии которого земля выглядела загадочной и зачарованной. И создавалось такое удивительное впечатление, будто на свете и вовсе нет никакой войны. Но Романцов знал, что она, злая сука-уродина, конечно же, где-то тут, рядом, только затаилась до поры до времени, готовясь к своим новым страшным деяниям.

На позиции взвода было тихо. Шальной немецкий пулемёт тоже молчал – может быть, пулемётчик уснул, окончательно опьянев, или ему просто надоело пулять почём зря.

Бойцы спали. Бодрствовал, как и положено, один часовой. Он всматривался поверх бруствера окопа в темноту, скрывающую врага.

– Как обстановка? – спросил Романцов, встав рядом с часовым.

– Высо спакойна, таварыш лэйтэнант, – доложил Сайфулин. – Нэмцы атдыхают.

– Вот и хорошо. Значит так, Рахман, аккуратно буди взвод. Скоро наступление.

– Наступат будым? – Сайфулин насторожился.

– Будем, Рахман, будем. А ты что, боишься, что ли?

– Ныкак нэт, таварыш лэйтэнант. Пачыму сразу баюс? Вы же мэна знаитэ.

Действительно, под Севском Сайфулин показал себя в бою далеко не трусом, в том числе и в рукопашной.

– Извини, Рахман, не хотел тебя обидеть. – Романцов хлопнул рядового по плечу. – Ну, иди, подымай взвод. Времени мало.

Сайфулину уже исполнилось тридцать три. Дома, в рабочем посёлке под Чкаловом[3], у него осталась семья – жена и две маленькие дочки. До войны он работал строителем, а когда началась Великая Отечественная, пошёл добровольцем на фронт. Получил ранение в руку под Москвой и, вылечившись, принял неожиданное предложение пойти служить на границу. Так Сайфулин оказался там же, где и Романцов, а именно, в Восточном Казахстане. Ну а в ноябре 1942-го, когда началось формирование 162-й Среднеазиатской дивизии, он попал туда…

С вражеской стороны взлетела осветительная ракета и зависла над полем. Где-то там находилась Самодуровка, которую предстояло освободить.

До села отсюда было примерно около километра. Конечно, многовато, хотя на войне расстояние – вещь относительная. Порой и сотня метров кажется бесконечной, а тут – пять раз по столько же. Вот и думай, чем эта тысяча метров обернётся для батальона и лично для его, Романцова, взвода. А во взводе-то осталось всего лишь восемнадцать человек, вместе с командиром. Остальные уже полегли на этих курских полях. Вот такая получается арифметика. Но расстояние это проклятое надо, во что бы то ни стало, пройти. И Самодуровку надо взять, потому что таков приказ, хотя и не в приказе дело. А дело всё в том, что надо освобождать родную землю от фашисткой мрази. Надо гнать её поганой метлой туда, откуда она сюда прилезла подобно стае саранчи, разрушая на своём пути города и сёла, убивая и бесчинствуя. Гнать отсюда эту сволочь! Гнать! Гнать!..

Через несколько минут взвод уже готовился к наступлению. Одни солдаты осторожно задымили самокрутками, другие приводили в порядок амуницию и проверяли оружие.

Романцов отыскал своего помощника, старшего сержанта Гончаренко.

– Гриша, проверь, чтобы у каждого была полная фляжка, – распорядился взводный. – Посмотри, сколько осталось дисков для пулемёта. Чтобы было не меньше трёх запасных. Если что, попроси в соседнем взводе. Сошлёшься на приказ ротного… В четыре утра двинемся на Самодуровку. Мы должны её взять и удерживать до подхода основных сил. Так что, думаю, денёк предстоит жаркий.

– Трэба, значить, удэржим, – с бравадой ответил Гончаренко и поводил могучими плечами.

Родом Григорий был из Киевской области. Рослый, крепкий телом и круглолицый, он обладал недюжинной силой, а в рукопашной любил использовать сапёрную лопатку. На границу он попал ещё в сороковом, когда ему шёл двадцать второй год, и служил на Памире. А в одном взводе они оказались уже в Ташкенте в ноябре сорок второго, при формировании дивизии.

– А смерти не боишься? – спросил вдруг Романцов. Он и сам сейчас не мог себе объяснить, почему задал этот вопрос.

– Смэрти? – Гончаренко хмыкнул и пожал плечами. – Та я про нэе нэ думаю.

– Ну и правильно, Гриша. Ладно, иди.

Гончаренко скрылся за изгибом траншеи, по пути расталкивая спящих.

Романцов почувствовал облегчение. Он тоже старался гнать прочь мысль о том, что в любой момент может погибнуть. На войне от смерти не застрахован никто – ни храбрец, ни трус. Старуха с клюкой себе на уме, она выбирает, кого с собой забрать, по каким-то одной ей ведомым критериям. Бывает так, что она долго обходит стороной какого-нибудь отчаянного смельчака, словно боится его, но потом, в самый неподходящий момент, неожиданно подкрадывается и… поминай, как звали. А почему так происходит? Пожалуй, это не сможет объяснить даже самый башковитый учёный.

– От неё, костлявой, как ни бегай, а всё одно… рано или поздно достанет, – раздался за спиной хрипловатый голос.

Обернувшись, Романцов увидел перед собой младшего сержанта Петрова, самого старшего во взводе. Ему в мае стукнуло четыре десятка. Молодые бойцы уважительно называли его «дядька Степан», и ему такое обращение, судя по всему, нравилось. Он был чуть пониже Гриши, но такой же широкоплечий, а руками мог гнуть подковы.

– Но всё же лучше бы подольше побегать, – произнёс кто-то в темноте.

Видимо, этот разговор привлёк всеобщее внимание.

– Подольше тебе… – Петров засопел. – Я этих тварей ненавижу настолько, что мне плевать на смерть. Они пришли на нашу землю, чтобы глумиться над нами, чтобы убивать нас, насиловать наших жён и дочерей… Возомнили почему-то, что им всё дозволено… – Он зло выругался и замолчал, не договорив то, что в нём накипело.

Романцов знал, что у Петрова в Сталинграде погибла при бомбёжке двоюродная сестра с шестнадцатилетней дочерью, и хорошо понимал чувства младшего сержанта.

Подсвечивая фонариком, лейтенант прошёл по траншее на правый фланг взвода. Здесь самым крайним был рядовой Сегалов – коренастый тридцатишестилетний сибиряк. Он сидел в своём окопе и что-то бубнил себе под нос.

– Опять молишься? – догадался Романцов.

Впервые он увидел «поповские штучки» Сегалова ещё в марте, во время первых боёв. Конечно, сперва это сильно покоробило, но потом уже не вызывало особого неприятия.