«Вот же что война с нами всеми делает… Превращает, зараза, в нелюдей… Мать её… И никуда ведь не денешься! Если не ты убьёшь, так убьют тебя…»
Семён поднялся и устало оглядел поле боя. Стало понятно, что позиция захвачена и драться больше не с кем. Всего лишь несколько немцев драпали по полю в сторону Самодуровки, остальные навсегда остались лежать здесь.
На востоке, над виднеющейся вдали рощицей, показался алый краешек солнца. Земное светило словно выглянуло из-за горизонта, чтобы утолить своё любопытство и узнать, что сейчас происходит на этой стороне планеты. Но уж лучше бы оно оставалось в неведении, потому что здесь по-прежнему шла жестокая, кровавая война, и люди продолжали убивать друг друга.
В стороне в траншее произошло какое-то оживление. Семён подошёл туда и увидел молодого немецкого солдата, лицо которого было белым от страха. Немец поднял руки и прижался спиной к стенке окопа, затравленно глядя на собравшихся вокруг него красноармейцев.
– Bitte nicht to ten,[7] – пролепетал дрожащим голосом фриц. – Bitte…
– Шо ты там лопочешь, немчура поганая? – Потапов шагнул к пленному и врезал ему кулаком в челюсть. – Поди, помирать не хочешь, да?
– Да в расход его, и всех делов, – предложил кто-то из красноармейцев.
– Как-то не по-людски это, – возразил Семён. Пленный уже вызывал у него чувство жалости – худой и лопоухий.
«А может, мобилизовали, не спросив разрешения? Мало ли… Ведь не все же они сами на фронт рвались? Не может же быть, что среди них нет нормальных людей…»
– Не по-людски, говоришь? – протиснулся к немцу Петров, на скулах которого играли желваки. – А они по-людски поступают, а?
Рядом на бруствере окопа появился Романцов.
– Что тут у вас? – Прищурив карие глаза, он быстро пробежался хмурым взглядом по лицам бойцов и, конечно же, сразу всё понял.
– Да вот, товарищ лейтенант. – Потапов кивнул на немца. – Думаем, что с ним делать.
– Есть предложение прикончить, – возбуждённо произнёс Петров.
– Предложение отпадает, – резко отрезал Романцов. – Мы, воины Красной Армии, не должны уподобляться фашистам. – Он чеканил каждое слово, будто произносил сейчас торжественную речь. – Убить без всякой жалости врага в бою – это одно, это правильно… Но убивать безоружного – это не по-советски. Всем понятно?
– Куда уж понятней, – проворчал раздосадованный Петров.
– Сегалов, передай пленного во второй взвод, – подумав, распорядился Романцов. – Всем остальным рассредоточиться. И не маячьте вы на бруствере, как мишени! – Он наклонился над одним из мёртвых немцев, коснулся пальцем пряжки чужого ремня и прочёл на ней надпись. – Гот мит унс. – Лейтенант распрямился во весь свой немалый рост. – Бог с нами!.. Слышал, Сегалов? Ну и где их бог? Что скажешь? Помог он им?
Сегалов неопределённо хмыкнул в ответ.
– Что и требовалось доказать, – заключил Романцов.
Глаза взводного повеселели. Он снял фуражку и погладил рукой коротко остриженную голову, а затем подмигнул пленному.
– Топай, фриц. Сейчас я твой бог…
Спрыгнув в траншею, Семён увидел перед собой Ильяса Давлетгиреева, лицо которого было забрызгано кровью.
– Еэх, хароший драка был, – радостно произнёс Ильяс, вытирая лезвие своего ножа куском ткани мышиного цвета, наверное, оторванного у кого-то из убитых фашистов.
– Ранен? – обеспокоено спросил Семён, оглядывая товарища.
– Нэт, цэлый. – Ильяс вытер рукой лицо и удивлённо посмотрел на кровь. – Это нэ мой кровь.
– Точно, не твоя?
– Нэт, нэ мой. – Чеченец криво усмехнулся. – Вражий…
* * *Солнце уже взошло над горизонтом и теперь вовсю озаряло истерзанную боями, мёртвую Самодуровку. Картина была удручающей. От половины домов в селе остались обгоревшие развалины, а остальные походили на жалких, покалеченных беспризорников.
Семён представил, какая была жизнь в этом селе до войны, как здесь горланили по утрам петухи и мычали, требуя дойки, бурёнки, как гоняли лошадей в ночное бедовые хлопцы и вязали под песни снопы из срезанных колосьев ржи весёлые девки и бабы. Всё это, конечно же, было здесь, пока сюда не пришла страшная беда. А теперь село вообще опустело – загодя до начала сражения все местные жители со своей домашней животиной были отсюда эвакуированы.
«А сколько сейчас всего стоит таких вот опустевших и безжизненных сёл и деревень? – горестно подумал Золотарёв. – Должно быть, очень-очень много. Одни сожжены вместе с людьми карателями, другие полностью разрушены войной… А сколько ещё таких, что едва выживают и терпят великие страдания и унижения под кованым немецким сапогом?»
От этих мыслей его руки крепче сжали винтовку, а в душе заклокотала ярость.
«Ну ничего, ничего, скоро мы эту погань сковырнём с нашей родной земли и потом возродим все несчастные сёла и деревни, сделаем их ещё краше прежнего…»
Неожиданно в воздухе засвистело, и через пару секунд немецкая мина взорвалась, немного не долетев до траншеи, метрах в пятидесяти левее. Не успел развеяться дым от взрыва, как засвистела вторая мина, а за ней – ещё одна, и ещё. Они взрывались то перед траншеей, то позади неё, и было понятно, что огонь немцы переносят всё ближе и ближе к взводу Романцова.
Семён свернулся калачиком на дне окопа и закрыл руками голову. Всё его существо напряглось в ожидании взрыва, сжалось и приготовилось, зная по опыту, что это такое. И взрыв раздался где-то совсем рядом, оглушив и забросав Золотарёва комьями земли. Но через несколько секунд страх сменился бурной радостью.
«Жив!»
Семён приподнялся, сбрасывая с себя землю и убеждаясь, что его действительно не зацепило, а следующий взрыв был уже дальше и не так страшен. А потом мины стали взрываться на другом фланге батальона, снова приближаясь сюда, и в какой-то момент пришлось опять вжиматься в землю и после – радоваться, что не убило. Всё это походило на какую-то кошмарную игру которую могли придумать только взрослые. Правила в «игре» были простые – сумей выжить…
Помимо миномётного, из Самодуровки шёл и плотный пулемётный огонь. Судя по всему, фашисты, взбешённые потерей траншеи, решили отыграться яростным обстрелом. Ни о каком наступлении в лоб сейчас, естественно, не могло быть и речи, иначе легко можно было положить весь батальон.
– Да, теперь село с ходу не возьмём, – заключил расположившийся справа Потапов, отряхивая рукой гимнастёрку. – Без артиллерии лучше не соваться.
Обстрел продолжался минут пятнадцать, потом наступила тишина. А ещё минут через пять на позиции взвода появился ротный. Левый рукав его гимнастёрки был закатан по локоть, а запястье руки – перебинтовано.
Васильев подошёл к лейтенанту и что-то ему коротко сказал, махнув здоровой рукой на правый фланг, затем хлопнул Романцова по плечу и побежал по траншее в обратную сторону.
– Значит, так, бойцы! – громко объявил лейтенант. – Занимаем оборону вон на том пригорке. – Он показал на виднеющийся метрах в ста бугор с небольшим кустарником. – Роем окопы под углом в сорок пять градусов к основной траншее. Ротный сказал, что скоро будет поддержка артиллерией и танками. Наша задача – прикрывать правый фланг батальона, чтобы не допустить окружения. Вопросы и предложения есть?
Таковых не последовало.
– Тогда перебежками по двое – вперёд!..
Романцов сам вылез из траншеи и, пригнувшись, побежал в первой двойке.
То ли немцы не заметили передвижение взвода, то ли ещё что, но огонь в эту сторону они почему-то не открывали. Благополучно добравшись до указанного пригорка, бойцы тут же рьяно принялись окапываться. К счастью, земля была мягкой, и лезвие сапёрной лопатки входило в неё как нож в масло. Уже через каких-нибудь полчаса были отрыты отдельные ячейки для стрельбы лёжа, которые быстро продолжали углубляться, чтобы превратиться в полноценные окопы. Привычные к этой тяжёлой работе солдатские руки делали всё сноровисто, отточенными движениями…
Глава 3
Памирский рубеж
Совершенно секретно.
Исполняющему обязанности Начальника Главного управления пограничных войск СССР генерал-майору
тов. Яценко.
Шифротелеграмма
В ночь с 8 на 9 сентября 1941 года в районе озера Булун-Куль группой всадников-киргизов в количестве 14 человек были убиты отдыхавшие в кибитке помощник начальника разведывательного отделения Мургабской пограничной комендатуры Урунбаев и сопровождавший его пограничник Дубовицкий. Забрав у убитых оружие, документы и обмундирование, нападавшие скрылись на территории Афганистана.
Мною приняты меры к обнаружению и ликвидации банды.
Начальник Управления пограничных войск НКВД Средне-Азиатского округа генерал-майор Рындзюнский.
10 сентября 1941 года
Совершенно секретно.
Начальникам Таджикского и Памирского пограничных отрядов, отдельных Мургабской, Шурабадской и Калай-Хумбской пограничных комендатур.
Шифротелеграмма
В связи с усилением антисоветских настроений среди киргизов племени хандырша, проживающих в сёлах Аличурской долины, вызвавшим активизацию бандитских формирований, находящихся как на советской территории, так и в соседних районах Афганистана, приказываю усилить бдительность на пограничных заставах и в зонах ответственности погранкомендатур, а также – отслеживание оперативной обстановки в приграничной полосе. Кроме того, приказываю принять меры для обезвреживания и ликвидации банд и их главарей: Зиянутдина Ахмедова и братьев Егамберды и Камчибека Аильчибековых. Провести розыск и выявление афганских резидентов, ведущих подрывную деятельность среди населения Советского Таджикистана.
Обо всех происшествиях и изменениях обстановки докладывать незамедлительно.
Начальник Управления пограничных войск НКВД Средне-Азиатского округа генерал-майор Рындзюнский.
10 сентября 1941 года
Сентябрь 1941 года.
Горно-Бадахгианская автономная область.
Весной Семён Золотарёв, едва ему стукнуло восемнадцать, был призван в пограничные войска НКВД СССР, и судьба забросила его сюда, на Памир, в Горно-Бадахшанскую автономную область.
Конечно, после родных курских равнин с холмами, которые только в детстве казались большими, Памир потрясал огромными, круглый год покрытыми снегом вершинами. От одного их вида у Семёна в первый месяц захватывало дух, но потом он постепенно привык к высокогорным пейзажам и даже стал испытывать к ним нежные чувства.
«Крыша мира» – так красиво называли эти горы местные жители, и лучшего названия, пожалуй, нельзя было придумать. Оно отражало всё величие Памира, а ещё таило в себе нечто неподвластное человеческому пониманию. Старики-памирцы говорили, что именно где-то здесь сокрыта мудрость всей планеты. Что ж, вполне возможно, так оно и было…
Он попал служить в отдельную Мургабскую пограничную комендатуру, которая дислоцировалась в кишлаке Мургаб. Это селение стояло на высоте 3600 метров над уровнем моря, у слияния рек Ак-Байтал и Мургаб, и через него проходил Памирский тракт – грунтовая дорога, соединявшая киргизский город Ош и административный центр Горно-Бадах-шанской автономной области город Хорог.
Потянулись нелёгкие пограничные будни: дежурства и наряды, охрана складов и КПЗ, где содержались задержанные нарушители и местные уголовники, хозяйственные работы (уборка конюшни, строительство и обустройство городка и многое другое). Несение гарнизонной службы, боевая, физическая и политическая подготовка чередовались с конными выездами к границе, длившимися порой по нескольку дней.
Понятное дело, в горах не было ни КСП, ни проволочных и прочих инженерных заграждений. Только кое-где были оборудованы примитивные наблюдательные пункты. Охрана границы осуществлялась в основном конными разъездами по 5–6 человек, которые выставляли дозоры, засады и секреты. Естественно, ко всему этому привлекалась маневренная группа комендатуры, помогая ловить контрабандистов и мелкие банды, просачивавшиеся из Афганистана.
Как всякий деревенский парень, Семён неплохо ездил верхом без седла, но теперь ему пришлось приноравливаться и к нормальной езде – с седлом и стременами. Впрочем, её он освоил быстро. В комендатуре ему достался тёмно-гнедой пятилетний жеребец по имени Зубр. Это был умный конь с покладистым характером, так что никаких проблем с новым товарищем не возникло. Они сразу подружились, и уже через несколько дней Золотарёв лихо носился на Зубре, изумляя тех, кто до службы вообще не имел дела с лошадью. Впрочем, последних в комендатуре были единицы – сюда старались подбирать уже владеющих верховой ездой…
Поначалу, конечно, было нелегко. В условиях высокогорья, где в воздухе пониженный уровень кислорода, нужны привычка и особая выносливость. Когда человек впервые восходит на высоту более двух километров и долго находится там, он испытывает болезненное состояние, которое возникает из-за кислородного голодания. На большой высоте начинает болеть голова, становятся «ватными» ноги, учащается дыхание, могут появиться тошнота и рвота, а также расстройство желудка, теряются сон и аппетит. Если не спуститься вниз, человек начинает походить на пьяного – он не может ясно мыслить и с трудом удерживает равновесие. Это так называемая «горная болезнь», и её «прелести» Семён прочувствовал на себе в полной мере. А чтобы смягчить её симптомы или избежать их вовсе, к горам нужно привыкать постепенно, давая организму возможность акклиматизироваться. Для этого новобранцы ежедневно поднимались в горы и спускались вниз, причём каждый раз высота подъёма увеличивалась.
Да и ходить целыми днями вверх-вниз по горным тропам с боевым снаряжением и тяжёлым вещмешком не так-то просто. И всё же, несмотря на все трудности службы, Семён гордился, что стал пограничником, как и его знаменитый односельчанин Григорий Кофанов, чьё имя в 1940 году присвоили 5-й заставе 17-го Тимковичского погранотряда. В селе Григорий работал трактористом, в 1937-м был призван в Красную Армию, за мужество получил орден Красной Звезды, а в 1939 году геройски погиб при выполнении боевой задачи на Западной границе. Семёну хотелось хоть немного походить на земляка…
Мургаб представлял собой селение с полусотней домиков, стоящих почти впритык друг к другу, с узкими проходами между дувалами[8]. В центре кишлака, возле маленькой площади, имелось два магазина: «Госторг» и «Таджикторг». Там же находились сельсовет, школа и чайхана. Все они были одноэтажными. А посреди площади, на постаменте, стоял бетонный Ленин высотой в человеческий рост.
Здания и постройки комендатуры располагались на возвышении, чуть в стороне от домиков местных жителей, и были обнесены высокой стеной – местами глинобитной, а местами сложенной из сцементированных камней. Всё это напоминало небольшую крепость, над которой возвышалась мачта радиостанции.
Когда Семён первый раз вошёл на территорию комендатуры, его больше всего поразил висевший на стене штаба кумачовый плакат с белой надписью:
«ГРАНИЦА СССР СВЯЩЕННА И НЕПРИКОСНОВЕННА!»
От этой надписи исходила какая-то незримая сила, вызывавшая в душе гордость за свою великую страну и за то, что отныне он, Семён Золотарёв, стоит на страже этой священной границы. Форма пограничника, и особенно фуражка, казались ему своего рода священными и, в какой-то мере, даже волшебными, предметами, надевая которые, он становился неким особенным человеком, способным совершать то, что не могут обычные люди. Конечно, на таком особенном человеке лежала огромная ответственность…
Время от времени по вечерам в клубе комендатуры крутили фильмы или устраивали концерты заезжие артисты, а иногда там выступали с интересными лекциями какие-нибудь учёные. Была у пограничников и собственная художественная самодеятельность, в которой участвовали и члены их семей. Конечно, в клуб приходили местные жители, и это было очень важно, так как любое культурное мероприятие улучшало с ними отношения.
Южнее кишлака находился неказистый деревянный мост через реку Мургаб. Левый берег реки представлял собой широкую, покрытую травой и частично заболоченную низменность, служившую отличным пастбищем. Летом здесь постоянно вились тучи злого и беспощадного комарья.
Со всех сторон эту долину окружали невысокие, до полукилометра, горы – голые и морщинистые, вид которых вызывал в душе прилив романтического настроя.
За полгода Семёну посчастливилось увидеть некоторые удивительные места Памира: солёное озеро Каракуль и пик Революции[9], Сарезское озеро и Усой-ский завал, который появился в результате землетрясения. Ему ещё хотелось увидеть и самую высокую точку Советского Союза – гору пик Сталина[10], но, к сожалению, это пока никак не удавалось…
Занятия по политической подготовке вёл политрук[11] Николай Иванович Нарожный. Ему было около тридцати лет, но порой казалось, что он гораздо старше, потому что вёл он себя как умудрённый жизнью человек. За это пограничники уважали его не только как командира, но и как мужика. Нарожный не придирался по пустякам и никогда не распекал без серьёзной причины, не порол горячку и всегда старался объективно разобраться, если кто-то допускал оплошность по службе. Но, в то же время, он был предельно строг с теми, кто сознательно нарушал дисциплину и совершал должностное преступление. К счастью, подобное случалось крайне редко.
– Не забывайте, мать вашу, что вы являетесь бойцами войск НКВД! – гневно кричал он перед строем после каждого подобного случая. – Любой ваш тяжкий проступок позорит это почётное звание! А значит, вы должны быть морально устойчивыми и высоко нравственными. Зарубите это себе на носу!..
Нарожный был среднего роста и в форме вовсе не выглядел атлетом, но когда он оголял торс, взорам окружающих представала отлично развитая мускулатура этого человека. На турнике он творил настоящие чудеса, вызывая восхищение и зависть у красноармейцев.
Политрук служил здесь почти десять лет. Он приехал на Памир из Ленинграда, но любил повторять, что отец его был донским казаком и во время Гражданской войны перешёл на сторону Советской власти.
Нарожный был женат на симпатичной брюнетке, которую все в комендатуре называли строго по имени и отчеству – Лидия Васильевна. Она работала врачом-терапевтом и, понятное дело, лечила не только пограничников, но и местных.
Кроме того, жена политрука тоже участвовала в самодеятельности, где неплохо пела и читала стихи. Конечно, когда она выступала, все молодые парни, и Семён в том числе, неотрывно смотрели на неё, и это было понятно. Поговаривали, что Нарожный страшно ревнует свою Лиду чуть ли не к каждому…
С началом Великой Отечественной войны на Восточном Памире вновь напомнили о себе басмачи, которые почти десяток лет особо не досаждали. Очевидно, теперь они надеялись на скорую победу фашистской Германии. Участились нарушения границы и вооружённые столкновения. Кроме того, в Таджикистане стали появляться агенты абвера – шпионы и диверсанты. К тому же, осложняло охрану границы и то, что ещё летом часть пограничников отправили на фронт, и на заставах не хватало людей. Доходило до того, что у телефонов дежурили офицерские жёны.
После убийства двух пограничников комендатуры в ночь с 8 на 9 сентября стало ясно, что отныне спокойной жизни не будет. Так оно в дальнейшем и вышло…
Утром 14 сентября 1941 года в штаб комендатуры пришла тревожная радиограмма с заставы Сасык-куль. Ночью произошло боестолкновение дозорной группы с бандой численностью до двух десятков человек. В результате один пограничник погиб, а ещё один был ранен. Басмачи скрылись на левом берегу реки Памир, служившей естественной границей между СССР и Афганистаном, но перед этим успели угнать отару колхозных овец.
Примерно через час из Мургаба спешно выдвинулся конный отряд, состоявший из двух десятков пограничников во главе с политруком Нарожным и командиром взвода лейтенантом Ларионовым. Семён оказался в этом отряде. Он был рад, ведь ему ещё ни разу не приходилось участвовать в настоящем бою, а тут вдруг представилась такая возможность. Хотелось убедиться, что он не струсит, когда над головой засвистят пули.
Взводного Семён немного недолюбливал за то, что тот держался перед подчинёнными кичливо и строил из себя этакого бывалого воина, хотя сам только в этом году окончил училище. Остальные пограничники тоже относились к Ларионову с явной неприязнью, а за высокий рост и худобу между собой они прозвали лейтенанта Жердяем.
Помимо карабинов[12], в отряде было два автомата и ручной пулемёт, а политрук и командир взвода, кроме штатных пистолетов ТТ, взяли новенькие СВТ-40[13]. Несколько таких винтовок в комендатуру прислали совсем недавно, и их ещё не опробовали в боевых условиях.
На всех были ватные куртки образца 1935 года, хотя на складе комендатуры лежали новые – стёганые. Но старые телогрейки выглядели более цивильно, и потому никто не спешил их менять.
У офицеров на головах были цигейковые шапки-финки, а у красноармейцев – зимние будёновки с зелёными матерчатыми звёздами впереди, означающими принадлежность к пограничным войскам. Конечно, как и положено, посреди этих зелёных звёзд блестели эмалевые красные звёздочки – с серпом и молотом…
Хорошо зная норов здешних киргизов, Нарожный предполагал, что бандиты могут вновь перейти границу и учинить ещё какое-нибудь злодейство. Скорее всего, это они и убили Урунбаева и Дубовицкого. С обнаглевшей бандой нужно было покончить как можно быстрее…
* * *Памирский тракт Ош-Хорог длиной 728 километров был построен в 1931–1934 годах. А в 1940 году, всего лишь за 110 дней, был возведён и Западно-Памирский тракт имени Сталина, соединивший Хорог со Сталинабадом[14]. Протяжённость этой новой грунтовой дороги составила 567 километров. Строили её двадцать две тысячи таджикских колхозников – в сложнейших условиях и порой через практически непроходимые места. Это был настоящий трудовой подвиг.
По Памирскому тракту пограничники поднялись на Северо-Аличурский хребет и через перевал Най-заташ спустились в Аличурскую долину двигаясь на юго-запад, к кишлаку Аличур. День выдался относительно тёплым, без каких-либо капризов погоды. Ближе к полудню солнце уже более-менее прогрело долину, позволяя её обитателям порадоваться короткой памирской осени. До наступления морозов оставалось ещё месяца полтора.
Аличурская долина распростёрлась на сто с лишним вёрст в длину, с запада на восток Памира, между двумя хребтами. Это была ровная, практически голая и, на первый взгляд, безжизненная местность, по которой текла небольшая речка Аличур. Долина постепенно повышалась в восточном направлении, и оттуда по ней почти всё время нёсся холодный, пронизывающий ветер. Только перед рассветом в летнее время здесь ненадолго наступало затишье, и в эти короткие периоды безветрия долина казалась воистину райским местом.
Климат здесь действительно был суров. Летом по ночам часто случались заморозки, а появившиеся зимой обширные наледи окончательно растаяли только к концу июня. И всё же Аличурская долина обладала и своим особенным природным очарованием.
Разбросанные вокруг реки заболоченные, испещрённые озерцами и протоками луга с буйной зеленью являлись настоящими оазисами посреди высокогорной пустыни. Их питали ключи, бьющие у подножий гор. На этих лугах летом царило птичье оживление. Горные вьюрки и коноплянки, скалистые голуби, вороны, клушицы, жаворонки и прочие пернатые слетались сюда на кормёжку.
К середине лета трава в долине выросла довольно высокая и сочная,
сюда пригоняли пастись овец и коз здешние пастухи-киргизы, и по всей долине встречались небольшие группы их кибиток…
Заночевали в палатках прямо посреди долины, в небольшой впадине, которая частично закрывала от ветра, и спали в тёплых и надёжных армейских спальных мешках. Утром, едва рассвело, продолжили путь натощак.
– Позавтракаем в кишлаке, – пояснил политрук. – Тут осталось-то с десяток вёрст…
Кишлак Аличур находился на правом берегу одноимённой реки и на открытой плоской местности был виден издалека – десятка два домиков и несколько юрт. Семён уже пару раз здесь был и знал, что в Аличуре живут как таджики, так и киргизы.
Семён сразу обратил внимание, что памирские таджики относятся к советской власти и вообще к русским очень радушно и доброжелательно, стараясь помогать пограничникам. А вот здешние киргизы были скрытны и не так приветливы, зачастую в общении хитрили, а иногда выказывали и явную неприязнь.
– Чего они так? – как-то спросил Семён у политрука. – Мы же к ним со всей душой.
– Да пёс их знает, – пожал плечами Нарожный. – Видно, мешаем им свободно кочевать в Афганистан и Китай. А может, ещё какие обиды есть… Ничего, Золотарёв, со временем всё равно образумятся, никуда не денутся.