Рикошет (сборник)

– Ясно… Надо подругу Стуковой разыскать. Побеседовать с ней. Окружение, знакомства… Сама понимаешь.

Получаю еще несколько ценных указаний прокурора и иду их исполнять.

Не люблю больниц с их специфическим запахом лекарств и человеческого горя, но часто приходится в них бывать, а что еще хуже – в моргах. Правда, на этот раз проезжаю мимо приюта усопших. Мне чуть дальше – в пятый корпус. Там, в тринадцатой палате, лежит Августа Дмитриевна Пухова. Об этом узнала от ее соседей.

Молоденькая медсестра строгим голосом интересуется, куда это я так тороплюсь, и решительно преграждает дорогу. Оказывается, часы приема еще не наступили. Предъявляю удостоверение. Она соглашается пригласить врача.

Жду долго и уже начинаю нервничать. Но вот появляется невысокий плотный мужчина в белом халате.

– Игорь Владимирович Шабалин, – представляется он.

Спрашиваю, можно ли побеседовать с больной Пуховой. Доктор с сомнением качает головой:

– Боюсь, вам это не удастся…

– В смысле?

Шабалин берет меня за локоть, и мы начинаем кружить по пустому приемному покою.

– Понимаете, Лариса Михайловна, геморрагический инсульт… В таком возрасте это пренеприятнейшая вещь. А здесь мы еще встречаемся с редчайшей клинической картиной – кровоизлиянием во внутреннюю капсулу, и очаг его распространился в белое вещество правой доли головного мозга. Вследствие этого появился отек мозга, повысилось внутричерепное давление…

Минут десять вежливо киваю, потом не выдерживаю:

– Так она может говорить?

Шабалин округляет глаза:

– Лариса Михайловна!.. При такой клинической картине!..

Сокрушенно вздыхаю. Игорь Владимирович принимается меня успокаивать:

– Не волнуйтесь. Как только больной станет лучше, сразу позвоню. Вы только телефончик оставьте.

Оставляю телефончик и совсем было собираюсь уходить, как доктор ошарашивает меня:

– Лариса Михайловна, как вы относитесь к джазу?

– К джазу?.. Нормально отношусь…

– Сегодня в Большом зале Консерватории камерный хор под руководством Певзнера будет исполнять джазовые композиции… Билетов, конечно, не достать, но у меня лечился директор хора… Мне удалось выпросить два билета… А я одинок…

Сочувственно улыбаюсь:

– Извините, Игорь Владимирович, но вечером я обычно занята. Днем тоже…

– Никак?..

Развожу руками:

– Никак!

– Очень жаль. Такие концерты – большая редкость.

Прощаемся.

Пока беседовала с врачом, тучи исчезли. Небо стало бесцветным, как подсиненная простыня. В такое небо можно смотреть бесконечно, но у меня никогда не хватает на это времени. Некогда даже задержать взгляд на начинающих покрываться налетом осени деревьях.

Не вовремя заболела Пухова. Она может знать многое. Наши подруги зачастую более информированы о нас, чем мы сами о себе.

Сосредотачиваю внимание на дорожной обстановке. Если все время думать о деле, его придется заканчивать другому следователю. Но мысли – словно назойливая мошкара. Кружат и кружат. Надоедливы, как светофоры, которые пучатся на меня своими налитыми кровью глазами. Останавливаюсь у очередного, перед поворотом на площадь Кондратюка.

От нечего делать смотрю на Федоровские бани. Бывает же так. Федоров, подвизавшийся на ниве помыва новониколаевцев, давно умер. От прежних бань остались одни стены, а бани по-прежнему именуют Федоровскими…

Нетерпеливый сигнал заставляет меня резко переключить скорость. Машина дергается, и двигатель глохнет. Из проезжающих мимо автомобилей ехидно косятся представители сильного пола. Дескать, неженское это дело. Как асфальт укладывать, шпалы таскать, стены штукатурить – так женское?! Если перечислять все неженские дела, которыми мы занимаемся… Расследование уголовных дел, по мнению Толика, тоже дело неженское. Однако я справляюсь.

Жду, пока снова загорится зеленый.

Уже поворачивая, замечаю киоск «Союзпечать». Именно здесь, по словам Малецкой-старшей, работает племянник Стуковой. Поток машин увлекает меня дальше, и лишь сделав по площади круг, подъезжаю к киоску.

Сквозь увешанные журналами стеклянные стены вижу, что новости со всего света, зубные пасты и щетки, совершенно немыслимые сигареты, которые ни один уважающий себя курильщик не купит, абонементные талоны на все виды транспорта и другие предметы первой необходимости в настоящий момент распространяет не Георгий, а сухонькая женщина со сморщенным, как печеное яблоко, личиком. Ей можно с полным основанием дать и шестьдесят, и все восемьдесят лет.

Склоняюсь к окошечку:

– Извините, у вас нет литературы по вязанию?

– Нет.

– А Георгий… когда работает?

– Зачем он тебе? – подозрительно спрашивает женщина.

Под пристальным взглядом невольно смущаюсь. Она понимает это по-своему:

– Ладно, не красней. Заходи, поговорим.

Принимаю предложение и, войдя в киоск, усаживаюсь на низенькой табуреточке. Не успеваю ничего сказать, как киоскерша печально вздыхает:

– С прохвостом ты, девка, связалась. Не ты первая Гошку разыскиваешь. Пыль в глаза он умеет пускать. Еще бы, деньги-то есть. Разжирел на калымах. А я тут сижу, как каторжная. И за себя, и за того парня. За Гошку то есть.

Сдерживаюсь, чтобы не сказать резкость. Но женщина замечает выражение моего лица и снова понимает по-своему:

– Нет… Не задаром… Все равно обидно.

Узнаю, что Георгий будет завтра, и сухо прощаюсь.

В городском агентстве «Союзпечати» быстро отыскиваю кабинет инспектора по кадрам и, постучав, слышу высокий женский голос, приглашающий войти. С порога объясняю белокурой кадровичке цель своего визита.

Цепко оглядев удостоверение личности, она открывает шкаф, нарушая стройные, сплоченные ряды папок, вынимает одну и подает мне. На обложке ученическим почерком выведено: «Архипов Георгий Глебович».

Усаживаюсь за маленький столик, раскрываю папку.

С фотографии, приклеенной к личному листку по учету кадров, смотрит большеголовый, с суперменским подбородком мужчина. Над насмешливо прищуренными глазами нависают щетинистые брови. Нос с широкими крыльями, крупные, резко очерченные губы.

Возможно, кое-кому такие мужчины и нравятся, но только не мне. Слишком много в глазах Архипова нахальства.

Выписываю анкетные данные. Возвращаю папку инспектору. Она восстанавливает на полке порядок и любопытствует, чем меня заинтересовал Архипов. Отвечаю уклончиво:

– Он является свидетелем.

После посещения агентства спешу на вокзал.

Оставляю машину в тени переходного моста и легко взбегаю по серпантину лестницы к пригородным кассам.

У автоматов суетятся люди преклонного возраста с ведрами, корзинами, рюкзаками. Они, с беспокойством поглядывая на табло, бросают монеты в щели кассовых аппаратов. Аппараты удовлетворенно гудят и высовывают зеленые язычки билетов. Заполучив желанные прямоугольнички, пассажиры несутся по мосту, напоминая слаломистов.

Не рискуя вклиниваться в толпу дачников, издалека рассматриваю огромную схему зон пригородного сообщения. Зоны обозначены жирными полосами основных цветов радуги. Соответствующие кружочки – станции. Картинка не очень веселая: слишком много синего цвета. Это все третья зона! Здесь и Первомайка, и станция Мочище, и Пашино, и Обь, и Речпорт…

Одна из племянниц Стуковой проживает на улице Красный факел. Это – Первомайка. Другая племянница – на станции Мочище. Получается, любая из них могла обронить тот билет стоимостью двадцать копеек…

Магазин «Топаз» расположен в доме, выстроенном в стиле барокко пятидесятых годов нашего столетия. Сидящий у входа курносый сержант милиции расплывается в радушной улыбке:

– Здравствуйте, Лариса Михайловна!

Пытаясь вспомнить, где видела его, скованно улыбаюсь:

– Здравствуйте…

– Дежурю вот. Начальник говорит, посиди, мол, Борис Окуньков, пока в этом магазине.

Благодаря этой неуклюжей подсказке вспоминаю, при каких обстоятельствах познакомилась с Окуньковым. Правда, тогда он лежал на больничной койке и из-под бинтов были видны лишь веселые глаза, вздернутый нос и несколько веснушек. Борис задержал особо опасного рецидивиста, и это стоило ему двух месяцев госпиталя и многочисленных бесед со мной. Допрашивала его в качестве потерпевшего.

– Здравствуйте, Борис, – говорю я, невольно заражаясь оптимизмом сержанта.

Намереваюсь немного поболтать, но замечаю у прилавка знакомую фигуру, близоруко склонившуюся над разложенным по черному бархату столовым серебром. Подобно гранитному монолиту, над стеклом нависает не кто иной, как Гаргантюа из строительного управления.

Всегда настороженно отношусь к неожиданным встречам. Вообще, случайности раздражают меня. Однако проходить мимо человека, с которым еще вчера состоялась дружеская беседа, просто невежливо.

Пристраиваюсь рядом с Киршиным. Он поглощен лицезрением ложечек, вилочек, ножей и прямо-таки поедает глазами витой подстаканник с замысловатым вензелем и двумя полуобнаженными нимфами. Подстаканник хорош, но цена…

Дотрагиваюсь до круглого локтя Киршина:

– Чудная вещичка…

– Изумительная, – выдыхает он, не отрываясь от созерцания.

– И вот эта соусная ложка, – продолжаю я.

Киршин переводит взгляд с полюбившегося подстаканника на матово поблескивающую ложку, потом оторопело смотрит на меня. Белесые бровки вопросительно изгибаются. Во взоре появляется огонек узнавания. Уголки губ растягиваются, раздвигая свисающие щеки.

– Товарищ следователь?! – пищит Киршин. – Вот не ожидал… Тоже серебром интересуетесь?

– И серебром тоже…

– Стуковские побрякушки ищете?

– А вы?

– Люблю серебряную посуду, – мечтательно закатывает глазки Киршин, но тут же лукаво подмигивает: – Смотреть…

Машинально отвечаю ему тем же. Это сбивает Гаргантюа с толку. Выпятив живот, он медленно произносит:

– И покупаю… Иногда… Вот и сегодня зашел. У жены скоро день рождения, – он снова становится насмешлив: – Чтобы и ей приятно, и в доме польза…

Извинившись, Киршин плывет к выходу. Когда дверь за ним захлопывается, сержант окликает меня:

– Лариса Михайловна, это ваш знакомый?

– Нет, свидетель.

Окуньков кивает с видом человека, чьи самые худшие подозрения начинают оправдываться:

– Так и думал… Часто он тут бывает. Поварешки берет серебряные, ложки какие-то чудные… Зачем?.. Ведь та же поварешка в хозяйственном рубля три стоит.

– С серебра кушать полезно, – доброжелательно улыбаюсь я и, надеясь на наблюдательность Окунькова, спрашиваю: – Речники в магазине бывают?.. В скупку не приходил человек в форме речника?

Борис смешно морщит нос, отрицательно крутит головой:

– Не видел. Спрошу у напарника. Если появится, задержать?

– Не надо. Узнай у товароведа, что за человек, и позвони мне. Кстати, товароведа как зовут?

– Вероника. По отчеству не знаю, – разводит руками Борис.

Для меня всякое имя имеет свой образ. Вероника – всегда ассоциируется с чем-то воздушным, утонченным. Когда вхожу в кабинетик товароведа-оценщика, этим ассоциациям приходит конец.

У шкафа перелистывает каталог Ювелирторга рослая красавица, чьи формы могли бы привести в восторг самого Рубенса. Со стены задумчиво улыбается пышная блондинка с гладко причесанными волосами, рекламирующая драгоценности. Двух красавиц на столь небольшое помещение явно многовато.

– Что у вас? – с профессиональной вежливостью в голосе спрашивает Вероника.

У меня есть удостоверение, и я показываю его. Вероника тем же тоном предлагает сесть и интересуется, чем может быть полезна.

– Вам направляли список драгоценностей…

– Да, мы получали, – соглашается товаровед.

– Из того, что указано в списке, что-нибудь поступало?

Это я спрашиваю на всякий случай, так как в сопроводительном письме Валентины была просьба немедленно сообщить, если кто-нибудь принесет ценности, похищенные из квартиры Стуковой.

Вероника неопределенно пожимает плечами и начинает перекладывать на столе бумаги. Затем, виновато улыбнувшись, выдвигает ящик.

Удерживаюсь от реплик. Хотя очень хочется высказать свое мнение по поводу отношения некоторых граждан к письмам правоохранительных органов. Особенно к таким. Оно должно лежать на самом видном месте. Под стеклом.

Гляжу на перетряхивающую содержимое ящиков Веронику и убеждаюсь, что не зря заглянула в «Топаз».

– Вот оно! – победно восклицает Вероника, вытягивая на поверхность лист бумаги со знакомым угловым штампом нашей прокуратуры. – Я же говорила, мы получали!

Хмыкаю с изрядной долей сарказма, и щеки Вероники покрываются румянцем, пробивающимся сквозь плотный слой тон-крема.

– Извините, столько документов… За всем невозможно уследить. А я еще болела полторы недели.

Предлагаю вместе проверить, не сдавались ли в августе драгоценности Стуковой. Вероника облегченно вздыхает и подает большую книгу:

– У вас изделия с камнями, у меня – без…

Работаем в полной тишине. Идиллия.

Натыкаюсь на браслет с гранатами, который сдал в магазин некий Карпов В. Е. Сдал четвертого августа.

– Стоп! – вырывается у меня.

Вероника привстает и заглядывает в книгу:

– Это я принимала…

Смотрю на ее растерянное лицо. Прошу отыскать квитанцию. Вскоре квитанция у меня в руках.

Карпов Виктор Егорович, проживающий по улице Буксирной. Это остановочная площадка «Речпорт»! Опять третья зона! Неужели тот самый капитан?!

– Как он выглядел?

Вероника очень хочет помочь. Она закусывает губу, стискивает пальцы, на лице – сосредоточенность.

– Не помню… – жалобно говорит она. – Обыкновенно выглядел. Невысокий.

Будь у меня рост, как у Вероники, мне бы и мой Толик казался маленьким, несмотря на его сто восемьдесят один сантиметр. Вот и принимай свидетельские показания за чистую монету. На все приходится делать поправки: на образование, возраст, жизненный опыт, профессию и даже на рост.

– А приметы? – уже теряя надежду, спрашиваю я.

Результат тот же – никакого результата. Слишком много людей проходит перед глазами товароведа-оценщика ювелирного магазина.

– Браслет не продан?

Вероника оживляется:

– Нет. Принести?

– Желательно.

Вернувшись, она кладет передо мной небольшую коробочку. Коробочка древняя, вероятно, еще из запасов родителя покойной. Серая тисненая кожа истерлась от прикосновений множества рук, уголки оголились до дерева, медный замочек позеленел и при нажатии издает тоненький писк.

Браслет красив. Так и хочется примерить. Он словно сделан для моей руки. Его золотое тело усыпано множеством больших и малых гранатов. Едва открываю коробочку, камни брызжут в глаза темно-красными лучами. Цвет гранатового сока и цвет густеющей крови.

Вырываюсь из плена светофоров на Бердское шоссе. Тени тополей падают поперек трассы, делая ее полосатой, как шлагбаум. Слева, на насыпи, показывается хвост электрички. Появляется желание обогнать. Прибавляю скорость и очень радуюсь, когда удается выскочить на открытое пространство у реки Иня вровень с головным вагоном.

Бедная Инюшка! Совсем пересохла. Ничего не поделаешь – конец лета. За зиму наберешься сил и весной снова прильнешь к ивам, горестно склонившимся от разлуки с тобой.

Бросаю взгляд на электричку, застрявшую на остановочной площадке, и мчусь дальше. А собственно, куда я мчусь? Непроизвольно притормаживаю. К Карпову? Конечно. Он же сдал браслет. Значит, не исключена причастность к смерти Стуковой… А вдруг он и есть убийца? Тогда я должна задержать его. Но одной, без опергруппы, делать это, по крайней мере, глупо… Зачем же я еду? Надо поразмыслить, какие у меня доказательства причастности Карпова к убийству. То, что Речпорт находится в третьей зоне пригородного сообщения, мало. То, что какой-то речник беседовал со Стуковой накануне ее смерти, тоже немногое говорит: во-первых, речников пруд пруди; во-вторых, почему я решила, что Карпов – речник? По названию поселка? Но это мне только раньше казалось, что там должны вытягивать свои длинные шеи могучие портовые краны, тесниться баржи и дымить толстые буксиры, потом я с огорчением узнала, что романтическое название – всего лишь дань жителям поселка, речникам, для которых он и был когда-то построен. Сейчас в поселке много и других граждан, самых разных профессий… Зачем я себя успокаиваю? Ведь не исключено, что именно Карпов убил Стукову. Ну и что? Я же не собираюсь лезть напролом. Побеседую с соседями. Выясню, что за человек этот Карпов. В любом случае пригодится… Почему же браслет сдан в магазин через день после убийства? Возможны варианты: Карпов – наглый, уверенный в безнаказанности преступник; Карпов – глупый преступник; Карпов – не убийца, а браслет попал к нему каким-то другим путем; Карпов не сдавал браслет, это сделал кто-то другой, воспользовавшись его документами…

В поселок ведет раскисшая от дождей грунтовка. Сворачиваю на нее. Поглядывая на номера домов, продвигаюсь по Буксирной. Крутой спуск – и я у подъезда двухэтажного здания из потемневшего от времени бруса. Белая эмалированная табличка с номером 22 заставляет меня затормозить и выключить двигатель. Выпрыгиваю из «Нивы» и тотчас ощущаю на себе пристальный взгляд.

В тени дома, на лавочке, сидит старушка во всем черном. Сидит и, поджав синеватые ниточки губ, с неприязнью смотрит на мир. Попав в поле ее зрения, ежусь. Впечатление, подобное тому, что испытываешь на пляже. Знаешь, что купальник в полном порядке, что рядом лежит масса не менее загорелых девушек, но в момент, когда скидываешь сарафан и приобретаешь обычный пляжный вид, обязательно пялится какой-нибудь толстяк с глазами-маслинами.

Доброжелательно улыбаюсь и подхожу к старушке в черном. Здороваюсь. Она почти не раздвигает полосочки губ:

– Доброго здоровьица.

– Вы давно тут живете?

– Давно.

Пытаюсь найти общий язык:

– Хорошо у вас… Чистый воздух, река…

– Воздуху много, сырости тож хватает.

– Должно быть, вы здесь всех знаете? – захожу издалека.

– Знаю… кое-кого.

– А семью Карповых?

Не скрывая скептицизма, старушка в черном проводит взглядом от свободно распахнутого воротника моего комбинезона до щиколоток, потом произносит:

– Была семья. Сейчас нету. Разводятся они.

– А Виктор Егорович живет здесь? – осторожно спрашиваю я.

– В плаваньях. Али сбежал к какой…

Говоря это, старушка в черном подозрительно щурится, но, стрельнув в сторону глазами, вдруг привстает, елейно улыбается и сообщает кому-то за моей спиной:

– Вашим, Тамара Андреевна, супругом гражданочка интересуется.

Оборачиваюсь. Жена Карпова стоит, уперев руки в то место, где, по моим предположениям, должна находиться талия. Сбоку угрожающе покачивается увесистая сетка с продуктами.

Положение становится серьезным. Надо выкручиваться. Натянуто улыбаюсь:

– Я из Баскомфлота.

Как-то мне приходилось слышать, что именно так называется профсоюзный орган речников, и теперь это пригодилось. Вижу недоверие в больших глазах женщины и добавляю:

– По поводу вашего мужа.

Руки Тамары Андреевны устало опускаются, глаза становятся печальными:

– Пойдемте…

Поднимаясь следом за ней по округленным множеством ног ступеням, размышляю, почему соврала. Прихожу к выводу, что виновата интуиция. Лучше, если я поговорю с Карповой не как следователь, а как представитель Баскомфлота. Появление следователя может насторожить ее, обострить и без того, видимо, непростые отношения в семье.

Расположившись на диване рядом с Тамарой Андреевной, жду, когда она перестанет нервно сжимать и разжимать руки. Она справляется с собой, спрашивает:

– Вы читали мое заявление?

Смущенно киваю. Карпова торопится поделиться своим несчастьем:

– Только бы квартиру дождаться. Дня с ним жить не буду. Дом наш попадает под снос, вот и мучаюсь с ним в одной берлоге…

Незаметно оглядываю «берлогу». Светлая, довольно уютная квартира. Правда, многовато мебели, ковров, хрусталя. Скорее всего, это призвано свидетельствовать о благополучии семьи. Но, к сожалению, говорит лишь о достатке. Пыль на мебели, плохо протертый пол, мятые шторы – все кричит о разладе, о том, что семейный очаг стал ничьей территорией.

– Он уже и на развод подал, – продолжает Карпова. – Нашел, поди, кого-нибудь помоложе… Зарплату утаивает. Я в бухгалтерию ходила, справлялась. Он несколько месяцев по полсотни рублей и больше домой не доносил. Да и когда он дома бывает?! Ни по хозяйству, ни с детьми… Нет, точно он кого-то нашел… Я тут проверила у него пиджак… Хотела посмотреть, не прохудились ли карманы… Браслет нашла! Золотой с красными камнями! Кому?! Точно – любовнице!

– Нельзя ли на этот браслет взглянуть? – спрашиваю я и тут же вспоминаю, что я не следователь, а представитель Баскомфлота.

Карпову мой вопрос не настораживает. Она принимает его за простое женское любопытство. Всхлипывает, и ее плечи начинают безутешно вздрагивать:

– Да где же я его возьму?! Да подарил он уже, наверное, любовнице своей…

– Когда вы нашли у него браслет?

– В конце июля, – сквозь слезы отвечает Карпова.

Выясняю, когда должен вернуться из плавания ее муж, и, заверив женщину, что мы с ним разберемся, прошу:

– Мне кажется, лучше, если Виктор Егорович не будет знать о нашем разговоре.

– Не скажу, – выдавливает Карпова.

Сбегая по ступенькам, с ужасом думаю, неужели и я когда-нибудь стану такой?! Но женщину мне жалко…

Каким образом браслетик оказался в кармане Карпова еще до смерти Стуковой?! Эта мысль не дает мне покоя до самого дома.

В просторном зале ресторана гремит музыка. Отыскиваю взглядом своих друзей. Они поглощены холодными закусками и беседой. За моим продвижением, хмурясь, следит лишь Толик. Поскольку я опоздала, виновато улыбаюсь.

– Ларка пришла! – обрадованно восклицает Люська. – Наконец-то, я уже вся испереживалась.

Ее супруг, Василий, пододвигает мне тарелку, наливает «Золотистого». Маринка ерзает на стуле, так не терпится представить своего капитана – красивого брюнета с чуточку капризным изгибом рта.

– Лариса, моя старая и лучшая подруга, – говорит Маринка. – А это Слава…

Брюнет встает, одергивает и без того хорошо сидящий серый костюм-тройку, по-гусарски склоняет голову:

– Ростислав Владимирович Марков.

Он настолько галантен, что выходит из-за стола, приближается ко мне, и не остается ничего другого, как протянуть ему руку для поцелуя. Перед моим лицом мелькает пышная шевелюра с наметившейся лысинкой на самой макушке. С чувством исполненного долга Марков возвращается на место. Маринка тут же щебечет:

– Слава, ты знаешь, Лариса у нас работает…

– Юристом, – с улыбкой заканчиваю я.

Маринка тушуется. Видимо, вспоминает, что я неоднократно просила не представлять меня при знакомствах следователем. Не люблю. Чувствую себя неловко под изучающими и любопытными взглядами новых знакомых. Да и их моя профессия как-то невольно сковывает.

Я приступаю к салатам. Но вскоре звучит наигранно бодрый голос диск-жокея: «А сейчас, дорогие друзья, мы с вами посетим берега лазурного моря, побываем на популярном фестивале эстрадной песни! Этого певца вы узнаете сразу!»

По залу растекается приятный, чуть хрипловатый голос, и я многозначительно смотрю на своего любимого. Поднимаюсь и увлекаю на свободный пятачок зала. Наши уже здесь. Маринка сияет. Ростислав производит впечатление. И не подумаешь, что ему далеко за тридцать. Танцует элегантно и современно. Василий же тратит много энергии, но все равно напоминает весело марширующего пехотинца и резвящегося медведя одновременно. Толик размахивает расслабленными, словно плети, руками и почти не двигается. Но вот музыка, а вместе с ней и мучения моего любимого заканчиваются. Не успеваем возвратиться к столу, как диск-жокей томно шепчет в микрофон: «А теперь старое доброе танго…»

Неожиданно Марков оставляет Маринку и, мягко взяв меня за локоть, приглашает на танец. Маринка ловко подхватывает упирающегося Толика. Зная подругу, понимаю – усилия моего любимого бесполезны. Ему остается лишь кисло морщиться.

Танцуем мы почти в классическом стиле. Прикрыв глаза, представляю себя в нежно-розовом воздушном платье, партнера – в строгом черном фраке, похожим на гордого стрижа. Мне даже начинает казаться, что его рука лежит на моей талии чуть выше и не так настойчиво прижимает к себе.

Открываю глаза и вижу краешек уха склонившегося ко мне Ростислава. Ухо зеленое. Но музыка меняет тональность, и оно становится бордовым от всполохов, сопровождающих мелодию прожекторов. Громко спрашиваю, как Маркову нравится моя подруга. Он слегка отстраняется:

– Прелестная девушка…

Проявляю настойчивость:

– Надеюсь, у вас серьезные намерения?

Ростислав негромко роняет:

– Мои намерения всегда серьезны.

Ответ слишком общ, а я, как истинная женщина, люблю определенность. Мой партнер обескураженно переспрашивает:

– Как далеко они заходят?.. Да-а… Настоящий вопрос юриста…