Гимгилимы-2: С надеждой на возвращение!

Улит потянулся к ручке библиотечной двери, но замер. «Предстоит важный разговор с Шафтит, – подумал он, – нужно соответствовать уровню моей великой цивилизации, выглядеть достойно и постараться произвести впечатление истинного джентльмена». Как написал отец в “Тлловетто”, своём четырнадцатом романе: «Дамы предпочитают джентльменов». А Улиту хранительница исписанной бумаги нравилась. Сын известного писателя искал общения с ней, ему хотелось, чтобы она была рядом как можно чаще. А ведь матушка, светская львица Илина Еделинская, вбивала юному Улиту в его девственную головку, не отягощенную зрелым мышлением, совсем другое. Она не уставала повторять, что для счастливого брака девушка должна соответствовать следующим категориям:

1) Состояние избранницы не должно уступать твоему, мой милый Улиток. Наличие денег важно для равноправных семейных отношений и материального благополучия.

2) Цвет кожи и глазной разрез избранницы должен соответствовать твоим. Иначе вы не подойдете друг другу, пусть сразу это может быть и незаметно, но со временем возникнет множество недопониманий. Они приведут к ссорам и закономерному разрушению семьи. К тому же от смешанных браков рождаются одни выродки.

3) Избранница должна состоять в высшем обществе, быть воспитана и разбираться в современном искусстве, чтобы помочь с ЭКЛИ, когда он перейдёт к тебе.

4) У избранницы должно быть ничем не запятнанное прошлое. И ты у неё должен быть первый. Когда вырастешь, Улиток, то обязательно поймёшь, что лучше иметь вещи чистые, никем до тебя не использованные. Бери пример с меня и отца.

И если, неустанно внушала мать, твоя любовь не подойдёт хотя бы по одному из моих пунктов, для неё же будет лучше перестать быть твоей любовью. Подобные речи заканчивались заявлением, что будет правильнее, если она, как мать, сама выберет спутницу жизни для сына. Но, внезапно умерев, Илина не успела этого сделать.

Читатели никак не подходят под определение высшего общества. У Шафтит ещё и кожа зелёная. И вряд ли на её имя открыт счёт с хотя бы несколькими десятками миллионов ерджи. Одно утешало – глаза хранительницы. Глаза у неё были красивые – голубые. И разрез подходящий. А вот о детях и думать не хотелось.

И теперь, когда повзрослевший Улиток познакомился с Шафтит, он не знал, что делать и как правильно поступать. Ведь после смерти Илины её наставления не утратили силы внушения. Семейные заветы, назойливо повторяемые матушкой сыну в детстве и отрочестве, въелись Улиту в самую мозговую подкорку, породили кучу предрассудков и обросли натуральными догмами. Улит Тутли вырос и стал тем, кем стал – сыном известного писателя и знатоком современного прогрессивного искусства.

Пока же прогрессивный знаток вытащил из бокового кармана пальто круглое зеркальце с костяным гребешком и снял котелок. Придирчиво огляделся настолько, насколько позволяло газовое освещение, и тщательно причесал жесткие кудри. Покончив с волосами, критически осмотрел крапчатое твидовое пальто и, поджав губы, смахнул с плеч невидимые пылинки. Достал из другого кармана носовой платок и протер им ботинки, а после выбросил испачканный платок в кусты. Обувную щёточку он позабыл на ферме.

Волнительно вздохнув, Улит нажал на дверную ручку и потянул на себя. Дверь не поддалась. Улит дёрнул ещё раз. «Что такое? – тревожно подумал он, отступая назад. – Почему не открывается?! Всегда открывалась, а тут не открывается! Каламбур какой-то». Улит замолотил в дверь кулаками и заорал:

– Шафтит, открой! Это я, Улит Тутли! Я с Земли! Сын известного писателя Тутли!

И почти сразу из темноты гаркнули:

– А ну заткнись!

– Сам заткнись, пока цел! – прокричал Улит, который, надо отдать ему должное, при всём своём зазнайстве никогда не трусил… за некоторым исключением. – Предупреждаю, в университете я был одним из трёх непобедимых фехтовальщиков на тростях! Лучше дрался только сам профессор Зельц! А он любого мог в холодец превратить!

В темноте отделались молчанием.

Дверь открылась, и Улит, заглядевшись в сумерки в поисках гаркуна, чуть не разбил кулаком в белой перчатке синий фонарь, что выставила перед собой выглянувшая Шафтит в васильковом платье, но руку отвести успел.

– Славной ночи, Улит! – приятно удивилась девушка.

– Ох… э… Славной, Шафтит, славной ночи.

И почему при виде библиотечной хозяйки его словно бы щербетом обливают? Раньше он ничего подобного не испытывал. А началось такое после Фермерской ярмарки, когда ему стало стыдно за свою панику перед червями и девушкой.

– Ты чего так поздно? Если пришёл почитать Слунца, то зал уже закрыт. – И Шафтит протараторила на одном дыхании: – Ключи в сейфе, который лежит в другом сейфе, который лежит ещё в одном сейфе в потайной яме потайной комнаты потайного подвала… Между прочим, я собралась понежиться в потай… ай, в обычной ванне и уже набрала воду. Потом хотела почитать и лечь спать.

Улит ошалело хлопал глазами, мало что разобрав из услышанного. Шафтит рассмеялась, будто по мраморным ступеням рассыпали бусы.

– Э… – сумел положить хоть какое-то начало сын известного писателя, – …ты не рада меня видеть? Или это… шутка? Эхе-хе… сме-ешно-о.

– Ну конечно же шутка! Откуда в доме исписанной бумаги потайные подвалы и сейфы? И почему ты решил, что я не рада тебя видеть?

– Сама сказала, что закрыла читальный зал, хотя я пришел не затем, чтобы читать. И говоришь, что хочешь принять ванну. Это ведь намёк, чтобы я ушёл, да? Так я уйду. Я ведь не какой-нибудь тупица, намёки понимаю… Пожалуй, зайду… позднее.

– Но я сказала правду! Читальный зал и архивы уже закрыты, время-то сколько? И я действительно собиралась мыться. Просто… хотела попросить тебя потереть спинку.

– Шшш…. что?! – Улита щедро облило красной краской. И ещё щедрее щербетом.

– Какой ты смешной, – хихикнула озорница Шафтит. – Заходи, холодно же.

Они поднялись на второй этаж. Винтовая лесенка, обхватывающая железный столб, привела на чердак, обустроенный под жильё: две небольшие комнатки, гостиную и спальню, крошечной ванную, рассчитанную только на ванну, и кухоньку.

С точки зрения Улита, гостиная была обставлена более чем скромно. Зефирно-лиловый трёхподушечный диван, накрытый плюшевым пледом такого же цвета. Перед ним круглый низкий столик с бархатным напероном. На столике – медный светильник. Розовый палас. Нейтрально белели стены. Горели толстые коричневые свечи, воткнутые в спины бронзовых двурогих мясоходов. От свечей исходил едва уловимый запах вроде соснового. Ярко-лиловый шкафчик напомнил Улиту одного мультперсонажа, игрушечного робота-гвардейца, который очень нравился ему в детстве.

«Как здесь мило, – подумалось Улиту. – И пахнет приятно… пихтами… почти как туалетным освежителем».

– Присаживайся, – сказала Шафтит.

Улит сел, сохранив спину прямой как доска. Одну ногу он поджал к диванному низу, а другую вытянул вперёд. Положив котелок на подлокотник, а обе руки на набалдашник трости, он стал смотреть прямо перед собой, будто с него рисовали портрет.

– Так и будешь сидеть в пальто и перчатках, упершись палкой в пол? – девушка невольно улыбнулась. – Тебе не жарко, может, окно открыть? Или это намёк, что уже уходить собрался?

Улит вскочил, смущённо улыбнулся и стянул перчатки. Небрежно, комками, рассовал их по карманам пальто, которое вместе с котелком и тростью отдал Шафтит, та повесила одежду в шкаф.

– Чаю хочешь? – предложила она.

– Да… если есть, – сказал Улит и сел на диван.

– Нет, чаю у меня нет. Я спросила просто так. Я вот тоже хочу, а нет. Зато теперь есть общая тема для разговора. Знаешь, Улит, когда очень хочется чаю, а его нет, о нём можно говорить бесконечно.

И без того сконфуженный Улит, услышав о чайных грёзах Шафтит, окончательно лишился чувства юмора, которое у него и так было развито односторонне: свои шутки он всегда считал остроумными, а чужие глупыми. Сын известного писателя вскочил с неестественной быстротой.

– Как же неловко получилось… Шафтит, да я сейчас! – сбивчиво залопотал Улит, позабыв, что отдал остатки денег Веруму. – Сколько купить чаю? Три пачки? Пять, десять? Если не хватит, я завтра ещё куплю! Ты носишь днём обеды, а я буду носить вечером чай!

– Улит, ты ненормальный! – воскликнула Шафтит, звонко хохоча. – Ты какой-то весь напряженный. Так и хочется немного поиздеваться над тобой. Есть у меня чай, есть… Любопытно было бы побывать на твоей планете, – сказала она уже с кухни.

– Э… хе-хе, сме-ешно-о… – деланно рассмеялся Улит. – У тебя, гляжу, подсвечники есть. И свечки в них горят. Ароматы распространяют. Красиво…

– Есть, да, – ответила Шафтит, набирая воду в чайник и ставя его на плиту. – Только чего ты в них красивого увидел? Обычные свечи, куплены в мелочной лавке. А ты ведь говорил, что прекрасное в магазинах продаваться не может.

– Ну… просто… – замялся Улит, который, признаться, и сам толком не знал, чего красивого в толстых коричневых свечах, и сделал комплимент ради комплимента, совершенно не заботясь о смысле. – А почему мясоходы сделаны с двумя рогами, они ведь однорогие?

– Теперь однорогие. Раньше были и с двумя рогами, но они вымерли тысячекружья назад и теперь считаются символом здоровья и вечности. Правый рог – здоровье, левый – вечность.

– А однорогие символом чего считаются?

– Не знаю… Может, символом еды?

Улит чувствовал, ещё немного, и он покроется потом от своей неуемной робости. Да что такое с ним происходит? Как странно влияет на него эта муслинка. А ведь даже не землянка, а муслинка… Сдались ему мясоходы-символы, не за ними он пришёл. Улит начал осмысливать, что Шафтит нравилась ему больше, чем любая из земных женщин, с которыми ему доводилось общаться. Его тяга к инопланетянке казалась ему чем-то ненормальным. А материнские наставления? Мать хотела как лучше для него, значит и советы её дельные.

«Комната маленькая, окно закрыто, пот воняет, – подумал Улит. – Вот если бы можно было сесть у открытого окна, а комната была бы длиной в полсотни метров, как янтарный туалет в одном из отцовских романов. Шафтит бы села в противоположном конце и дышала бы через противогаз, тогда и беспокоиться нечего. У женщин-то обоняние гораздо развитее мужского. Вспотеть ещё не хватало. Что она тогда подумает обо мне? А подумает она, что я свинья. Нет, не должна так подумать. Свиней она не знает, но знает жиротрясов. Значит подумает, что я жиротряс. Может, уже думает? Может, я вспотел и принюхался? Так, надо бы успокоиться. Представлю, что нахожусь на Земле, в ЭКЛИ, а Шафтит загримированная натурщица какого-нибудь художника-фантаста».

Задумавшись, Улит продолжал стоять. Представлялось ЭКЛИ зыбко.

– Присесть не хочешь? – предложила Шафтит.

– Верно! – бодро воскликнул Улит и уселся на диван. Не зная куда девать руки и о чём думать, он принялся ощупывать лиловые подушки через плед, стараясь тем самым отвлечься. – Хе-хе! Как же не присесть-то, когда у подушек такие формы, они мягенькие, упругенькие…

Войдя в гостиную с чаем и печеньем на подносе, Шафтит увидела Улита, наглаживающего подушки и бормочущего про мягкость и упругость форм. Она поставила поднос на столик и села к Улиту на диван.

– Ты о чём бормочешь? – поинтересовалась она, подавая кружку землянину. – Про какие формы?

– Я? – встрепенулся Улит, принимая чашку с чаем. – Я? Да я о диване… Он такой мягенький, гладенький. Так и хочется полежать на нём.

– Ого, ты пришёл полежать со мной на диване?

– С тобой? – настороженно переспросил Улит.

И тут до него дошло, какие формы подразумевает девушка. Забывшись и, по своему обыкновению, покраснев, он резко и неловко махнул рукой, словно был куклой, управляемой издерганным жизнью кукловодом, и обильно плесканул чаем прямо на грудь Шафтит. Лиф василькового платья потемнел.

Бумажница взвизгнула и птицей вспорхнула с дивана, кончиками пальцев оттянув промокший лиф за край ровно настолько, чтобы горячая жидкость не добралась до кожи. Улит, взяв ноты повыше, завопил ещё пронзительней. Руководствуясь искренним желанием помочь девушке, мало что соображающий землянин, ошалевший от своей же неловкости, взялся за белый кант лифа и потянул на себя, обнажив изумрудные груди муслинки едва ли не полностью. Теперь её груди скрывал только тёмно-синий бюстгальтер, который, впрочем, не сильно этого и хотел. На несколько мгновений землянин застыл и вперился в представшую его взору картину. Осознав увиденное, Улит сделался идеально пунцовым. Шафтит выдернула край платья из скрюченных пальцев знатока искусств и быстрым шагом ушла в ванную, закрыв за собой дверь.

Некоторое время Улит таращился на одного из двурогих мясоходов. Толстые коричневые свечи равнодушно горели. Теперь они казались самыми обычными. «После такого она точно подумает, что я свинья! – скакали мысли в его голове. – Хотел помочь, а тут такое… мягкие, притягательные, даже дыхание спёрло.» Где-то под животом Улита стало горячо. Приятное тепло разлилось по его нутру. И тепло это каким-то образом придавало решимости, которой Улиту так не хватало в общении с дамами. Вдобавок ко всему, Улит вспомнил несколько фильмов, в которых женщины во время ссор убегали в ванную и, заперевшись в них, плакали. Ему стало невыносимо стыдно при одной только мысли о расстроенной по его вине и плачущей в ванной Шафтит. Но распускать нюни ему было бы непростительно! В конце концов, он представитель благородной семьи Тутли, владелец всемирно известного ЭКЛИ, ценитель современного искусства и просто джентльмен. Улит подошёл к двери ванной и резким, волевым движением распахнул её.

Нагретый влажный воздух вперемешку с паром дохнул на землянина. Пар шёл от ванны, полной воды. Сама Шафтит стояла к Улиту спиной в тёмно-синих бюстгальтере и слипах. Она как раз отмывала пострадавший лиф, посыпав его розовым порошком и сунув под струю воды. Решительно раскрыв дверь, Улит так же решительно потерял дар речи и решительно приобрёл ставший привычным пунцовый окрас лица. Как поступать джентльменам в данной ситуации, отец в книгах не писал и в интервью не говорил.

– Надо сразу отмыть, иначе засохнет, – сказала Шафтит, не отвлекаясь от незапланированной стирки, – а выбрасывать платье не хочется.

Улит, не говоря ни слова, закрыл дверь. Было ясно, что над образом джентльмена ему ещё стоит поработать.

– Шафтит, ты не плакала? – спросил он через дверь. – Ты ведь должна была плакать.

Тут до Улита дошло, какую дичайшую ахинею он несёт.

– В смысле, – исправился землянин, – я подумал, что ты расстроилась и плачешь.

– Ты о чём?

– Как бы тебе объяснить. На Земле так принято среди женщин. Если они расстраиваются, то иногда убегают в ванную и плачут.

– Нет, бывать на твоей планете мне расхотелось. Делать мне нечего, как вот плакать в ванной. Между прочим, я купила это платье на Севере Материка. У нас таких не шьют.

– Я куплю тебе пять таких платьев!

– Зачем мне шесть одинаковых платьев?

– Хорошо, куплю тебе пять разных платьев!

– Не надо. Пятно почти исчезло. Если бы ты был муслином, я бы сказала, что у твоих предков была красивая чешуя.

– Не знаю. – Улит выбрал нейтральный ответ, так как не совсем понял, о чём речь. – И извини, я увидел тебя голой.

Шафтит насмешливо фыркнула.

– Землянин, – сказала она, – я была не совсем голой. А если даже и была бы, за что ты должен просить прощения? Я вроде бы не уродка…

– О, нет! Совсем не уродка! Настолько не уродка, что я давно мечтаю увидеть тебя голой. Ой! Я не хочу видеть тебя голой. То есть не то, чтобы не хочу… Я хочу, ты не подумай, но по-другому.

– Хочешь по-другому?

– Ты неправильно меня поняла!

– А как тебя понимать, если ты говоришь непонятно что.

– Ты в нижнем белье! – отчаянно вскричал Улит.

– А, ты хочешь без нижнего белья?

– Да нет же! Да я про другое. Нельзя видеть женщин в нижнем белье, если сам того не ожидаешь. Это неприлично! Нужна подготовка, чтобы все об этом знали!

– Кто все?

– Мужчина, который увидел, и женщина, которую увидели.

– Ничего не понимаю. Ладно, принеси халат, если считаешь меня неприличным зрелищем. Халат в шкафу. Мне нужен изысканно-болотный.

В шкафу висело четыре халата: белый, чёрный, жёлтый и серо-зелёный. По крайне мере, серо-зелёный ассоциировался, пускай и не с изысканным, но с болотом.

Отвернувшись и зажмурившись, он приоткрыл дверь и просунул халат в ванную.

«Непонятный какой-то этот землянин, – думала Шафтит, тщательно втирая в лиф порошок. – Видно же, что нравлюсь ему, а сам говорит, что не хочет видеть меня без одежды. Потом говорит, что хочет, но нужно, чтобы мы с ним знали об этом. А мы будто не знаем. Может быть, у землян есть особые обычаи для этого? Но я-то о них не знаю, мог бы понять».

Уничтожив пятно и повесив платье, Шафтит вышла из ванной в халате. Не зная, что сказать, Улит констатировал очевидное:

– Ты вернулась.

– Еще чаю? Есть и другие платья.

– Нет! – решительно отказался Улит. – Чаю я больше не хочу.

– Может быть, тогда расскажешь, зачем пришел? Ведь не за тем, чтобы обливать меня чаем?

Улит был уверен, что муслинка ужасно сердится на него, а не показывает этого лишь из уважения к нему, важному землянину. Ведь мало того, что он заляпал ей платье, так еще едва не обварил кипятком ее изумрудные груди. Такие гладкие и заманчивые…

– Шафтит, я совсем забыл! – встрепенулся Улит, выбравшись из постельно-зелёных фантазий. – Я никогда ничего не забываю, но сейчас, когда я здесь и ты здесь… в общем, мы здесь…

– Улит, так ты скажешь, в чем дело?

– Ах, да, – прервал Улит собственный слововорот. – Как ты знаешь, нам с Верумом пришлось работать на ферме, и теперь времени на отцовское задание у меня почти нет. Нужна твоя помощь. Ты могла бы делать выписки из истории Слунца вместо меня.

– А что именно я должна записывать?

– Все самое важное и интересное, разумеется. Я переведу для тебя инструкции, которые дал мне отец. Если будешь следовать им, у тебя все получится.

– Буду рада помочь, но что я получу за это? – поинтересовалась игривая Шафтит. – Какова будет моя награда?

– Награда? – нахмурился Улит, но сообразил по-своему. – Не волнуйся, я оплачу неудобства. Потом… когда заработаю. Или когда этот горотрощ отыщет мои деньги.

– Я шучу, – улыбнулась девушка. – С радостью помогу тебе, сын известного писателя. Доверие такого важного землянина для меня честь и взамен ничего не нужно.

– Так или иначе, – сказал Улит покровительным тоном, – я найду способ отблагодарить. Я работаю десятину через десятину и буду собирать материал для книги отца по выходным, но это долго. Твоя помощь неоценима.

– И это все, для чего ты приходил?

– Ну… да. С утра за мной и Верумом приедут и увезут на ферму. Я должен как следует выспаться. Мне пора.

– Конечно, я понимаю, – сказала Шафтит.

А сама подумала: «Нет, я ничего не понимаю. Мог бы выспаться, переночевав у меня».

Отсалютовав на прощание котелком, Улит вышел на улицу, но пройти далеко у него не получилось. С неба, затянутого чёрными тучами упало несколько дождевых капель. Улит ускорил шаг, но не прошло и минуты, как начался густой ливень. Одежда промокла насквозь столь быстро, как если бы на него вылили бадью воды. Улит кинулся обратно к библиотеке. И когда он колотил в двери, понося непогоду, в ботинках уже хлюпала вода.

Шафтит отворила сразу, будто ждала. Мокрый Улит ввалился внутрь. С него стекало.

– Раздевайся! – почти приказала Шафтит, помогая землянину снять изрядно потяжелевшее твидовое пальто. – Брюки тоже снимай! И всё остальное!

– Всё?! Совсем снимать?!

– Совсем! – крикнула девушка, поднимаясь с мокрым пальто по лестнице. – Одежду необходимо высушить. Тебе утром на работу.

Вернулась Шафтит с белым халатом, но Улит стоял как вкопанный и нервно теребил мокрую пуговицу мокрого жилета.

– Ты почему не раздетый ещё? – удивилась муслинка.

– Ну… это…

– Неприлично? Вот халат, подруга отдала. Мне он великоват, а тебе должен подойти.

Тяжело вздохнув и краснея, Улит стащил с себя шерстяной жилет, галстук брусничного цвета с бриллиантовой запонкой, рубаху и начал снимать брюки. Под брюками он носил свободные розоватые панталоны, доходящие почти до колен и разрисованные бирюзовыми дракончиками и лимонными динозавриками. Шафтит с любопытством глядела на необычный для муслинов предмет гардероба.

– И это снимай, – сказала она. – Не терплю компромиссов.

– Нет! – чуть не взвизгнул Улит. – Под ними ничего нет!

– Как, совсем ничего? – хихикнула Шафтит.

– Совсем. В смысле, есть, но не… Я не буду это снимать. Они почти сухие.

– Как хочешь.

Женский халат едва налез на плотного землянина. Но так было лучше, чем стоять перед Шафтит в совсем не джентльменском виде.

– Поднимайся наверх, – сказала девушка. – Я отожму одежду и развешу её, тебе принесу чай. Только постарайся не расплёскивать его.

Садиться на диван Улит не стал, предпочтя стул, и не зря. Под задом он ощущал неприятную влагу “почти сухих” панталонов.

К чаю Шафтит принесла пышные булки и аквамариновое варенье с серебристыми лепестками. Это было кстати, поскольку Улит успел проголодаться. Попробовав варенье, он обнаружил, что оно было даже вкуснее, чем варенье Нублан, и обладало мятным привкусом.

– Нравится? – поинтересовалась Шафтит.

– Офень, – едва прожевав, ответил Улит и шутливо добавил: – Помимо того, что ты приносишь нам обеды, мне явно стоит приходить к тебе на ужины.

– Я не против, – с улыбкой ответила девушка. – Кстати, утром ко мне прибежал усатый паренек с фермы, на которой вы работаете. Он сказал, что приходить на ферму сегодня строго запрещено. Я спросила, почему запрещено? Он сказал, так велели важные земляне, и убежал.

– О, вышла забавная история! – самодовольно улыбнулся Улит. – Сегодня Нублан, супруга хозяина фермы, пригласила нас на обед. Надеюсь, то был последний обед, на который она кого-либо пригласила.

И Улит с юмором, стараясь не упускать важные детали, непременно касающиеся его самого, рассказал, как обед обернулся скандалом с приездом лечивателей. Но Шафтит не нашла историю забавной.

– Мне так жалко бедную Нублан, – сказала она.

– Жалко? – изумился Улит. – Как можно жалеть эту… необыкновенно мыслящую? Она привязалась ко мне со своими идиотскими идеями, она чуть не убила мужа! И при детях кричала о том, что какие-то разноцветные черви для нее важнее собственной семьи!

– Неужели ты не понимаешь? Она посвятила жизнь разноцветным червям, для неё они всё. И конечно же ей очень хотелось, чтобы известный писатель с Земли написал в своей бумаге о её червях. Поставь себя на ее место.

Улит промолчал. Ставить себя на место муслинки-психопатки, у которой голова битком набита червями, он не собирался.

– У каждого должно быть какое-то увлечение, занятие, которое бы приносило пользу и отдых, – сказала Шафтит. – Радужные черви Нублан – шаг вперед. Раскрас не сползает, даже если варить их или жарить в кипящем масле. Наверное, ты прав, и она заслужила наказание, но я сочувствую ей. Нублан наверняка очень плохо от того, что ее разлучили с делом, которому она посвятила жизнь. И что будет с её разноцветными червями? Ведь можно посочувствовать кому-то, даже если кто-то и не совсем прав.

– Наверное. Но менять точку зрения я не намерен. Я гораздо больше сочувствую её мужу и детям, которых Нублан из-за своих ненаглядных червей превратила в забитых дураков. Надеюсь, теперь их жизнь изменится к лучшему.

Улит смахнул невидимые соринки с плеча и стал глядеть в окно, за которым сгустилась темнота.

– Значит, с трудами Слунца ты поможешь?

– Конечно, мы ведь договорились, – ответила Шафтит. – Займусь Слунцем завтра, после проверки каталогов. Ну не могу же я оставить в беде столь важного землянина.

– Пустяки, – небрежно отмахнулся Улит. – Эта работа не так уж и тяжела, к физическим нагрузкам я приучен с раннего детства. За два дня я вскопал земли больше чем Верум почти… в два раза, хотя он и врал насчёт того, что ему и раньше приходилось махать лопатой. Откровенно говоря, Верум один из тех людей, которые постоянно привирают о себе. Вот, погляди. – Улит хвастливо показал замозоленные ладони.

Шафтит легонько коснулась руки Улита и нежно провела пальцами по его огрубевшей коже, от чего сердце землянина ёкнуло.

– Болит? – тихо спросила Шафтит.

– Нет, – сглотнув, ответил Улит.

И поспешно высвободив руку, разгладил полу своего белого женского халата.

Шафтит не подведет, особенно если проверять её записи. Например, по выходным, или когда она будет приносить им с Верумом обеды. Улит припомнил, как Шафтит впервые принесла корзинку с едой. Вспомнил ярмарку, вспомнил скандал, который он закатил. Вспомнил и то, каким трусом, каким истериком он предстал перед хранительницей исписанной бумаги. Ушат стыда опрокинулся на сына известного писателя. Улит признал: своим поведением он допустил бестактность.