Socol`ы отца народов

–Вот как… В таком случае получается, что Осипов, если бы хотел сохранить наличие запрещенной литературы втайне, ему было где ее держать, помимо казармы? – глаза следователя блеснули.

Хрулев лишь равнодушно пожал плечами:

–Вы следователь, вам виднее.

–Благодарю, вы свободны.

Он оставил у Владимирова противоречивое и скорее негативное впечатление – умный, но равнодушный. Такой спасать никого не будет, тем более эфемерное Отечество в случае войны. Ему наплевать на товарища, он все еще купается в лучах той скандальной славы, что теперь идет впереди героя.

У Володи Хрулева, в отличие от многих его сверстников, в том числе тех, кто делил с ним студенческую скамью, было то, что в народе называется «царь в голове». Его повышенная юношеская эмоциональность в одно время поставила под угрозу его будущее – когда сильно пьющий отец бросил семью, его как назло увлекла уличная жизнь со всеми ее элементами, включая хулиганство, дискотеки, кражи и поджоги автомобилей. Близка была та черта, перейдя которую почти все его однокашники в мгновение ока превратились в маргиналов. В отличие от них, Володя много читал и презирал такую жизнь – но именно его интеллект позволил ему презирать и жизнь обычную, мирскую, которой он и противопоставил свой протест. Горе от ума практически привело его к берегам Рубикона, однако, в этот момент тот же ум стал великим счастьем – он приказал ему остановиться, открыв для него существование еще одной жизни, о которой он не знал, жизни военной. Строгость и требовательность к индивидам, которых Володе так не хватало в окружающем его обществе, тут цвели буйным цветом. Не то, чтобы он сам в них нуждался, но некое садистское удовольствие ему доставляло их применение к другим. Он считал всех на порядок ниже, глупее себя – возможно, небезосновательно, но вечная дилемма, сформулированная еще Достоевским – «Тварь я дрожащая или право имею?» – не давала покоя надменному Хрулеву. Иногда, в минуты бессонных ночей после тусовок он задумывался, не принадлежит ли он к какой-нибудь дворянской фамилии, отчего и живется ему среди «обычных» людей так нелегко. Но мысли эти скоро гнал от себя – они угнетали его, он предпочитал прятаться от них в увеселительных мероприятиях, коих полна была жизнь курсанта военно-учебного заведения.

Следующим вошел тот самый Щербаков, о котором предыдущий визави Владимирова и говорил. Вертлявый, дерганый, неуверенный в себе и оттого старающийся показаться лучше, чем он есть на самом деле.

–Здрасьте.

–Здравствуйте, присаживайтесь. Я хочу поговорить с вами об…

–…об Осипове, я знаю.

–Отлично. Вы близко общались с ним, насколько нам известно, и потому можете сделать вывод относительно наличия или отсутствия у него планов касательно террористической деятельности.

–Конечно, были. Я вот, например, «Майн кампф» среди личных вещей не держу. И потом – зачем ему нужен этот план казармы? Не иначе, заминировать хотел…

–А вот ваш товарищ Хрулев, например, считает иначе.

–Да что Хрулев… сам одной ногой… – презрительно отмахнулся Щербаков. По всему было видно, что перед следователем сидит карьерист и конформист, в угоду сложившимся обстоятельствам готовый предать товарищей. Следователь поймал себя на мысли о том, что раньше времени осудил беспринципного Хрулева – не менее беспринципный Щербаков куда опаснее для общества. Хочет для всех быть хорошим, а значит, хорошим не является ни для кого.

–Где?

–А вы, к примеру, знаете, – понизив голос, вещал Щербаков, – что до поступления сюда этот ваш прекрасный Хрулев был членом банды автоугонщиков?!

–Вот даже как?! И откуда же вам это известно?

–Он сам мне говорил.

–Прекрасно… И тем не менее, меня больше интересует Осипов. Замечали ли вы за ним какие-нибудь проявления интереса к террористической деятельности?

–Я лично нет, но…

–И все равно, думаете, что он мог совершить террористический акт?

–Конечно.

–Скажите, вы работаете с оружием, в том числе транспортабельным, с самолетами, перевозящими его?

–Ну разумеется, это входит в учебную программу.

–Пытался ли когда-нибудь Осипов получить индивидуальный доступ к этим… кхм… приспособлениям?

–Нет. Да что там говорить, учился он так себе – наряды без конца получал, а отличникам, как мне, например, их не выписывают вне очереди-то.

–Значит, фактически был лишен индивидуального доступа к боевой технике?

–Можно сказать и так.

–И в чем же тогда проявлялся его интерес и возможность к совершению преступления государственного масштаба?

–Я не следователь, но могу вам сказать, что из таких вот посредственностей, как Осипов, вырастают матерые преступники. Взять того же Гитлера – в школе троечник, потом затюканный ефрейтор, потом посредственный художник, который никому не был интересен и сам ничем не интересовался, а в итоге что?

–А чем вы можете объяснить такую трансформацию личности Гитлера… и ему подобных?

–Ну надо же где-то этим серостям себя проявлять, в чем-то компенсировать свою несостоятельность. Вот они и делают это с использованием преступных механизмов!

–То есть, таким, как вы, это не нужно? Вы считаете себя состоявшимся человеком во всех направлениях? – следователь уже откровенно издевался над зазнавшимся Щербаковым, а тот, словно не видя этого, парил в небесах.

–Ну не во всех… Но и в учебе не отстаю, и в развлечениях тоже…

–Вот как?

–Смотрели этот наш ролик на Ютубе?

–Да, имел такое удовольствие видеть.

–Так вот у меня там целый сольный номер. Танец в туалете, этот момент я один считай исполнял, – браво похвалялся Щербаков.

–Хвалю. Спасибо. Честь имею.

Если Хрулев был наполнен содержанием недюжинного интеллекта и презрительно-снобистского отношения к окружающему миру, то про Щербакова сказать этого было нельзя. Да, он был отличником, но не потому, что добровольно избрал уход от несовершенного мира гражданки в пользу мира военного, а лишь потому, что осознавал – дальше ему падать некуда. Родители сперва со слезами, а потом с ремнем долго и упорно доказывали Антону, что, если его отношения с училищем расстроятся, ему придется пойти в армию на общих основаниях, а это не только не престижно, но и приведет к моральному разложению. Его родной брат, отслуживший в армии и вернувшийся таким же рядовым, спился в Оренбурге, имел судимость, и вообще незавидную биографию. Повторить ее Антону очень не хотелось, и именно учеба в летном училище давала ему единственную возможность избежать сей незавидной участи. Ради этой мнимой привилегии, которую Хрулев, к примеру, вовсе таковой не считал, готов он был на любую мерзость, на любое предательство. Если начальство – или, как в данном случае, следователь, – требовало кого-то безапелляционно обвинить, он беззастенчиво делал это. Если требовалось предать или обмануть – в интересах не общего дела, а его личных, шкурных, – то и за этим дело не становилось. Одним словом, Щербаков был всем удобен, и именно потому ему никто особо не доверял. Не стал доверять его показаниям и следователь Владимиров, скомкав протокол допроса и выбросив его в корзину после исчезновения Антона.

Следующим был дагестанец Заур Магомедов, сослуживец Осипова и Хрулева. Войдя в кабинет, он начал буквально с места в карьер.

–Вы, конечно, тоже понимаете, о чем, а точнее, о ком пойдет речь?

–Об Осипове, конечно.

–Конечно.

–Можно я вам сразу скажу? Мне кажется, вы с этим делом занимаетесь какой-то ерундой. Неужели правда можно поверить в то, что человек, хранивший в вещах запрещенную и кстати почти бессодержательную книжонку…

–А вы откуда знаете? Читали?

–А кто ее здесь не читал? Или вы правда считаете, что в казарме можно вести какую-то тайную, изолированную от посторонних глаз, жизнь? Тогда мне вас жаль… Так вот. Поверить в то, что само по себе нахождение у солдата этой книги есть признак готовящегося преступления, может только сумасшедший, а вы вроде на него не похожи. Ну хранил он запрещенную литературу – накажите его дисциплинарно, в крайнем случае административно. Но сажать-то зачем? Вот вы сейчас ходите и собираете сведения о его личности, а надо совсем не этим заниматься.

–А чем же прикажете мне заняться, товарищ генерал юстиции?

–Хотя бы поиском того, кто мог в режимное учреждение такую вещь пронести и выяснением его служебного положения. Или не хотите сознательно этого делать? Опасаетесь, что далеко зайдете в своем расследовании? В принципе, все логично. Проще обвинить во всех смертных грехах никому не нужного курсантика – и нашему большому начальству, и вам самому по нехилой палочке срубить на погоны. Но ведь это неправильно, и вы сами это понимаете. А теперь подумайте о том, как вы все будете выглядеть, если это дело дойдет до Верховного Суда? Неужели и там такие же остолопы сидят, как наше местное руководство? Не хочется в это верить. Не боитесь, что придется отвечать?

–Уймитесь. Вам не кажется, что вы слишком разошлись в присутствии следователя?

–Это только потому, что, в отличие от тех, кого вы слушали до меня, меня вам нечем припугнуть – я хоть и приехал из Дагестана, а моя биография почище, чему многих коренных жителей. Так что…

–Вернемся к теме беседы. Осипов. Что вы можете о нем сказать?

–Обычный человек, – пожал плечами Заур. – Со своими недостатками, со своими достоинствами. Но одно скажу – на то, что вы ему инкриминировали, он был бы не способен. Хотя бы потому, что он был достаточно малообщительным парнем, а для таких преступлений нужны достаточно многочисленные и квалифицированные сообщники. Как с их поиском дело обстоит?

–Для этого я и здесь.

–Тогда зря тратите время.

–Почему же? Вам, например, ничего не известно о криминальном прошлом Хрулева?

–Даже если бы знал, не сказал.

–Почему?

–Потому что предавать товарищей не имею морального права. Это раз. А второе – мне еще в этом коллективе жить, так что увольте. Посадите одного, а дурная слава останется. А что я от вас получу? Собачью медальку или грамоту, которую смогу на стену в туалете вместо обоев приклеить? Спасибо, без надобности. На строительный магазин как-нибудь найду денег…

…Выйдя из кабинета, Володя Хрулев бегом направился в кабинет заместителя начальника училища подполковника Василенко. Озираясь, следя, чтобы никто из сокурсников за ним не пошел, вошел он в начальственную дверь. Увидев его, хозяин кабинета вскочил с места и запер дверь изнутри.

–Принес? – спросил он.

–Да, – Володя вытащил из-за пазухи книгу и бросил на стол перед подполковником. На обложке было написано: «Майн кампф (Моя борьба)».

–Он ничего не заметил?

–Нет, он все больше записывал, так что у меня была возможность дотянуться. Она лежала прямо на столе, перед ним, но под ворохом бумаг.

–Думаешь, не заметит?

–Думаю, заметит, но поздно. Там уже полкурса перебывало, так что пока дознаваться будет, что к чему, можно будет ее и обратно на стол положить.

–Отлично.

Подполковник взял книгу, бережно открыл ее и уставился на первую страницу – там, где вензельными готическими буквами было набрано название, на самом титульном листе, стоял еще и экслибрис. Никакой фамилии на нем не значилось, но имел он такую причудливую и резную печать, что, казалось, по ней одной можно было определить собственника, если, конечно, обратиться к услугам знающих людей. Под печатью стоял год – 1832, так что среди книголюбов и библиофилов наверняка нашелся бы тот, кто помог бы следователю, при достаточной степени усидчивости и любознательности с его стороны, установить принадлежность сего манускрипта. Однако, тот был занят совсем не тем, чем следовало бы заниматься полицейской ищейке, что и позволило подполковнику замести следы. Аккуратно, взяв студенческую линейку, он несколько раз провел лезвием канцелярского ножа вдоль всей длины титульного листа, а после бережно отделил его от остальных. Бросив вырванную страницу в пепельницу, он вернул книгу Хрулеву.

–Вернешь обратно. Только когда уйдет, чтобы не видел никто.

–Есть. Разрешите идти?

–А ты молодец, – окидывая курсанта загадочным взглядом, говорил Василенко, у которого, кажется, камень с души упал после содеянного. – Исполнил поручение как надо! Это дорогого стоит.

–Спасибо, – опустив глаза в пол, говорил Хрулев.

–Надо, пожалуй, тебя наградить. Будет у меня к тебе одно приглашение интересное. Ты заходи завтра, в спокойной обстановке поговорим… Иди…

Следователь действительно заметил пропажу вещдока – но, как и предрекал Хрулев, поздно. Выйдя из штабного корпуса и следуя по морозному воздуху к проходной училища, Владимиров закурил и погрузился в свои мысли.

«Пожалуй, этот Магомедов прав. Действительно, никакого серьезного преступления Осипов совершить не мог, а за то, что натворил с этой книжкой, мы его уже и так достаточно наказали… Надо будет ходатайствовать перед руководством о прекращении уголовного дела… Но как им лучше все объяснить? Не скажешь же, что какие-то курсантики переубедили видавшего виды следователя. Надо что-то серьезное, рапорт какой-нибудь основательный составить, листов на 20. И в основу положить эту книжку, что, мол, изъяли, пресекли, перевоспитали… Кстати, а где она?»

Следователь открыл портфель и едва не обмер от осознания того, что прихваченный с собой и предъявленный допрашиваемым для опознания вещдок исчез. Он неистово стал вспоминать, куда мог положить столь компрометирующую вещь… Под ворохом бумаг… Наверняка, там и осталась.

Метнулся назад – по счастью, все было на месте. С относительно легкой душой следователь Владимиров возвращался на работу в военное следственное управление…

Чего нельзя было сказать о министре обороны. Второй день подряд словно камни сыпались на голову Сергея Абдурахмановича Пержу. Сначала эти сумасшедшие курсанты, которые устроили голые танцы и в преддверии президентских выборов привлекли нежелательное внимание к себе, к армии, к министерству, и руководству страны в целом. Потом – известие из Сирии, где какие-то дураки, кстати сказать, в недавнем прошлом выпускники того же самого училища, устроили кровавую баню, которая могла бы, если бы не находчивость Сергея Абдурахмановича, ударить по международному престижу России в канун все тех же выборов куда сильнее танцев в стиле «ню». Однако, если эти проблемы решались министром сравнительно легко, так сказать, в рабочем порядке, то была у него и еще одна головная боль, разрешить которую ему не удавалось уже несколько лет и которая лежала в основе всей той авантюры, которую он вынужден был реализовывать в Сирии. По сути, это и была главная задача Сергея Абдурахмановича на посту министра обороны. Его поиски решения проблемы были кропотливыми и длительными, и кое-каких результатов он все же добился.

Сейчас в его приемной дожидался старший научный сотрудник Института военной истории, полковник Ковалев. Встреча с ним была единственным поводом, заставившим министра выйти на работу после бессонной ночи, проведенной в консультациях с полковником Грачевым.

–Пусть войдет, – скомандовал министр в селектор, после чего на пороге практически сразу появился Ковалев.

–Здравия желаю, товарищ генерал армии!

–Здравствуйте. Как успехи?

–Пока только теоретические. Но мы в начале пути. Думаю, отличное знание того, что мы ищем, лежит в основе успешного поиска. Это только в мультике про Колобков они искали то, не знаю что. А мы ищем уже вполне определенную вещь. Согласитесь, когда имеете хотя бы общее представление о предмете, поиск несколько упрощается.

–Согласен. Что же нашли теоретически?

–А теоретически вот что, – Ковалев раскрыл принесенную с собой папку и начал зачитывать. – Евангелие от Евы – недошедшее до нас апокрифическое Евангелие, лежащее в русле гностической традиции. Известно только по нескольким цитатам Епифания Кипрского (Панарион, 26)19, отца церкви, который критиковал борборитов, оправдывавших свободную любовь, суть которой заключалась в прерывании полового акта и поедание семени. В то время как некоторые гностики-вольнодумцы полагали, что плоть и зло неразрывны, тем самым признавая свободу половых отношений, большинство гностиков придерживались противоположной точки зрения, заключающейся в крайней аскезе.20

Согласно наассинианам «семя, распространяемое в космос от первоначального человека, делает космос совершенным».21 Рассеивание логоса и его последующий сбор напоминает мифы об Осирисе и Дионисе. Аналогичная тема осирификации присутствует в Евангелии от Филиппа, цитируемого Епифанием: «Я осознал себя и собрал воедино со всех сторон; Я посеял не детей для правителя, но я разорвал его корни и собрал вместе [мои] конечности, что были разбросаны повсюду; Я знаю, кто ты, ибо я из вышеупомянутых миров».22

–А если перевести на русский?

–Наассиниане, исповедовавшие Евангелие, считали, что прерывание полового акта и поедание семени есть способ сохранения вечной жизни, хотя сейчас это звучит абсурдно. Абсурдно было и по тем временам – ведь понятно, что лишение человека способности размножаться постепенно приведет к гибели человечества.

–Так зачем же они тогда проповедовали ложь?

–Важно было наделить этот абсурд некими теологическими чертами, авторством Бога, магией, чтобы в него поверили люди. Ничего лучше, как приписать авторство первой женщине на земле – Еве – придумать они не могли.

–Но зачем? Зачем, глобально?

–Надо полагать, для установления матриархата. Во-первых, получаемое мужчиной наслаждение от орального секса давало женщине неограниченную власть над ним. А во-вторых, как только женщина перестает рассматриваться как сугубо инструмент продолжения рода человеческого, сразу встает вопрос – зачем она тогда нужна?

–И зачем?

–А зачем ее создал Господь? Не иначе, в качестве воплощения божественной сущности. Для чего нужен мужчина, понятно и без любого евангелия – на нем функции размножения, защиты, охоты, в общем, как бы сейчас сказали, жизнеобеспечения рода человеческого. А женщина?

–Не понимаю.

–Для всего остального, в том числе для мирового господства. Только женщина умеет доставить мужчине ни с чем не сравнимое удовольствие, но она не есть средство продолжения рода. Род продолжается путем хаотичного выбрасывания семени – ложь, но примем ее за истину, отталкиваясь от гностической теории. Значит, женщина и есть венец творения природы и Бога. Значит, и вся власть принадлежит ей, в то время, как мужчина служит лишь для удовлетворения ее вышеперечисленных потребностей.

–Мудро…

–Есть, полагаю, и еще один смысл, пусть не вытекающий прямо из тех текстов, которые я вам привел, но содержащийся во многих других трудах, в том числе современных в области биологии.

–Какой?

–Особая сила. В мужском семени содержится сила, и потому сокращение его выбросов, а равно употребление в пищу позволяет его носителю ощущать ее и использовать.

–Это вы так считаете или..?

–Нет, в это верили самураи, тамплиеры, войны Спарты и Рима… Многие, в общем.

–Вот это действительно мудро. Будьте добры, подготовьте мне к нашей следующей встрече подробную историческую выкладку на эту тему…

–Есть, товарищ министр!

Глава третья. Отцы и дети

Звонок раздался как обычно около пяти часов вечера. Меньше, чем за час мимо дежурного на проходной училища сплошным потоком горной реки пронеслось свыше сотни курсантов, отпущенных до завтрашнего вечера в увольнительную, или, выражаясь жаргонным языком служак, «увал». Строго выполняя правила внутреннего распорядка, отправляясь в суточный отпуск, ребята субботним вечером покидали территорию кампуса, оставляя все навязанные службой-учебой проблемы и заботы в стенах учебного заведения и неизменно улыбаясь – в их возрасте, как говорил герой фильма, ночи чреваты сюрпризами. Одноцветной была вода той реки, что выносила их за пределы альма матер – выходили они, все как один облаченные в синюю униформу, чтобы в ней рассредоточиться по городу, где у каждого была квартира: у местных собственная, у приезжих – арендованная. Там, по уставу, хранилась гражданская одежда, в которую юные модники спешили переоблачиться после надоевшей форменки. А уж после, когда узнать вчерашних вояк было практически невозможно, направлялись они покорять столичные клубы и заведения, которые буквально изнывали в ожидании своих гостей, что каждые выходные неизменно производили фурор.

У Володи Хрулева было любимое заведение – клуб со странным восточным названием «Бача». Он приходил сюда каждый субботний вечер, считая, что верность традициям есть хорошее качество для мужчины, да и просто жалея времени на поиск чего-то нового. Те жалкие сутки, что давались курсанту Хрулеву, только на бумаге выглядели как целых 24 часа, а в действительности пролетали словно пуля на учениях. Здесь его устраивало все – уровень обслуживания, комфорт, цены и конечно контингент, который и был всегдашней целью визита. Пара бокалов виски с колой, кальян – и глаз Володи уже блестит нежной поволокой, привлекая к себе юных и не очень представительниц прекрасного пола.

С первыми Володе нравится до поры – особенно, если выясняется, что фемина девственна, дабы открыть для нее дверь в мир наслаждений. Но юные все приставучие, так что с ней приходится расставаться едва ли не в первый же вечер. Иное дело дамы в возрасте – все умеют, ничего особо не просят и, главное, никогда ни в чем не отказывают. Что до любви, то сердце Володи давным-давно было похищено и разбито одноклассницей, о которой молодой человек до сих пор временами плачет по ночам в подушку, и потому открывать его для кого-то другого он не спешил, в упор не видя достойных и считая всех лишь инструментами для своего удовольствия или своей выгоды. Юношеский же организм требовал своего – и потому каждые выходные проходили у Володи под знаком бурного секса без обязательств.

Иногда он начинался прямо в туалете клуба (если было невтерпеж), иногда они отправлялись к его спутнице, а иногда, когда в его квартиру более ушлый товарищ не успевал приводить свою подругу, то к нему. Утром он предпочитал оставаться один – и чаще всего желания его и его спутниц совпадали. Одевшись, он отправлялся погулять, подышать свежим столичным воздухом, отобедать, разогнать похмелье. Если оставалось время и удавалось быстренько «перепихнуться» с какой-нибудь из вечерних подруг, то не упускал такой возможности. Иногда компанию ему составляли его товарищи – по обоюдному согласию, они могли присоединиться к нему и с вечера, и тогда он на паре бокалов виски, понятно, не останавливался. Тогда дело могло закончиться и групповым сексом, и чем-то более веселым, чем алкоголь и больше похожим на зимние осадки в виде снега – и цветом, и формой, и скоростью, с которой они тают в большой компании. Впрочем, так было не всегда.

Сегодняшний вечер Володя и его друзья проводили в разных местах – несколько его приятелей, включая Щербакова и Заура, отправились покорять какой-то мегадорогой ресторан, в то время, как он снова почтил присутствием «Бачу». Как-то раз, заинтересовавшись происхождением слова, он решил навести справки – и выяснил, что в древности на Востоке им называли юношей для секса, служивших состоятельным мужчинам и женщинам. Последнее не очень расходилось с его жизненным кредо, и потому в этих злачных интерьерах он иногда отождествлял себя с самим заведением.

Сегодня было почти так же – несколько бокалов, спутница лет 30, жадная до секса и молодых парней, быстрый секс в туалете, долгие разговоры о ночных полетах, обещание как-нибудь взять с собой, сидение у нее дома на подоконнике неглиже с сигаретой, наполненной вместо табака зеленой полусинтетической смесью с жутким запахом и немного веселящим эффектом. Правда, уж очень резва кобылка оказалась в постели – поспасть курсанту ночью практически не пришлось.

Вернувшись утром домой, он рассчитывал немного отдохнуть, но вышло слабо – товарищи по съему жилья сновали туда-сюда и во весь голос делились впечатлениями от вчерашних возлияний, мешая Володе окунуться в объятия Морфея. Так что голову от подушки он оторвал спустя два часа бессмысленных попыток уснуть. Она предательски болела и не располагала к прогулке в приподнятом настроении, как обычно в воскресенье. Выбора не было надо было лечить подобное подобным, а найти товарищей, как назло, оказалось делом непростым. Да и постельная партнерша не брала трубку, видимо, отдыхая после бурного отдыха с юным курсантом.

Вова сел на кровати, обняв голову руками. Сырцов упал рядом, сильно колыхнув спальное место и причинив Хрулеву дискомфорт.

–Хорош так трясти, башка раскалывается.

–Хреново, да?

–А ты как думаешь? После травы и вискаря всю ночь…

–Ну не только травы и вискаря…

–Ну да, ты проницателен как всегда. Яйца гудят как турбины у самолета, и трубку как назло никто не берет… А ты чего такой веселый? Сам-то под утро пришел, я слышал…

–А мы бухать идем.

–Кто-мы? Я, Щерба, еще пара человек.

–А ничего, что вечером обратно в училище?