Младший сержант Алексей Крайнов

Война глазами красноармейца.

Каждая мировая битва, каждое эпическое сражение составлено из страхов, надежд и отчаяния тысяч и тысяч её участников. Торжества победителя и предсмертной тоски побеждённого, откровенной трусости и никем не замеченного геройства. Основная движущая сила войны – молодые ребята. Слишком молодые, чтобы всерьёз воспринимать собственную смерть; в своих мыслях они – бессмертны. А как же иначе? Они ведь на стороне добра! Причём так думают парни с обеих сторон. Вчерашние мальчишки, а теперь уже солдаты шаг за шагом, ценой жизни товарищей и собственных страданий приобретающие такой бесценный боевой опыт. Бесценный означает дорогой, но отнюдь не означает приятный, скорее, гадкий, мерзкий, отвратительный. У мальчишки с верой во вселенскую справедливость появляется маленький шанс выжить при неукоснительном соблюдении ряда условий: убивай первый, убивай, не задумываясь, не жалея. Не оставляй за спиной живых! На первых месяцах войны, когда против тебя был противник с внутренней неготовностью к убийству, это срабатывало; но что дальше? Когда на поле боя останутся только готовые убивать?

Это не портрет героя, это портрет выжившего. Выжившего, закалившегося в битвах солдата. Его становление от восторженного «телёнка» до готового на всё матёрого «волка». Но и «волки» не бессмертны. Что будет дальше? Вы не поверите, мне тоже интересно. Посмотрим вместе…

Глава первая

Станция, как, впрочем, и весь город, остались далеко позади. Полуденное солнце и усталость приглушили разговоры в колонне. Пыль светло-коричневой коркой покрыла одежду, лица и оружие солдат, превратив и без того одинаково одетую, коротко остриженную молодёжь в безликую людскую массу с неестественно белыми зубами и грязными разводами на потных шеях. Батальон шёл по просёлку, параллельно главной дороге, в пешем порядке, поротно. Мягкая грунтовка испускала облака шоколадного цвета пыли от каждого шага тысяч солдатских сапог. По основному же пути нескончаемой вереницей двигалась военная техника, превратив когда-то приличную дорогу в сплошное каменное крошево; и пыль от той щебёнки была белая. В вышине два этих облака сливались и тучей нависали над движущейся на запад колонной. Растянутой на многие, многие километры огромной пылевой тучей…

Командир отделения, младший сержант Алексей Крайнов, уже устал задирать голову, с интересом разглядывая выплывающих из пыли чудищ, с грохотом и лязгом двигающихся по насыпи над его головой. Обдавая пехоту сизыми выхлопами, мимо проносились быстроходные советские танки. Поджарые, словно гончие псы на бегу, они, казалось, летели над головами уставшей и грязной пехоты, легко обгоняя сплошной поток следующих в том же направлении полуторок со всякой военной всячиной. Ещё одной грохочущей вереницей шли трактора, тяжело тащившие на сцепках артиллерийские орудия. Эти ползли неспешно, солидно; пехота их обгоняла. С другой стороны дороги, всё в том же направлении, брели тысячи конных повозок, внося свою лепту пыли в общее облако.

И вот когда оглохший от постоянного лязга и рёва, ослепший от пыли, и, изрядно уставший Лёха, решил ничему больше не удивляться, появились они! Три тяжёлых КВ-2, каждый размером с дом, словно огромные африканские слоны, затесавшиеся в стадо из повозок, машин и тракторов. Перегородив большую часть дороги своими грузными телами, танки гордо стояли на насыпи, порыкивая дизелями на холостом ходу. Колонна военной техники, пытаясь объехать громадины, медленно превращалась в огромный, вооружённый до зубов затор. Ещё один, гораздо большего размера, виднелся у моста через небольшую речушку в паре километров впереди.

Плохо было то, что ротный старшина с кухней, а значит, и привал, ждали солдат как раз после переправы; это Лёхе пару часов назад сообщил их взводный – младший лейтенант Веров.

«На тебе, Боже, что нам негоже…» – как о нём негромко отозвался комбат, представляя взводу нового командира. Сказал негромко, но был услышан. Хотя… человеком младший лейтенант был, безусловно, хорошим, да больно для службы непригоден: худ, неуклюж, близорук. Команды отдавал не армейским тоном, а будто просил стеснительно. Зато умён, начитан и, самое главное, о событиях в стране и мире судил не по газетным передовицам, а по своему разумению. О чём и делился, не со всеми, конечно, а исключительно с Крайновым и Цепеленко – приближёнными сержантами во вверенном ему взводе. Много в тех рассуждениях было запретного и своевольного, идущего вразрез с линией «партии и правительства», но Леху, сына раскулаченных и сосланных неизвестно куда родителей, который и мать-то свою не помнил, это не особенно заботило. Чего уж говорить о Володьке. Село старшего сержанта Цепеленко вымерло от голода полностью, включая и его семью. Сам он двенадцатилетним мальчишкой по приказу матери из дома ушёл и, бродяжничая, добрался до Москвы. Где и прижился. Выучился на слесаря, закончил три класса вечерней школы, получил койку в общежитии при заводе, но любовью к Родине так и не проникся, а, скорее, дистанцировался: он отдельно, Родина тоже – отдельно.

В последнее время темы для бесед крутились вокруг одного, главного события – приближающейся войны. И хотя открыто, напрямую, им об этом никто не говорил, но само выдвижение к границе ТАКОЙ массы войск не допускало иных толкований. Немного смущал батальонный политрук Капитонов, неустанно трубивший на политзанятиях о советско-германской дружбе. Однако события нескольких последних месяцев напрочь опровергали его доводы: такой насыщенной учебно-боевой подготовки, как нынешней весной, при формировании дивизии у них ещё не было. Сплошные полевые занятия: и тебе марш-броски, и отработка наступления в составе роты, батальона, полка, и стрельбы, стрельбы, стрельбы… В общем, пришлось потрудиться на славу. Да только Лёхе грех было жаловаться: в родном колхозе и труднее приходилось, к тому же впроголодь, а здесь, в армии, хоть сто раз за добавкой подходи, старшина кашу с мясом знай накладывает. Он, старшина этот, страсть как не любил, когда у солдата аппетит плохой: хворый, значит, или горожанин, как новый командир взвода. Тот ел мало, уставал быстро, да и, шутка ли, – старику с молодёжью тягаться! На вид давно за тридцать. Резервист, из майского набора, то ли писатель, то ли учитель, короче, гражданский до мозга костей. Сначала пытался грозным себя показать, да разве солдата проведёшь – пентюх, он и есть пентюх! Вот и сейчас бредёт позади взвода, чуть в стороне – уставший, взгляд под ноги опущен, аж жалко. Вещмешок его давно старший сержант Цепеленко тащит – не один, стало быть, Лёха такой сердобольный.

У переправы батальон присоединился к другим пехотным частям, в сторонке ожидавшим своей очереди. Затем случилось маленькое чудо: передвижные батальонные кухни застряли здесь же, на этом берегу, а потому привал и обед ожидались в обозримом будущем.

Поев, сполоснув в реке котелок, по пояс умывшись, Лёшка сладко растянулся в ивовой тени. Спиной к нему что-то чиркал на планшете командир взвода. Тут же, положив голову на вещмешки, блаженно растянулся Цепеленко. Остальной взвод расположился чуть в сторонке. Старший сержант и младший лейтенант вели неспешный спор, начавшийся, насколько знал Леха, ещё до отъезда. Причиной препирательств были, конечно, нынешние манёвры. Все прекрасно понимали, что это не просто учения, а подготовка к войне. Но кто противник, было неясно. С Германией у нас мир и дружба. Румыны и так боятся: вон недавно, сколько территорий наших обратно вернули, даже не пикнули. Может, с венграми тогда? А войска между тем к границе с Германией движутся; хотя если подумать, то и до Румынии с Венгрией не так уж далеко.

– Да говорю я вам, обманный манёвр это. Мы вроде коня шахматного ходим, сначала запутаем, а потом вдарим! – упрямо бурчал старший сержант.

– По кому, Цепеленко, «вдарим»? У нас с немцами пакт? Пакт. А у немцев с румынами и венграми любовь и дружба. То есть на кого бы ни напали, воевать-то со всеми придётся, – не отвлекаясь от планшета, вяло отвечал комвзвода.

– А по мне, так всё равно, – вмешался в разговор Лёха. – Смотрите, какая силища собралась! Войск до горизонта! Да воюй хоть со всем миром!

– Дурак ты, Крайнов, – беззлобно сплюнул в траву Цепеленко. – Думаешь, на «финскую» меньше народу понагнали? И что, помогло?

– Разбили же их? – стараясь замять тему, стал неуверенно отбрёхиваться Алексей. – Границу от Ленинграда отодвинули вроде бы…

– Границу отодвинули, конечно, а вот про «разбили» – тут ещё разобраться надо, да и цена той новой границы немаленькая вышла, если в жизнях солдатских считать, – поддержал Цепеленко младший лейтенант.

Отношение старшего сержанта к той войне Лёха знал. Подрались даже как-то. Новый сержант прибыл к ним во взвод прямо из госпиталя, где врачи долго лечили его обмороженные после Зимней войны ноги. А ещё у него была медаль «За отвагу» – предмет зависти и почитания всех, от рядовых до тогдашнего командира взвода. Однако про войну Цепеленко не рассказывал, а на настойчивые расспросы: «За что награду получил?» – неизменно отвечал:

– За то, что жив остался!

Казалось, что финнов он и в глаза не видывал, ни живых, ни мёртвых, из чего скорый на выводы Алексей сделал заключение: при штабе отирался, а ноги по пьяни отморозил. Когда же данные своих умственных изысканий попытался озвучить – получил от старшего сержанта в ухо. Пришлось взгляды пересмотреть по-скорому и впредь при разговорах с Володькой быть осторожней. Впрочем, опухшее ухо не помешало им впоследствии сблизиться и даже сдружиться. Да и отёк за пару дней спал. Зато вдвоём они быстро добились лидерства во взводе и даже взяли под негласное попечение новенького младшего лейтенанта. Что позволяло поддерживать в подразделении хоть какое-то подобие дисциплины. С приходом «пентюха» служить стало легче, а опека приносила определённые выгоды: очень скоро Лёха перестал быть штатным гранатомётчиком, получил звание младшего сержанта, по треугольнику на петлицы, отделение солдат под командование и новенький автомат ППД – второй во взводе. Первый, как и положено, достался Цепеленко. Правда, в отличие от Лёшки, к пистолету-пулемёту старший сержант большой любви не проявил, носил его скорее как признание заслуг. С насквозь же шкурными доводами друга о том, что с этими бедовыми скорострелками станут нас во все дыры пихать, Лёха был согласен, но по-своему:

– Побольше повоюем – получше наградят!

В своих мечтаниях он уже не раз возвращался со службы в родную деревню: грудь в медалях, синее галифе, поскрипывают новенькие сапоги, обязательно яловые, и чуть грустный, умудрённый опытом взгляд. Как не запылившись пройти без малого двадцать километров по разбитой полевой дороге, от станции до тёткиного дома, Лёшка не знал, да и неважно это. Воображение услужливо пропускало неинтересные моменты, зато по много раз прокручивало будущему герою наиболее «сладкие» кусочки. Вот и сейчас, на сытый желудок, под вздохи и причитания деревенских баб, Алексей Крайнов в который уже раз проходил по центральной деревенской улице. Но до тёткиного дома дойти не удалось: сон, сладкий, кисельный, тепло накрыл уставшее молодое тело…

Проснулся Лёха уже к вечеру, а узнав от взводного, что сегодня ни переправляться, ни ужинать не придётся – ротный старшина со своими машинами сумел-таки протиснуться на тот берег вне очереди – несильно-то и расстроился: «На то он и старшина, – думал Лёха, – чтобы уметь договариваться».

Дипломатические способности их старшины вкупе с просто змеиной изворотливостью давно стали поводом для баек во всём батальоне. Вот и сейчас – договориться непонятно с кем и объяснить непонятно кому, почему именно его три полуторки с ротными припасами и кухней на том берегу гораздо важнее сотен артиллерийских орудий, танков, автомобилей и тысяч солдат, ожидающих своей очереди на переправу, мог только их старшина. И это притом, что в каждом подразделении были свои старшины и свои кухни.

– Главная ударная сила, блин! Кавалерия толстозадая! – зло комментировал старшинскую лихость в преодолении водных препятствий голодный Цепеленко. – Нам, может, ещё неделю здесь впроголодь торчать придётся! Проныра!

Впрочем, ночь прошла, что называется, без происшествий: бойцы у костров накипятили чаю, поделили сухари из вещмешков. Так и заснули за вялыми разговорами, под рычание переправлявшейся по мосту техники да маты, и ругань недовольного очерёдностью начальства, то и дело доносившиеся с переправы.

На следующее утро старшину «поминали» уже всей ротой, особенно когда ветерок потянул над стоянкой запах горячей пищи от других подразделений, ночевавших на берегу. Путём сложных переговоров с командиром батальона, ценой публичного порицания в непристойной форме от оного, красному от унижения ротному удалось добыть по полкотелка каши на человека, в виде шефской, так сказать, помощи. Сам он от пищи отказался и с гордым видом уселся у воды в одиночестве.

– Кару для старшины измышляет! – единым, коллективным разумом поняла рота. Поняла, одобрила и на глаза постаралась не попадаться, горизонтально рассредоточившись в траве за спиной командира.

А очередь батальона на переправу всё не наступала. Затор из разного вида машин, повозок и личного состава разросся до размеров небольшого города. Маленький мост после прохода тяжёлой техники то и дело приходилось поправлять, что, конечно, не ускоряло процесса. Зато произошло событие, приковавшее внимание всех солдат и командиров, находившихся у реки: в небе над их головами появился силуэт небольшого самолётика. Может, он и давно там кружил, но из-за гула многотысячной толпы на берегу и рёва военной техники звук высоко летавшего самолёта с земли услышать было невозможно. Увидел Лёха его случайно, когда после не очень сытного завтрака прилёг на траву с соломинкой в зубах. Оказалось, что Цепеленко с младшим лейтенантом, сидевшие рядом, уже обсуждают новоявленное «чудо» непонятной светло-коричневой раскраски, выписывавшее круги над их головами:

– А машина-то немецкая! Вон и кресты на крыльях – шпионит, гад! – взволнованно заявил командир взвода, пристально разглядывая самолёт в бинокль.

Брови младшего комсостава дружно поползли вверх: как это «немецкая»? Кто бы ей позволил вот так свободно над войсками летать? Однако недоверчивые комментарии, уже висевшие на языке, оборвало появление на голубом небосводе тройки «Чаек». Уж эти-то грозные силуэты споров ни у кого не вызывали. Краснозвёздные истребители, хищно задрав носы, быстро набирая высоту, стремительно неслись на шпиона. С вражеского самолёта «ястребки», похоже, заметили и не спеша повернули в противоположную сторону. Так они и скрылись за лесом на другой стороне реки, оставив наблюдателей гадать о результатах погони. Хотя об этом-то как раз и не спорили – и так ясно! Чего этот немец мог сделать против трёх сталинских соколов?!

– В клещи зажмут да сесть заставят, – с напускным равнодушием озвучил мысль Лёха, – я в книжке читал, приём это такой. Воздушный!

– А немец-то наглый какой! Считай, на сто вёрст от границы пробрался. Чуют, наверно, что жареным запахло, вот и залетали. Как бы не рассекретили они нас, это же сколько он здесь всего высмотрел! Сволочь такая! – никак не мог успокоиться бледный от возбуждения младший лейтенант, то и дело, бросая взгляд вслед улетевшим самолётам.

– Если это разведчик, то у него рация стоит. Всё, что видел, передал уже… куда надо. А нам-то что? Говорили же по радио, учения идут! – вставил реплику Цепеленко.

– И чего? Поверят? – с сомнением спросил Лёха, оглядывая огромную толчею из людей и техники на обоих берегах реки.

– А не поверят, так и чего? – встрял в разговор подошедший сзади Димка Красовитов, пулемётчик из Лёшкиного отделения. – Накостыляем что так, что этак! Там это… зовут вас, товарищ младший лейтенант. К комбату вроде?

Взводный вскочил, отряхнулся и неуклюже посеменил в сторону импровизированного штаба батальона.

– Фуражку забыли, товарищ командир! – крикнул вслед Цепеленко, но из-за грохота на переправе услышан не был, а догонять младшего лейтенанта желания ни у кого не возникло.

– Ща комбат обратно погонит сохатого! – весело предсказал Красовитов, присаживаясь на траву.

Но что-то пошло не так: майор Терехов, ни разу не упускавший случая распечь подчинённых за неопрятный внешний вид, на отсутствие головного убора у младшего лейтенанта внимания не обратил, а, выстроив командный состав в две шеренги, принялся что-то зачитывать по бумажке, энергично жестикулируя свободной рукой.

Вдруг из-за леса, что на той стороне реки, низко, почти касаясь крон деревьев, показалась одна из «Чаек». Биплан неуверенно, словно на ощупь, летел над переправой, оставляя за собой чёрный шлейф густого, жирного дыма. На мгновение Лёхе показалось, что над рекой повисла мёртвая тишина: провожая взглядом покалеченный истребитель, изумлённый народ задрал вверх головы. Сразу было видно – аэроплану крепко досталось: через крылья с задравшейся на ветру обшивкой просвечивало небо. Хвост изорван и закопчён так, что уже и не рассмотреть на нём той красной звезды, что ещё пять минут назад в погоне за вражеским разведчиком гордо пролетала над переправой.

Между тем не успел пролететь израненный «Ястребок», как из-за того же леска показались несколько остромордых самолётов, среди которых легко распознавался силуэт ещё одной «Чайки». Второй истребитель, похоже, был цел. Отчаянно маневрируя, ему каким-то чудом удавалось изворачиваться от попеременно заходивших сзади врагов. Выстрелов Лёшка не слышал, но по лёгкому дымному шлейфу, то и дело срывавшемуся с крыльев вражеских самолётов, понимал: не в бирюльки играют! Так и скрылись они за горизонтом, увлечённые своей смертельной игрой, не обращая внимания на тысячи зрителей, замерших по обоим берегам реки.

– Чего это было-то, а, Лёх? – раздался сзади жалобный голос Димки. – Так нечестно, их много, а наш один!

– Трое наших было, Красовитов, трое… – выдавил из себя Цепеленко.

– Тогда почему не отбились? – уже непонимающе продолжал Димка.

– У тебя, Красовитов, патроны к пулемёту есть? – вопросом на вопрос ответил Лёха.

– А ты видел, чтобы наш стрелял? – разумно добавил Цепеленко.

– Нет, не видел. А чего они, без патронов-то? – не переставал сыпать глупостями рядовой.

– А ты чего, без патронов? А?! – поймав тему, хором спросили сержанты.

Отвечать Димке было некогда: объявили всеобщее построение батальона. Комбат долго кричал перед строем, грозил кулаком небу, топал ногами, да только проклятый гул с переправы свёл на нет все его усилия, и столь пламенная, явно перенасыщенная отборной бранью речь до личного состава не дошла. А жаль, ругаться майор умел виртуозно. Затем настала очередь политрука, и стало совсем неинтересно. Попробовали шёпотом попытать взводного, но тот, обнаружив, что стоит в строю без головного убора, похоже, впал в лёгкий транс и на вопросы подчинённых не реагировал.

– Ну вот и дождались! Похоже, началось! Мои всем поздравления! – попытался острить, выстроив события в логическую цепь, Цепеленко. Стоявшие поблизости сослуживцы понимающе ухмылялись. Непонятен был лишь инцидент с «ястребками», но бывалый старший сержант и тут нашёл объяснение:

– Нас когда к финской границе подвели, те тоже чего-то похожее отчебучили, то ли пограничников обстреляли, то ли ещё кого. Главное, удачно получилось – и войска под рукой оказались вроде как случайно…

После команды разойтись взвод сгрудился вокруг командира. Однако услышали солдаты не совсем то, чего ожидали.

– Пришёл приказ сверху – в приграничных районах возможны провокации со стороны немецких генералов, которые хотят испортить дружеские отношения между советским и германским народами. – Лейтенант с благодарностью взглянул на протягивающего ему фуражку Алексея. – А потому приказано: на провокации не поддаваться, огня не открывать!

– Так патронов же нет. Как мы его откроем, огонь этот?! – похоже, выучил урок с истребителями Димка Красовитов. И тут же. – А когда патроны получим?

– Патроны, Дмитрий, тьфу, красноармеец Красовитов, у старшины. А старшина, если ты ещё не понял, на том берегу. – Фуражка командира взвода водрузилась на место. – Повторяю ещё раз, это не война!

– Так это генералы, что ли теми самолётами управляли? – опять невпопад ляпнул Красовитов.

– Да, Дима, четыре толстых немецких генерала! – одновременно с тычком под рёбра вместо лейтенанта «вразумил» своего бойца Алексей.

Дальнейшую беседу прервала череда разрывов. То есть, что это разрывы, никто не понял, просто земля под ногами вздрогнула, воздух ощутимо колыхнулся, а злополучная фуражка лейтенанта вновь покинула положенное ей воинским уставом место, словно и не было. Затем громыхнуло, да так, что Лёха присел. На противоположном берегу, из леса, поднимались столбы дыма и пыли. Взвод во главе со своим командиром, пытаясь рассмотреть произошедшее за рекой диво, привстав на цыпочки, дружно вытянул шеи.

– Ложись, суки! Воздух! – звериный рык Цепеленко, подобно удару дубины, швырнул солдат на землю. А высоко в небе на запад уплывали три маленькие точки.

– Это бомбили нас, что ли? – подполз к Цепеленко Лёха.

– Не. Провоцировали генералы буржуйские! – зло ответил старший сержант. – Хотели, чтобы мы на эту провокацию поддались и камнями в ответ бросаться начали!

К ротному подбежал посыльный от комбата с приказом переправляться вплавь. Плавать во взводе умели все, вода была тёплой, река не широкой, а потому «водное препятствие» преодолели быстро и даже весело. Радостное настроение пропало, когда, построившись, проходили мимо леса, где разорвались немецкие бомбы. На опушке рядком, прикрытые окровавленным тряпьём, лежали тела семерых убитых красноармейцев. Оказывается, из-за неразберихи у моста некоторые подразделения переправлялись по частям – солдаты в тени деревьев дожидались своих товарищей. Здесь их и накрыло…

Глава вторая

Встретили поджидавшего их старшину с грузовиками. Без долгих разговоров отправили вперёд. Через пару часов движения в колонне добрались до дымившей в стороне от дороги кухни. Обед был готов, причём на этот раз всех угощала его, Лёшкина, рота, так как весь батальонный обоз и остальные кухни остались на том берегу.

Ротный, до блеска натерев тряпкой сапоги и приведя в уставной порядок форму, с каменным лицом лично преподнёс комбату котелок с горячей кашей. Старшине, конечно, перепало, но не сильно, особенно после рассказа о генерале, якобы лично отдавшем приказ на немедленную переправу всего старшинского хозяйства. Водители машин при проведении дознания старательно вытягивались по стойке смирно, пучили глаза и слово в слово повторяли версию старшины. В общем, виновных не оказалось, что, впрочем, никого особо и не удивило.

Батальон обедал в паре сотен метров от дороги, по которой продолжала тянуться на запад немного поредевшая вереница людей, подвод и техники. Каши, правда, было в обрез, ещё меньше, чем на завтрак, но причина была ясна и особо не обсуждалась, чего не скажешь о фашистских провокациях. Да и что это за провокации такие, когда столько людей побило?

– Может, не знали они, что люди в лесу? Может, просто попугать захотели? – с вопроса к Цепеленко завёл разговор о бомбёжке переправы младший лейтенант, сидевший посреди развалившихся солдат своего взвода.

– Вы, товарищ командир, видели, с какой высоты бомбили? – тревожно поглядывая назад, в сторону невидимой теперь переправы, ответил старший сержант. – С недолётом положили, чего тут думать.

– Значит, вернуться могут? – как всегда, встрял в разговор Алексей.

– А ты думаешь, почему нас комбат через реку вплавь отправил? – вопросом на вопрос ответил Цепеленко.

– А хозяйство наше: артиллерия, боеприпасы, миномётные и пулемётные взвода? – задумчиво перечислял Лёшка оставленные на том берегу подразделения и имущество разделённого батальона.

– Ничего. Комбат с ними начштаба оставил. Приказал технику в сторонке укрыть, а если что – искать объезд, – проявил осведомлённость взводный.

Загромыхало. Бойцы, не сговариваясь, повернули головы назад. Там, вдалеке, набухая и расширяясь, росло облако чёрного дыма.

– В колонну поротно! Становись! – донеслась дублируемая по цепочке команда. Марш продолжался.

«Какая-то непонятная война, – не переставая оглядываться на далёкое чёрное облако, размышлял Лёха. – Нам до немца ещё пару дней топать, а она уже началась. Или не началась? А если началась всё же? Тогда наши передовые части, наверно, уже к Варшаве подходят. Нам пешком за танками ни за что не угнаться. Так и не увижу ни одного немца, прямо как Цепеленко на «финской». А он, кстати, молодец, никто не понял, что переправу ещё раз бомбить будут, – только комбат и Володька!»

Рассуждения младшего сержанта прервал чей-то истошный крик: «Воздух!»