Россия и современный мир №3 / 2016

Россия: Заработная плата и динамика забастовочной активности

Соболев Эдуард Неньевич – доктор экономических наук, ведущий научный сотрудник ФБГУН Институт экономики РАН.

Проблема взаимосвязи заработной платы и забастовочной активности относится к числу дискуссионных. Ряд исследователей исходит из старой марксистской концепции, согласно которой наибольшее число забастовок происходит во время экономического спада, когда происходит падение реальной заработной платы. Существует и противоположная позиция: протестная активность усиливается при экономическом подъеме, когда день простоя для капитала чреват потерей прибыли и работники чувствует себя более уверенно [5; 12]. Наконец, имеется точка зрения, отрицающая однозначную связь оплаты труда и забастовок [19, с. 8–14; 10].

К сожалению, имеющиеся официальные статистические данные не позволяют дать полную картину состояния и динамики забастовочной активности в российской экономике. В статистику Росстата попадают только официально признанные забастовки, а «дикие» в отчетность не включаются. Также в официальную статистику не попадают демонстрационные забастовки длительностью менее одного дня. Дополнительным источником информации служит судебная статистика, которая фиксирует трудовые споры, разбираемые в судах общей юрисдикции с целью признания забастовок незаконными. Важную часть эмпирической базы составляют данные независимых мониторингов, проводимых Российским экономическим барометром (РЭБ), Центром социально-трудовых прав (ЦСТП), а также данные социологических обследований Института экономики РАН.

Имеются проблемы и с выбором показателей забастовочного движения. Росстат фиксирует три основных показателя: число забастовок, численность бастующих и количество времени, неотработанного участниками забастовок. Но эти показатели ничего не говорят о степени распространенности забастовок в российской экономике. Более того, если на них опираться, можно получить искаженное представление об уровне и динамике забастовочной активности. Поэтому в качестве основного предлагается показатель уровня забастовочной активности, рассчитываемый как число потерянных из-за забастовок рабочих дней на 1 тыс. человек, работающих по найму. Этот удельный макроэкономический показатель является, с нашей точки зрения, лучшим индикатором интенсивности забастовочного движения. Он дает возможность и для межстрановых сопоставлений.

Что касается статистики оплаты труда, то в большинстве случаев заработная плата отслеживается только по крупным и средним предприятиям. В национальном обследовании населения по проблемам занятости, охватывающем весь массив работающего населения, включая занятых на малых предприятиях, вопросы об оплате труда отсутствуют. Очень мало официальных данных по скрытой (теневой) оплате труда, составляющей, по оценке Росстата, около 25% совокупных доходов населения [14, с. 245–252].

Словом, ограничений и пробелов очень много. Тем не менее даже имеющиеся данные позволяют получить представление о сравнительной динамике заработной платы и забастовочной активности в России (рис. 1).

Годы трансформационного спада. После начала радикальных рыночных преобразований в 1992 г. социально-экономическое положение российских работников серьезно ухудшилось. По официальным оценкам, в период с 1991 по 1998 г. реальная заработная плата сократилась в России примерно втрое. На фоне такого снижения резко усилилась ее дифференциация, массовый характер приняли невыплаты заработной платы.

Большинство забастовок в эти годы происходили на государственных предприятиях и в бюджетных организациях, а также на предприятиях отраслей, получающих государственные дотации. Бастовали прежде всего учителя, врачи, угольщики. Зачастую это были просто стихийные остановки работы, в малой степени зависящие от деятельности профсоюзов. В то же время протестные акции нередко исподволь специально организовывались самой же администрацией («красными директорами») с целью, во-первых, выбивания финансовых ресурсов из центра, а во-вторых, формирования «отводного клапана» в случае накопления недовольства деятельностью администрации со стороны трудового коллектива. В этот период выявилась особенность российских забастовок, заключающаяся в их направленности преимущественно против центральных властей и лишь в незначительной мере непосредственно против руководства предприятий, т.е. доля конфликтов типа «труд – капитал» была существенно ниже по сравнению с конфликтами типа «труд – государственная власть». Только один из восьми конфликтов являлся классовым в традиционном смысле слова.

Рис. 1. Индекс реальной заработной платы и забастовочной активности

В этот период наблюдалось два всплеска забастовочной активности. Первый всплеск – в начале 90-х годов – связан со снижением реальной зарплаты в результате инфляции и «шоковой терапии» (табл. 1).

Таблица 1

ДИНАМИКА ПОТРЕБИТЕЛЬСКИХ ЦЕН, РЕАЛЬНОЙ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ И ЗАБАСТОВОЧНОЙ АКТИВНОСТИ

Составлена на основе данных Росстата.

Второй всплеск забастовочной активности приходится на вторую половину 90-х годов, когда высокими темпами росла задолженность по зарплате (рис. 2). Хотя задержки зарплаты появились уже в первые месяцы 1992 г., их пик пришелся на середину 1998 г. Тогда ими оказались охвачены около 2/3 всех наемных работников. В реальном выражении задолженность по заработной плате увеличилась примерно в 10 раз. Если в 1992–1993 гг. она составляла менее 1/5 месячного фонда оплаты труда предприятий, то к концу 1998 г. – уже свыше 1,5 месячного фонда. Это означало, что в пик кризиса для предприятий затраты на рабочую силу были на 15–20% ниже ее полной «контрактной» стоимости [24, с. 63].

Рис. 2. Динамика задолженности по заработной плате и уровня забастовочной активности

Такое положение дел подтверждают и социологические обследования на микроуровне. По данным Обследования гибкости рынка труда в промышленности (ОГРТ), проведенного ИЭ РАН в 1997 г., невыплаты охватили более 41% предприятий промышленности. Работники не получали в срок до 88% заработной платы, а средний период невыплат составлял в 1997 г. 2,5 месяца.

Основная масса конфликтов концентрировалась вокруг проблем оплаты труда (2/3 от общего числа выявленных конфликтов). Тем не менее прямой связи динамики протестных действий с динамикой оплаты труда не прослеживается. Исключение составляет ситуация с задержками в выплате заработной платы. Если на предприятиях, где не наблюдалось задержек заработной платы, конфликты имели место лишь на трети предприятий, то на предприятиях, где задержки составляли более шести месяцев, уровень конфликтности достигал 100% [22, с. 9]. Для России именно задержки в выплате зарплаты традиционно являются самым мощным конфликтогенным фактором, главным источником социальной напряженности. Динамика задолженности и забастовочной активности практически повторяют друг друга (рис. 2).

В 1997 г. была зафиксирована максимальная забастовочная активность за весь постсоветский период, когда в расчете на 1 тыс. занятых по найму терялось 104,5 дней. Но даже в 1997 г. в забастовках участвовали менее 1,5% работающего населения. По западным понятиям, это весьма умеренный уровень забастовочной активности. Иными словами, глубочайший трансформационный кризис не привел к массовым трудовым конфликтам в России [9, с. 4–5; 3, с. 170–174].

Эффективность забастовок была невысокой. Поэтому не случайно, большинство профсоюзных лидеров – от 70 до 80% – в ходе опросов в 1995, 1998 и 1999 гг. высказали мнение, что забастовка либо «ничего не дает работникам», либо «осложнит положение предприятия» [22, с. 5].

Период восстановительного роста. Уровень забастовочной активности во второй (1999–2008) период определялся последефолтовым ростом экономики, когда ситуация с заработной платой стала быстро улучшаться. Ежегодные темпы ее прироста составляли 10–20%. За период с 1999 по 2008 г. реальная заработная плата возросла более чем втрое. В 2008 г. был достигнут советский уровень оплаты труда [24, с. 62]. Конечно, это был в значительной степени восстановительный рост, компенсирующий спад предыдущих лет.

Было несколько этапов в динамике оплаты труда.

На первом этапе – после 1998 г. – произошел переход от номинального к реальному росту оплаты труда. Но поскольку рост оплаты отставал от роста прибыли корпораций, то происходило падение зарплатоемкости ВВП. На втором (с середины 2001 г.) этапе рост оплаты стал обгонять и рост ВВП, и рост общей массы прибыли корпораций. То есть расходы корпораций на оплату труда наемных работников увеличились, соответственно уменьшилась величина прибыли на 1 руб. оплаты труда. В результате доля оплаты труда в ВВП достигла среднеевропейского уровня (около 50%)1.

Существенно сократилось зарплатное неравенство: в 2001 г. коэффициент фондов по зарплате составлял почти 40, а в 2009 – около 15. Важнейшим фактором, который способствовал повышению темпов роста заработной платы низкооплачиваемых работников, явилось поэтапное повышение минимального размера оплаты труда (МРОТ) до социально значимой величины, а также мероприятия по повышению оплаты труда бюджетников. В этот период потеряла свою актуальность проблема невыплат заработной платы. К середине 2008 г. их объем составлял менее 2% от месячного фонда оплаты труда, а охват работников невыплатами сократился до примерно 1%.

С началом экономического роста протестные действия пошли на убыль. Так, в 2000 г. численность работников, участвующих в забастовках, уменьшилась по сравнению с 1999 г. в 8 раз. Постепенно исчезли забастовки, связанные с невыплатами заработной платы. Положительную роль в этом сыграло и некоторое оживление переговорного процесса в рамках системы социального партнерства.

Единственный для этого периода всплеск забастовок фиксируется в 2004–2005 гг. Основной причиной забастовок были проблемы с заработной платой в связи с устойчивым повышением тарифов на оплату услуг жилищно-коммунального хозяйства (ЖКХ) и удорожанием стоимости образования и услуг здравоохранения. Только за 2004 г. прирост тарифов на услуги ЖКХ превышал общий прирост потребительских цен в 3,23 раза. Основная роль в забастовочной активности в эти годы принадлежала работникам здравоохранения и образования, которые наиболее остро ощутили изменение тарифов.

Однако эти забастовки носили преимущественно демонстрационный характер (не более одного-двух дней) и в полной мере забастовками не являлись. Реального прекращения работы не было. В основном акцент был сделан на митингах, пикетировании зданий городской администрации. Забастовки «бюджетников» были организованы отраслевыми профсоюзами, входящими в систему ФНПР, были согласованы с руководителями «бастующих» учреждений и представляли собой типичные так называемые директорские забастовки [10]. Поэтому, хотя забастовок было много, но из-за малой их продолжительности, уровень забастовочной активности был невысокий.

Период экономической нестабильности (с 2009 г. по настоящее время). По большему счету не изменилась ситуация и в последние годы. Наметилась лишь тенденция к незначительному оживлению забастовочного движения. Все это происходило на фоне усиления нестабильности положения наемных работников в сфере труда, в том числе в области оплаты труда.

Во время кризиса работодатели предпочитают замораживать заработную плату, в результате чего из-за инфляции ее реальный уровень падает. Падение в 2009 г. по сравнению с 2008 г. составило 3,5%. Более глубокому падению в первую волну кризиса препятствовало повышение МРОТ, которое затронуло заработки не менее 6% всех наемных работников, а также 30%-ное повышение оплаты труда работников бюджетного сектора. Правда, в небюджетном секторе «проседание» реальной зарплаты было более значительным. В дальнейшем тенденция к росту возобновилась.

Во вторую волну кризиса замораживание зарплаты или незначительный ее рост в номинальном исчислении происходит при достаточно высокой инфляции (в отличие от кризиса 2008–2009 гг.), что, естественно, сказывается на динамике реальной зарплаты. Среднемесячная реальная зарплата в 2015 г. составляла 91,0% от среднемесячной реальной зарплаты в 2014 г. Столь масштабное падение реальной зарплаты происходит впервые с 1998 г.

Задолженность по зарплате на 1 июля 2016 г. достигла 3,8 млрд руб., а численность работников, имеющих невыплаты, составляла 74 тыс. человек2. Однако в относительном выражении это абсолютно незначительные величины: объем просроченной задолженности составляет менее 1% месячного фонда зарплаты работников, а процент работников, кому задолжали, – 0,13% от всех работников. Это даже ниже, чем в 2009 г. в первую волну кризиса, не говоря уже о показателях задолженности конца 90-х годов. В наихудшем положении оказались работники малых предприятий, среди которых почти пятая часть (18,8%) указали на задержку заработной платы3. В перспективе некоторый рост задолженности можно ожидать, но существуют большие сомнения, что этот рост будет значительным. Безусловно, сыграет свою роль введение жестких санкций (вплоть до уголовной ответственности) за задержку выплаты зарплаты4.

По результатам апрельского обследования Росстата, зарплатное неравенство в 2015 г. по сравнению с 2013 г. заметно сократилось: с 15,7 до 14,5. Несмотря на некоторое относительное снижение доли прибыли корпораций в ВВП, ее масса остается весьма внушительной. А учитывая, что 2/3 чистой прибыли экономики направляется собственникам капитала и высшим менеджерам в качестве доходов по акциям, облигациям и другим выплатам из прибыли, эта тенденция наряду с более быстрым ростом абсолютного размера заработной платы высокооплачиваемых работников является основой сохранения высокой дифференциации доходов, получаемых отдельными социальными группами населения [17, с. 103].

Произошло некоторое оживление забастовочного движения, но о наступлении нового качественного этапа говорить не приходится. Об этом свидетельствуют данные таблицы 2 о числе забастовок в 2008–2015 гг. по различным источникам. Центр социально-трудовых прав фиксирует наиболее высокий, но тоже весьма умеренный уровень забастовочной активности. Правда, отметим, что Центр склонен излишне драматизировать ситуацию. Руководители Центра из года в год прогнозируют существенный рост числа протестов с частичной или полной остановкой производства. На наш взгляд, к такому выводу их подталкивает некоторая идеологическая предвзятость, а также излишне вольная трактовка самого понятия забастовок, когда под ними понимаются любые протестные акции, проводимые в рабочее время. Кстати, подспудно понимают это и в самом Центре, когда вместо забастовок используют термин «стоп-акции». Но в действительности, как демонстрируют данные того же Центра, с макроэкономической точки зрения забастовочная активность остается статистически незначительной величиной5. Она существенно проигрывает в относительном выражении тому, что было в 90-х годах.

Таблица 2

ЧИСЛО ЗАБАСТОВОК В 2008–2015 гг. (ПО ДАННЫМ РОССТАТА, ЦЕНТРА СОЦИАЛЬНО-ТРУДОВЫХ ПРАВ И СУДЕБНОГО ДЕПАРТАМЕНТА ПРИ ВЕРХОВНОМ СУДЕ РФ)

В то же время за последние год-полтора наметились определенные изменения в характере забастовочной активности. Во-первых, в территориальном разрезе произошло смещение протестов из центра на периферию. Во-вторых, в отраслевом разрезе наметилась тенденция к уменьшению числа протестов в промышленности, хотя резко возросла протестность на транспорте. В-третьих, наблюдается ощутимый рост протестности в бюджетных секторах, прежде всего в образовании и медицине. В-четвертых, возросло число стихийных протестов рабочих, которые организуются без всякого участия профсоюзов. В-пятых, вновь произошел рост протестов по причине невыплаты заработной платы. По данным ЦСТП, 42% протестов связано с этой причиной. Причем среди этих протестов 57% составляют забастовки [1]. В известной мере ситуация возвращается к 90-м годам, только с более скромными показателями забастовочной активности.

Оборонительные и наступательные забастовки. Трудность определения зависимости между социально-экономическим положением работников и забастовочной активностью связана с тем, что число забастовок может расти как при ухудшении, так и при улучшении этого положения. Это связано с тем, что имеются два принципиально различных типа забастовок – оборонительные и наступательные. Они различны по целям, по составу участников, по тому, какие предприятия охватывают. Оборонительные забастовки имеют целью по возможности сдержать ухудшение положения работников во время кризиса и неблагоприятной конъюнктуры на рынке труда, наступательные – направлены на улучшение условий коллективных и индивидуальных контрактов при экономическом подъеме.

Специфика оборонительных забастовок в России, особенно в 1990-е годы, заключалась в том, что они, по сути, выродились, по меткому выражению Б. Кагарлицкого, в «полуголодные бунты отчаявшихся людей», когда ни о какой организованной и осмысленной защите интересов работников речи не шло [5]. Бастующие требовали заплатить зарплату или выдать хоть какие-то деньги в счет огромного долга, накопившегося у предприятия перед рабочими. Большинство забастовок вспыхивало стихийно. Как правило, профсоюзы имели мало отношения к их организации.

Наступательные забастовки для России – новое явление и в основном происходят на предприятиях транснациональных корпораций и в нефтяной отрасли. Самой известной из наступательных акций стала забастовка 20 ноября – 14 декабря 2007 г. на заводе «Форд» во Всеволожске Ленинградской области. Это был трудовой конфликт нового типа: впервые забастовка произошла не на депрессивном предприятии, а на современном заводе, принадлежащем международной корпорации. Ее участниками стали не доведенные до отчаяния люди, а рабочие, готовые организованно бороться за повышение своего уровня жизни. Итогом забастовки стало повышение зарплаты на 14–20% при инфляции в 2007 г. – 9% и заключение нового коллективного договора.

Пока число забастовок новой волны, протекающих на относительно благополучных предприятиях, в стране мизерное количество, они погоды не делают. Да и эффективность их не очень высока. Тем не менее тенденция наметилась и с ней придется в будущем считаться. Тем более за этими забастовками стоят не ФНПР, лояльная к власти и работодателям, а гораздо более воинственные альтернативные профсоюзы, к тому же поддерживаемые извне международным профсоюзным движением6.

Само по себе ухудшение положения работников в сфере трудовых отношений не является конфликтом, а лишь создает социально-экономические предпосылки для его возникновения. В России, в отличие от стран с развитой рыночной экономикой, работники неохотно идут на открытые столкновения с администрацией даже в случае явного ущемления их прав и интересов. Тем самым конфликт остается в потенции, т.е. в подавленном состоянии.

В чем же дело? Почему наблюдается такой парадокс – «когда проблем в социально-трудовой сфере много – а забастовок мало»?

По нашему мнению, здесь действуют три группы факторов: экономические, связанные с функционированием российского рынка труда и организационной структурой производства, институциональные и ценностные.

Рассмотрим подробнее эти группы факторов.

К экономическим факторам относится прежде всего ситуация на рынке труда. Напряженная ситуация на рынке труда снижает угрозу забастовки. Старая марксистская догма, что ситуация, «когда очень плохо», с необходимостью вызывает забастовки, в действительности фальсифицировала реальную статистику. На практике все с точностью наоборот. В годы спада или депрессии неблагоприятная рыночная конъюнктура нейтрализует действие фактора низкой оплаты труда. Продукцию сбыть трудно, рабочие находятся под угрозой увольнения, бастовать в таких условиях сложно. Забастовки возникают лишь тогда, когда положение работника становится буквально нестерпимым. В какой мере устойчивость положения работников на рынке труда влияет на уровень их реального участия в конфликтах, можно судить по данным социологических обследований. Работники, высоко оценивающие свои шансы на рынке труда, вступают в конфликт почти на 40% чаще, чем работники, считающие, что найти равноценную работу им практически невозможно.

В условиях, когда трудно найти работу, резко возрастает так называемый порог терпимости, достижение которого приводит к возникновению реальных конфликтных ситуаций. Гипотеза о возрастании порога терпимости в периоды экономического кризиса и неблагоприятной рыночной конъюнктуры подтверждается эмпирическими исследованиями. К примеру, накопленная задолженность по зарплате должна достичь почти половины годового фонда, чтобы перспектива забастовки или протеста в иной форме стала реальной7.

Рис. 3. Динамика ВВП, занятости и реальной заработной платы

В России сложилась такая трудовая модель, которая гасит, амортизирует трудовые конфликты на почве оплаты труда (рис. 3). Занятость (точнее, сохранение рабочего места) есть главный приоритет российской трудовой модели, она ценится работниками выше оплаты. Потери в зарплате рассматриваются как меньшее зло по сравнению с угрозой лишиться рабочего места [7]. Работники нередко сами соглашаются на солидарное снижение заработков в обмен на отказ администрации от сокращений. В этом случае «замораживание» или даже снижение оплаты труда есть следствие согласования интересов, определенных договоренностей профсоюзов с администрацией. Когда Институт экономики РАН проводил обследование гибкости российского рынка труда, то в ответ на вопрос: «Что вы предпочтете, уволить часть работников или снизить зарплату всем», подавляющее число профсоюзных лидеров и работников выбирали второе. Да и сегодня в условиях обострившегося кризиса профсоюзы при обсуждении антикризисных мер выступают категорически против увольнения людей и предлагают обсуждать такие меры как сокращение рабочего дня, замораживание зарплаты и т.п.

Большая эластичность заработной платы поддерживается соответствующей организацией оплаты труда (высокая доля переменной части зарплаты, применение теневых схем выплат, распространение задержек зарплаты). Переменная часть оплаты труда (премии и другие поощрительные выплаты), которая традиционно составляет значительную долю в оплате, может колебаться в широких пределах в зависимости от экономического положения предприятий и установок менеджмента. Менеджеры вправе по своему усмотрению полностью или частично лишать таких выплат определенные группы работников или даже весь персонал. При ухудшении экономических условий деятельности предприятий оплата труда сразу устремляется вниз, тогда как при их улучшении – вверх. В кризисном 1998 г. доля переменной части в фонде оплаты труда всех российских предприятий составляла примерно 27%, а в сверхблагополучном 2007 г. – почти 36% [8, c. 50–52]. Подобная зависимость прослеживается не только во времени, но и в пространстве: чем лучше экономическое положение той или иной отрасли, того или иного предприятия, тем выше, как правило, оказывается у них доля поощрительных выплат и более низкая доля тарифа. Например, в структуре заработной платы компаний ТЭК (без учета выплат по районному коэффициенту и северных надбавок) доля тарифа (оклада) составляет от 30% в газовой промышленности до 42–43% в электроэнергетике.

Важным фактором, сдерживающим конфронтацию труда и капитала, является широкое распространение теневых выплат заработной платы, которые составляют, по самым грубым подсчетам, треть суммарного заработка. Работник, который получает теневую зарплату, лоялен и бастовать скорее всего не будет.

Серьезно ослабляет позиции наемного работника низкая территориальная мобильность рабочей силы. Рынок жилья развит плохо, большинству граждан нет доступа в него из-за крайне низкого уровня доходов. Рабочая сила фактически привязана к одному месту, где формируются локальные рынки труда (региона, мегаполиса, города) со своими ценами на труд. Сдерживает внутреннюю миграцию и то, что значительную часть своего дохода люди получают от «интегрированности» в местную среду (начиная от нужных «знакомств» и кончая подсобными хозяйствами), и потому переезд чреват не повышением, а снижением уровня доходов и качества жизни.