Плата за свободу
– Мои источники те же, что и у тебя. Во всяком случае, слухи часто имеют под собой некоторые основания.
– Хорошо бы!
– То есть?
– Тушин из прошлого. Хорошо, если действительно уйдет.
– Не спеши радоваться.
– Почему?
– Поговаривают также, что на его место прочат Казанцева
– Казанцева?! Но он же новичок в городской прокуратуре и никак себя не показал.
– Зато – губернатор за.
– Странно… Конечно, Кондрашов, первый заместитель Тушина, из коммунистической элиты, и вряд ли его стоит назначать. Однако там с огромным опытом другой зам – Туфлеев. Мужик все прошел: огонь, воду и медные трубы. Почему бы его не назначить? Странно.
Чайковский пошутил:
– Странно то, что нас с тобой почему-то не спрашивают, назначая.
– Ну, и хрен с ними! – в сердцах бросил Фомин. – Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево. Какое мне дело до того, кто будет новым прокурором?
– Не скажи.
– У тебя препротивная манера, Паша, говорить намеками. Интриган несчастный! Ну, говори! Что еще у тебя в «заначке»?
– У тебя могут возникнуть проблемы, если прокурором области станет Казанцев.
– У меня?! Проблемы?! Какие?! Я его не знаю, он меня тоже.
– А ты забыл, что Казанцев выходец из Нижнего Тагила? Связи у него не порваны наверняка. Два года как оттуда.
– И что из этого следует?
– То, что через будущего прокурора области могут тебе крепко помешать в проведении доследственных оперативно-розыскных мероприятий. Будь готов.
– Буду.
– И еще. Между нами говоря, и под Красновым стул-то шатается. По тем же самым причинам.
– Да ты что?!
– Может, и удержится. Но кто его знает. Полномочный представитель Президента сильно на Краснова пофыркивает – это видно.
– Ну, к этому нам не привыкать, – усмехнулся Фомин. – За десять-то лет который начальник?
– Пятый, если с Фроловичева начинать счет, – ответил Чайковский.
– То-то же. Тушин же все это время сидел. И сидел крепко на месте. Алексеев будет рад. Много из него кровушки попил Тушин.
– А ты разве не слышал?
– О чем?
– Следователь Алексеев уходит на пенсию.
– Не в первый раз.
– Теперь – окончательно.
– Если это так, то очень жаль. Честное слово! Хороший мужик.
– Но когда-то, если мне не изменяет память, ты…
– Что было, то быльём поросло. Очень жаль… А я, признаюсь, в душе рассчитывал, что когда придет время, то следствие по моему делу поведет именно Алексеев. Сработались мы с ним.
– Может, спились? – шутливо подколол Чайковский.
– Что ты, Паша! Он же почти совсем не пьет. Ангел, а не человек. Строг, чуть-чуть даже зануда, ничего не скажешь, но башковитый – просто страсть. Плюс – юрист абсолютной честности. По правде говоря, таких крайне мало. Больше всё ловкачи, приспособленцы, угодники, ловят на лету каждое желание начальства, извини за выражение, без мыла в задницу лезут.
– Ну, что за выражения, дружище? А еще к интеллигентам себя причисляешь. Нехорошо, батенька, очень нехорошо.
– Я же заранее извинился, Паша.
– Похожее оправдание я уже однажды слышал. От кого – не помню. Кажется, от одного фигуранта по делу. Он также прежде, чем сделать гадость, очень извинялся. А один убийца убеждал, помню, меня в том, что в его планы не входило убивать жертву. Он не хотел убивать, искренне раскаивается и готов извиниться перед убитым. А сам, нехотя, нанес потерпевшему шестнадцать ножевых ранений. Причем в жизненно важные органы.
– То же мне… сравнил. С подонками. И кого?! Самого непорочного, самого обаятельного и привлекательного сыщика, или как сегодня принято называть, сыскаря.
2
«Спиридон» сел на заднее сидение шестисотого, откинувшись на спинку, прикрыл глаза.
– Куда, шеф? – повернувшись, спросил водитель.
– В клуб, – односложно ответил «Спиридон», не открывая глаз.
– Не понял.
«Спиридон», недовольно скривив губы, уточнил:
– В наш клуб тяжелой атлетики.
Водитель переключил скорость и машина, взвизгнув тормозами, со двора выехала на Карла Маркса, потом на Газетную и Ленина, повернула направо и, набрав скорость, полетела в сторону горсовета. Навстречу, ударяясь о лобовое стекло, летят крупные снежинки. В салоне тепло и уютно. Из автомагнитолы льется приглушенная музыка, и лишь она нарушает тишину.
Водитель уже свыкся, что его машину сотрудники инспекции по безопасности дорожного движения никогда не останавливают, поэтому, не глядя на спидометр, довел скорость до ста двадцати. Первое время, устроившись на работу, осторожничал. Но потом быстро догадался, что люди с жезлами его машину хорошо знают, поэтому опасаются тормозить и придираться. Хозяин у него еще тот. Он – авторитет. Ему в рот палец лучше не класть.
Водитель стал чувствовать себя на улицах города королём, не обращая внимания на другие транспортные средства, на всякую, как он выражался, шошу-ерошу.
Все также, не открывая глаз, хозяин неожиданно заметил:
– Освоился, гляжу, на дороге. Это, конечно, хорошо, но не переусердствуй. А то в гроб загонишь себя и меня. Во всем должно присутствовать чувство меры.
Водитель согласно кивнул, давая понять, что замечание шефа принято к сведению, а потом спросил:
– У вас проблемы?
– С чего ты взял?
– Плохое настроение, вижу. Может, супруга чего-нибудь? Они, бабы, умеют портить нам настроение.
– Ты, Васек, не за мной следи, а за дорогой, – и пропел. – Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку держись, шофер!
Васек загоготал.
– Понял. Извините.
У «Спиридона», водитель прав, отвратительное настроение. Ему предстоит не слишком приятная и мало желанная процедура, но необходимая. Он бы с радостью от нее отказался. Но так решила братва. В интересах общего дела.
Еще вчера, обменявшись мнениями, братва (точнее – ее руководящее звено) пришла к мнению: имеется острая потребность в проведении профилактических мероприятий – самых обычных для подобных случаев. А иначе о дисциплине можно и забыть навсегда. О дисциплине сверху донизу. Без каких-либо исключений. Без скидок на прошлые заслуги и личные достоинства.
«Спиридон», поднимая этот вопрос, понимал всю деликатность ситуации, поскольку речь шла о человеке из ближнего круга, поэтому он не совсем был уверен в поддержке, в единодушной поддержке. В этой же ситуации единодушие – краеугольный камень. Иначе может возникнуть трещинка внутри, которая приведет к расколу. Хуже того, к грызне, междоусобице. Все это, в конечном счете, смерти подобно.
Подобного развития ситуации, по мнению «Спиридона», во что бы то ни стало необходимо избежать.
С ним согласились все. Последние сомнения рассеялись после того, как «Спиридон» напомнил их собственный уговор после ухода «Курдюка», возомнившего себя единственным вождем, попытавшегося других оттеснить от руля власти и все замкнуть на себе. Уговорились же, что впредь подобные попытки кого-либо будут пресекаться на корню, что все жизненно важные решения приниматься на условии консенсуса, на принципах цивилизованности, что время урок кануло в Лету, что уважительность, такт, деликатность – три составных и главных части взаимоотношений внутри НТПС. Тогда все согласились. Значит, надо исполнять. И любое поползновение в сторону вождизма следует давить в зародыше. Но поскольку любая инициатива наказуема, то и поручили проведение профилактики тому, кто заострил вопрос, – «Спиридону».
Правда, «Ангел» все-таки заметил:
– Ты, «Спиридон», там поосторожнее. Как-никак, но он свой, он в доску наш.
«Спиридон», усмехнувшись, заверил всех, что все меры предосторожности будут соблюдены, что бить будут сильно и больно, но неопасно для его здоровья, что профилактика будет длиться лишь до той поры, как он не попросит прощения и не даст слово в будущем не задирать хвост. И обронил, как бы ненароком, фразу:
– «Курдюк» тоже был в доску наш. И что?
«Ангел» возразил:
– Не сравнивай. Здесь мы имеем начальную и не столь еще опасную стадию. Там же, в ситуации с «Курдюком», налицо был с его стороны полный беспредел.
Машина свернула, наконец, во двор многоэтажки и остановилась возле крыльца старинного двухэтажного здания, в котором раньше размещался детский сад, а с 1994 года открыт элитный клуб тяжелой атлетики. Почему элитный? Да потому, что его двери открывались не перед каждым желающим, а лишь перед, как минимум, кандидатами в мастера спорта, ушедшими из большого спорта, а ныне работающими в частных охранных структурах.
Жильцы многоэтажки не имели претензий к новым хозяевам старого особняка. Потому что всё вокруг было тихо и пристойно. Машины незаметно появлялись и столь же незаметно исчезали. Люди тихо приходили и столь же тихо уходили. А что творилось за толстыми стенами особняка – никто не знал. Лишь предполагали, что там вчерашние спортсмены, звезды российской тяжелой атлетики поддерживают себя в форме. Обитатели двора не только не ворчали по адресу соседей, но и с радостью рассказывали, что те взяли на себя заботу о поддержании чистоты и порядка на всей дворовой территории, за свой счет содержали дворника, который (не в пример коммунальщикам) исполнял свою обязанность аккуратно, то есть подметал и убирал мусор два раза в сутки – ранним утром и поздним вечером. И, конечно, в порядке были и детские игровые площадки. За этим тоже следили они. Старожилы не могли понять того, куда подевались дворовые завсегдатаи, – хулиганствующие подростки, бродяжки и пьяницы. Все произошло как-то незаметно для их глаза, будто по мановению волшебной палочки.
В прошлом году кто-то прицепил табличку, на которой было написано: «Двор образцового содержания». Говорят, за победу в городском конкурсе.
– Васек, чья это машина? – спросил, кивнув в сторону впереди стоящего авто, «Спиридон». – Не Шилова?
– Да, шеф, его.
– Значит, уже здесь.
– Да, здесь, – подтвердил водитель.
– Говоришь так, будто все знаешь.
– Знаю, шеф.
– Откуда? Может, шофер лишь приехал.
– Что вы, шеф! Он сам водит машину. Не доверяет.
– Ах, да. Из головы выскочило.
– А еще знаю, что Шилов не любит иномарки. Он счастлив, что имеет «Волгу» последней модели. Рассказывают ребята, что это его мечта детства…
– А еще что рассказывают ребята?
– Много всякого.
– Например?
– Он млеет не только от того, что за рулем «Волги» сидит, но и от того, что она черного цвета и номера с двумя нолями. Короче, ловит кайф.
– Сбылась мечта идиота.
– Это вы о ком, шеф?
– Будешь много знать – скоро состаришься, Васёк.
Водитель ухмыльнулся. Он еще что-то хотел сказать, но удержался, увидев, что шеф, открыв левую дверцу, вышел.
Ступив на первую ступеньку высокого парадного крыльца, «Спиридон» обернулся.
– Пробуду здесь не долго, – сказал он и посмотрел на наручные часы. – В пятнадцать у меня совещание в гостинице «Высокогорье». Жди!
Водитель согласно кивнул, а «Спиридон», на ходу расстегивая куртку, скрылся за массивной двухстворчатой дубовой дверью.
3
Чайковский встал со своего раскладного стульчика и стал топтаться на одном месте.
– Ты куда меня приволок, а? Окоченеть же можно! Ветер хоть и не сильный, а пробирает до костей. Нельзя же так. Ну, что ты молчишь?! Уставился в лунку… Что ты там не видел?!
Фомин, наконец, поднял голову.
– Осторожничает. Шевелит, а брать не берет. Чебачок мелкий, скорее всего, балует.
Он встал, потянулся до хруста в костях. Потер озябшие на ветру руки.
– Эхма! Как хорошо-то! Огромная ледяная равнина, окруженная лесом, а в середине мы и только мы. И тишина, нарушаемая лишь твоим, парень, ворчанием.
– Неисправимый и дилетантствующий романтик, – буркнул в ответ Чайковский, подходя к нему и разглядывая его улов – несколько окунишек и чебачков. – Странная вещь: сидим рядом, ты тягаешь, а я нет.
– Во всем нужна сноровка, смекалка, тренировка, – пропел Фомин. – Ладно, об этом потом. А сейчас, следуя старой рыбацкой традиции, надлежит принять для сугреву, откушать то есть, после чего, сказывают старики, рыба косяком пойдет. Рыба, будто бы, игнорирует трезвенников-язвенников.
– Да? А у меня нет. Почему раньше не сказал?
– Зато у меня есть, парень, – Фомин хихикнул и стал рыться в рыбацком сундучке, вынимая оттуда свертки. – Тут и бутерброды с ветчиной, тут и стакашки.
У Чайковского округлились глаза.
– Спятил? На морозе ледяную водку?!
Фомин, изо всех сил изображая из себя заядлого знатока зимней рыбалки, только рассмеялся в ответ на столь глупый вопрос. Он постучал себя по левой части груди, где из-под полушубка что-то выпирало.
– Тут у меня все в порядке, старина.
Он расстегнул верхнюю пуговицу, достал бутылку, отвинтил пробку, быстро наполнил до краев стакашки. Один из них взял себе, другой протянул Чайковскому.
– Значит, так. На зимней рыбалке все надо делать быстро. Хоп – и нету. На одном дыхании. Понял? Ну, давай. За Новый год! Не тяни, – он поставил бутылку с остатками жидкости во внутренний карман, взял бутерброд с салом, откусил изрядную долю и стал аппетитно пережевывать. Заметив, что его напарник все еще не решается выпить, воскликнул. – Остывает же! Ну! Взяли!
Чайковский последовал его примеру.
– Тебе какой – с салом или ветчиной?
Чайковский, переводя дыхание, отрицательно замотал головой.
– Понял: с ветчиной. На, заешь.
– А, черт побери, и в самом деле хорошо-то как! – произнес Чайковский и крякнул. – Никогда бы не подумал, что водка может так легко проскочить.
– А я тебе что говорил? Прием для сугреву на зимней рыбалке – штука классная. Да ты закусывай, – Фомин вновь потянулся к внутреннему карману полушубка.
Это его красноречивое движение Чайковский понял однозначно.
– Может, хватит, а?
– Никак нет, господин генерал. За Новый год рванули, а за саму рыбалку нет. Нельзя останавливаться на полпути. Плохая примета. Не повезет. Клёва не будет, – он вновь до краёв наполнил стакашки. – За удачную рыбалку! За нас! За наших близких и друзей! За то, чтобы все у нас было хорошо.
– И за твоих детей и супругу! – добавил Чайковский и выпил первым.
Фомина уговаривать не пришлось. Он даже порозовел от того, что друг вспомнил самое дорогое и самое обожаемое в его жизни – жену и детей.
– Прости за сентиментальность, Паша, но я не представляю своей жизни без них.
– Тут тебе крупно повезло.
– Согласен, друг. Знаешь, коль речь зашла на эту тему, как у тебя на личном фронте? Извини, что вторгаюсь, но…
– Думаю, что все в порядке.
– Думаешь или в действительности?
– Не знаю… Сомнения раздирают.
– И что же служит поводом? Её стервозный характер?
– Нет, но… Тут вот какая штука. Сам знаешь, женился очень поздно. Впору внуков нянчить, а я… Татьяна – молода, красива, а я кто? Старый трухлявый пень – не больше.
– Она, что, так говорит?
– Какая женщина скажет открыто? Сам понимаю и вижу разницу в возрасте. Поэтому комплексую. Мне все время кажется, что я ее не удовлетворяю. Ну… В смысле, как мужчина.
– Не занимайся ерундистикой. Ты еще мужчина – о-го-го! Пятьдесят три для мужчины – не возраст. Еще и дети будут…
– Да…
– Что значит твое «да»? Уже?!
– Татьяна на четвертом месяце ходит, но это только между нами, понял?
– И ты, подлец этакий, молчал?! Такое скрывал от лучшего друга?! Ну, и мерзавец же ты после этого! Я тебе этого не прощу – ни на том, ни на этом свете, – он достал вновь бутылку с остатками водки, разлил по стакашкам. – За твоего ребенка! Пусть родится крепким и здоровым! Пусть живет долго-долго.
Они выпили.
– Я жутко, до одури боюсь признаться даже себе, но, действительно, почувствовал себя после того, как узнал, самым счастливым человеком на земле.
– Понимаю, еще как понимаю!
– У меня будет сын, понимаешь, сын! – воскликнул Чайковский.
– Сын? Я не ослышался?
– Да! Да! Да! Неделю назад Танюшу свозил на УЗИ. Врач твердо заявил: будет сын и развивается хорошо. Без каких-либо отклонений! Перед тем всю ночь не спал. Все спрашивал себя: а вдруг; а что, если… Опять же волнение из-за моего возраста. Не приведи Господи, скажется на потомстве, на его здоровье.
– Ну, что ты опять заладил о своем возрасте?! Забудь об этом. Я тебе больше скажу: многие исследователи пришли к выводу, что самые талантливые дети рождаются именно от мужчин, которым за пятьдесят, и от женщин, не достигших тридцати. Твоя семья соответствует именно этим параметрам.
Чайковский внимательно посмотрел ему в глаза.
– Ты серьезно? Не шутишь?
– Такими вещами не шутят.
Чайковский, радуясь, как ребенок, невольно воскликнул:
– Дай-то Бог!
– Все будет отлично. Вот увидишь, – повторил еще раз Фомин. – Забудь о страхах. Выкинь из головы.
– Хорошо бы, но…
– Паша, я много-много лет все собираюсь тебя спросить…
– О чем?
Фомин обернулся и не увидел на краю лунки своей удочки. Он одним прыжком подскочил и увидел, что виднеется над водой лишь рукоятка. Он лихорадочно потянул на себя и почувствовал, что кто-то явно упирается, кто-то есть на крючке. И не мелочь. Он стал выбирать леску и окончательно понял, что его ждет сюрприз. И вот появилась в лунке голова рыбы. Она широко раскрывает рот, хватая воздух и издавая булькающие звуки. Фомин осторожно подвел под нее шабалу и резким движением выбросил рыбину на лед.
Чайковский заворожено смотрел на бьющуюся рыбину.
– Надо же! Лещ, кажется, и такой огромный.
Фомин с притворным равнодушием махнул рукой.
– Ерунда! Мелочь… Не лещ, а всего лишь подлещик.
– А чем отличается лещ от подлещика?
Фомин снисходительно посмотрел на него и ответил:
– Тем же, чем отличается слон от слоненка.
– Но твой, как ты выражаешься, подлещик такой огромный. Ты только посмотри!
– Ерунда! – все также снисходительно повторил Фомин. – Полкило – не больше.
– А лещ?
– Ну, лещ, – Фомин явно рисовался, – начинается с килограмма и более. Самым удачливым попадаются в четыре, а то и в пять килограммов.
– Ужас!
– Вот, я однажды…
Чайковский понял, что его друг угодил в привычную колею и его понесло, поэтому прервал его.
– Хватит врать-то. Мне эти штучки твои знакомы. Будешь рассказывать небылицы.
– Ну, если не хочешь…
– Не хочу. Ты лучше задай тот вопрос, который хотел задать не раз.
– А… Это? Хорошо… Спрошу, но ты не обижайся, ладно? В крайнем случае, если тебе покажется неприятным, просто не отвечай.
– Не новичок. Выкручусь как-нибудь, – усмехнувшись, ответил Чайковский.
– Скажи, Паша, только честно, почему ты так поздно женился? Искал и не нашел свою королеву? Ту, единственную и неповторимую?
– Почему «не нашел»? Нашел и еще два с лишним десятка лет назад.
– Да ты что! Сегодня для меня день, полный открытий. Я знал! Я предчувствовал, что первый день не станет рядовым, обыденным.
– Нашел я свою королеву, – повторил с грустью в голосе Чайковский.
– Ну, какой же ты после этого друг, если от меня утаил, а?! Ну, до чего же ты, оказывается, скрытный!
– Скорее, не я скрытный, а ты не слишком наблюдательный. А еще кричишь на всех углах, какой ты ас сыска, какой поклонник мистера Холмса. Где твой хваленый дедуктивный метод?
– Не вали с больной головы на здоровую. Причем тут я и мой дедуктивный метод?
– Да притом, голубчик! Моя королева – это Зинуля…
– Зинуля?! Какая еще Зинуля?! Я знаю лишь одну Зинулю, Зинулю Орлову. О другой от тебя никогда не слышал. Хоть бы когда-то намекнул. Откуда взялась еще одна Зинуля? Ну, рассказывай!
Чайковский усмехнулся.
– Моя избранница – это Зинуля Орлова.
– Зинуля? Орлова?! Издеваешься?!
– Ничуть.
– Извини, друг, но ты бредишь. Видимо, это последствия сегодняшнего переохлаждения.
– Я серьезно, Сашок.
– Серьезно? Не может быть! За кого ты меня принимаешь? Столько лет вместе работали и чтобы я… не заметил? Нет, отказываюсь верить! Твой розыгрыш переходит все границы. Угомонись, парень.
– Сашок, это была любовь с первого взгляда. Увидел, втюрился – и на всю жизнь.
– Предположим. Но ты не мог скрыть – от меня и от нее. Ни полнамёка – за все годы. Это же стальные нервы надо иметь.
– Я молчал, Сашок. Мучился, но молчал.
– Но почему?
– Боялся…
– Ты? Боялся? Чего ты мог бояться? Зинуля – душевный человек. Ее, что ли, боялся?
– Именно!
– Ну, ты совсем скопытился. Честное слово!
– Я боялся поначалу того, что она даст мне от ворот поворот. Да, мы долгие годы были коллегами, отношения между нами были дружескими. Но я видел, что не являюсь ее принцем и не могу претендовать на большее, чем на отношения коллеги с коллегой.
– Но ты же даже попыток сблизиться не предпринимал. Как можно рассчитывать на что-то, если не сделал навстречу ни одного шага?
– Повторяю: боялся отказа. Это сначала. Потом она встретила своего избранника, вышла замуж, живет счастливо. И слава Богу! Не смог признаться сначала, зачем рвать душу потом, спустя годы, когда уже ничем не поможешь.
– Все равно не верю. Ведь за столько лет ни единого намека.
– Намеки были, Сашок, но ни ты, ни она не замечали. Переводили все в шутку. А я любил ее, безумно любил! Мне тогда казалось: позови она меня на край света – все бросил бы и ушел с ней. Ничто бы не смогло меня остановить на пути к счастью.
– И она до сих пор в полном неведении, да?
– Теперь и не надо ей знать. У неё семья, у меня тоже. Все, что было четверть века назад, уже неважно, не существенно и никому не интересно.
– Черт побери, если бы только знать, я бы…
– Ты бы, Сашок, ничего не сделал.
– Почему?
– Сердцу не прикажешь. Если бы она испытывала ко мне какие-то чувства, кроме, конечно, дружеских, то тогда другое дело.
– Откуда тебе знать, что она испытывала по отношению к тебе?!
– Это было видно.
– Если ты сумел так скрыть чувства, то почему ты считаешь, что она не поступила аналогичным образом? Вспомни, как долго она тянула с замужеством? Не исключено, что из-за тебя, паршивца.
– Не из-за меня. Рылась в претендентах на руку и сердце, благо их у нее было много. Хорошо хоть, что не ошиблась в выборе.
– Нет, психи, честное слово, психи! Причем оба. Вот это сюрприз так сюрприз для меня. Кто бы мог подумать, что мой друг так страдает из-за неразделенной любви. И к кому?! К человеку, который многие годы был рядом! Правильно говорят: чужая жизнь – потемки. Даже тогда, когда эта жизнь проходит на твоих глазах. Да…
– Сейчас многое забылось, рана затянулась. Так что будем жить.
– И ты так и не откроешься Зинуле?
– Теперь – никогда. И тебя прошу молчать. Как самого преданного друга прошу.
– Ладно-ладно… Если просишь… Но хоть бы слово сказал! Тогда…
– Ты не спрашивал, я же считал неудобным затевать этот разговор.
– И я тоже хорош. Ведь меня так часто подмывало спросить тебя, попытать на эту щепетильную тему. Нет, не отважился. Глупец! Считал неудобным лезть человеку в душу. Если бы…
– Давай на этом тему закроем. И навсегда, хорошо?
– Обидно же, как обидно! Два хороших человека были рядом со мной, и я не смог помочь найти друг друга.
– Значит, судьба.
– Может быть… Может быть… Хотя… Нет, решительно нет: с такой судьбой я не согласен. Не судьба это, а глупость людская!
4
Сегодня «Спиридон» демонстрирует чудеса самообладания. Вот даже сейчас он рассчитывает, что все обойдется и до крайности дело не дойдет.
– Хватит, «Шило», бесконечно талдычить об одном и том же. Почти час толчём воду в ступе. Я вижу, что мы друг друга не поймем.
– Конечно, не поймем, «Спиридон». За твоими красивыми словесами кроется одно: ты идешь по той же дорожке, что и «Курдюк» когда-то шел. Ко мне ты придираешься, потому что чувствуешь соперника…
– Ты?! Соперник?!
– Кто же, как не я?
– Не смеши!
– Плохо кончишь, «Спиридон». Откажись от лидерства. Добром прошу.
– Ты так и ничего не понял, – «Спиридон» встал со стула. – Пеняй на себя…
– Угрожаешь? Мне? А что, если об этом узнают другие?
– Они все знают.
– Как это «знают»?
– Очень просто.
– Нет, ты выражайся яснее.
– Ты знаешь хорошо наши порядки. Был уговор, да? Ты с ним согласился, да? Почему нарушаешь, «Шило», наш уговор? Ты же знаешь, что у нас за это бывает?
– Кончай стращать. Не из пугливых.
– Что ж, мне больше нечего сказать. Прошу без обид. Я делал все, чтобы поладить миром. Ты не захотел. Не пошел навстречу. Ты сделал свой выбор.
– Ты… ты угрожаешь?! – «Шило», в ярости сжимая кулаки, подскочил к «Спиридону». – Да я… По стенке тебя размажу, слизняк!
«Спиридон» легонько отстранился от него.
– Мне поручено сообщить, что братва единогласно решила в отношении тебя провести профилактические мероприятия. Чтобы впредь вел себя хорошо и на своих хвост не задирал. Сегодня – в щадящем режиме. Если не уймешься, то мероприятия в отношении тебя будут ужесточены.