Сторно

Командиры разошлись по секторам, и там сразу же началось оживлённое движение и внутренняя перестройка. В нескольких местах вспыхнули драки. Я не стал обращать на это внимание и поспешил в гражданский сектор, как самый неуправляемый и проблемный.

– Кто старшие? Подойдите сюда.

Из сбившейся в кучу толпы вышли три женщины и два пожилых мужчины. Я не стал рассусоливать и сказал то же самое, что и военным. Они вернулись к толпе, и там сразу же началось хаотичное движение, раздался плач, крики и многие ломанулись к воротам.

– Назад!! Если хотите погибнуть, можете ломиться на колючую проволоку. А если хотите выжить и спасти детей немного подождите. Здоровые женщины и мужчины помогите детям, больным и ослабленным. Они поедут на машинах, остальные пешком. До наших всего тридцать километров, но придётся прорываться с боями, поэтому попрошу вас хотя бы нам не мешать. Старшим разбить людей на десятки и выбрать десятников. Через час начнём выпускать. Если не будет порядка, выгоним всех в лес к чёртовой матери, бродите тогда сами! – И заключённые неохотно отхлынули от ограды.

Военные моментально организовались. Толпа водителей побежала к машинам, несколько команд направились к складам, другие начали готовить раненых и больных к погрузке.

Весь лагерь стал походить на разворошённый муравейник, и в этой бурлящей человеческой массе сразу выделилось несколько групп агрессивно настроенных пленных, которые орали на блатной фене, откровенно демонстрируя независимость и неподчинение. Таких уродов набралось около сотни. Я сразу понял насколько они опасны в этот самый ответственный момент. Приказав бойцам загнать их в один из освободившихся секторов, я приблизился к колючке и, стараясь быть спокойным, проговорил, не повышая голоса:

– Слушать сюда, кодла. Пока я излагаю все заварите хлебало, чтобы не буробить блудняк не по масти. Ломился вам вышак в этом душняке, или в лучшем случае рога мочитьпока не зажмуритесь, но сегодня вам вольный подгон на халяву обломился. И, что в ответку? Вместо спасибо вы кипеш затеяли и своими культяпками размахались. А коли так, мазурики несуразные, предупреждаю, если ещё кто варежку не по делу раззявит, вот этим карамультуком загашу, и рука не дрогнет. Как только зону освободим, валите к едрене фене. Нам вы без надобности.

– Не по понятиям базлаешь, начальник!

– Оставь свои резоны при себе, и понятия своим толкуй. Вы уже по кадык накосячили. Нежданчиком фартово откинулись, а благодарности от вас я пока не слышу. А потому сидите тихо и тёрки трите, как дальше жить собираетесь.

Под моим жёстким взглядом их наглые улыбки полиняли и сползли. А их главарь, осознав полный и окончательный облом, громко скрипнул зубами, скользнул и пропал за спинами своих шестёрок.

А тем временем в зоне стало быстро увеличиваться число бойцов, переодетых в новую форму и с новыми винтовками. Кое у кого появились ручные пулемёты ДП. Мои ребята и бывшие пленные помогали грузить в машины раненых, детей и больных. Многие на ходу грызли сухие пайки. Наверняка, им станет плохо, но разве можно удержать тысячи голодных людей при виде еды.

Через два часа после освобождения лагерь уже походил на воинскую часть. Конечно, во всём чувствовалась неустроенность, но всё равно эта сила уже было способна воевать и прорываться к своим.

Напоследок оставалось одно важное дело, которое я специально откладывал. Через Балю я вызвал командиров вплоть до батальонов и сообщил, что собрал их как свидетелей наказания предателей. И пока все подходили к площади, я подошёл к кучке палачей.

– Кто из вас Павло Гаджет? Повторяю, кто Павло Гаджет?

Из толпы вытолкнули высокого, парня с наглым взглядом выцветших глаз, всклокоченными волосами и узкими губами.

– Откуда такая кликуха, коль не секрет?

– Тебе всё равно не понять, – он зло огрызнулся, – дикие вы ещё.

– А, ты, значит, цивилизованный? Небось дома по золотому телефону названивал и из ресторанов не вылезал?

– Те телефоны которыми я пользовался, тебе и не снились, – предатель оскалился в волчьей улыбке, – что такое телевизор, поди, и не знаешь?

– Это ты про сотовую мобилу и плазму что ли?

– Т-ты откуда… это… – его лицо побледнело, а наглая ухмылка поблекла и сползла.

– Мелко ты плаваешь, задница наружи, Павло, или как там тебя в 21 веке называли.

– Вован, – он затравленно огляделся и громко сглотнул.

– Уж не тот ли, которого в Люберцах на стрелке замочили?

– Д-да… но… – его зубы стукнули, а в горле ёкнуло.

– Купе в вагончике помнишь? – мои пальцы сомкнулись на его горле. – Видишь, как встретиться довелось. Загулялся ты подонок по белому свету. Мне бы хрен с тобой, как ты жил там. Но здесь ты стал палачом и у тебя руки по локоть в крови невинных людей. За тобой числятся чудовищные преступления. Тебя казнят, и ты в запределье до скончания времён будешь слушать плач убитых тобой детей и стоны замученных женщин и стариков. Ты там по шею будешь сидеть в крови расстрелянных тобой раненых бойцов. Готовься к вечной смерти, тварь. – Моя хватка стала сильнее, а воздуха в его лёгких стало меньше. Лицо предателя побагровело, потом посинело. Глубоко посаженные бесцветные глазки Гаджета вылезли из орбит, судорога искривила его тело, и от его жуткого хрипа по спине пробежал холодок.

Через четверть часа добровольцы из числа заключённых расстреляли палачей, а Павло Гаджета повесили так, что он мог ногами чуть касаться земли. Его мозг был обречён на медленное умирание, и я уверен, что нового перевоплощения ему не видать.

В пять вечера лагерь опустел. Часть освобождённых разбежалась по лесам, но основная масса упрямо двинулась колонной на восток. Как и обещал, я прогнал блатных. Они сразу сбились в несколько банд и порскнули в лес. Колонна бывших пленных, которых теперь язык не поворачивался так назвать, не смотря на плотный строй, растянулась на полторы версты. И если бы не гражданские, нас можно было бы принять за стрелковую дивизию на марше. Бойцы качественно выпотрошили склады и экипировались во многом лучше, чем некоторые кадровые части, начавшие войну без оружия и снаряжения.

Колонна ползла непозволительно медленно, и я нервно оглядывался, всем нутром чувствуя, что нужно успеть уйти хотя бы за речку. Там на единственной дороге нас уже невозможно будет обойти с флангов. Во главе колонны сразу за Ганомагом тащился танк и две машины с первым взводом, а сзади колонну замыкали шесть грузовиков с зенитками и сорокапятками на прицепе и вторым взводом. Я буквально разрывался между головой и хвостом колонны, поскольку был нужен и там, и там.

Мотаясь туда-сюда, я обратил внимание, что ближе к вечеру воинская колонна поредела редеть. На мой вопрос полковник Гаев ответил, что некоторые сомневались в благополучном возвращении из плена. Они хотели и рвались воевать, но не верили особистам, о которых ходили страшные слухи. Я не стал ничего выяснять, и ничего не предпринимать, в этой войне каждый выбирал свою дорогу. Больше того, в глубине души я понимал ушедших, поскольку уже хорошо изучил замашки местной гебни. Как потом выяснилось, во главе с майором Вяхиревым колонну покинули пять сотен бойцов, которые организованно ушли в лесной массив. Теперь в колонне помимо восьми сотен гражданских шагало около четырёх тысяч стрелков.

У переправы через очередной овраг нас поджидали разведчики. Из кабины Опеля выбрался Сажин.

– Что делать будем, командир?

– Ты о чём?

– За бугром село Лоск и полно гансов, когда сюда ехали, ты и сам видел. Я подобрался поближе и посчитал, там неполные две роты танков в шестнадцать стволов, пара батальонов пехоты и артполк. Нам самим с нашей бронёй, это на один зуб, но с нами народ. Решай быстрее. Впереди ночь. Начнётся заваруха, завязнем, а сзади подопрут каратели из Крево, вот тогда и напляшемся.

Раздумывать было некогда. Оставался единственный выход. Немедленно атаковать…

– Василий Захарович, – перебил мысль подошедший Пилипенко, – а зачем нам уничтожать гаубичный полк? Среди пленных наверняка полно артиллеристов. А давай мы эти пушечки прихватим, да, развернём против немцев, пусть по своим постреляют.

– Кузьма Петрович, ты просто гений, голова твоя хитрая хохляцкая, можно сказать золотая! Полковника Гаева найди срочно, – крикнул я вслед Бале, который уже бежал к колонне.

Среди бывших пленных нашлось почти три сотни артиллеристов и среди них два десятка командиров. Мои планы стали стремительно меняться. Если мы захватим двенадцать 150-мм и двадцать четыре 105-мм гаубицы, то на этом рубеже в тылу у немцев при поддержке пехоты можно создать мощный узел сопротивления.

Подошедшему Гаеву я изложил наш план. Комдив был в полном восторге, и я его понимал. Во-первых, организовав очаг сопротивления в тылу врага и лично возглавив воинское соединение, он проявлял себя в глазах командования, как смелый и решительный командир. Во-вторых, взяв под своё командование гаубичный полк, он мог полной мерой мог отомстить за свой позор. В-третьих, он и все бойцы таким образом реабилитируют себя, как вырвавшиеся из плена и сражающиеся с оружием в руках.

После привязки к карте, мы решили атаковать немцев силами взводов стальной роты и танком при огневой поддержке сорокапяток, миномётов и зениток. В то же время освобождённые красноармейцы должны захватить немецкие гаубицы и поддержать нас огнём, а пара стрелковых батальонов примерно в тысячу штыков должны обойти немцев по левому флангу и ударить им в тыл.

В целом план был сырым и никчемным. Наш богатый опыт по уничтожению немецкой бронетехники в нынешней ситуации ничего не стоил, поскольку на этот раз нам придётся атаковать без подготовки с хода и с огромным «хвостом». Не добавляла уверенности и боевая немощь бывших узников. Оставалось надеяться только на нашу непробиваемую шкуру, мстительную ярость бывших пленных и внезапность нападения.

Пушки и зенитки мы выкатили на прямую наводку, миномёты поставили за небольшим холмиком, а танк и Ганомаг в сопровождении тысячи стрелков двинулись вперёд, огибая левую окраину села. Пока гансы не очухались, мы решили закрепиться на фланге, в то время, когда Пилипенко начнёт работать по фронту.

Броневик с парой пулемётов встал за развалинами силосной башни, какая никакая, но защита для его слабенькой брони. Танк выдвинулся вперёд, прикрывая атакующих бойцов, которые, поднимая облако пыли, протопали дальше, чтобы зайти немцам в тыл. Вот со стороны дороги раздалась частая винтовочная стрельба и рёв трёх тысяч глоток. Там начался бой за гаубицы. Собственно говоря, боем то нападение на немецкий артполк назвать было преувеличением, ведь артиллеристы известно какие вояки.

Нам несказанно повезло, что повёрнутые на порядке немцы поставили свои танки на сельской улице в ряд, как на параде. Сорокапятки и зенитки в лоб и тридцатьчетвёрка в бок начали расстреливать их почти в упор. Счёт времени пошёл на минуты, если не на секунды. Темп стрельбы достиг предела. Пилипенко с двух сотен метров не мазал, да, и Варик из танка клал в цель снаряд за снарядом. Взрывы, грохот и внезапность нападения напрочь парализовали немцев. Танкисты в панике носились, как угорелые, и падали замертво возле своих бронированных машин, которые вспыхивали или взрывались одна за другой. У дороги стрельба закончилась, и из Ганомага я разглядел, что там бойцы начали разворачивать гаубицы в сторону противника.

Первые ответные выстрелы из оставшихся немецких танков почти совпали с выстрелами захваченных гаубиц. Сначала бабахнули две, потом подключались другие, и, наконец, загрохотали несколько батарей. За какие-то четверть часа от танков в селе остались лишь бесформенные лохмотья железа. В отчаянном порыве артиллеристы наверно решили превратить их в качественный металлолом, а заодно стёрли с лица земли северную часть села.

Мы уже готовы были праздновать победу, когда произошло непредвиденное. Со стороны южной околицы при поддержке броневиков ударил немецкий пехотный полк, атаковал мощно и внезапно, а артиллеристы и стрелки его прозевали. В считанные минуты ситуация вывернулась наизнанку, и началась рукопашная мясорубка.

Сидя в Ганомаге за пулемётом, я кусал губы от бессилья. Стрелять далеко и невозможно, там перемешались и свои, и чужие, и оба наших ударных батальона тоже ничем не могли помочь, поскольку уже сцепились с противником в тылу села. Яростные вопли и крики перекрывали редкую стрельбу, и, похоже, у орудий немцы начали брать верх над истощёнными и измождёнными бойцами. В желании хоть как-то помочь я уже собирался гнать к месту рукопашной, когда со стороны леса донеслось мощное «ура-а!!». В спину немцам ударили стрелки, в которых я признал тех, кто ушёл с майором Вяхиревым. Зажатые с двух сторон немцы не выдержали и дрогнули. Кто-то из них пытался бежать, кто-то задирал повыше руки, но в итоге все до одного легли на белорусскую землю.

В бою за село Лоск погибло 387 бойцов, почти полтысячи получили ранения из них около сотни тяжёлые.

Расход боеприпасов удручал, а впереди ещё предстоял прорыв через линию фронта. С тревогой поглядывая на колонну машин с ранеными, детьми и больными, я не стал тянуть кота за подробности, плюнул на здравый смысл и вышел в эфир на известной частоте штаба дивизии полковника Панова:

– Здесь Сталь, здесь Сталь, вызываю Вепря…

– Вепрь на связи. Приём.

– Здесь Сталь. Передайте папаше, что родственники приедут завтра утром, если не застрянут из-за сильной грозы, а то обувь изношена, лошадь чуть жива и детей полна телега.

– Принято.

– Конец связи.

Всю ночь артиллеристы строили гаубичные позиции, вместе со стрелками копали капониры, артиллерийские дворики и окопы. «Вольный» батальон Вяхирева вернулся в лес, а остальная пехота разделилась. Примерно тысяча бойцов осталась защищать гаубицы и новый узел обороны, а остальные красноармейцы рано утром отправились вместе с нами на восток.

Однако далеко мы не ушли. Разведка сообщила, что в прифронтовой деревне Клочково сосредоточены крупные силы противника. И, похоже, существенно больше, чем в Лоске. Иначе и быть не могло. Во-первых, это был фронт и линия соприкосновения. Во-вторых, я бы сильно удивился, если после всех вчерашних событий, немцы сидели бы сложа руки. Мы основательно разворошили их тылы, уничтожили автобат, разгромили концлагерь, смешали с землёй гарнизон в Лоске и захватили артполк. По всем армейским понятиям ситуация чрезвычайная. А всё это означает, что впереди нас ждёт горячий приём. Вопрос только в том, насколько фрицы разозлены и какие успели стянуть силы.

Вчера утром я и ухом бы не повёл, поскольку имели мы всячески ввиду всякие там силы. Но сейчас я озабоченно скрёб отросшую щетину, прикидывая, сколько осталось снарядов и патронов на тот или иной ствол. Винтовки освобождённых я в расчёт не принимал. В любом случае нам светила серьёзная драка при прорыве.

Здравый смысл буквально выл от возмущения и безнадёжности предстоящего боя. В продуманной и организованной обороне или в диверсионной акции наша рота стоила полка, но в наступлении с хода без подготовки, с ограниченным боезапасом, на неизвестного по силам противника наши шансы падали почти до нуля. Взвесив все за и против, я решил атаковать немцев силами «стальной» роты с двух направлений с интервалом в десять минут. Бывших пленных я еле уговорил остаться в резерве. Да, и сами они по итогам прошлого боя уже поняли, что пока не готовы на равных противостоять сытому, сильному и умелому противнику.

Чтобы наш гражданский «обоз» не попал под раздачу, я решил укрыть его в лесном урочище. Длинная колонна из семи десятков машин и вереницы пеших свернула на лесную дорогу и начала втягиваться в пущу. Я с облегчением вздохнул, теперь гражданские не вязали нас по рукам и ногам, а значит, действовать мы будем смелее, а маневрировать свободнее.

Когда колонна гражданских скрылась за кромкой леса, мы начали готовиться к схватке. Не придумав ничего лучшего, я решил превратить атаку в активную оборону, применив скифскую тактику «удар-отскок» и заманивания врага в ловушку. Сигналом к началу боя стал отчаянный рывок отделения добровольцев, которые заехали на машине на окраину деревни и начали палить из автоматов во все стороны. Вот тут и выявились силы, которые успели собрать гансы. Несомненно, противник серьёзно приготовился отстаивать этот рубеж, но недостатком обороны было то, что изначально немцы выстроили её фронтом на восток против Красной армии. А мы ущипнули их с тыла, с запада.

На наших зачинщиков со всех сторон обрушился ответный огонь из разных мелких стволов. Того, что досталось смельчакам на машине, хватило бы, чтобы нашпиговать свинцом стрелковый батальон. Сотни стволов выплюнули тысячи пуль в нашу машину, и если бы не броня, то от неё уже через минуту осталась бы груда железного хлама. Машина развернулась и начала удаляться от деревни. Такого нахального нежелания умирать немцы стерпеть не смогли. Из-за домов выскочили несколько мотоциклов с пулемётами и лёгкие танки, сколько, я из-за холма не видел. За ними следом выползли несколько «четвёрок», и вся эта шобла погналась за единственным виляющим из стороны в сторону грузовиком.

Но, едва немцы миновали околицу, как по ним ударили сорокапятки и зенитки. Танки ответили, и на земле вспухли кусты взрывов. Итог той вылазки был известен заранее, не прошло и четверти часа, как чадно задымились шесть больших костров. Пушечная стрельба и взрывы прекратились. По нашей задумке Пилипенко сейчас должен поменять позиции. А между тем из села начали выползать панцеры, явно желая охватить наших пушкарей в клещи. Навскидку не меньше полудюжины троек и столько же четвёрок. Вот тут и пришёл черёд нашего танка станцевать цыганочку с выходом.

Тридцатьчетвёрка выползла из-за холма, остановилась и выстрелила. Д-дух – Ч-чак. Есть! Немец получил снаряд прямо в корму. Д-дух – Ч-чак. У другого от мощного внутреннего взрыва башня сползла в сторону. Крестоносцы задёргались, не понимая, откуда их убивают. Вот ещё один выплюнул жирное пламя. Под нашим перекрёстным огнём остальные принялись маневрировать и разворачивать пушки. Поздно пить «Боржоми» господа захватчики, когда почки отвалились. Уползти смогли четыре последних танка, скрывшись за дымами горящих собратьев и за крайними домами. И тут же в нашу сторону полетели снаряды немецких противотанковых «колотушек», а чуть позже и полковых гаубиц, и за стеной взрывов замелькали фигуры в фельдграу. Милости просим господа гансы, фрицы и прочие вильгельмы, а то наши пулемёты и миномёты совсем заскучали. Два миномётных ствола, танковые и два десятка ручных пулемётов моментально скосили передовые цепи наступающих и заставили остальных залечь и отползти назад.

Бой разгорался и расширялся. Пули, снаряды и осколки летели со всех сторон. Немцам приходилось не сладко, но и мы не знали, откуда и что прилетит. Я уже давно перестал считать пулевые удары во все части тела, и только считал оставшиеся патроны в автомате и винтовке. Улицы села, хозяйственные дворы, околицу и пустырь на окраине густо испятнали трупы в серых мундирах, а немцы атака за атакой всё пытались нас достать с разных направлений, предварительно закидывая минами и гаубичными снарядами. На фланге у Пилипенко я заметил несколько огнемётных пусков. Похоже, мы и впрямь разворошили немаленькое гадючье гнездо.

По ходу боя обе наши группы сошлись в центре и начали потихоньку смещаться к окраине села.Мы яростно огрызались, при этом ясно понимая, что с каждой минутой боеспособность роты неумолимо падает. Интенсивный бой сожрал почти все боеприпасы. В отчаянии мы уже подумывали о рукопашной, когда вдруг в центре села вспухли взрывы. С юга со стороны Березины тоже донеслась пушечная пальба, шум и грохот. Попавшие под накрытие немцы заметались, а когда на улицу ворвались тридцатьчетвёрки с красными звёздами на башне, побросали оружие и задрали вверх лапы. Бой сразу угас. Мимо пропылила наша танковая рота и скрылась на южной дороге, а между домов замелькало множество фигур красноармейцев.

Нам дико повезло, что наш прорыв совпал с наступлением Красной Армии. А может быть до полковника Панина дошла наша радиограмма, и в разгар нашего боя он двинул вперёд свои танковые роты. Кто знает?

Бой закончился, мои измождённые и насквозь пропитанные дымом, потом и пылью бойцы стали собираться в центре села. С брони танка я смотрел, как мимо нас на запад шли советские войска. А навстречу им из лесной пущи начали выезжать машины с бывшими узниками концлагеря.

Глядя на дела рук своих и друзей своих, меня наполняла спокойная радость, что почти тысяча женщин стариков и детей сегодня обрели свободу, пять сотен легко и тяжело раненых получат помощь, а четыре тысячи бойцов встанут в ряды Красной Армии. Я искренне считал, что наш самовольный рейд удался. И, главное, так же считали все бойцы роты. Но, господи, как же я устал.

– Товарищ командир, – как всегда, тихо подкрался Баля, – надо людей разместить.

– Давай, Лёша, займись, Деда подключи. Южная часть села от боя прочти не пострадала. Всех направь туда. Технику тоже пусть перегонят и, напомни, чтобы оружие почистили. Я немного посижу и потом подойду.

Мимо меня прозвякал траками танк, протащились наши грузовики с пушками, и зенитками на прицепе. По одному и группами прошли бойцы. Я сидел на скамейке, привалившись спиной к шершавой коре старого дерева, и не хотел вставать.

– И не надо. Отдыхай пока, – я повернул голову. Сбоку стоял Пашка и грустно смотрел на меня.

– Что не надо?

– Ты не хотел вставать. Ну, и сиди, пока народ устраивается.

– Что-то странно ты заговорил, друг мой Павел, – я наигранно возмутился.

– Не друг, а дед, ты ж догадался.

– Ах, вот оно что. А я-то всё думал, когда же ты появишься, – я смотрел на Пашку, который на глазах начал меняться, превращаясь в мальчишку в чёрном, – а как же ты нынче управился без Фильки?

– Почему без Фильки? Он от тебя все эти дни не отходил.

– Путаете, вы, господин-товарищ-барин, не знаю, как вас. Не было рядом ни одной собаки.

– Зато был Баля, он же Филя, он же Филька, он же… а впрочем, этого тебе пока знать не надо, – странно, но в его голосе прозвучало смущение.

– Ну и ну! Значит, всё это время я был под колпаком. А как же свобода и воля?

– Обманчивое впечатление. Никто тебя ни свободы, ни воли не лишал? Всё по-честному. Не сердись, Павел. Сначала, отправляя тебя сюда, я и мои… в общем мы сильно сомневались. Потом несколько раз пытались прекратить коррекцию. Но твоя воля, твоё искреннее и сильнейшее желание продолжить физическое существование для исправления порочного состояния действительности каждый раз преобладали. И, знаешь, я горжусь знакомством с тобой. Ты сделал намного больше, чем мы рассчитывали. Тебе пока не понять всех хитросплетений причинно-следственных связей истории, но ты должен знать одно, твоё присутствие здесь, как нож хирурга, удалило опасную опухоль социума Земли. В прошлой действительности победа над гитлеровской Германией досталась дорогой ценой за счёт уничтожения лучшего генофонда человечества. А Россия в силу разных неустранимых обстоятельств так и не смогла построить общество справедливости. Западные страны на стыке веков агрессивно доминировали, создав на планете крайне опасную обстановку и условия для возрождения фашизма. Всё это в конечном итоге привело к последней в истории Земли Третьей мировой Войне. Теперь эта опасность частично купирована. Однако твоё время здесь истекло. Надо готовиться к уходу.

– Меня сейчас трудно убить.

– Не беспокойся, это не твоя забота.

– Но моя забота – судьба «стальной» роты. Её наверняка пустят под нож, – на меня накатило тягостное ощущение вины.

– Нет, тот, кто тебя предал, тот и спасёт твоих бойцов. Они все проживут достойную и спокойную жизнь. Все вместе дойдут до Берлина. И все вместе будут жить в шикарном месте в Крыму и умрут в глубокой старости. Ты доволен?

– Да. А как же Пашка?

– Я временно позаимствовал его матрицу. Он выживет и станет и твоим дедом, и твоим прадедом. А ты станешь новым маленьким человеком.

– Сыном моей сестры?

– Да, как и договаривались. Сейчас события резко ускорятся, не удивляйся и не сопротивляйся. Всё уже предопределено. Прощай, – он по-взрослому пожал мне руку, и прежний Пашка пошёл в сторону расположения роты.

Эта встреча сильно взволновала меня, но не потрясла. Я знал, что до моего ухода остались буквально считанные часы и даже минуты, вот это и случилось… Я поднялся и медленно пошёл к своим ребятам. Не дойдя десятка метров до танка, я услышал сзади скрип тормозов и обернулся. Передо мной стояли чёрная эмка и полуторка с отделением бойцов НКВД. Из эмки вылезли двое: незнакомый майор госбезопасности и знакомый капитан Самсонов. Последний хамски ехидно ухмылялся. Пока энкаведешники выбирались из кузова грузовика, майор направился ко мне.

– Лейтенант Батов? Василий Захарович?

– Да, это я. Вас не затруднит представиться.

– Майор госбезопасности Абрамов. Вы арестованы. Вы обвиняетесь в неподчинении приказам вышестоящего начальства и измене родине, вот постановление военного прокурора фронта. Собирайтесь.