Банкир
– Хорош. Только дурь в голове – прежняя. Закругляйся, остынет все.
Пока Саша уплетал за обе щеки яичницу с ветчиной, запивая свежесваренным кофе, Нелька сидела напротив, оперев щеку на ладонь, и с удовольствием смотрела, как он ест. Бабская идиллия, да и только! Насытившись, Сашка выбрал в пачке сигарету посуше, затянулся сразу, как только пламя коснулось кончика, не отрываясь, спалил ее почти на треть, выдохнул и резюмировал:
– Жизнь – дерьмо.
– Грозен ты, батюшка, сегодня. Кто тебе ляжку-то продырявил?
– Что? Говори громче, у меня с ушами плохо…
– Кто, спрашиваю, шкуру попортил?
– Волки позорные.
– Че-го? Менты?
– Если бы…
– Э-э-эх… Смотрю я на вас, служивых бывших… Уж по кому ударил больнее всего бардак нонешний, так по вам. Чинуши, те при взятках примостились, хозяйственники – тоже у дел. А вы – как собаки брошенные, без хозяина так и остались… А что умеете?
– Защищать.
– То-то. Воевать вы умеете, и важно для вас – за что. А хозяина у вас-то и нету. У братвы – у них легче: и свой пахан, и свой авторитет, и свой закон имеется. А значит – и порядок.
– Волчий их порядок.
– Пусть волчий, а все же лучше, чем никакого. А у вас: какой задрот хлебло пошире разевает, да сумел пролезть, да сумел угодить – тот и княжит. И вы под этим приказчиком оказываетесь, и он вами распоряжается…
– Да брось, Нелька, не служу я давно. На вольных хлебах.
– А оно и того хуже. Кто платит – тот и музыку заказывает. Похоронную.
Что, не так?
– Не береди душу.
– Береди не береди… Неразбериха у вас, мужиков. У баб все проще: этому дала, этому дала, а этому – не дала. И каждая выгадывает, что надо: одной погулять вольно да беззаботно, другой – мужика приручить да заарканить, да в жизни как-то устроиться… А у вашего брата, особливо бывшего служивого, мозги набекрень, навыворот: и прожить как-то надобно, и семьи прокормить, и-за державу обида вас гложет. Вот и мечетесь вы, глаза горят, в грудях – полымя, а вас тем временем – под пули да под ножи… За те говенные доллары. Э-эх.
– Ты чего разошлась-то?
– Считай, что с недосыпу. Водки выпьешь?
– Выпью.
– Ну и я с тобой. «Чего разошлась?» А того, что ни хрена я в нонешней жизни не понимаю: что хорошо, что плохо… Замуж бы вышла, деток нарожала, а как подумаешь… Такое чувство, будто народец бредет где-то под водой, кругом муть непроглядная, куда бредем, зачем… Те, кто у поверхности, мальков хватают за обе щеки, а где поглубже… Кого сгложут, кто – сам другого выхватит на ощупь, да в пасть, и не видать ни черта, а вот бредем, бредем, бредем…
– Жизнь – дерьмо.
Нелли достала из холодильника графин, разлила водку в хрустальные лафитники.
– Э-эх, крепка Советская власть. Была. – Бойко подцепил на вилку кусок ветчины, отправил в рот. Нелли свою порцию выпила наполовину, мелкими глоточками. – И как вы, девки, эту дрянь сквозь зубы цедите – никогда не пойму, – откомментировал Саша.
– То-то и оно. Для вас, мужиков, результат важен: ухнул, и чтоб по шарам накатило, да враз. А для нас – процесс. Вот и в любви тако же. Какие мужики это разумеют, у них все складывается, а которые с маху все почитают – гуляет от них баба. Вот тот мужик и слоняется бобылем. Так-то.
– Нель, поздно меня воспитывать.
– А тебя и двадцать лет назад поздно было. Такой народился. Так во что влез-то, соколик?
– По мне разве не видно?
– Видно-то видно, а не отсиживаться пришел. Побили тебя, а не убили – знать, глаза злые. На кого ножик точишь?
– Знал бы – уже клинок обтирал.
– Вот оно как. Значит, поучаствовал.
– Где?
– Ты что, за дуру меня держишь? – ухмыльнулась Нелька. – В «Альбатрос» как раз сорока на хвосте принесла под утречко.
– Что принесла?
– Три пера и ма-а-аленькую хворостинку. Кончай несознанку лепить и целку из себя строить…
– Нель! Давай дело говори!
– Ба-а-а… – озадаченно протянула женщина, вглядевшись в него. – А ты и впрямь не в курсах нонешних валют… А где ж тогда тебя поцеловало?
– Где-где, в…
– Намек поняла, можешь не развивать. Короче: шепнули Семенычу, что за «Альбатросом» приглядывает, чтобы все на время тише воды сидели. Разборка какая-то вышла в особняке, из тех, что за Веселой сопкой… Огонь-полымя, и трупов ноль. Хотя пули, видать, посвистали, что соловьи…
– А кто шепнул?
– Конь в пальто. И погоны на нем.
– А-а-а…
– И еще: менты эту разборку тихим сапом спустили: трупов нет, так и дела нет – кому такие тухлые «глухари» нужны. Но сидеть нам до поры-времени велено смирнехонько: уж больно непонятка крутая там выходит. А в наши времена повременить и переждать – милое дело.
– Та-ак. Значит, была перестрелка, потом – пожар…
– Сказывали – все начисто выгорело, за пять минуточек.
– А соседи – что?
– Ты ж знаешь, особняки, они потому так и прозываются, что стоят особо, не кучно, да покой внутренний свой стерегут.
– Да у вас вроде домик доходный – в той стороне… Так ничего и не слыхали?
– Есть домик, нет ли, про то – никому не надо знать. А если кто что и слыхал – так я не выспрашивала. Разве что слух дошел: какие-то местные и сильно крутые в это дело заляпаны, а потому деловые перетерли быстренько и распоряжение такое вышло: тишком дышать и от этой поганой гнили подальше держаться, уж больно тухло…
Бойко налил еще рюмку, выпил с маху. Закурил.
– А теперь можно и я тебя спрошу, по старой дружбе…
– Валяй.
– У тебя все же фингал под глазом, у тебя пулевое… Если не там, то где?
– Нель, тебе бы в ФСБ работать!
– Мне своего хватает. Боишься – стукану кому? Сам знаешь, не из таких я…
– Так ведь работка у тебя больно занозистая – только ленивый не зацепит…
– Были соколики, цепляли. И меня, и девок… А только башку потерять – не целку, и все это разумеют добре… Это во-первых. А в-десятых – к нам ведь все обращаются, как взыграет: и братва, и ментура, и особисты… Против природы не попрешь, так-то! А потому мы – вроде как нейтральная территория, с общего молчаливого согласия, а то ведь у нас не публичный дом будет, прости Господи, а блядство сплошное! Уразумел?
– Угу. Ущучил. А что слышно – чей тот особняк был?
– А черт его знает.
– И что, никакие деловые не интересовались?
– Может, и пронюхивали, а им укорот дали, может – по согласию, малява какая была, – а только особняки за Веселым холмом приморские авторитетные не трогают. Знать – сила за ними. А уж какая – не нашего собачьего ума дело. – Женщина вздохнула, посмотрела сочувственно на Сашу:
– А ты, Сашок, уже и квелый совсем.
– Устал сильно. Нель… Я вздремну часик.
– Хоть десять.
– Может, и так. Только, Нель… Если пойдешь куда…
– Поняла, не дура. Только все ж поясни – тебя нет и не было или мы аж с позавчера ведем безвылазную семейственную жизнь?
– Нет и не было.
– Ладушки. Иди уже баиньки, призрак. А то прямо здесь заснешь. Или растворишься.
– Ага.
– Только… Постель-то у меня одна. Или ты на кушетке?
– Поместимся.
– Я как знала – только перестелила.
– Было после кого?
– Не-а. Но ты же знаешь, я на чистоте повернутая малость, как мамаша моя покойная. А вообще – не сомневайся, девчонка я чистая… Даром что работа такая.
– Кто на что учился.
Прошли в спальню. Нелли распустила волосы, сбросила халат, стоя к нему спиной. Обернулась:
– А ты не такой уж и уставший… – Подошла, провела по волосам. – Знаешь… А я по тебе скучаю… Всегда… Давно, еще со школы… Сколько годков-то улетело, а?..
– Чего считать, когда той жизни – всего триста лет…
– И все – наши, – прошептала она, закрывая глаза Правда?
– Правда.
Саша проснулся оттого, что включили свет. Тихо, стараясь не шуметь, медленно потянул руку под подушку, словно поворачиваясь во сне, нащупал ребристую рукоять пистолета…
– Ну ты еще шмальни меня спросонок, вот она, девки скажут, настоящая любовь!
Саша разом сел на кровати:
– Сколько я проспал?
– Десять часов, как одну копеечку. Мужик сказал – мужик сделал.
Одиннадцатый час теперь. Вечера.
– Вечера?
– Ну так. Правда, сама виновата – тебя совсем замаяла… – Нелли подошла, сбросила с него рывком одеяло, округлила глаза. – Ух ты, он у тебя прямо как часовой! Солдат спит – а он службу несет… Чудеса!
– Это у меня нервное.
– Ты бы поделился, где так изнервничался… А то девки жалуются: попадется жлобяра, и здоровенный вроде, и нестарый, а она ему и то, и это – а все никак… И все, как один, твердят: нервное. Им только намекни – они за твоей нервотрепкой в очередь станут да еще в баксы упакуют, что кочан!
– Чего не разбудила?
– А зачем? Вижу – мужик умаялся, разнежился, так пусть спит. И еще – во сне ты кричал.
– Что кричал?
– Не разберешь… Нырял все куда-то… И другим нырять велел. Прямо – котик морской, да и только. И матом крыл кого-то…
– Ладно. В городе была?
– Не-а. На Луне.
– Что болтают?
– Всякое. А вот для тебя есть новости, нырок.
– Для меня? …
– Мужика нашли. Без сознания. В гидрокостюме.
– Где?
– Километрах в полутора от сгоревшего особнячка. Сразу внизу – обломки вертолета – тот просто на части развалился. Чем-то сильно его шарахнуло. Ну а чуть дальше – обломки мужичка. Уж как он из этого вертолета вымахнул – непонятно, а только ему повезло: в пихту влетел. Правда, ни одной кости целой, так говорят.
– Но живой?
– Пока живой.
– И где он сейчас?
– В райбольнице. В реанимации.
– А у тебя сведения откуда?
– От верблюда.
– Тоже, как и конь, с погонами?
– Ага. Только у этого просветов нет.
– Прапорщик, что ли?
– Пфи-и…
– Тогда генерал.
– Догадливый ты. Прямо «брейн-ринг» какой-то, а не мужчинка.
– Ты всегда была дама с размахом…
– Не наговаривай на честную девушку. Его одна из молодежи утешает. На постоянку. А я у них – вроде как друг семьи.
– Слушай, а он, как другу семьи, тебе не поведал – охрана там стоит, у реанимации той?
– Ага. Сержантик-первогодок. Из срочников.
– Блин! Так его что, на живца там поставили?!
– Ментика?
– Корта!
– Корт? Это водолаз, что с неба упал? Хм… Вот не знала, что вы, рыбы, еще и птицы!..
– Мы еще и звери! Оч-чень клыкастые! – Саша заметался глазами по комнате.
– Бойко… Не лез бы ты туда… Говорю же – дело тухляк. И этого парня, единственного, чудом выжившего, там как на полигоне положили: приходи и добивай. А ментику тому наверняка и «пушку» не выдавали: абы не пальнул сдуру или со страху, а то – вообще в коридоре посадили, проформу соблюсти… Говорю тебе – воняет от всего этого, как от падали! И если все – и УВД, и ФСБ решили схоронить дело тишком вместе с этим твоим Кортом, они его схоронят, будь спок!
Бойко, как любимого мужчину тебя прошу, не лезь в это дерьмо!
– Да я по самые яйца в нем! Поняла?!
– И незачем так орать.
– Где одежда?!
– А вы, молодой человек, сегодня ко мне без костюма пожаловали, – вроде обиженно поджала губки Нелли. – И без букета роз.
– М-да… Слушай, у тебя вообще нечего надеть?
– Отчего же? Могу девушкой нарядить. Будешь просто пре-ми-и-иленькая…
– Нелька!
– Вот так всегда. Я же умная. – Она вышла, вернулась с костюмом, ботинками, пуловером. – Даже и не думай! Не с чужого плеча. Девушка, пока ты дрыхнул, успела на базар смотаться! Пиджачок – чистый твид, ненашенская работа… Нет, ты скажи, кто тебя еще так любил, а? Я ведь по зенкам твоим бесстыжим и злющим поняла: тебе бы отоспаться, а дольше ты не усидишь… А знаешь, они у тебя зеленые, как море…
– Что?
– Глаза. Зеленые. Как там во дни юности пелось? «У беды глаза зеленые…»
Потому что ты кот. Подлючий и гулявый. Хоть и морской. Я ж, как дура, отдалась ему на учительском столе четырнадцати лет от роду, с девством рассталась, можно сказать, в антисанитарной обстановке, после урока химии, среди бела дня… А он, подлый? Шваброчку с двери снял, ручкой аревуар сделал… Нет, чтобы о романтичном поговорить… А потом, как школу окончил? Поматросил-поматросил и бросил.
Саша быстро оделся. Проверил оружие. Неожиданно поднял глаза.
– Слушай, ты чего сорвалась? Ты вспомни, в школе хоть один хлопчик потом остался, с которым бы ты «нет»? А этот пузатый партийный боров?
– Вот то-то и оно, Сашенька, что все это было потом.
– Угу. Мальчик – в армию, девочка – под кустик.
– Что ж уж поделать? А чистое девичье любопытство? А естество, тобою, злыднем, до поры побуженное? А ты? Не смог простить девушке безвинных шалостей и глупого легкомыслия… Э-эх! Вот и живешь теперь бобылем! Это – за грехи!
Нелли подошла, обняла его шею, прильнула.
– Никого никогда не любила, кроме тебя, понял, зеленоглазый? Никого и никогда… – прошептала она ему на ухо. – Потому и хранит тебя Бог – для меня… Я по тебе скучаю… Всегда… Сколько бы лет ни прошло, а все наши…
Не пропадай, пожалуйста, не пропадай…
Глава 9
Альбер негодовал! Такого ляпа от высокопрофессиональной «Дельты» он не ожидал! Понятие «зачистка» и обязанности чистильщиков вполне определены и выполняются «на автомате», а здесь! Или сейчас везде «полу» – полуполитики, полулакеи, полумилорды, полувельможи?.. Но ничего нет хуже, чем полупрофессионал спецслужбы! Урон, наносимый «полу», может быть сопоставим по степени вреда только с целенаправленной работой противника!..
Внезапно мужчина усмехнулся, вставил в рот-щель очередную сигарету, скривил губы в усмешке… Жаль! Жаль, что август девяносто первого прошел под «знаком мудака» и сотни, тысячи профессионалов умылись дерьмом по самые уши, а потом – разбрелись на побегушки, кто куда… С каким бы удовольствием он служил, но не Магистру и даже не самому себе, а человеку, чей авторитет был бы для него непререкаем! Ну а поскольку сейчас таких нет, то и… Каждый сам за себя.
Первым побуждением Альбера было связаться с Магистром и тупо настучать тому на хваленую спецгруппу… Но… Есть много «но»… В данном случае за операцию полностью отвечал он, Альбер. И любое свое несогласие он мог выразить только после полного выполнения всех мероприятий или – приказа. Тем более, что все оперативные решения принимал именно он.
Отдавать приказ «Дельте»? По логике, он должен был поступить именно так, но… Ему надоело! Ему надоело, что сначала Корт, хоть и молча, относился к нему чуть свысока… Да, он, Альбер, уважает то, что Корт сделал, сумев выжить в безнадежной ситуации. Но – надолго ли?.. Альбер доведет дело до конца. Сам.
Он не хотел себе признаваться в том, что желал в действительности лишь одного: чтобы Корт оказался в сознании, чтобы тот с беспристрастностью профессионала оценил все происшедшее, как и то, что именно он, Альбер, пришел исправить небрежно сделанное другими. То, что Корт поймет все за долю секунды, он не сомневался; он хотел посмотреть боевому пловцу в глаза и увидеть в них то, что чувствовал к нему сам: «Я уважаю то, что ты сделал». Любой дилетант принял бы его за шизофреника, ни один из этих новых мальчиков никогда не понял бы его; но он, Альбер, знал: Корт поймет.
Его личный источник в РОВД нашел Альбера по одному из мобильных и передал информацию. Естественно, он не был посвящен ни в какие дела, просто передавал Альберу обычную ежедневную синхронную оперативку; он даже не знал, на кого работает, никогда не видел в глаза ни самого Альбера, ни, тем более, понятия не имел о существовании Замка; просто добросовестно торговал невесть какими секретами и слухами и получал за эту рутинку твердый гонорар через безликий и анонимный «почтовый ящик». Даже если бы он сообщил нечто сверхординарное, никакой прибавкой жалованья это стукачику не грозило: по степени важности информации для той или иной организации профессионал-аналитик легко может вычислить и круг ее интересов, и виды ее деятельности. Впрочем… Впрочем, торговля секретами, малыми и не очень, стала на пространствах шестой части земли, «с названьем кратким» из трех букв и мягкого знака, одним из самых распространенных видов бизнеса, разумеется, после распродажи собственно страны… Как там у Чарли Диккенса книжонка звалась? «Торговый дом „Домби и сын“: торговля оптом, в розницу и на экспорт». Хм… Если доморощенные «Домби» отторгуются в том же темпе, что имеет место быть, «сыновья» останутся не При семейственном деле… Велика Россия, но и ее проорать можно при здешних продавцах да тамошних покупателях… Э-эх, тошно. Пора бы подумать и… Нет, не о душе. О собственной торговлишке… Уж очень зазывно Магистр те миллиарды чужие перебирал… Или и это запланированная подстава? Нет, мнительный ты стал, Сидор, ох мнительный! Просто сам Магистр боялся, смертельно, и этаким путем хотел подстегнуть его, Альбера, и пристегнуть к своей собственной колеснице, стремящейся, может статься, совсем не туда, куда правил невидимой рукой Верховный Мастер.
Нет, жизнь все-таки – дерьмо. Полное. Подлое. Паскудное. И если бы не ощущение плети… у тебя ли в руках или занесенной над твоей спиной, людишки бы давно, всем скопом или, как принято у них в стаде именовать, «всем общечеловечеством» превратились бы в похотливых, жадных, обжирающихся и рвущих друг друга на части скотов! В этом Альбер не сомневался… Значит, Замок прав?!
Да пошли они все: прав или лев… Каждый сам за себя! Точка.
* * *…В обычную синхронку входило и описание взрыва-пожара в особняке; от себя источник добавил, что к делу подошли с суровой неохотой и глухо, живых концов никаких, и обнаруженного в стороне от особняка раненого в гидрокостюме связывать с происшедшим нарочито не стали… И лежит обожженный, изломанный тип без сознания в одной из клиник, под символической охраной: неординарность общего происшествия заставила какой-то чин соблюсти если и не протокол, так хоть видимость протокола…
Альбер думал. Если противник или противники Магистра и Замка так сильны, сейчас они роют носом землю: прошло уже двое суток со времени пропажи финансиста с ласкового кипрского побережья… И хотя от Кипра до Приморска – путь неблизкий, штудируют сейчас их оперативные аналитики все и любые сводки, слухи, домыслы всего происшедшего на территории б. Союза, где правят теперь бал б. партайгеноссе и б. диссиденты… Естественно, чтобы они могли просчитать связь обгорелого раненого в гидрокостюме, в тридцати пяти километрах от моря и Приморска, с пропажей финансиста с райских пляжей, нужны и талант, и вдохновение, и удача… А кто сказал, что удача на стороне «рыцарей Замка»?
Скорее наоборот. К тому же ежели Магистр не врал, а он определенно не врал, он просто хотел поделиться страхом – вполне естественное человеческое желание, почти всегда подсознательное… А это означает, что противник действительно обладает теми деньгами, о которых шла речь, и оперативные аналитики у него могут быть вполне из тихих шизопомешанных гениев с опытом стрельбы из всех видов стреляющего железа во всех горячих точках мира, включая ближнее предкабулье, дальнее припамирье и пробужденную Африку в самой центральной из ее частей! Просто Нквама Нкрума какая-то!
К госпиталю Альбер подъехал загодя. Четыре самых разномастных ксивы грелись в карманах пиджака на все случаи жизни, кроме, разве что, случая смерти: свидетельства о собственном захоронении у Альбера не было. Мужчина хмыкнул: а вот это действительно упущение, надо бы наверстать, но не теперь.
Посторонней суеты не наблюдалось. Минуло семь. Как назло, в здании народу было изрядно: в свете новых веяний и старых понятий о том, что бесплатно излечиться от любого недуга может лишь очень здоровый человек, при больничке по вечерам функционировала платная амбулатория, с теми же врачами; по больнице за свои кровные шатались все кому не лень: в отличие от страждущих былых времен, которых «строили» любые медички или старухи уборщицы, теперешние пациенты болтались по всем этажам и отделениям, требуя кто – рентген пятки, кто – гомеопатическую дозу от застарелого геморроя, кто – экстрасенсорного воздействия на фото нелюбимого мужа, потому как у него, подлеца, стоит на всех, кроме собственной дражайшей половины. И хотя невропатологи с неврологами, к примеру, стоически объясняли незадачливой даме, что за избирательность потенции отвечает некая структура, скрытая в глубинах подкорки правого полушария, дражайшая половина не унималась и накатывала теперь на магов и целителей, практикующих в этих же стенах, с такой демонической силой, что те скоренько отсылали ее куда подальше – к платным же гомеопатам, а лучше, вместе с мужем, к психоаналитикам: цены у последних были самые новорусские, глядишь, бабенка в перстнях надорвется-таки в расходах и бросит безнадежное дело; тем более голова – вопрос темный, науке непонятный.
Альбер оценивал ситуацию. Казалось, в суматохе устранить свидетеля, находящегося в отдельной палате на втором этаже, – легче легкого, но по коридору того этажа располагалось штук десять кабинетов и палат; родственники и посетители посещали кто врачей, кто больных… Сержантик примостился на приставном стуле у стола дежурной медсестрички, исходил веселым трепом и на перспективу проведения ночи в больничных стенах смотрел со свойственным молодости оптимизмом: халатик на медсестричке был расстегнут с продуманной небрежностью на три пуговки – сверху и снизу; девушка сохраняла требуемую по должности и положению серьезность, переставляла на столе с места на место ненужные баночки, легкая полуулыбка блуждала на пухлых губах, и было очевидно: ежели кому-то из болящих станет нехорошо в темные ночные часы, жать кнопку вызова – бесполезно, и из-под смерти уходить придется своими силами…
Альбер оставил «порше» за три квартала и теперь бродил по коридорам лечебницы с видом удачливого компьютерного интеллектуала из столицы, имеющего свой небольшой, но надежный бизнес; и здесь, на отдыхе, его настигли-таки привычные мигрени. Смиренно-страдающий вид хорошо одетого скромного человека, рассеянно шатающегося по коридорам и поверх очков с толстыми линзами читающего названия целителей и наименование их специализаций, вызвал бы в ином месте сочувствие, только не здесь. Больные были погружены в собственные проблемы, как в тину; если бы кто и отметил сдержанного очкарика, то забыл бы вскорости:
Альбер был профессионал и заставлял окружающих замечать не его собственную личность, а созданный им образ, имидж… Хм… Альберу пришла в голову любопытная мысль: накатать и издать, в подражание Карнеги, опус под простым названием: «Как быть неузнанным и влиятельным». Под псевдонимом, разумеется.
Вот только… Беда людей в том, что они видят и в политике, и на эстраде (что, собственно, сейчас стало почти идентичным; попса – она и в Африке попса!) только актеров, исполнителей и мечтают быть знаменитыми, узнаваемыми, попасть в ту когорту «Останкинских Небожителей», что живет, по мнению большинства, весело и беззаботно… Забывая старую мудрую песню, исполняемую великой актрисой:
«Кто, не знаю, распускает слухи зря, что живу я без печали и забот…» Все хотят быть актерами, исполнителями, и никто не желает быть сценаристом…
Единственная «роль», какой удостоился при жизни великий Шекспир, – кричал петухом за сценой… Зато – остался сценаристом… На все времена.
Мысли проходили сами по себе, Альбер работал. Отмечал расположение дверей, наличие запасных выходов, места, где могла быть засада. Если сейчас и можно устранить раненого – то только шумовой акцией: имитацией бандитской разборки со стрельбой и дымом… А вот этого как раз не нужно. Пока существует вероятность, что столичные аналитики противника упустят находку боевого пловца в какой-то там тмутаракани, особенно если он тихо скончается, не приходя в сознание. А вот театрализованную разборку заметят всенепременно, останется сложить два плюс два, установить принадлежность сожженной Базы… Азбука. До Магистра и Замка так не доберутся, а вот до него, Альбера, – вполне. И тогда вновь объявится бесплотной тенью человечек приоритета Магистр, только он, Альбер, этого уже не узнает. Смерть из коридоров Замка приходит незаметно, невесомо, незримо и уходит неслышно.
А проводить тихий вариант, причем лично, сейчас, – никакой возможности.
Остается ждать. Альбер вышел из заведения, вернулся в машину, загнал ее на одну из боковых аллей медгородка, как раз на торце интересующего здания. Отсюда он хорошо контролировал вход в лечебницу и, частично, – заднюю часть здания.
* * *Ждать. Несмотря на обилие фильмов про шпионско-полицейские страсти, где погоня является чуть не основным атрибутом профессии ловца заблудших душ, в жизни – все наоборот. Главный признак профессионала, будь то киллер или чистильщик, опер или контролер, аналитик или разработчик, – это умение ждать.
Мучительно-тревожное состояние, при котором необходимо сохранять и хладнокровие, и выдержку, и присутствие духа, чтобы при новых вводных – изменившейся ситуации – суметь молниеносно принять единственно верное решение и провести единственно верное действие. Именно это и называлось мастерством.