Отморозок Чан

Глава первая. Безумие

– Сынок, будет тебе, право слово! Ты меня совсем засмущал! Вон погляди ж ты – раскраснелась, как сельская шлюха на исповеди! – Странная тётка со смущённой улыбкой махнула рукой в мою сторону. – Давай спускайся к нам чай пить – полно тебе тут, во мраке, заниматься всяким!

– Спускаться к вам? – удивился я. – Тут только один этаж, тётя…

– Ой, да пошёл ты на хер! – Странная тётка закрыла дверь, но я слышал, как, спускаясь по воображаемой лестнице, она приговаривала: – Кто же это был-то? Откуда он вообще тут взялся? Я даже не замужем, и вообще не помню, чтобы у меня дети рождались… Спаси Господь мою душу – кажется, я ёбнулась… И откуда тут эта лестница?

Наконец за дверью стихло. Хер его знает, что за нездоровая тётка это была, но удивляться тут нечему – на этой станции хватает пизданутых… Впрочем, как и везде. Печально вздохнув, я продолжил шерстить ящики.

Так-так, что тут у нас? Пульт для телевизора, банка тушёнки, патроны… До хуя проржавевших патронов… Ох! Если бы они были местной валютой, я бы сейчас разбогател, но патронами, к сожалению, расплачиваются только совсем уж блаженные долбоёбы с экологических станций, а к экологам я не собираюсь…

Кажется, больше ничего ценного тут нет. Ну и хер с ним, возьму пульт и патроны – может, Андрей Алексеевич, старый пидор, и даст за них что-нибудь. Хотя… Что он за такую херню дать-то может? Разве что в жопу, да и то полпалки, а такие сценарии меня не особо интересуют.

Как-то двусмысленно прозвучало, правда? «Не особо интересуют» – сказал тоже! Словно я сам немного пидор… Короче, неправильно мысль свою изложил. Имел в виду вот что: расклад этот гомосексуалистический меня не интересует от слова «совсем», вне зависимости от того, полпалки там предлагают кинуть мне в задницу или целую – не пидор я, и в жопе моей движение строго одностороннее… В пизду, короче, эти патроны – вот к чему я мысль вёл. На этом точка.

Я высыпал патроны, которые уже успел припрятать в нагрудном кармане, на прогнивший, воняющий сыростью и мокрым цементом матрац, убрал в освободившийся карман пульт, пригладил волосы и вышел из помещения.

Помещение… Слишком громкое обозначение для маленького косого сарая два на два метра, наспех сколоченного их грубых досок и обтянутого рваным чёрным полиэтиленом.

Теперь я стоял на покрытой грязью платформе. Надо мной нависал низкий потолок, поддерживаемый двумя рядами изувеченных временем и тяжёлой жизнью гранитных колонн. На платформе теснилось несколько десятков одноэтажных кривых сараев – по типу того, из которого я только что вышел. Вокруг сараев горами лежал различный хлам, тут и там были натянуты верёвки, провисавшие от веса сохнущих на них изношенных тряпок, многие из которых отдалённо напоминали одежду.

Эта отвратительная станция называлась «Достоевская», но чаще её упоминают как «Рыбацкую», а ещё чаще стараются не вспоминать вовсе. Жуткое место! Три года назад «Достоевская» была затоплена под самый потолок, но потом вода неожиданно ушла (хер его знает куда, да и мне, честно говоря, как-то похуй), а все стены так и остались обтянутыми зелёными водорослями и подводным мхом, отчего здесь вечно стоял запах цветущего болота – именно по этой причине, кстати, станцию в народе и прозвали «Рыбацкая».

На «Рыбацкой» живут самые бедные, опустившиеся люди. «Буржуазия» – как их прикола ради называют ближайшие соседи. «Убогие» сползлись сюда со всех сторон, словно мухи на говно, как только прошёл слух, что станция освободилась от воды. Они были искренне уверены, что найдут здесь своё счастье и заживут наконец как люди. Но, разумеется, жить лучше они не стали. Станцию трижды обшмонали ещё до них, и, конечно же, искатели не только вынесли всё, что представляло хоть какую-то ценность, но и успели оценить потенциал станции и представить итоги проведённого аудита общественности: «место хуйня – делать там нехуй». Но «убогим» прикола ради рассказывали другую историю, полную надежд и охуенных перспектив, – и они, поверив этим россказням, молниеносно колонизировали «Достоевскую», надеясь начать здесь новую жизнь. Но в сухом остатке «убогие» просто поменяли шило на мыло, а может быть, даже стали жить ещё хуже. Ведь раньше-то они хоть попрошайничать могли, а теперь у кого милостыню просить – у других попрошаек? А самое грустное – что обратной дороги для них нет, нахуй кому надо снова пускать к себе нищих. Опять целыми днями слушать их заебавшее до костного мозга «подайте монетку Христа ради»? Короче, отгородились от «Рыбацкой» обстоятельно – стреляют, иной раз даже не спрашивая, кто идёт и зачем, особенно если пришлых больше одной штуки (один ещё может быть торговцем, вреда от него немного, но вот два, а тем более три «бродяги» – это уже похоже на опасную миграцию голодных попрошаек, которую следует жёстко пресечь). Короче, у местных нет ничего ценного, и по этой причине тут редко бывают мародёры или торговцы из другой части метро. Да и я сам оказался здесь проходом – провалился в ёбаную щель и соскользнул в тоннель, упирающийся в «Рыбацкую».

Короче, я это всё к чему клоню: станция эта конченая, но так как она крайняя, а я выпал в тупиковом тоннеле, то мне, разумеется, пришлось идти через неё, и я был бы не я, если бы не решил проверить, действительно ли у «обиженных» нет ничего ценного, – пощупать за вымя, так сказать. Кто-то сказал бы, что идея глупая – напрасная трата времени. Так вот, теперь пусть этот «кто-то» грызёт свои сапоги от зависти: ведь я нашёл невъебенной ценности артефакт – охуительный пульт! Заныкали-таки сокровище, ублюдки хитрожопые! А говорили – бедствуют! Я теперь на этот пульт половину метро скуплю! Да какую половину – ВСЁ, блять! Эх, да пизжу, конечно. Пульт этот ебучий ни хуя не стоит – я на компас его поменяю, если повезёт и на хуй не пошлют. Подумать только: самый охуенный сталкер – и без компаса ходит!

Но не стоит думать, что эта станция безобидная, раз на ней одни лишь бродяги живут. Слухи про это место ходят разные: одни рассказывают, что «опущенные» на всё метро обиделись и любого пришлого без разговоров на нож ставят. Другие говорят, что местные людей жрут. Вроде как еды тут совсем нет – вот они и повадились на поверхность выходить, а оттуда на другие станции мотаться: за припасами, за человечинкой. Заснёт кто на посту в тоннеле – а они его ХЛОП! На куски и по пакетам. А потом домой – люля-кебабы крутить. В общем, историй неприятных хватает… Может, пиздёж (даже скорее всего), но чё-то мне неохота было информацию эту препоганую на своей шкуре проверять – вот я поначалу и решил насквозь тоннель прошмыгнуть, тихо, как мышь, на платформу даже взглянув, но жадная моя натура (из-за которой я, кстати говоря, и провалился в это злоебучее место, но это уже другая история) не дала мне упустить возможность «пощупать карманы» местных жителей. В итоге я решил заглянуть в несколько сараев, чьих хозяев не было дома. В последнем из трёх встретил пизданутую тётку, которая приняла меня за своего сына, припиздил пульт этот ебучий (чтоб ему обосраться!) – и вот я тут, стою на платформе и думаю о всякой хуйне. И всё бы ничего – все мы время от времени любим хорошенько подумать, – но пока я тут предавался размышлениям, ёбнутая тётка привела подмогу. Вон они, идут на меня впятером (если считать саму бабу) – все тощие, в обносках, ебальники, кажется, недовольные… Точно недовольные! Бля буду: идут убивать!

Когда группа оказалась метрах в шести от меня, вперёд выбежала нездоровая тётка, у которой в доме «охуенная лестница». Она бежала, выставив перед собой руки и крича что-то нечленораздельное, но явно недовольное. Хер его знает, хотела ли она стиснуть меня в крепких материнских объятиях или же просто придержать, пока подоспеют людоеды покрепче, но на всякий случай я решил подстраховаться: выхватил из набедренной кобуры обрез и шмальнул ей в рожу из обоих стволов. Лицо разнесло к ебеням. В клочья. Осколки черепа вперемешку с мозгами со страшной скоростью вылетели через затылок бабы и вонзились в рожу одного из бежавших следом мужиков. Он упал на колени и завопил, как последняя сука, закрыв изуродованное лицо руками. Ёбаный нытик! Не дожидаясь момента, когда эти ублюдки начнут понимать, что их убивают, я рванул вперёд. На ходу бросив обрез, выхватил нож и с силой ударил в грудь ещё одного мужика, который, выпучив глаза, наблюдал, как вопит от боли его товарищ.

Нож вошёл тяжело. Я хотел ударить под рёбра и по косой пронзить сердце, но взял высоковато – нож застрял. Чтобы вырвать его, пришлось упереться в грудь мудака подошвой. Тот съехал с лезвия с мерзким скрипом металла о кость и мешком повалился на платформу. Двое оставшихся мужиков наконец-то поняли, что к чему, и с воплями ужаса рванули прочь, но я уже поймал кураж и не планировал оставлять их в живых – убрав нож в ножны, пустился в погоню. Люди выходили из своих сараев, с удивлением наблюдая за погоней, но не предпринимали никаких действий.

Внезапно один из ссыкунов решил сойти с дистанции – прыгнул в сторону, к открытой двери сарая, и скрылся внутри. Хули, за двумя зайцами погонишься… Пусть пока прячется – я пробежал мимо, крикнув: «Ссыкло!»

Ещё несколько десятков метров погони – и я настиг последнего трусливого каннибала. Удар ногой в спину – он упал вниз лицом, я кинулся сверху, схватил его за волосы и начал бить ебалом о каменные плиты платформы: удар, ещё, затем ещё и ещё. Он затих на десятом. Дальше я не считал, но, когда заканчивал, вместо глухого стука раздавалось мерзкое чавканье, а под остатками его головы растекалась огромная багровая лужа.

Я тяжело дышал, но времени отдыхать не было – нужно разобраться с последним людоедом. Вытерев руки о штаны мертвеца, я достал пистолет из оперативной кобуры: когда-то это был «макаров», но теперь это «Дядь Толя», потому что мой хороший товарищ дядя Толя так его закастомизировал, что от «макарова» осталась лишь боевая пружина.

Я быстро шёл по станции, хмуро разглядывая косые сараи и пытаясь вспомнить, в какой из них запрыгнул этот хитрый мудак. Местных зевак уже не было – видимо, просекли, что тут какая-то нездоровая петрушка творится, и поныкались. В конечном счёте я признал, что хуй вспомню, в какую дверь катапультировался этот охуевший селезень, и начал выбивать все двери подряд. За ними меня поджидали забившиеся по углам местные, в основном женщины и дети – видимо, все мужики, кроме тех, кого я уже встретил, ушли охотиться на поверхность или умерли.

Наконец за одной из дверей я увидел его. Он сидел, прижав к себе двух пацанят лет по десять-двенадцать, наверное. Или по восемь? Хуй его знает – у меня детей никогда не было, я в таких вопросах понимаю мало.

– Вставай, гнида пучеглазая! – Я направил ствол ему в башку. – Хотел со мной перетереть за дела какие-то? Ну, вот он я – давай перетрём!

Он прижал детей к груди ещё крепче и поднял на меня испуганное лицо. Ублюдок явно понимал, что ему пиздец…

– Я… я… – начал заикаться он. – Что мы вам сделали? Зачем вы… Как… Почему вы нас убиваете??

– А вы, уёбки, впятером ко мне просто поговорить шли, так, что ли?! – проревел я. – Про погоду на поверхности хотели узнать?!

– Лена… Та женщина, которую вы убили… Она сказала, что сына нашла… Она сумасшедшая, но так настаивала… Вот мы и пошли… Мы не хотели вас сердить. Просто пришли посмотреть… Простите, пожалуйста… Очень вас прошу… Простите…

Я призадумался. В словах этого ублюдка была какая-то логика. В целом мужик я вспыльчивый, склонный к необдуманным действиям и аффективному поведению… Я вполне мог напридумывать себе такого, чего на самом деле и не было вовсе. Помню, как-то посреди ночи показалось мне, что товарищи в другой комнате смеются надо мной, злобно так, с издёвкой, – ну, я, недолго думая, гранату им туда и кинул. И вот хер его знает, действительно они там «хи-хи» с меня ловили или мне просто приснилось что-то, но история показательная: человек я крайне экспрессивный…

– Вот блятство! – наконец заключил я.

Четверых жизни лишил – и за что? Одно слово – отморозок… Я убрал ствол в кобуру. В глазах мужика – «матери-одиночки» вспыхнула робкая надежда.

Я развернулся и молча вышел. А хули было говорить? Извиниться за то, что убил четырёх человек просто потому, что мне что-то там показалось? Может, сирот новоиспечённых найти и перед ними тоже извиниться? «Простите, пиздюки, за то, что я ваших папанек порешил с особой жестокостью, – мне просто чё-то показалось…»

Я стоял и, погрузившись в свои размышления, слушал, как где-то неподалёку вопит мужик с кусками чужого черепа в лице…

Идиоты, блять! Нахуя было впятером идти к незнакомому человеку, словно банда безумных людоедов? Разумеется, я перенервничал, решил подстраховаться и убил их всех. А как иначе-то? Мы живём в опасном мире. Ну его на хуй, короче! Так и ёбнуться недолго… Не буду я сожалеть ни об этих идиотах, ни о детях их сиротах – мы не в сказке живём, у нас тут ёбаный постапокалипсис, а детям тут вообще делать нехуй. В следующий раз головой думать бу… Погоди-ка! Какое, нахуй, «посмотреть»?! Там было четыре мужика с суровыми ебальниками! Я что, первый день родился? Этих пидоров я валить стал, потому что знаю, с какой рожей идут людей убивать! И у этих мразей были именно такие рожи… Вот же ж пидор – на жалость меня развёл!

Я резко развернулся и ударом ноги выбил дверь. Уёбок сидел на полу и что-то шептал своим пиздюкам.

– Ты кого тут, сука, наебать удумал?! – Не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, я вынул пистолет и закатал две пули прямо в его удивлённое ебло. Последний каннибал повалился назад, воткнувшись головой в пол, словно начинающий борец, решивший «встать на мостик».

В ушах звенело от выстрела, дыхание спёрло от пороховых газов – вот поэтому я никогда, блять, не любил стрелять в тесных помещениях. Оба пиздюка с удивлением смотрели на меня, и страха в их глазах я не заметил.

– Ваш батя был тем ещё хитрожопым гондоном, – заметил я. – Будете вести себя, как он, – я вернусь и прострелю вам обоим ебальники. Договорились?

Один из пиздюков коротко кивнул, второй молча смотрел на меня. Я посмотрел на того, что посговорчивее:

– Братана твоего контузило, по ходу, – объяснишь ему потом, что я от вас хотел?

Он снова кивнул. Смышлёный малыш – уверен: когда подрастёт, найдёт меня и отрежет башку тупым ножом. Надо бы подстраховаться – ёбнуть его, да не за что пока.

Я вышел из сарая. Все по-прежнему ныкались. Тишину продолжали рвать вопли того самого мужика. Пиздец нытик! Я двинулся через станцию. Дойдя до самого конца, спрыгнул на пути и скрылся во мраке тоннеля.

– Бля-я-я-я-ядь! Забыл ёбаный обрез…

Глава вторая. Плоть от плоти

Что за блядство? Хорошо, хоть вспомнил про обрез сейчас, а не когда дошёл до другой станции! Охуенный ствол – я его в карты выиграл. Нахуя я вообще его сбросил? Эти дебилы так туго соображали, что я мог не только в кобуру его успеть спрятать, но и почистить перед этим, и воском рукоять натереть. Ох, надеюсь, его ещё не спиздили! Переживаю, как за родного…

Я вышел из темного тоннеля обратно на станцию и залез на платформу. Крики мудака с осколками черепа в роже звучали приглушённо и всё больше походили на скулёж. Я пошёл в направлении голоса ебучего нытика.

Со стороны эта сцена наверняка смотрится охуенно: мрачная, грязная станция, тускло освещённая масляными лампами; платформа, заставленная грубо сколоченными сараями, окружёнными со всех сторон разным хламом; раздирающие тишину вопли, эхом отражающиеся от стен и потолка, и невъебенный бородатый сталкер, весь измазанный кровью, одиноко шагающий по платформе… Сука, ну почему я не поэт? Хотя, если бы я, ко всем своим прочим достоинствам, был ещё и поэтом, то стал бы конкурировать в совершенстве с самим Господом Богом, а его бы это явно раздосадовало…

А вот и наш нытик – лежит на полу, уткнувшись лицом в пол, и воет, как скучающий по хозяину пёс. Дойдя до него, я присел на одно колено, достал нож и с силой воткнул ему в затылок. Уёбок затих, как магнитола, отключённая от сети.

Наконец-то заткнулся! Он, наверное, и сам рад, что его убили. Мне даже показалось, что он прошептал: «Спасибо, что подарил мне покой, друг». Пизжу, конечно, ничего такого мне не казалось – этот уёбок лишь засучил ногами, словно решил уехать от меня на воображаемом велосипеде, и через мгновение обоссался. Я определил это по пятну, быстро растущему на штанине его уёбищных самодельных брюк из грязной серой мешковины. Сука, как такие штаны вообще носить можно?! За одно только это тебя стоило убить! Я вырвал нож из затылка (не из своего, разумеется), вытер об «охуенные» штаны мертвяка, убрал в ножны и внимательно осмотрелся вокруг…

Опа! Вот он! Лежит всего в каком-то метре от меня! Какой же ты красивый! Шикарный, блять, обрез! Я бросился к нему с глазами, полными слёз счастья, и моя душа трепетала: неужели мы, преодолев столько невзгод, снова вместе? Я обнял его что есть сил, и мы закружились в приветственном танце, словно два белоснежных лебедя…

Нет, это уже хуйня какая-то… Обрез реально отличный, но про слёзы счастья и прочее – это всё пиздёж, не было такого. А было вот как: я просто проехал на одном колене до своего первоклассного обреза, схватил, потрепал за деревянный бочок и запихнул обратно в набедренную кобуру.

– Больше не убегай от меня, ублюдок ты двухствольный! – ласково прошептал я и похлопал ладонью по кобуре.

Ну всё, тут мы закончили – пора сваливать! Итоги миссии: пять убитых каннибалов. Добыча: один сраный пульт. Пнув напоследок тело мёртвой тётки, я, громко насвистывая мотив любимой песенки, отправился обратно в тоннель. Войдя в него, включил полудохлый фонарик, висящий на моей разгрузке… Сука, ни хуя не светит! Ебучий день! От души врезал по нему кулаком. Заработал, пидор!

Так, о чём это я? Ах да. Ебучий день! День этот и вправду оказался максимально ебучим. Последние две недели я провёл на поверхности, и мне охуенно везло: хабара немеряно, никаких стычек, грязных ветров почти нет, чёрных смерчей тоже. В итоге я забил свой УАЗик так, что впору баранку с капота крутить – в салон хуй влезешь, – и, довольный, как слон после помывки, поехал обратно, на родную «Кондратьевскую», чтобы там распродать барахло и пожить на всю катушку пару месяцев. Еду, значит, себе, жую вяленую курятину, песни под нос мурчу, по сторонам глазею, солнце светит – заебись! И тут вижу: в паре метров от дороги дохлый сталкер лежит, в охуенной снаряге… Ну и что, вы думаете, сделал я, будучи затаренным по самую шею? Ну конечно же, блять, решил снять ценный обвес с этого ебучего сталкера, чтоб его труп олени трахнули!

Короче, заглушил мотор, вылез из УАЗика и, словно счастливая семилетняя девочка, увидевшая красивую бабочку, поскакал к дохлому сталкеру, предвкушая, какие ценности с него сейчас сниму. Под ноги при этом я, разумеется, не смотрел – я же долбоёб. В итоге провалился в блядскую щель, проскользил метров двадцать вниз и ёбнулся на рельсы, ну а дальше вы знаете. Выбраться обратно через эту щель было нереально – если бы я даже смог раздобыть стремянку, у меня один хуй не было необходимой снаряги, чтобы подняться на поверхность через разлом. При этом сама станция заблокирована, то есть подъёмы завалены к ебеням. Вот так вот я и остался в положении «висит груша – нельзя скушать»: УАЗик всего в нескольких десятках метров, но добраться до него можно только сделав крюк в несколько километров.

Вот поэтому я и говорю: день этот максимально ебучий… Ну да ладно, хватит на жизнь жаловаться – я же не нытик какой! Надо придумать, как УАЗик вернуть, пока его другие сталкеры не распотрошили.

Конечно, я могу подняться на поверхность с «Советской» и доковылять до УАЗика пешком – именно так поступил бы любой уёбок. Но я-то не уёбок, и прекрасно понимаю, что это очень хуёвый план: во-первых, у меня нет защиты – она осталась в тачке, – а без защиты при первом же грязном ветре я сдохну, с гарантией. Во-вторых, у меня мало боеприпасов, совсем нет хавчика и даже воды. Да, я мог бы прикупить новую снарягу, патроны и провизию на «Советской» или дойти до «Первомайской» и затариться там (у них-то ассортимент побогаче и товар посерьёзнее), но, бля, бабок у меня нет от слова «совсем», а у этих пидоров с «Достоевской» не нашлось ничего ценного, если не брать в расчёт пульт. В общем, платить за снарягу нечем, да и вообще идти пешком от «Советской» слишком далеко и слишком опасно, даже при достойной экипировке, так что остаётся один-единственный вменяемый вариант: вернуться домой, на «Кондратьевскую». Там снаряжусь как следует и попрошу кого-нибудь из пацанов подбросить к «Достоевской». Это уже похоже на план, только вот в любом случае по пути придётся найти немного бабок, хотя бы на жратву, чтобы до «Кондратьевской» хватило, иначе придётся крыс ловить. Крысы, конечно, заебись вкусные, но, пока их жрёшь, всю рожу расцарапают!

Мысленно утвердив план дальнейших действий в окончательной редакции, я бодро зашагал по шпалам, но, поскольку фонарь выхватывал из темноты лишь полметра пространства передо мной, я быстро отказался от бодрой походки в пользу медленной и осторожной, чтобы не споткнуться о какую-нибудь хуету и не сломать ебальник о рельсы.

Да уж, тот ещё денёчек! С другой стороны, то, что я сейчас пустой, – это даже хорошо, потому как следующие две станции очень неприятные: «Василеостровская» и «Пушкинская». Среди людей их кличут «Пиратской» и «Гадской». И не зря. Живут там крайне мутные люди. Да какие, на хуй, люди – уёбки там обитают, притом конченые! Именно они, кстати, эмигрантов с «Достоевской» и отстреливают при любой возможности, а другие станции им за эту помощь всякие ништяки засылают. Короче, хорошо, что я пустой: взять у меня нечего – так что, глядишь, пропустят, не сильно выёбываясь, если не примут за мигрирующего представителя «буржуазии» и не решат вальнуть.

Я шёл уже минут сорок и порядком подустал, а впереди по-прежнему была лишь чернота тоннеля. Но только я решил возмутиться по этому поводу, как луч фонаря выхватил стену прямо перед моим лицом: дорогу мне преградил завал. Заебись!

Откуда он тут? Эти психопаты с «Пиратской» решили перейти к более радикальным мерам борьбы с эмигрантами и завалили тоннель? Вот же ёбаные пидоры! Неужели я заперт на «Достоевской»? Да нет, быть того не может – местные должны хоть как-то выбираться в остальную часть метро или хотя бы на поверхность, иначе с голоду бы сдохли давно! Кажется, я что-то упускаю… Эх, жаль, карта в машине осталась!

Я внимательно осмотрел завал: бетонные плиты, земля, листы железа… сука, откуда этот завал всё-таки взялся-то? Я попытался восстановить карту у себя в голове: так… «Советская», «Пушкинская», «Василеостровская»… «Николаевская»! Вот блять! «Николаевскую»-то забыл! Заблокированная станция! Ещё одна причина, почему на «Достоевскую» никто особо не зарился, – на неё только через «Николаевскую» попасть можно, а «Николаевскую» ещё до потопа на «Достоевской» капитально завалило – вся станция осела. Вроде как взорвалось над ней что-то, или здание рухнуло – хрен вспомню. Но, насколько я знаю, тут где-то лаз должен быть протяжённостью метров пятьдесят – только по нему на «Достоевскую» попасть и можно…

Я снова стал осматривать стену. Оттащил один лист металла, второй, третий… Вот он, родимый! У края завала свет фонаря выхватил тёмный кривой проём размером примерно метр на метр. Вот, блять, реально узкий! Теперь понятно, почему на «Достоевской» толстожопых нет, – не пролезли. Ну что ж, делать нечего – я снял фонарик с груди, взял его в руку, встал на четвереньки и заполз в тоннель.

Сука, тут ни хуя не метр на метр! Чем дальше я продвигался, тем ýже становился этот ебучий лаз. Если сначала я мог передвигаться на четвереньках, то спустя несколько минут уже полз на брюхе, зажав в зубах фонарик, выставив перед собой руки и отталкиваясь от стен ногами.

Нет, ну лаз, конечно, мастера копали: хер с ним, что ребятам стало впадлу рыть его в полный рост, но, блять, стены-то и потолок можно было хоть как-то укрепить! От обвала этот злоебучий тоннель защищает только… Да ни хуя его не защищает от обвала!

Ну вот, нахуя я сейчас об этом думаю, а? Мало мне других переживаний, что ли? Моё очко и так уже сжато до размеров микрона, а холодный пот застилает глаза – зачем я ещё об обвале думать стал? Ох, бля, скорее бы кончился этот блядский тоннель, и только бы он, блять, не обвалился! А если в конце лаза завал? Как я отсюда раком выползу? Всё! Хватит об этом думать! Как-нибудь вы…

Внезапно из глубин лаза раздалось какое-то утробное хрипение…

А это ещё что за хуйня, блять, такая?! Сука!.. Нет, пожалуйста, только не сейчас! Надеюсь, мне просто послышалось…

Хрипение повторилось снова, но уже гораздо ближе, и внезапно переросло в душераздирающий высокий вопль, приближающийся ко мне со страшной скоростью.

– Ёб твою ж, на хуй мать! – заорал я, резко убирая под себя руку в надежде успеть достать пистолет.