Небо потемнело, и затрясся осенний воздух.
То молниеносно выпорхнула из–под кобылок и застучала, будто окостеневшими лопастями, недовольная стаищща продрогших за ночь и толком не выспавшихся тварей. То ли мыши, то ли белки–летяги, то ли без определённого места жительства чертёнята – сразу не понять.
От неожиданности переклинило Михейшу. Он вздёрнул плечи и по самую маковку вжал голову в воротник. Зажмурил от страха глаза.
Стая, между тем, расселась, кто куда, образовав вокруг Михейши пустую полянку идеально круглой конфигурации.
Чуть переведя дух, твари принялись ругаться и делиться впечатлениями:
– Тук– тук, перетук! Чирей тебе во всю морду! Съешь тебя ливийский комар! Проткни тебя английская булавка! Мешаешь дремать, хулиганище! А не пойти бы тебе в свою дрянскую школу? Глянь на часы. Вот сторож–то тебя метлой приголубит.
– Воробьи! Какие, к бесу, черти!
Михейша так славно – для себя – перевёл на хулиганский язык птичью болтовню, что мелькнула мысль о трудоустройстве звериным брехмейстером.
Там бы он, особо не напрягаясь, и лишь слегка кривя смысл, практически между делом мог зарабатывать неплохие деньжата.
– Дуры! – крикнул он, – я вас понимаю! А ну! Кыш отсюдова!
Бесполезно. Для разгона сходки требовалась пушка.
Ближайшие существа подскочили, потрепыхались бестолково в воздухе, и снова сели на те же места: «Чирик–чик–чик–чирик», что непременно обозначало: «Ругаться – ругайся, а покорми!»
Михейша, совсем по–взрослому согнув руку в локте, погрозил варежкой: «Вот вам всем!»
И на пинках, выпрыскивая слёзки из–под прогибающихся, заледенелых плёнок дворового мелкоозёрья, погнал портфель за ворота.
Действие 3
Вышла добрая к обижаемым созданиям естества смирная и сознательная Ленка.
Она не гадкий утёнок, она с рождения сделалась красавицей. Она учится в третьем классе народной школы №1 и ходит в кружок сохранения природы.
Сыпанула из горсти чем–то заготовленным, мелким. Разглядела в рисунке китайский веер: «Нештяк картинка! Вот так чудо–пшено!» и поскакала догонять братца:
– Миха, чёрт волосатый! Стой, тетрадку забыл!
Действие 4
Сжался круг пернатых. Соскользнула с заборов и обнажённых веток прочая пегая, воробьиная накипь. Переглянулись друг с дружкой и попёрли ближе к земле их крылатые коллеги. Засуетились враги и конкуренты. Застеснялась спуститься давеча закрепившая свои брачные отношения парочка молодых коршунов.
Неужто сыты одной только любовью?
Немного не так: просто для свадебной пищи воробьи, не говоря уж про пшено, не годятся.
– Харч этот не вкуснее мышиной дырки в плинтусе, – так они рассуждают. И выглядывают с высоты дичь покрупнее.
– Чик–чирик, пчик–пчик! Ах, какие же тут разные жильцы имеются: на любую доброту! – Так, конечно, могут говорить только серые и наивные воробушки.
– Р–р–р, гав!
Встопорщились мохнатые уши. Выглянули из будки проснувшиеся по очереди Бублик и Балбес, пораззявили пасти, встряхнулись, лениво повиляли хвостами. Сделали по паре шагов. Понюхали дно плошки с ледяными остатками борща. Помацали носами смёрзшиеся в нем крест– накрест кости. Попробовали на зуб: «Не прокотит».
Глянули на шумное птичье торжище. Опять лаконично и без всякого азарта: «Гав, гав».
И снова забились внутрь, грея друг друга вздрагивающими телами: «И то, и это – не еда. Одно название».
Зябко и некрасиво кругом.
КЛАСС
Неприветливо осенью детское учебное заведение. Зол на опаздывающих молокососов красноносый сторож.
Никто не помогает в ускорении передвижения джорским ученикам, засунутым на кулички.
«…и нет у Шекспира ни дрожек, ни конки,
прям, Ъ, как у вас, в перемаранной Джорке…»
Вильям III–й.
(4–е Путешествие Шекспира в Сибирь)
1
Тем не менее, опоздания и следующее за ним чесание затылка, подглядывание в замочную скважину и доблестное стучание в прикрытую классную дверь учителями народной школы не приветствуются. Лучше и безопаснее вернуться на крыльцо, пересидеть на ступенях весь детский академический час, копаясь в ноздрях и ища в них изумруды.
Славнее переболтать с дядей Проклом о несправедливости и новостях в человечестве, чем норовить ворваться бандитом на урок и скользнуть в парту, чтобы согреть свою задницу соседской тёплой.
А вот и звонок. Михейша, пользуясь отсутствием учителя, незаметно пробрался в класс, скинул пальтецо, скользнул в парту и сделал вид, что последние сутки сидел тут, но только в ушанке–невидимке.
Сосед, вроде бы, и не заметил появления товарища, продолжая доцарапывать на обратной стороне откидной крышки коровьи рога на портрете учительши Зухры – в детстве бывалой троечницы.
– Что говорили? Какую букву терзаете? – спросил Михейша, засунув соломинку в недавно народившийся «кариес».
– Всякие, – буркнул сосед, не поворачивая головы.
Ему обидно, что он, как последний дурак, припёрся в школу чуть ли не с первыми петухами, нажравшимися бессонного порошка. А Михейше будто бы позволено всё – даже опаздывать. Такими товарищи не бывают.
А Михейша, между прочим, – владелец карманных часов со встроенным звоночком – будильником и с нарисованным на циферблате Биг–Беном.
Часы, правда, не совсем английского производства, а Михейшиного собственного – но, зато из британского картона. Так что часы весьма только приблизительно можно назвать английскими.
Но, зато Биг–Бен вышел всяко лучше настоящего. Стрелки, так вообще подлинные: они от реликтового будильника.
Завидует не только Серёга, но и весь класс.
Порой – чисто ради балдовины – одноклассники спрашивают время у Михейши.
