Бранка скривилась, видя, как рыдает мать, оплакивая сына. Она знала, что крестьянка больше не встретит его живым.
– И? – ее голос прозвучал равнодушно.
Та в ужасе отступила на шаг.
– Как вы можете так говорить? Мой сын пропал… Мой сын! Его нигде нет!
– Ну не мой же.
Это все, что могла ответить управляющая. Сколько раз она уже бесстрастно смотрела в глаза страдающим от горя женщинам, выдерживая их взгляд? Слезы не трогали ее, не вызывали жалости. Так было однажды и с ней, но теперь они поменялись местами.
– Курва, – тихо, но рассерженно прорычала крестьянка, – своих нет, так ты чужих мучаешь.
Другие бабы принялись успокаивать ее, а мужики придерживать под локти. Бранка медленно обернулась через плечо.
– Ты так кричишь, будто я лично съела твоего Стефана. Иногда причины нужно искать не в ком-то, а в себе.
И ушла. Люди покачали головами, глядя ей вслед. Все было очевидным, но в то же время никому не хотелось идти против грубой управляющей. Постепенно они стали расходиться и начинать работу.
– Ведьма! Старая дева! Упыриха! – мать все еще пыталась оскорбить Бранку, фигура которой растворялась в утреннем тумане.
– Нет, ну вы видели? – она заметила, что все пошли работать, бросив поиски парня. – Вы это видели! И вы уходите! Вы же знаете, что здесь происходит! И молчите! Мой Стенька вчера разболтал какому-то всаднику, что происходит в замке! А сегодня его уже нет! Вот ты, Варвара! – крестьянка подозвала ткачиху, – твой сын тоже пропал! И? Ты смирилась! Какая же ты мать после этого? Ведь ясно, что мой отправился вслед за твоим!
Ткачиха от волнения выронила корзину из рук.
– Мой сын пропадал, – слабым и болезненным голосом ответила она, – но мужики нашли его мертвым аж у реки. Не смей больше говорить о нем. Я похоронила его еще десять лет назад.
– Но вспомни, а, вспомни, что он тоже болтал?
– Я не знаю, что мог болтать мальчик, который внезапно заболел. Его видения в болезни не имеют ничего общего с тем, что мог говорить Стефан. Я понимаю твое горе; но и ты пойми мое. Я не могу тебе помочь. А молчу я потому, что такова моя жизнь. Я не могу вернуть его, так какая уже разница, буду ли я кричать или бить себя в грудь?
Так и проходила жизнь бедняков: им некогда было упиваться даже собственным горем, не то что переживать о чужом.
Через несколько дней тело мертвого Стефана нашли в мусорной куче в самом конце полей. Оно оказалось совершенно обескровленным.
Глава 8
Пока Роберт испытывал нетерпение, желая встретиться с загадочной управляющей Бранкой, Франтишеку тоже было неспокойно. Повторяющиеся подряд приступы истерики измотали Каролину, поэтому она вновь стала вялой, безынициативной и усталой, чем всегда сопровождался период убывающей луны. Муж заметил, что здоровье жены резко ухудшилось, а причина столь неожиданного изменения, по его мнению, заключалась в дурном обществе Марека Гаврана. Франтишек уже не стыдился признаться себе в том, что ревнует Каролину к художнику, при этом, он мог только догадываться, насколько далеко в действительности зашло их взаимное увлечение. Замечательная идея озарила его разум: везде сопровождать жену, ни на шаг не отпуская от себя. Уроки рисования, конечно же, прекратить, а самого Марека отправить вон из замка. Франтишек надеялся таким образом исцелить жену, но для нее надзор стал очередной пыткой. Сложно выздороветь, когда пробуешь лечиться источником болезни.
Так, все контакты Каролины и Марека прекратились благодаря строгому распорядку дня, установленному мужем. Отныне он беспрестанно находился рядом с ней: за завтраком, на прогулке в саду, у камина, поэтому даже не заметил, что у нее исчезли ключи от перехода между Башнями. Мареку же заветная связка предоставляла полную свободу, и, пока вопрос об отъезде не стоял остро, он вовсю пользовался привилегией, умудряясь ни разу не попасться на глаза старым графу и графине. От Роберта, конечно, не ускользнуло, что художник теперь шныряет по Квиливитру, как у себя дома, но он сразу догадался, что тот вновь выпросил ключи у Каролины. С грустью он наблюдал и за тем, как невестка по вечерам сидела на диване рядом с Франтишеком и в абсолютном трансе тыкала в ткань иглой, делая вид или будучи сама уверенной, что вышивает. Роберт понимал, что брат таким образом желает спасти Каролину от позора, а заодно сохранить брак, но – откровенно говоря – спасать там было уже нечего.
В замке продолжали происходить странности – летучих мышей замечали уже практически все обитатели, и ежеутренним ритуалом для домашней прислуги стало изгнание маленьких крылатых чудовищ с балконов, навесных крыш и прочих темных мест, куда они прилетали по утрам, чтобы укутаться крыльями, повиснуть головой вниз и сладко дремать. По ночам же от них не было покоя, отовсюду доносилось щелканье крыльев, а животные продолжали страдать от нападений и укусов. Даже графиня Аннета стала осознавать серьезность ситуации, но старалась объяснить творящийся кошмар чем угодно, только бы не удариться в мистику и веру в нечистую силу.
Марек по ночам таинственно отсутствовал в своей комнате. Его замечали то в верхних окнах Башен, как Большой, так и Малой, то в саду, то у конюшни, то у пруда. Днем же он буквально запирался у себя, отчего Марла, которая постоянно поддерживала с ним общение, поняла, что тот ведет преимущественно ночной образ жизни. Марек натурально начал сходить с ума, когда лишился возможности видеться с Каролиной. Огонь в его груди разгорался намного стремительнее и необузданнее, нежели он планировал. Да и можно ли подчинить чувства какому-либо плану? Можно ли заранее расписать, придумать, где и когда встретишь нечто, что завладеет твоим сердцем? Марек в день знакомства с Робертом вошел в Квиливитр со своими целями, и, разумеется, не собирался даже думать о романе с ученицей. Будет нечестным умолчать о том, что Гавран находился в замке во многом из-за Каролины – таков уж был первоначальный план двух женщин. Закрывая глаза, они видели поместье Лишек, а распахнув их, продолжали плести сложные интриги, рассчитанные на отдаленное будущее. Марек стал таким идеальным средством, он легко прошел в самую гущу событий, как крючок вязания проникает в петлю и тянет за собой следующие нити, образуя единое полотно хитросплетений. Но совместные уроки с Каролиной, ее то кокетливое и открытое, то холодное и отстраненное поведение, что-то растревожили в душе художника. Сначала он списывал необычные чувства на длительное отсутствие общения с женщинами и, соответственно, последующий неловкий трепет перед ними. Ему было сложно понять Каролину, но он определенно ее чувствовал. Марек Гавран ощущал все: одиночество девушки, неприязнь со стороны родственников, метания мужа, со временем превратившиеся в приступы слепой ревности. Он замечал в ней и душу, которая рвалась наружу, не могла усидеть в груди, в этом тесном корсете, и едва сдерживалась платьем в глупых оборках. «Я знаю, что это твоя картина: я поняла это, как только тебя увидела. Только ты мог ее нарисовать. Я даже смею думать, что ты рисовал именно меня». Те слова Каролины настолько засели в его голове, что порой Марек думал, а действительно ли он писал ту женщину, что манила его длинными пальцами из самой глубины озера, а потом довела до помешательства? Быть может, она и была Каролиной? Быть может, она действительно ему привиделась, и он заболел еще задолго до трагедии, перевернувшей его жизнь?
Марек ложился в постель, не снимая обуви, но через несколько минут вновь вскакивал на ноги и бешено ходил по комнате, то и дело спотыкаясь о подставку мольберта. Голод. Его мучил голод. Страшный голод любви, что сводит с ума, стоит только потерять из виду ее объект. А бывают ли в любви объекты? Там, где есть любовь – каждый субъект. Объекты, то есть вещи, ценны для нас только тогда, когда полезны. Субъекты, то есть люди, несут ценность сами по себе, в одном своем присутствии. Плохо, когда человек становиться вещью – тогда его, увы, уже невозможно любить.
Марек истосковался по Каролине. Ему некогда было размышлять о происходящем, он только чувствовал, что место, где раньше билось сердце, впервые за десять лет вновь заболело. Да, что-то рвалось оттуда, что-то не давало сидеть на месте. Но как ему встретиться, обменяться парой слов с возлюбленной, если она заметно отсутствует рядом, если ее надзиратель – ах, то есть, муж – ни на шаг не отходит и не спускает с нее глаз? Художник решился на неосторожный шаг. Кинувшись к столу, он оторвал небольшой край бумаги и твердым неумелым почерком написал следующее:
«Тайная любовь согревает сердце – не сгореть бы ему! Свидания охлаждают этот жар или, наоборот, распаляют еще сильнее? Приходи через час после полуночи к дубу – я помогу перейти через ограду. Не беспокойся – все будут спать мертвецким сном».
Подув на записку, чтобы чернила скорее просохли, Марек свернул ее в небольшую трубочку. Выйдя в коридор, он прислушался к звукам. Никого. Где тебя носит, проклятая Марла, когда ты особенно нужна? Удача улыбнулась: фартук служанки случайно мелькнул сквозь спираль лестницы.
Раздался громкий, неестественный кашель. Эхо прошлось по каждой ступени, заставив Марлу вздрогнуть и немного споткнуться. Покачав головой, она нехотя поднялась наверх. При виде Марека, вытянутого подобно струне, одной рукой опирающегося о каменную стену, она не смогла сдержать улыбки.
– Возьми это, – он протянул ей крошечный свиток из клочка бумаги.
Марла не торопилась.
– Что это?
– Возьми и прочитай. Вслух.
Служанка отмахнулась.
– Нет, нет! Мне неинтересно, что там! Я вообще шла за…
– Послушай, – зашипел Марек, – не разыгрывай спектакль. Эту записку ты отнесешь прямо в руки Каролине. По пути твой любопытный нос все равно сунется – так удовлетвори порыв сразу и прочти при мне!
Брови Марлы стремительно поехали вверх. Намечалась новая авантюра – конечно, она не могла ее пропустить. Служанка развернула послание и начала медленно читать слова, то и дело запинаясь.
– Погоди, погоди – ты умеешь читать?
– Ты удивлен тому, что вообще умею, или тому, что умею плохо? – усмехнулась девушка. – Да, я не госпожа, грамотности не учили. Но с детства трусь рядом с ними и, уж поверь, любовное письмо могу понять и отличить от остального… Сколько через мои руки прошло записок такого рода…
– Ну хватит! – воскликнул Марек, чуть не отбирая бумажку. – Не обязательно читать до конца… Суть, я думаю, ясна. Я просто хотел проверить, можешь ли ты читать, – он недовольно заворчал. – Что ж, тем хуже для тебя: случись что, я скажу, что ты моя соучастница.
Марла рассмеялась.
– Ха! Да я вообще ничего не знаю – делайте что захотите! Мне дела нет! А вот скажи, Гавран, – она хитро прищурилась, – не боишься ли брать меня в сообщницы? Сам посуди: госпожа Каролина меня не любит. Да она бы выкинула меня завтра из вон того окна, если бы не доброта господина Роберта… А если я сейчас пойду и сдам вас? А, Гавран? Побледнел? Так тебе! Уж смотри, с кем поведешься – могут и провести…
– Ай, замолкни! Марла, пойми: как бы ты ни расшаркивалась, ни один из хозяйских сынков не женится на тебе. Что, покраснела, да? А я всю твою крысиную натуру вижу насквозь: мнишь себя госпожой Лишкой. Ни Роберт, ни Франтишек – никто тебе титул не подарит и себя в мужья не предложит. Даже если Каролина сбежит со мной, тот плешивый лентяй будет сидеть в кресле и стонать, как его обманули в лучших чувствах, а на тебя и не посмотрит! Так что советую сотрудничать с нами… Помни: укусишь меня за палец – отгрызу руку по локоть, – его глаза сверкнули в полутьме лестницы, – поэтому давай думай, как передать мою записку, – он ласково улыбнулся.
Марла обиделась и даже немного всхлипнула.
– Ничего я не думаю стать госпожой! Думаешь, я не знаю, как устроена жизнь… Нас они просто используют, когда жены их из спальни выставляют! Сам-то, Гавран, давно дворянином стал? Заигрался ты в аристократа… Шут, паяц! Что тут передавать? Чай ей принесу – главное, чтоб твоя ненаглядная все сама не испортила!
– Подожди, подожди… – Марек схватил подругу за плечи, – это, получается, хозяйские сыновья путаются с прислугой? Ты сейчас правду говоришь?
– А тебе-то что? Сам не успел? – она дернулась, чтобы освободиться. – Ну Роберт – нет, пока ничего такого не было. А Франтишек – да пожалуйста! Он только играет в благочестивого! Бедную Агнес уже замучил своими приставаниями. Я ей говорю, мол, дура, родишь от этого ублюдка, выгонят тебя вон. А она мне, мол, а что мне еще делать, если пристает? Раз жена никудышная? Ой, идиотка, дура!
– Мда… – протянул Марек, – а ты, стало быть, не ходишь к нему?
Марла вспыхнула.
– Какое тебе собачье дело? Я за Агнес волнуюсь: она еще зеленая и к тому же полная тупица. А так, это все Каролина виновата! Вышла замуж, так живи, ни в чем себе не отказывай! Да я тебе больше скажу, – она перешла на шепот, – госпожа-то бесплодная! Ага! За два года – ни одного ребенка. Зато Ирму они вышвырнули, а знаешь почему?
– Нет, не говори, я не хочу больше про это слушать…
