Стальные боги

Пока остальные избавляли Костани от неверия, Джауз занял одну из самых роскошных комнат в Небесном дворце. Крыша открывала голубое небо одним нажатием рычага. В центре журчал фонтан, украшенный мраморными статуями павлинов. Джауз изменил комнату лишь в одном отношении – поставил рядом с королевской кроватью железную клетку, чтобы держать в ней свою новую жену-убийцу.

Поднимаясь по винтовой лестнице в его комнату, я задавался вопросом, как развиваются их отношения. Прежде чем постучать, я приложил ухо к двери. Клянусь Архангелом, мне пришлось зажать рот, чтобы не рассмеяться.

Женщина учила Джауза языку, звучавшему как парамейский, а Джауз учил ее крестескому. И они хихикали! Всего неделю назад мы выволокли ее, вопящую, из треклятого сада. Я и не знал, что Джауз может быть таким обольстителем.

Я решил не беспокоить их. Любовь между мужем и женой – один из трех видов божественной благодати, доступной человеку. Другие две – любовь к детям и любовь к Архангелу. Я не стану препятствовать ни одной из них, чтобы не работать на Падших.

Вернувшись в тронный зал, я поел хлеба со сливовым вареньем. Я никогда не любил сладкое, но после потери руки мне постоянно хотелось его. Джауз говорил, что телу требуется питание, чтобы исцелиться. Но, облизывая варенье с пальцев, я чувствовал вину за то, что наслаждаюсь лакомствами, недоступными моим паладинам.

Еда заканчивалась. Я отправил Зоси с пятью тысячами паладинов грабить забадарские племена, но воины-конники спалили собственные поля и деревни, чтобы лишить нас пашен и оставаться подвижными.

Это были призраки. Их всадники обрушивались на наши фланги, выпускали стрелы и исчезали на бескрайних равнинах раньше, чем мы успевали открыть ответный огонь. Они понимали наши слабости, медлительность и незнание здешних земель, и безжалостно ими пользовались. Если верить Зоси, кланы забадаров под управлением каганов и хатун были разобщены – но ничто так не объединяет, как общий враг.

Каждый день все больше горожан объявляли о своей вере в Архангела. Множество рабов, благодарных за освобождение, карабкались по ступеням на Ангельский холм и целовали святую землю. Когда пожар догорел, паладины начали восстанавливать город. Он снова станет священным, и я поклялся, что под моим попечительством не будет допущено ни порока, ни сквернословия.

И первым нарушил клятву, после того как выслушал известия от Беррина.

– Патриарх Лазарь прибыл на корабле с сотней священников и хористов.

– Твою ж мать! – Я бросил тарелку в золотого павлина; попал прямо в его рубиновые глаза, и она разлетелась на куски. – Что, во имя Архангела, ему тут может понадобиться?

– Может, он привез решение императора касательно судьбы шаха.

Я держал шаха в подземелье, где постелью ему служила вонючая куча сена. Беррин приходил посмеяться и поиздеваться над ним. Я не говорил на сирмянском и не понимал его оскорблений. Но они были недостаточно остроумными, чтобы шах нарушил молчание.

– Ты слишком одержим этим развратником, – хмыкнул я. – Мы уже устроили ему наказание в тысячу раз хуже смерти.

Беррин склонил голову.

– Мои извинения, Великий магистр. – Мы, этосиане, кланяемся только ангелам; он забыл об этом и обратился к сирмянским обычаям. – Но он сам еще жив. Разве это справедливо?

– Выпрями свою треклятую шею. – Жаль, у меня не было другой тарелки, чтобы швырнуть в него. – Для меня шах все равно что мертв, ты понял?

– Как скажешь, Великий магистр. Но для чего покойнику голова?

– Сосредоточься, Беррин! У нас заканчивается еда. Забадары выставляют нас дураками. Иди и сделай с этим что-нибудь.

– Слушаю и повинуюсь, Великий магистр.

Он снова поклонился. Старые привычки в трудную пору всегда возвращаются.

– Клянусь, если ты еще раз согнешь шею, я снесу с нее голову. Приведи ко мне патриарха и не возвращайся, пока не разберешься с забадарами.

Мне было неприятно ругать Беррина. Я доверял ему, как никому другому. Он горячо любил Архангела. Но не горела ли его ненависть к шаху ярче, чем любовь к Архангелу? Это тоже своего рода богохульство.

Я отправился в баню. Смыв недельную грязь и мертвую кожу, я облачился в одежду, которую когда-то купила покойная жена, черную тунику с золотой отделкой и мягкие голубые штаны, а сверху накинул сине-золотую мантию с сапфировыми побрякушками. Меня воспитали в убеждении, что люди – это стадо, а патриарх этосианской церкви – его пастырь. Мы никогда не встречались. Его избрали патриархом после того, как прежний умер от потливой горячки незадолго до моей кампании в Эджазе. Но мой опыт общения со священниками никогда не был положительным. А поскольку патриарх был самым высокопоставленным из них, я представлял себе его самой большой мразью.

Станет он попрекать меня за сожжение епископа Иоаннеса? Вполне возможно. Похвалит ли за возвращение нашего священного города? Я на это надеялся. Я уже жаждал его одобрения, словно он был моим отцом. Наверное, именно поэтому его называли патриархом. И я ненавидел себя за это, ведь единственное одобрение, которое нужно искать, исходит от Архангела, все остальное – лишь нечистота в сердце. Хотя я солгал бы, сказав, что не скучаю по отцу…

Ангельская песнь, исполненная ангельскими голосами, – самый благостный звук. Мужчины-хористы вошли в большой зал слева, а женщины в белых платьях – справа. Патриарший хор заполнил Небесный дворец, и он стал святым местом. Они пели в унисон, и от их голосов у меня на глазах выступили слезы.

Я не успел вытереть их. Передо мной с широкой улыбкой на лице стоял патриарх. Он не стал пожимать мне руку, а обнял и не отпускал, пока я не перестал плакать.

Неужели я предвзято отнесся к отцу нашей веры и он был хорошим человеком?

– Грех, что мы так долго не встречались, – сказал патриарх. У него были седые волосы, и он даже внешне напомнил мне отца. Обычный долговязый старик. – Я шучу, конечно. Архангел устроил нашу встречу как раз вовремя.

– Патриарх Лазарь. – Я поцеловал его руку, как подобает доброму сыну. – Вы оказали мне честь Ангельской песней. Простите, что не смог сдержаться.

– Что может быть милее Архангелу, чем мягкое, кровоточащее сердце верующего? Разве Архангел не плачет над человечеством?

Я смотрел на богомерзкого золотого павлина с рубиновыми глазами. Как жаль, что я не успел переплавить его. В отличие от гимнов хора, парамейские стихи на стенах вовсе не были святыми.

– Прости меня за этот зал. Мне не хватило времени очистить его от лжи и идолов.

– Не тебе просить у меня прощения, Михей Железный. – Патриарх поморщился, опускаясь на колени, но остановил меня, когда я попытался помочь. Встав на одно колено, он поднял голову и сказал: – Перед лицом ангелов и людей я прошу у тебя прощения.

Я покачал головой. В глазах до сих пор стояли слезы.

– Как может пастырь просить прощения у агнца?

– Потому что я усомнился в тебе. – Настала очередь патриарха плакать. – Я не верил, что ты возьмешь этот город и очистишь его от скверны.

Я помог ему подняться на ноги.

– Это сделали ангелы. Я был всего лишь их орудием.

Его слезы уже высохли. Патриарх улыбнулся:

– Как и все мы.

Рука об руку, словно апостолы тысячу лет назад, мы поднялись по ступеням Ангельского холма. Совсем недавно я приказал паладинам убрать из храма богохульство и ложь. Я открыл двойные двери и вместе с патриархом вошел в самое святое место этосианской веры.

Парамейскую вязь закрасили крестеским пурпуром. Сквозь витражи лились красные, зеленые и золотые лучи. Латиане молились на полу, так что нам придется установить скамьи. Сегодня Ангельский холм был пуст и готов к наполнению святыми реликвиями и гимнами. Но я предоставил это патриарху.

Я помог ему опуститься на колени. Он прижал голову к полу и поклонился. Я сделал то же самое. Мы целовали холодный камень и молились.

Хотя языком произносил другие слова, в сердце я молился за Ашеру. Я умолял Архангела вернуть ее. Вместе мы совершили великое благо, вернув Костани, и могли бы совершить еще больше, но я ничего не слышал от Айкарда с тех пор, как поручил ему найти ее.

– Отведи меня в склепы, – сказал патриарх дрожащим от пыла голосом. Его глаза были глазами мальчишки, узревшего славу Архангела. – Я должен увидеть наши святыни.

– Склепы пусты. Реликвий нет. Мы не знаем, куда их унесли.

– Значит, наши испытания не окончились. – Губы патриарха дрожали. Голос стал хриплым. – Мы не можем считать, что вернули себе это место, пока реликвии не окажутся там, где им следует находиться.

– Даже если мне придется срыть этот безбожный горный город, который они называют Зелтурией, я верну наши реликвии.

Патриарх взял меня за руку.

– Ты воистину воин, прошедший обряд в тяжелой воде Священного моря. Если ты поведешь наши армии, я верю, что увижу Слезу Архангела, прежде чем умру.

От Зелтурии нас отделяли семьсот миль кишащей латианами земли, а патриарх был стар. И все же я верил, что однажды завоюю эту землю, найду Слезу Архангела и заставлю его и всех этосиан гордиться. Отец рассказывал мне перед сном о чудесах Слезы, и я мечтал подержать ее в руках. Отвоевав Костани, я надеялся, что она ждет меня в склепах, пульсируя белым светом. Но, кажется, моя мечта лежала дальше на Востоке.

– Я посижу и помолюсь в тишине, если ты не возражаешь, – сказал патриарх.

Пока он молился у пустого алтаря, я спустился в склепы. Книги и свитки усеивали пол и полки. Большинство были написаны странными парамейскими буквами с завитками и росчерками. Почему паладины не сожгли это богохульство?

Может, и хорошо, что не сожгли. Беррин сможет поискать в них указания на местонахождение Слезы Архангела. В них могут оказаться и другие полезные сведения. Есть смысл бродить в этой нечестивой грязи, чтобы обрести знания о нашем враге. Я давным-давно понял, что знания выигрывают войны – так же, как и сталь.

Раздался шелест бумаги. Позади меня. Я посветил фонарем и увидел движение ноги за полкой.

– Патриарх Лазарь?

Ответа не было, раздался лишь шорох шагов. Я был без оружия и светил фонарем своей единственной рукой.

Я подкрался туда, где увидел ногу. Ничего. Может, мне показалось. Но я больше не пил травяные чаи Джауза…

Смех. Милый детский смех. Я узнал его и рванул к полке, от которой он доносился. Ничего, лишь книги и свитки.

– Все хорошо?

Я ахнул, услышав голос патриарха, и едва не выронил фонарь.

– Все… хорошо. Просто немного нервничаю…

Он посмотрел на книги и свитки.

– Большая библиотека.

Взяв пыльную книгу, он открыл ее и прочел несколько парамейских слов.

– Ты можешь читать на этом нечестивом языке? – спросил я.

– Нет нечестивых языков, Михей. Все могут распространять Ангельскую песнь. Однажды люди будут петь хвалу Архангелу и на парамейском. Может быть, именно ты позаботишься об этом.

Патриарх был на полпути вверх по лестнице, когда я окликнул его:

– Может… может ли демон осквернить такое святое место, как это?

Патриарх Лазарь поскреб подбородок и кивнул. В его глазах что-то блеснуло.

– А разве они не делали это три сотни лет?

Мы вернулись в Небесный дворец. Я отвел патриарха за руку в подземелье.

– Должен предупредить, – сказал я, спускаясь по спиральной лестнице, – запах с непривычки просто невыносимый.

– Мой отец был гробовщиком. Каких только запахов мне не приходилось выносить.

Мой фонарь освещал узников, скрючившихся в собственных испражнениях, тараканы глодали их голени, а вши копошились в волосах. Они окликали нас, молили о чем-то на сирмянском. Один или двое даже крикнули «помогите!» с сильным акцентом. Мне не хотелось, чтобы патриарх проходил через этот кошмар, но мы поместили шаха в изолированную камеру в самом конце.

Шах стоял на ногах. Он выглядел лучше, чем остальные, поскольку мы давали ему больше еды и воды для мытья, чтобы он не заболел. Это было меньшее, что я мог сделать для императора, имевшего все права решить судьбу шаха.

Патриарх Лазарь сказал шаху несколько слов на сирмянском. Человек многих талантов, несомненно. На скольких языках он говорит?

Мои глаза едва не вылезли из орбит, когда шах пробормотал что-то в ответ. Он впервые раскрыл рот, с тех пор как я взял Костани.

– Что ты сказал? Что он ответил?

Патриарх не ответил мне и продолжил разговор с шахом. Я настолько неважен? Шах держался стоически, в глазах не было ни намека на эмоции.

Наконец патриарх сказал:

– Не удивляйся, Михей. Он говорил со мной лишь потому, что мы уже встречались.

– Когда?

– Больше десяти лет назад на переговорах в Растергане. Я просто спросил, помнит ли он меня, и он подтвердил это. Мы немного поговорили о том дне, освежили наши воспоминания. Больше ничего.

Я помахал фонарем перед лицом шаха. Он моргнул, лицо было расслабленным и спокойным.

– Я перерезал его семью, словно скот, и он не сказал ни слова. А теперь вдруг ударился с тобой в воспоминания?

Патриарх взял меня за руку и отвел в сторону.

– Кстати, об этом… Михей, ты должен умерить свой священный пыл. Возможно, ты завоюешь еще много стран на Востоке, но с семьями так поступать ты больше не должен.

Сейчас он вел себя в точности как мой отец.

– Ты когда-нибудь завоевывал город? Правил страной? Ничего из этого не получится без крови и страха.

Патриарх положил руки мне на плечи, в нос ударила гнилостная вонь подземелья.

– Я здесь не для того, чтобы учить тебя. Без сомнения, ты лучше понимаешь в этих делах. Но что случится, если, не дай Архангел, в их руки попадет семья императора? Думаешь, история забудет твой поступок? Дом Селуков правит тремя великими царствами, и ты сделал их всех своими смертельными врагами до конца времен.

– Я обещал каждому паладину вотчину на Востоке, а Селуки считают всю землю отсюда и до Пустошей своей. Они называли себя завоевателями – до тех пор, пока не встретили меня.

Я расстался с патриархом и выбежал из подземелья. Сколько этосиан убиты или порабощены псами из семьи Селуков? Сколько вдов и сирот проливали слезы? И вместо похвалы я получил укоры? Я бы тысячу раз убил эту семью, чтобы отомстить за каждого погибшего этосианина. Я должен был пощадить их лишь за то, что в них текла царская кровь? То, что одни считаются выше других по крови, богатству или положению, и есть корень несправедливости.

Вернувшись в тронный зал, я съел недозрелую кислую фигу. Считается, что они успокаивают кровь, и мой гнев действительно поутих. Выговор патриарха расстроил меня, и я повел себя как ребенок. Он обезоружил меня Ангельскими песнями и относился ко мне как к нижестоящему, каковым и является агнец по отношению к своему пастырю. Но я предпочитал резать агнцев, а не быть одним из них.

Я навестил патриарха в отведенных ему покоях – простой, хотя и большой, комнате в Небесном дворце. Несколько хористов распевали гимны, пока он трапезничал. Увидев меня, патриарх поднялся и вытер рот тканью.

– Прости меня, Михей. Я не знал, что ты придешь.

– Прошу, не беспокойся, – ответил я. – Я лишь хотел узнать, все ли благополучно.

Хористов было шестеро, трое юношей и три девушки. Меня поразила светлая кожа невысокой (едва пять футов) девушки в центре. Словно сквозь нее проходил ангельский свет. Я поспешно отвел глаза, когда она заметила мой взгляд.

– Ты можешь счесть меня тщеславным, – сказал патриарх Лазарь, когда я сел за стол, – за то, что ем под пение этих ангелочков. По правде говоря, я не только патриарх, но и регент. Мы репетируем.

– Как святые слова могут быть тщеславными?

– Вполне могут, если произносить их неискренне. У многих священников сердца тверже стали. Одного такого ты сжег, помнишь?

Я знал, что когда-нибудь эта тема всплывет.

– Ты говоришь, что епископ Иоаннес не был истинно верующим?

Патриарх вынул из рыбы кости.

– Не могу судить о его сердце, но его поступки были лицемерными. Он присваивал десятину. Только представь: святой человек собирает земные сокровища. Такое в истории уже бывало, но я надеялся, что такого не случится прямо у меня под носом. И, подумать только, Иоаннес считал, что его назначат патриархом вместо меня, когда к власти придет император Иосиас. – Он прожевал рыбу и проглотил. – Ты избавил меня от серьезной проблемы. Еще один повод поблагодарить тебя.

Пока патриарх говорил, я снова украдкой взглянул на девушку. Не старше шестнадцати. Элли сейчас было бы столько же. От сияния ее лица я залился краской.

Заметив мой взгляд, патриарх улыбнулся. В его зубах застряли кусочки рыбы.

– Михей, я должен сказать тебе правду, зачем я здесь. Император Иосиас прислал меня по многим причинам, главнейшая из которых – сообщить его решение о судьбе шаха.

Теперь патриарх полностью завладел моим вниманием.

– И каково же оно?

– Император повелевает безотлагательно отправить шаха к нему.

– И что император с ним сделает?

– Все, что пожелает. Станет водить по улицам Гипериона. Повесит. Будет держать в заложниках. Мы все знаем, что он больше не шах. Его наследник, хотя он еще мальчишка, уже объявил в Лискаре о претензиях на трон. Когда город пал, с правителем за его стенами, для своих подданных шах все равно что умер.

Хотя мне не хотелось отдавать шаха, я не мог отказать императору. Жизнь шаха и правда уже ничего не стоила. Я надеялся, что, согласившись, налажу отношения с императором Иосиасом и расставлю все по своим местам.

– И еще кое-что, – продолжил Лазарь. – Император требует половину твоих кораблей, сокровища шаха и моряков-эджазцев в качестве своей доли трофеев.

– Эджазцы мои. Они вместе с кораблями понадобятся мне, чтобы двигаться дальше на Восток.

– Ты сжег епископа, который очищал императора в Священном море. Затем ослушался его приказа вернуться домой. И хотя в обоих случаях ты принес много добра, не следует забывать, что ты оскорбил его. А императорам не свойственно ангельское всепрощение.

Мягкое солнце смотрело на нас через открытое окно, из которого дул спокойный морской бриз. Я не хотел отдавать своих людей и корабли, но благосклонность императора была бесценна. Мне требовались оружие, зерно и свежие войска, чтобы удержать Костани, и все это мог дать только Гиперион.

– Мои эджазцы – верующие. Ты должен обещать, что к ним будут относиться соответственно. И я попрошу, чтобы сначала мои корабли отвезли часть богатств шаха в Никсос – заплатить тем, чей труд я позаимствовал.

Патриарх с облегчением вздохнул и кивнул.

– Конечно, если плата будет взята из твоей доли.

По правде говоря, я даже не задумывался о своей доле добычи. Мы пожали друг другу руки.

Я отдал приказ. Паладины выволокли шаха из камеры и посадили на самую быструю галеру. Я надеялся, что император Иосиас будет доволен моей покорностью.

В ту ночь перед сном я думал о склепах. О смехе девочки, которой нигде не оказалось. Никаких сомнений – это был смех Элли. Я слышал его у себя в голове? Или на Ангельском холме обитает призрак?

В дверь постучали, и я сел в постели. Должно быть, что-то важное: никто не посмел бы тревожить меня в такое позднее время.

– Войдите!

В дверях появился патриарх Лазарь, его щеки и глаза светились теплом. Позади него стояла девушка из хора, та, что с ангельским лицом. Увидев ее, я покраснел.

– Что случилось, патриарх?

Он снисходительно рассмеялся, в точности как мой отец.

– Не нужно волноваться, Михей. Пожалуйста, успокойся.

Девушка посмотрела на меня и отвела взгляд, как будто стесняясь.

– Я привез тебе подарок, – сказал патриарх.

Я покачал головой.

– Ни мужчина, ни женщина не могут быть подарком.

– О, эта женщина определенно может. Истинная голубка, не правда ли? Ее лицо просто светится верой. Я знаю, что ты тоже это заметил.

Патриарх подтолкнул девушку вперед. Она стояла передо мной, глядя в пол, все в том же белом платье хористки. По белым щекам растекался розовый румянец.

Это испытание? Или такова истинная натура патриарха этосианской церкви?

– Не думай, что я замыслил что-то порочное, – сказал он. – Это чистая девушка, поклявшаяся в целомудрии. Она не касалась мужчины и дала обет, что никогда не коснется.

Я встал с кровати и подошел к патриарху.

– Зачем ты привел ее сюда?

– Потому что она – ключ к твоему будущему, Михей. – Он погладил девушку по голове, словно домашнюю кошку. – Ее зовут Селена, единственный ребенок императора Иосиаса. Принцесса Селена Священной империи Крестеса. И хотя ее отцу это не понравится, она будет твоей невестой.