Нейроны льда
– Привет, я Домна, – улыбнулась Домна.
– В какой день мы приступаем к работе? – поинтересовался Виталий.
– Вы оба завтра к восьми, а я осмотрюсь пока. – Строго глянул Фрол.
Оказавшись на улице, Домна подняла воротник и ссутулилась от мыслей о неминуемом «завтра». Много, очень много одинаково-скучных будних дней вломится в её прекрасную жизнь завтра, и всё будет испорчено – не стать ей семейным психологом в Питере, не прогуливаться по набережной, подняв воротник пальто, не любоваться Эрмитажем. Вместо европейского лоска благородного города её ожидает нескончаемый поток деревенской глупости и запах вульгарно пригоревших тушёных на кошмарного качества масле овощей.
– Ты действительно прилетела из Италии? – Отчего-то у Виталия кошки на душе скребли. Они неторопливо брели по безлюдной улице. Машина Виталия так и осталась на площадке напротив школы.
– Да. И ты не представляешь, как я в этом раскаиваюсь.
– Пивка?
– Да, пожалуй.
***
Нескольких детей забрали родители, остальные маленькие обитатели группы «Теремок» поспешили на переодевание. Торопливая возня маленьких воспитанников сопровождалась шумом, капризами, и просьбой дать поесть или попить.
Едва скрывшись из вида Правищевой, Анисия юркнула в спальню и забилась в дальний угол – детей подхватила её напарница, Герда Николаевна, коротко стриженная сухая брюнетка, добрая, но себе на уме. Именно у этой пожилой энергичной женщины проворный Виталий получил костюм Красавицы Осени, корзинку и ценные указания.
Две напарницы всегда заранее договаривались в такие дни: раздавленная избыточным вниманием, Анисия не могла работать после утренников или любых публичных представлений, будь то сценка на сорок минут перед десятком родителей или представление в ДК для целой кучи народа – нет разницы – неизбежная волна морального похмелья накатывала всё равно.
Фрол отыскал «Теремок» пятнадцатью минутами позже.
Старая нянька Бубниха, не умеющая написать заявление без орфографических ошибок, но заслужившая многократные поощрения начальства за приносимые сплетни, слухи и факты, перемешенные в дичайших пропорциях была в тот день немного скромнее обычного из-за повышенного артериального давления, что не мешало ей интересоваться всеми и вся. Ровесница Правищевой, Бубниха была в глазах заведующей символом давно ушедших советских времён: когда обе они были моложе и надежды на пристальное мужское внимание были ещё живы.
– Заседание кривоногих пенсионерок объявляю открытым, – сказала Герда Николаевна, мрачно созерцая Бубниху. Мгновением позже в дверях появился Фрол. В облегающем джемпере он был очень хорош для своих пятидесяти, и у Герды Николаевны чуть не слетело с языка крепкое словцо. Положа руку на сердце, половина воспитателей «Ивана Царевича», отделавшись от последних детей в вечернюю смену, с удовольствием крыли матом скучную жизнь с болезнями и анализами, самодуру Правищеву с её оригинальными идеями посадить виноград в ноябре или подстричь ножницами травку на газоне, потому что бензин для газонокосилки – непозволительная роскошь. Сейчас же, перебирая в уме подходящие ругательства, Герда Николаевна испытывала совершенно забытое ею эстетическое удовольствие – разглядывать спину и ягодицы мужика, настоящего нормального самца, упёртого, злого, умного. «***, как же он двигает задом», – размышляла пожилая воспитательница, утирая пот со лба: переодевание малых деток в шестьдесят пять лет – это тебе не шутка!
– Эй! Куда? Вам кто разрешал?! – Поскакала вслед за Фролом хромоногая Бубниха. Бдительное соблюдение «приличий» (не всех, конечно) являлось для Бубнихи неиссякаемым источником информации – прежде, чем оговорить человека, следует позаботиться о правдоподобии собственной лжи.
– Отъе**сь! – Шикнула на неё Герда Николаевна вполголоса. Дети всё равно орали, занимаясь каждый своими игрушками. – За обедом иди, коровушка! Двадцать минут, а ты всё телишься.
– Посторонний ходит, а мне и слова не скажи, – со злым лицом, гремя эмалированной кастрюлей для винегрета и эмалированным ведром для борща, Бубниха поковыляла к раздевалке, через которую неизменный маршрут вёл к лестнице, по коридору первого этажа, мимо кабинета Кузяцкой и на кухню.
– Дети, – зычный голос Герды Николаевны огласил группу. – Быстро сели на стулья! Игрушки положили на место! Миша, отнеси пистолетик на полку. Соня, поправь сзади платье. Илюшка, иди сморкаться. Семён, унеси своего динозавра в шкафчик.
Шум и детская суета не умолкали, в группе присутствовало двадцать шесть малышей – идеальная тишина здесь наступит в одном случае: детей разберут по домам.
– А теперь, мои дорогие, – добавила металла в голос Герда Николаевна. – Я буду читать вам сказку.
Дети снова загомонили. Конечно, они станут перебивать её на каждой реплике, на то они и дети. Герда Николаевна улыбнулась.
Фрол быстро вошёл в пропахшую влажностью, навязчивой имитацией сирени и толчёным мелом комнату, именуемую спальней. Влажностью здесь пахло даже летом, а мел и дешёвая сирень шибали в нос от свежих наволочек – после стирки бюджетным порошком, который покупали только детские дома и детские сады, одинокие пенсионеры и те могли позволить себе стирать чем-то получше.
Пространство возле стен занимали покосившиеся тумбы с выдвижными кроватками (Бубниха именовала их гробами), на двух подоконниках и в каждом углу громоздились разнокалиберные коробки из-под обуви, из-под телевизора, из-под микроволновки и ещё узлы с какими-то тряпками. Одинаковые наволочки на детских постельках имели весёлый узор, но все до единой выцвели от долгого использования. Анисия сидела на письменном столе – странно было видеть хороший, вполне себе исправный письменный стол посреди всего этого сумбурного склада ветоши. Силуэт Анисии, узкий и прямой, обведённый чёрным, перечёркивал смысл того балагана, что видел недавно Фрол: он знал – она не верила тому, что делала и не собиралась верить в то, что будет вынуждена делать завтра. И она не первый месяц давилась здесь блевотиной повседневной работы и в этом определённо чувствовалось упрямое движение к некоей скрытой цели.
– Я хотел бы вам помешать, – галантно начал он, но выронил главную мысль, когда почувствовал запах коньяка.
На коленях воспитательница держала, будто грея в ладонях, пластиковую чашку от игрушечного сервиза с мордашкой гномика на боку, внутри покачивалась драгоценная масса жидкого янтаря.
– Вам налить? – спросила она, не поворачивая головы.
Он взял её руку с чашечкой, поднёс к своим губам, чуть пригубил и отпустил: ему следовало в эту минуту пристально и страстно уставиться ей в зрачки, но Фрол не мог оторваться от разглядывания её пальцев. У него редко находилось время для наблюдений, внимательного поиска настоящего вокруг себя. С течением времени ускоряется темп и вот уже ты врёшь как дышишь, и, встречая качественный подлинник, немедленно прячешь его в карман. На всякий случай.
Но не теперь. Анисия понравилась ему мгновенно, они родились одного поля ягодами, но их линии прожитого изогнуты по-разному. Ей плохо. Периодически. Она не сломана, и как видно, делает всё, чтобы хватило времени не сломаться… но ей едва ли известна одна важная деталь: не хватит! Хорошим людям в реальной жизни всегда не хватает для победы над ситуацией либо времени, либо сил.
– Нальёте мне этого завтра. Сегодня я за рулём.
Он подхватил её за талию, крепко бережно прижал к себе и тут же выпустил.
– Эй, вы, я замужем!
– А это, собственно, всё, что я хотел вам сказать. – Иронично возразил он.
– Это не… – она подняла чашечку с коньяком. – Я всегда дурная после выступлений. Ненавижу!
– Допивайте. – Скомандовал Фрол. – Коньяк хорош.
– Я не алкашка.
– Алкашка взяла бы кастрюльку.
– Чего вам нужно? – Зябко вздрогнула Анисия.
– Я вызвал такси и сейчас прослежу, чтобы вы уехали домой отдохнуть.
– Лучше не приближайтесь. Очень скоро вы исчезнете, и мне отмстят за дружбу с вами. Даже если я запущу в вас порцией тушёной капусты, это ничего не исправит: нас видела Бубниха, я сноха Правищевой. Я…
– Заткнитесь пожалуйста. – Строго, но тихо выговорил Фрол. – Я застряну здесь на полгода. Пока заведующая занята мной, найдёте себе другую работу.
– Нет.
– Да.
– А полгода это до какого месяца?
– Такси подъедет через минуту. Где ваша верхняя одежда? И сотрите уже эту кошмарную помаду. Или мне её облизать?
Анисия отшатнулась и залпом допила коньяк.
– Верхняя одежда. – Напомнил Фрол.
Анисия Сергеевна хихикнула и открыла шкаф, дверцы которого держались вместе на одной только розовой резиночке для волос. Своими длинными ловкими пальцами молодая воспитательница хорошо справлялась с этим чудом инженерной мысли. Накрутила вокруг шеи тонкий палантин и застегнулась. Её модная куртка очень шла ей. Румяные щёки тоже.
– Об одном прошу, – Фрол театрально закатил глаза. – Не дышите на детей. И где вы говорите спрятали бутылку?
– Не ваше дело.
– Зачем вы в это лезете? – спросила Анисия уже на улице. – Здесь у вас не получится просто поиграть.
– Если вы перестанете от всего вздрагивать, вам станет понятнее. – Ответил Фрол, глядя на пустую дорогу за изгородью.
– Я нужна детям. – Попыталась закрыться Анисия.
– Не больше, чем я.
– Для чего вы здесь, утончённый дворник? Вы не похожи на того, кто зализывает раны. Здесь плохое место для искренности.
– Я проведу здесь шесть месяцев. – Посмотрел на неё в упор Фрол, затем продолжил заговорщическим шепотом. – Посоветуйте, с чего мне начать, чтобы меня не поругали.
– Издеваетесь?
– Да.
– Заповедь первая: не мешай начальству воровать.
– Это всё коньяк, – усмехнулся Фрол.
– Вы такой зайчик. – Ядовито парировал Анисия.
– А вы были отличной ведьмой на утреннике, госпожа Правищева.
– Болячкина. – Поправила его Анисия Сергеевна.
Фрол негромко искренне засмеялся.
– Всё сегодняшнее действие сотрётся из памяти в маленьких головках, стоит детям проснуться завтра утром и начать играть во что-нибудь новенькое. Балаганные представления четыре раза в год нужны только взрослым. Малышам требуется только доброта, внимание, общение. – Захлёбываясь шептала Анисия, и ветер уносил её фразы мимо лица Фрола. – И я уже пятая воспитательница на этой группе!
Он смотрел на неё как врач, столкнувшийся с побочным эффектом после приёма низкокачественного препарата.
– Ты права, уходить будет очень больно. Будут слёзы и лишние слова, но ты уйдёшь, потому что справишься со всем этим. А я гарантирую, что справишься, ведь ты уже ушла отсюда: по-настоящему тебя здесь нет. Твой свет в окошке, твоя ложечка сахара в чае по утрам, твоя любимая песня, разве это напоминает тебе детский сад? Хоть раз тебя утешала мысль о том, что ты воспитательница? Анисия, ты рада являться частью этого педагогического стада? Ты здесь своя?
– Каждый день я сомневаюсь, что смогу сбежать. – Прошептала она со слезами.
– Ты должна, пока они тебя не сломали.
– Я отлично справлюсь. – Твёрдо отозвалась Анисия. Привычка защищать себя читалась в ней постоянно. Израненная несправедливыми и откровенно абсурдными обвинениями, она была периодически на взводе. Кожа Анисии истончилась. Фрол не трогал женщин, но если бы перед ним был мужчина, он определил бы бойцовские его шансы как нулевые. Измотанного человека уничтожить проще простого. Измотанному человеку так удобно повесить чувство вины камнем на шею…
– Да, это бросается в глаза.
– Что вам бросается в глаза? – Разгорячилась Анисия. Под холодным ветром её нос быстро покраснел. Коньяк не столько опьянил, сколько раскрепостил её. И Фролу казались невероятно прекрасным глянец её умных синих глаз.
– Такси уже здесь. – Примирительно ответил Фрол, пряча озябшие руки в карманы.
Помедлив пару секунд, Анисия направилась к машине. Ей не хотелось говорить лишнее. Возможно, поэтому она не стала прощаться или оборачиваться.
Глава 3. Убийство
Зоя проснулась в половине четвёртого ночи в холодном поту. Какое ужасающе реалистичное сновидение… оно плавно и настойчиво густым дурманом окутывало её. Стоило только прилечь и вместе с белёсой дымкой благотворной дрёмы мозг начинали покалывать тончайшие иглы острого предчувствия. Она терпела это так много времени, что привыкла и почти не обращала внимания.
В первый раз правдоподобный сон приснился перед смертью соседской девочки. Случилось это семь лет назад. Зоя увидела во сне смерть за день до случившегося. В тот раз она приписала своё предвидение разыгравшейся фантазии или какому-то необъяснимому совпадению. Прошло немного времени, она устроилась подрабатывать в «Ивана Царевича» и ей стало мерещиться, что левая рука заведующей испачкана свежей кровью. Это мучило так, что она курсами пила успокоительные таблетки. Потом ещё этот болезненный мальчик, который всё время обманывал свою маму, жаловался на всех воспитательниц, приписывая им невероятные поступки. Мама верила мальчику и писала жалобы на Зою и на других сотрудниц. Второй сон не замедлил бросить ей в лицо пригоршню снега. Внезапная гибель этого ребёнка и его матери в автокатастрофе злой молнией ударила в жизнь Зои. Всё кончилось… Разборки у заведующей и листочки с жалобами, и листочки с глупыми объяснительными записками были много лучше, чем эти нечаянные и горестные смерти. Зоя готова была заново пережить несправедливые обвинения, лишь бы не случилось гибели людей.
После известия о смерти нервной женщины и её сынишки Зоя ни часа, ни дня не могла работать с детьми. А ещё не получилось у неё оплакивать ребёнка. Не получалось есть и совершенно не хотела спать. Она бродила и бродила по тихим комнатам своей квартиры, найдя чувствам выход лишь в том, чтобы напечатать свои воспоминания, избавиться от боли словами, сложносочинёнными предложениями и спасительными главами ещё одного романа, выстроить мысли аккуратной строчками и запить крепким кофе отчаяния с десертом ненужности. И головокружением от упадка сил. Если бы ни обязанность ухаживать за больной бабушкой, Зоя непременно сделала бы попытку ещё немного поголодать, и принять сильное снотворное, чтобы не проснуться уже никогда… Но бабушкино больное сердце, бабушкино ворчанье, старческая забывчивость и капризность продлевали её жизнь опять и опять.
Бывший муж и сыновья звонили редко. Она работала и работала: исполняла обязанности дочери по отношению к отцу и матери, обязанности бывшей жены в отношении бывшего мужа, обязанности соседки перед малознакомыми людьми, и тихо жила жизнью автора, душевно просыпаясь лишь во время изложения мыслей. Жизнь в тишине, с любовью на кончиках пальцев не так уж и плоха в том случае, когда силы духа не хватает на большее.
Зоя не покинула Злой Городок, только выключилась из бытия на несколько лет – работала, утопая в море строчек, букв и знаков препинания. Она проживала свои романы: рождалась, болела, терпела, жила в старческой немощи или учила алфавит в первом классе – многое возможно в ремесле сочинителя. Внешне это выглядело респектабельно и по-деловому – одинокая женщина делает деньги на историях с вычурным сюжетом. Даже мучительный сон приснился лишь однажды: перед смертью бабушки. Но сон в ту ночь был такой размытый и неточный, а бабушка упокоилась с миром, держа внучку за руку, у Зои на глазах – обе они читали молитву, и вот молитву читает лишь одна она…А рядом лежит… Мёртвая и родная… это тихое потрясение длилось сорок дней и ещё немного в это время она горевала, ничего не сочиняя и не редактируя. Идеи не смели приблизиться к ней. С утра и до самого вечера она зажигала восковые свечи и шептала псалтирь. Это было крайне важно для неё – Зоя поняла теперь, что не менее жива, чем люди за окном. Она отправилась в гости к Татьяне – воспитательнице, безуспешно борющейся с онкологией. Из «Ивана Царевича» Татьяна уволилась в том же году, что и сама Зоя – про них обеих шептались: сплетники должны где-то брать пищу для пустых рассуждений.
– Я любила твою бабушку, – сказала Татьяна, заваривая чай. – Мы не ладили, но я так жалею, что не увижу её на прогулке во дворе. Мы обе знали, что умрём. Однако, я заняла очередь первой.
– Она держала меня за руку. И… я почти уверена, что у неё там всё в порядке. – Тихо сказала Зоя.
– Мы так много теряем, не думая о себе, – сказала Татьяна, разламывая печенье.
– Мы много теряем, не любя, – возразила Зоя, любуясь солнечным пейзажем за окном. И внезапно вспомнила Фарида.
– Я так люблю Лёву, но поверь мне, не смогу видеть его печальных глаз перед… этим. Лучше я буду вспоминать его маленьким.
– У вас есть сын?
– О да! – Засмеялась Татьяна. – Он очень и очень занят. Слава Богу.
– Он не знает о диагнозе. – Догадалась Зоя.
– Не знает.
– Хотите, я буду держать вас за руку? – Спросила Зоя.
Татьяна подняла к ней умное красивое лицо: в глазах тонкая печаль и тихое веселье, словно капелька лимонного сока и ложечка сахара в чашке хорошего чая, которую она заварила для Зои сегодня.
– Думаю, лучшим выходом было бы умереть на бабье лето. В хорошую погоду, глядя на светлое тёплое небо. – Внутренний вздох. Татьяна помолчала. – Конечно же в последний день я буду тебе рада, если ты обещаешь не задёргивать штор. И непременно поминай меня добрыми словами. Я знаю, Правищева не помянет меня, а мы ведь были подругами.
– В вашей кухне Правищева кажется глупой шуткой, – улыбнулась Зоя, и обе поняли, что бывают деятели, на разговоры о которых не следует тратить ни минуты в хорошую погоду. В непогоду тем более.
В маленькой квартире Татьяны было чисто, весело и пахло лимонным пирогом. Под ногами отирался котёнок. Татьяна многократно пыталась отдать его соседям и даже увозила к дачному массиву и бросала там его одного, но дотошный котёнок всё время возвращался. Татьяну очень любили воспитанники, и на улице часто подходили поздороваться и коснуться её руки. «Ей ведь хорошо так за шестьдесят, – думала Зоя, улыбаясь бывшей коллеге. – И какие же молодые у неё глаза!»
Родители Зои проживают в соседнем городе, сестра с семьёй – в соседней области. Обнаружить сразу двух прекрасных людей – бабушку и Татьяну – в такой дыре, как Злой Городок дорогого стоит. Два человека, которых можешь полюбить – это очень и очень много…
Спустя ещё несколько дней, Зоя заставила себя купить продукты, и начать готовить для себя. Решила позвонить бывшему мужу и напроситься к ним с его новой женой на обед в выходные, повидать сыновей, которые не жили с ней целую вечность – показать всем, что бабушка (как и всегда) навела в её жизни порядок. Бабушка даже в смерти источала доброту и любовь. Проклятый сон был над ней не властен. Изрезанная сомнениями и предчувствиями душа Зои вздохнула вдруг с неожиданной лёгкостью, – раны стали сами собой зарастать. И по утрам она стала чувствовать такой яркий прилив сил, что отказывалась в него верить.
В тот день утром она отправилась в магазин и на лестничной площадке внезапно получила по лбу соседней дверью.
– Эй! – крикнула она в ярости, и перед ней возник ещё один её кошмар. Фарид. Всё такой же привлекательный и самоуверенный. – Стоило догадаться, что это ты!
– Зоя? С каких это пор ты существуешь по соседству?
– О нет. Я сегодня тороплюсь. Нет времени.
– При моём появлении ты всегда торопишься.
– Не говори ерунды. Просто я голодна и собралась за продуктами. – Пятилась Зоя.
– Наши желания совпали. Идём вместе. – Фарид с гордостью продемонстрировал ей список на листочке и хозяйственную авоську.
На этот раз у неё не нашлось сил убежать от него, и с этого дня они стали общаться – время от времени, совсем немного. Разделённые усталостью повседневной суеты и тонким желанием спрятанной защищённой ото всех нежности.
Супруга Фарида сушила его джинсы и рубашки на соседнем балконе, его маленькая дочка ходила в местный детский сад, и всё-таки Зоя краснела от мыслей о нём и ненавидела себя за это. Зоя давно приняла свои странности и пугающие видения, но принять Фарида… смириться с его желанием вмешиваться в её жизнь… склонить голову перед фаридоманией, как она это назвала в приступе раздражения, было бы слишком даже для её чокнутой жизни.
Зоя скрежетала зубами, но придумать ничего не могла. У этого недуга имелся ум, здравый смысл и он сам выбирал, когда и как долго он будет обостряться.
***
Без пятнадцати семь утра воздух в помещениях детского сада всё ещё пропитан тонким ароматом хлорки, которую накануне вечером уборщица добавляла в воду для финального мытья пола, сейчас же к этому примешивался запашок подгорелой творожной запеканки, в которой испокон веку оказывалось слишком много муки и размякших кусочков ярко-оранжевой кураги. Творог имел место быть, и ладно. Какао заварено водянистым молоком и осадок какао порошка сильно напоминает мелкодисперсную асфальтовую крошку, поэтому дети оставляют этот напиток нетронутым. К обеденному супу начали варить мясные стружки.
Групповые помещения, пустые и гулкие без детворы, напоминали комнаты заброшенного обветшалого без людей дома. Тишина здесь пахла старыми вещами. Развеивая атмосферу тоски, там и здесь весело суетилась медсестра Жанночка, стройна, полногрудая и говорливая, помимо прямых обязанностей, она умудрялась быстро сводить табели посещаемости каждый месяц, каждый квартал, каждый год, она же составляла наименее вредное для детских желудков меню, продукты для блюд которого были, конечно, самыми дешёвыми.
– В моей группе опять чуть не упал тройной шкафчик. Я не могу всё время находиться в раздевалке и поддерживать его. Мы ожидаем двадцать пять детей сегодня! – громко заявила Анисия Сергеевна в жерло распахнутой двери кабинетика заведующей. День выдался ненастный. Первые пришедшие дети во всех группах капризничали и пускали слёзки по любому поводу. За пару утренних часов о болезни сообщили более двадцати человек. И Правищева уже жалела, что приехала на работу так рано. Весте Самуиловне удобнее было работать после обеда, выспавшись и поев как следует – на сытый желудок проблемы кажутся маленькими как надоедливые комары над ухом летним вечером – хлопнула один разок, и нет. Не в её правилах было решать текущие вопросы лично, она хорошо владела искусством перкладывания своих обязанностей на чужие плечи. А что тут такого? Если каждый сотрудник станет работать за двоих, внешне это будет выглядеть так, словно заведующая день и ночь печётся о нуждах воспитанников, тогда как Правищева позволяла себе двухнедельный отпуск шесть или семь раз в год. Этому очень способствовало то, что все без исключения сотрудники её боялись. И на дополнительную нагрузку никто не жаловался. Кому приятно моментальное увольнение?
«Ну где, где эта размазня Кузяцкая? За что я ей надбавки к зарплате такие делаю?» – Думала заведующая, сладенько улыбаясь и одновременно булькая от закипающего гнева.
– Так значит вы, Анисия Сергеевна, оставили там детей с няней и пришли ко мне ябедничать? Вы бросили детей?! – С нажимом спросила заведующая.
– Моя смена начнётся только в час дня. Расписание перед вами. У нас в раздевалке серьёзная неполадка, поэтому я здесь. – Стойко отозвалась молодая воспитательница. – Мне родители с жалобами звонят.
– Как фамилии? – ощетинилась заведующая.
– У кого мне взять моё расписание? – в дверном проёме возник Виталий.
– Вам ещё вчера объяснили, – закипала заведующая, помимо воли соприкасаясь с проблемами, от которых начисто отвыкла.
– Вчера нам объяснили, что объяснят сегодня. – Подошёл Фрол.
–Найдите мне Светлану Кузьминичну, – обернулась красная гневная Правищева.
– Так что же со шкафчиками? – Не унималась Анисия.
– С какими шкафчиками? – Полюбопытствовал Фрол.
Через полтора часа перебранок и поисков ключей от мастерской, клацнула входная дверь. Вошла старшая воспитатель Кузяцкая Светлана Кузьминична.
– Здравствуйте, Веста Самуиловна. – Улыбнулась пухлая, излишне доброжелательная женщина. Упругие спиральки линялых седых кудрей нуждались в стрижке и, желательно, окраске, хитрые глаза на добром лице лучились несдержанным лукавством, объёмистая красная сука в её руках напоминала оттенком клоунский нос.
– Сейчас половина одиннадцатого, – ледяным тоном отозвалась Правищева. – Ваш рабочий день начинается с восьми. Где вы были? Я тут вынуждена сама заниматься нуждами сотрудников. Мне нужно своими делами заниматься.
– Ой, я же с внуком сидела, – захлопотала Кузяцкая. – Всё сейчас сделаем. Всё сейчас решим.
Нить времени отматывалась с клубка этого дня так неумолимо, что Фрол то и дело поглядывал на массивный циферблат наручных часов: сад «Иван Царевич» содержал в своих недрах столько непрофессиональных ленивых женщин, что атмосфера здесь превратилась в реку жидкого гудрона: горячо, воняет и липнет.
– У нас в штате числится завхоз и три дворника. Другими словами, я хочу решить проблему незакреплённых шкафчиков сегодня. – Заявили Анисия, когда все расселись в более просторном кабинете Кузяцкой. – Воспитатель несёт ответственность за жизнь и здоровье детей. Как я могу поручится за жизнь и здоровье хоть одного ребёнка, если в раздевалке «Теремка» заваливается трёхсекционный детский шкафчик?