Я на миг замерла, уставившись на бьющихся за свою жизнь людей. А потом покачала головой:
– Нет. Рано.
Мое решение не подобало служительнице Ананшаэля. По правде сказать, мне не было дела до тяжести его нависшей над нами руки. Мой бог присутствует всегда и всюду. И я ничего не имела против крокодилов, этих великолепных зверей, вполне достойных звания божьих посланцев. Меня растревожила не сама борьба, а бессмысленность этой борьбы. Мы, жрицы, забираем жизнь быстро и чисто. Если этим людям назначено умереть, пусть умрут. Если им назначено сражаться, пусть сражаются. А они вместо того застряли не там и не здесь, в безнадежности, принадлежавшей не Ананшаэлю, а страху и боли. Страх и боль были слишком памятны мне с детских лет. Я и к богу обратилась, чтобы уйти от них.
– Ложись, – велела я, указывая на трясину перед увязнувшей женщиной.
Мужчина тупо вытаращил глаза.
– Ложись, – повторила я. – Ты тонешь, потому что ступни маленькие. Живот большой. Ляг плашмя, пусть она выбирается по тебе.
Он быстро сообразил, кивнул и, с громким чмоканьем вытянув ноги из ила, растянулся перед утопающей ничком. Второй, тоже высвободившись, сел другу на спину и с этой более надежной опоры стал дюйм за дюймом вытягивать спутницу из жестокой хватки реки. Женщина между тем попала палкой прямо по носу крокодилу, вынудив его отступить. Второй, почуяв неудачу, погрузился глубже в воду.
– Тащите ее! – не оборачиваясь, крикнула женщина. – Тащите, чтоб вас!
– Еще немного, – пропыхтел лежащий в грязи. – Ты как, Бин?
Женщина с палкой – видимо, Бин, – упершись руками в колени, глотала воздух. Ей сейчас было не до ответа.
– Бин! – Голос лежащего сорвался от накатившего страха. – Ты цела?
Он, почти уткнувшись лицом в грязь, не мог ее видеть.
– Цела, – ответила я за нее. – Она их отогнала.
– Есть! – выкрикнул второй, когда грязь отпустила увязшую девушку. – Вытянули, Бин. Порядок. Уходим!
– Сюда. – Я указала им на мостки.
Они растерянно застыли, затерялись в лабиринте паники. Объясняться было некогда.
– За мной!
Я повернулась к обломкам досок и полезла вверх.
Стопы и ладони в скользкой грязи предательски срывались даже с самых надежных опор. Местами мне приходилось повисать на кончиках пальцев. Дважды доски с яростным скрипом обламывались, и я еле успевала перехватиться. Опуская взгляд, я видела лезущую следом девушку – ту, что чуть не утонула. Глаза как блюдца, на шее и на спине вздулись жилы. Едва ли ей за всю жизнь приходилось карабкаться куда-то без лесенки, но страх придает сил, а оторвавшиеся под моими ногами доски облегчали путь тем, кто следовал за мной.
– Уже недалеко! – крикнула я.
Женщина встретила мой взгляд, кивнула и полезла дальше.
Мы почти выбрались. Нет, здесь нужно другое местоимение.
Я выбралась, и девушка, и карабкавшийся за ней мужчина. Пока они лезли вверх, двое других – тот, что ложился в грязь, и Бин – лупили палками подползающих крокодилов. Долго они бы не продержались, но этого и не требовалось. Им только и нужно было выиграть время для товарищей, а потом женщина полезла вверх, а мужчина с обломками досок в каждой руке остался отбиваться от хищников. Крокодилы немного попятились, и тогда он, швырнув слабосильное оружие им в рыла, развернулся и тоже стал подниматься.
Я смотрела с перил, еще тяжело дыша от усилия.
– Что ж… – Эла обняла меня за плечи. – Для служительницы Ананшаэля ты сегодня сделала весьма своеобразный выбор.
Я только помотала головой, не находя объяснений.
Крокодилы внизу скрежетали зубами и взбивали хвостами воду.
– Давай, Во! – проревел мужчина рядом со мной, склоняясь к своим. – Еще чуть-чуть! Бин, не останавливайся!
Бин была уже рядом, рукой подать. Она и протянула руку, но тут оторвалась доска, за которую она цеплялась. Она еще зависла на миг, будто на невидимом канате, а потом запрокинулась назад, упала с протяжным воплем. Приземлилась неудачно: застрявшая в грязи нога вывернулась не в ту сторону. Крокодилы, словно одним движением в групповом танце, обратились к ней.
– Дорогу миллионоперстому богу, – пробормотала Эла.
Второй, Во, обернулся. Я успела заметить мелькнувший на его лице ужас.
– Вставай, Бин, – взмолился он. – Поднимайся!
И, увидев, что ей не встать, прыгнул сам.
– Неблагоразумно, – заметила Эла.
– Пока пялимся на эту бестолковщину, в Домбанг не доберемся, – крякнул Коссал.
– С каких пор труды нашего бога стали «бестолковщиной»? – спросила, обернувшись к нему, Эла.
– Наш бог трудится повсюду и беспрерывно, – ответил Коссал. – Будешь задерживаться у каждой умершей в полете мошки? Останавливаться всякий раз, когда сеть вытаскивает из воды пару рыбин?
– Не занудствуй. – Эла пихнула его локтем в грудь. – Это по меньшей мере поучительно.
– Мне ни к чему учиться умирать в зубах ящерицы-переростка.
– Не для тебя, старого козла, а для Пирр.
Эла кивнула на длинноволосого, который умудрился найти опору в глубокой коварной трясине.
– Вот это, – улыбнулась она, – и есть любовь.
– Это глупость, – буркнул Коссал.
– Иногда их разделяет слишком тонкая грань, – пожала плечами Эла.
Пусть грань и была тонкой, живописцы и скульпторы веками умудрялись смотреть на нее лишь с одной стороны. Художники передавали образ любви деликатно – через пухлые губы, смятые постели, изгибы нагих бедер. Крокодилы у них определенно встречались реже. И воплей было куда меньше.
– Ты бы сразился с крокодилом, чтобы меня спасти? – снова толкнула Коссала Эла.
– Ты жрица Ананшаэля, – бросил Коссал. – Полагаю, приняла бы зверя с распростертыми объятиями.
– А он что-то не спешит, – отметила Эла.
Во тоже приземлился неудачно. Сам он не пострадал, но потерял доски, которыми отгонял животных. Два крокодила уже подбирались к раненой девушке. Безоружный Во, обжигая глотку воинственным криком, прыгнул на них. Не знаю, как он очутился на спине ящера, как избежал огромной жадной пасти. Зверь забился, в пену взбил воду, но мужчина держался, обхватив его за шею и прижимаясь лицом к блестящей мокрой шкуре.
– С ними так и сражаются, – сказала я. – Заходят сзади, взбираются на спину. Одной рукой за шею, другой ножом…
