КОЛЛЕКЦИЯ ХАРАКТЕРОВ. Сборник рассказов
Посадив борт, выжатый как лимон Костик оторвался от монитора и поднялся с кресла, уступив его своему коллеге.
– Теперь перекурим, разбор полётов и всё – домой, спать, – устало рассчитывал он.
– Привет! – вдруг услышал Костик голос бесшумно зашедшего в высокую стеклянную диспетчерскую вышку пилота Щеглова по прозвищу Щегол, данному ему за одуряющую привычку без умолку щебетать обо всём на свете, выводя тем самым из себя позеленевшего и одуревшего от такого обилия быстрых и навязчивых звуков слушателя.
– Это что там у вас за тортик? – полюбопытствовал вездесущий Щегол, указывая подбородком на белую коробку, стоящую на столе.
– Да это Михалычу пилоты с материка привезли и передали. У него сегодня день рождения, – ответил Костик.
– А я на остров N лечу, зашёл погоду посмотреть. Так как вы Михалыча поздравлять собираетесь?
– Ну, как – как? – стараясь быть осторожным и немногословным, чтобы не вызвать лишних ассоциаций и словоизлияний, начал Костик, – скинулись все на конверт и в ресторане потом посидим.
– Да, зря вы так, – энергично начал Щегол.
«Ну, всё, – подумал деликатный Костик, – началось, быстро не отвяжешься».
– Вот моего тестя на работе поздравили! Что Михалычу ваш конверт? Деньги… Ну, потратит он их потихоньку на жизнь, и никакой памяти не останется. Или будет соображать, что купить. Мотаться, искать, выбирать, свои кровные добавлять. А моему тестю – раз – и путёвку в Сингапур. Здесь недалеко. Доволен по уши! Не то что просто конверт! И мир посмотрел, и удовольствий – большое тёплое море.
«Вот ведь влип», – мучительно думал Костик.
– Слушай, Щегол, мне пора.
– Да, – вдруг остановился посреди фразы всегда слышавший только себя Щеглов, – иди. Слышь, ты устал, ещё разбор, а тут я со своей болтовнёй, – самокритично продолжал он.
– Да, – спохватился и повторился он. – Я тебя вчера видел. Ты что, холодильник купил?
«Тьфу ты, нелёгкая», – подумал Костик и вслух промычал:
– Ну да.
– Так, давай, рассказывай, какой, почём? – хозяйски продолжал неутомимый Щегол.
– «Индезит», – выдавил из себя Костик, мысленно сознавая, что ничем хорошим его ответ ему же и не светит.
– Зря, – с видом знатока важно сказал Щегол. – Если берёшь холодильник, то только «Шарп». Это марка, это бренд, это фирма. А всё остальное – так… ерунда. Вот я в прошлом году взял «Шарп». Большой, с вентиляцией, с нулевой зоной. Ты где покупал свой?
Костик, предчувствуя недоброе, мрачно произнёс название торгового центра.
– Да ты что! – живо заворковал Щегол. – У них же всё дороже. Надо было тебе со мной поговорить. Я всё это дело хорошо изучил. У меня знакомый есть. Он бы тебе агрегат по себестоимости, без торговой наценки устроил. Ну, ты, брат, лопухнулся! С умными людьми общаться надо! И за доставку, наверно, платил?
– Платил, платил, – ответил Костик. – Пора мне, Щегол.
– Ты в следующий раз советуйся, – поучительно сказал пилот.
– Обязательно, – облегчённо выдохнул Костик, направляясь к двери.
Но был остановлен догнавшей его пулемётной очередью вопроса:
– А это чья книжка на столе?
– Да Ручевского, кажется. Он в свободное время почитывает.
Щеглов плотоядно вертел в руках макулатурный детектив в тошнотворно яркой обложке с изображением кинконгообразного амбала, держащего наперевес автомат.
– Можно взять? – с азартным придыханием осведомился он.
– Спроси у хозяина. Он его, по-моему, ещё не добил.
– Жалко. А может, передашь ему, что я взял? Честное слово, прочитаю быстро.
– Нет, Щегол, так нельзя, – категорично сказал Костик.
– Ведь я все романы этого автора прочитал, а такой книжки ещё не видел. Новая, – сглотнул слюну Щеглов.
– Ручевский завтра отдежурит, к тому времени весь аврал рассосётся, добьёт он этот дюдик, а ты как раз с острова и вернёшься.
– Да нет, я сегодня к вечеру. Мне там пару часов перекантоваться. А вот я недавно такой детектив прочитал!
– А я детективы не читаю, не люблю, – ясно и чётко, зная щегловскую привычку пересказывать всякую белиберду, произнёс Костик.
– Зря, брат. Там один парень вернулся из горячей точки, и на него началась охота. Самое главное, что в основе сюжета – реальные события. Адреналина – залейся! Так вот, представляешь, они вместе со своим другом, одни…
Костика замутило, и он поспешно взялся за дверную ручку.
Но не шитый лыком и уже привыкший к всеобщей бесцеремонности Щеглов вдруг напоследок вспомнил:
– А откуда тортик?
– … рейсом привезли.
– Это же мой любимый! Я в детстве других тортов не признавал. Мне мама всегда только такой покупала. Вы таких и не видели! Я нигде ничего подобного больше не пробовал. Ваши московские с ними не сравнятся.
Последняя фраза окончательно проняла и добила бывшего мальчика с Красной Пресни.
– Да ты не переживай, – сказал Костик беззаботно, – их целую партию как раз в таёжный посёлок отправили в магазин. Пара часов у тебя есть. Там километра три, не больше. Правда, лесные дороги развезло после дождя. Но, может, попутку поймаешь.
– Как же! Найдёшь её! Кто туда поедет после обеда? Ладно, схожу пешком. Ради любимого тортика моего детства ничего не жалко!
– Счастливо, Щегол, – весело пожелал ему Костик и, покинув наконец рабочее место, побежал по лестнице вниз.
Прилетев в маленький островной аэропорт, Щеглов принялся разыскивать попутку, которой, конечно же, не оказалось.
Не найдя попутной машины, неутомимый пилот, тихо терроризируя всех встреченных им знакомых описанием вкусовых ощущений, производимых любимым тортиком, занялся поиском резиновых сапог, потому что перемещаться в ботинках на этом островке суши, затерянном среди сурового моря, можно было только по аэродрому.
Сапоги согласился уступить дедушка-сторож. Они были огромные, на три размера больше, чем нужно, и болтыхались на ногах Щеглова.
Дороги развезло неимоверно. Но пилот, увязая в коричневой жиже и с громким то ли хлюпаньем, то ли чавканьем вытаскивая из неё туго подающиеся и норовящие навеки увязнуть в островной грязи бахилы, упрямо шёл к таёжному посёлку, где в сельском магазинчике его ожидало гастрономическое счастье с кремовыми розочками. По сторонам дороги стояли вековые сосны. Заросли гигантских лопухов в человеческий рост раскинулись по обочинам. Тучи кровожадных, оглушительно жужжащих насекомых вились вокруг алчущего путника.
Он торопился. Через два часа надо было лететь обратно. Да и магазин должен был закрыться уже скоро. Щеглов очень боялся, что продавщица раньше времени повесит на дверь железный замок, и тогда ему придётся искать её дом, идти и просить, чтобы она снизошла, опять открыла заведение и вознаградила все его мучения любимым лакомством.
Он устал. Идти было тяжело. Жаркое летнее солнце светило прямо в глаза. Лицо быстро стало мокрым, красным и горячим. Впрочем, сам Щеглов от такого спорого темпа был таким же. Его успокаивала только мысль о вечернем душе и чае с куском любимого торта.
Вот вдали показался посёлок, вот он стал приближаться, вот Щеглов миновал крайний дом с зелёным фронтоном, потом следующий – с голубым, потом ещё три дома и, в конце концов, увидел перед собой ядовито-синюю распахнутую дверь магазина. В проёме болталась белая тюлевая занавеска, призванная защищать помещение от мух и комаров.
Он долго удалял грязь с огромных опостылевших сапог, сначала очищая их о специальную железку, потом о зелёную яркую траву, потом гуляя по луже и, сочтя свою обувь приличной и достойной заведения, вошёл в прохладу магазина.
– Привет, красавица, – бодро и энергично провозгласил он и, не слушая процеженного сквозь зубы церемонного «Здрасьте», оглядел прилавок и полки.
Нигде не заметив вожделенных белых коробок, он решил, что те, вероятно, находятся в подсобке.
«Ну, конечно, – быстро сообразил он. – Жарко, а там крем. Тортики надо хранить в холодильнике. А вдруг уже всё распродали?».
Щеглов испугался и тут же спросил:
– А что, тортики у вас ещё есть?
– Какие тортики? – недоумённо спросила продавщица.
– Ну, вам же завезли партию тортов с Большой земли.
– Ничего нам не завозили. Три дня дожди какие! Погода нелётная. Вы что-то напутали.
– Та-а-ак… Ну, тогда дайте мне бутылку минералки и пачку сигарет, – сказал Щеглов хрипло и закашлялся.
Расплатившись, он сунул пачку в карман, взял минералку и вышел наружу.
Обратный путь был ещё более отвратительным. С остервенением вытаскивая ноги из донельзя раскисшей почвы, Щеглов представлял себе здоровый гогот всего трудового коллектива аэропорта и страшно злился. Ему было обидно.
ПРИВЕТ ДИККЕНСУ
Я увидел её случайно. Кокетливая шляпка, белая лёгкая блузочка, плетёная летняя сумка в руках. Она ходила по магазину и выбирала продукты, складывая их в ярко-красную пластмассовую корзину.
Процесс был нелёгким и затяжным, потому что она останавливалась возле каждой нужной ей полки, подолгу смотрела на ценники, раздумывала, видимо, подсчитывая что-то в уме.
Я спешил. Поэтому ограничился тем, что пристально посмотрел на неё. Но она не отреагировала на посылаемые мною флюиды и увлечённо продолжала делать покупки.
А у меня было много дел. Не так давно я сменил бизнес. Прикупил земли недалеко от города в так называемом перспективном посёлке и занялся строительством.
Человек я требовательный и не позволяю своим работникам расслабляться. Ситуацию предпочитаю контролировать лично, пристально и дотошно. Словом, я спешил и времени у меня не было.
Когда через несколько дней я ехал по посёлку и опять увидел её, идущую всё с той же сумкой вдоль дороги, то принялся анализировать ситуацию. В первый раз я как-то поленился об этом подумать, мне было не до того. Да и мало ли знакомых лиц мы видим случайно в течение дня?
По всей видимости, у неё здесь дача. Та знаменитая дача, которую, по старинному студенческому преданию, в своё время построили для неё заочники. Один помог купить землю, другой организовал доставку блоков, третий – досок. Четвёртый перебросил бригаду строителей. Словом, с миру по нитке. Но насчёт «голому рубашка» – это другой вопрос. Это не о ней.
Её боялись, её ненавидели, перед нею трепетали, её уважали. В своё время она имела железный характер. Каждое её слово было значимо и веско, ей внимали, как дельфийскому оракулу. Авторитет её в институте был непререкаем. Автор учебников, профессор, энергичная стерва с апломбом. Одинокая старая дева. Уже тогда, двадцать лет назад, мы считали её старухой.
Нас она почему-то любила. Нас – это свою подопечную группу, где была куратором. Мы звали её Курицей, трепетали перед ней, сворачивали за угол, едва завидев на улице. Но в то же время чувствовали над собой некую опеку, защиту. Она не давала нас в обиду.
Я помню, как она буквально спасла меня, когда встал вопрос о моём отчислении из института. Я фарцевал чеками, которые привозил папа, работавший за границей. Однокурсники с удовольствием покупали себе на них джинсы и косметику. Помню партийное собрание, комсомольское собрание, гнусные речи осуждения, особенно из уст тех, от кого их меньше всего ожидал, потупленные глаза однокурсников, одетых в те самые пресловутые джинсы, мамин стресс и валидол по утрам. Наша стерва отстояла меня. Я был наказан по всем возможным и невозможным линиям, я был подвергнут самому жестокому и мерзкому остракизму. Но из института не вылетел. Благодаря нашей Курице.
Я не могу стереть из памяти букет роз, который вручал ей на подвернувшееся на тот момент 8 марта. Помню, что стыдился этого роскошного колючего букета; боялся и не знал, возьмёт ли она его вообще.
Она взяла. Но пересказав мне при этом по новой все партсобрания, наговорила столько интеллигентских гадостей, что я готов был сквозь землю провалиться. После встречи с ней я испытывал только чувство облегчения, что избавился от этого дорогущего веника. И в то же время понимал, что она вытащила меня из пропасти, из ямы; спасла судьбу, а может быть, и жизнь. Если бы не она, получил бы я автомат, надел бы сапоги и улетел куда-нибудь под Кандагар. А там – как судьба…
Говорить гадости она умела. Сверхинтеллигентная «брань», отборные, нашпигованные латынью, суперинтеллектуальные фразы.
Она произносила их спокойно, рассудительно, с каким-то садистским достоинством, заумным языком. По сути своей эти учёные слова были злы и хлёстки, эффект имели жуткий.
Помню, как я вместе со всеми заорал «ура!», когда во время сессии нам сообщили, что она слегла в больницу. (Это было задолго до моего падения и последующего спасения). На экзаменах она зверствовала по полной программе. Особенно не жаловала наших бедных девочек. Косметика, украшения, модные шмотки действовали на неё, как красная тряпка на быка. От маникюра и запаха духов она буквально сатанела. Студентки, шмыгая распухшими носами, пачками вылетали из аудитории, где уважаемая Маргарита Яковлевна принимала экзамен. Монашеский вид, зализанные и скатанные в пучок волосы, тёмные круги под глазами – это она ещё переносила. К парням она была чуть терпимее, но только чуть-чуть, самую малость. Сдать философию Маргарите Яковлевне с первого раза считалось подвигом.
Как мы радовались, когда спихивали этот злосчастный предмет аспирантке Людочке. Мы сдали его все и с первого раза. И на радостях забыли навестить курицу в больнице. У нас была сессия, нам было не до этого.
Теперь же я увидел действительно старуху с худым, обтянутым сморщенной кожей лицом, в нелепой шляпке и старомодной одежде, ещё довольно бодро ковыляющую вдоль дороги с сумкой в руках. В целом она имела достаточно благообразный вид. В городе я бы и не заметил её. Но здесь на пустой дачной улице она была на виду.
Я мигом вспомнил самый дешёвый батон, который она в первую нашу «встречу» положила в корзину, кусок сыра, отправленный ею после долгого разглядывания ценника на полку.
Тогда я проехал мимо на свою стройку, но в зеркало заднего вида заметил и запомнил дом, к которому она свернула.
Как мне стало жалко эту несчастную бабку! И что действительно смешно, мне стало стыдно. Мне всегда было стыдно, когда я встречался с ней. В студенчестве я стыдился своей «пустой» головы. Хотя не такой уж она и была пустой. Но в присутствии Маргариты Яковлевны всем казалось, что они ничего не знают и не понимают. Я, как и все, чувствовал себя по меньшей мере ничтожеством. Потом я стыдился своих афер и того, что она снизошла до того, чтобы заступиться за меня. Теперь я стыдился своей машины, сделанной на заказ на немецком автозаводе, своего дома, рядом с которым её дача казалась унылой и маленькой, своих денег, заработанных своей же головой.
По большому счёту, все её философские премудрости вместе с моим институтским дипломом оказались абсолютно ненужными в реальной жизни. А вот продажа чеков стала первой ступенью моего нынешнего преуспевания.
Теперь каждую неделю в строго определённый день (для этого мною была выбрана пятница) я беру сумку с продуктами, купленными моей, как сейчас принято говорить, помощницей или экономкой. Оставляю машину на своей земле, где вовсю идёт строительство коттеджей. И отправляюсь к заветному домику.
– Здравствуйте, Маргарита Яковлевна, – стучу я в дверь, чувствуя себя эдаким Дедом Морозом.
Она уже ждёт меня, но всякий раз делает вид, что мой приход для неё несколько неожидан.
– Здравствуйте, Валентин, – откладывает она книгу и встаёт мне навстречу. Дверей на ключ она не закрывает. Я не знаю почему. Может быть, у них в посёлке так принято, а может быть, она просто ждёт моего прихода. Впрочем, всякий раз старушка искренне радуется мне.
Я чувствую, что являюсь единственным человеком, который действительно интересуется ею и навещает её. Но я усиленно делаю вид, что всего лишь один из многих визитёров в этом доме.
– Ждёте гостей? Я, наверное, совсем надоел Вам. Пустите поболтать? – начинаю я.
Она помогает мне лгать. И улыбается. И предлагает кресло. И усаживается напротив. Впрочем, радость её вполне искренна. Старуха очень одинока. Чувствуется, что она изголодалась по общению, по старым знакомым, по событиям, по информации. Я почему-то представляю себе её бессонные ночи, когда она думает о смерти. Однако я гоню от себя всю эту чушь и по мере своих возможностей стараюсь скрасить бабкино одиночество.
– Откуда? Как вы узнали? – обескураженно воскликнула она, увидев меня в первый раз на пороге своего дома. Тогда, кстати, дверь была заперта. Она открыла её на стук и, увидев и узнав меня, буквально просияла. А я в один миг почувствовал себя большим подарком – огромной коробкой в яркой бумаге, перевязанной блестящей золотой ленточкой.
– Да вот, Маргарита Яковлевна, – бодро и сконфуженно начал я, – случайно проезжал мимо и вдруг увидел вас. Дай, думаю, зайду, навещу. Как вы? Что вы? Помните ли своих учеников? Прекрасно выглядите. А розарий у дома – загляденье. Аромат – на всю округу.
Я болтал всё, что приходило в голову, выставляя на стол коробку с пирожными, конфеты, фрукты.
– Чаем угостите? Я, знаете ли, привёз вам попробовать замечательный чай. Но одно условие – заваривать буду я. Знаю один секрет. Восхитительный вкус.
Ей никогда нельзя было заговорить зубы. Она всегда видела суть, напрочь отметая всю мишуру. Но сейчас была откровенно растеряна.
– Да-да, конечно, чай, спасибо, пойдёмте на кухню. Но как вы меня нашли? Какой вы молодец, что навестили свою старую преподавательницу, – скокетничала она и засмеялась. – Каким вы стали! Помню худенького юношу с большими глазами.
Она как-то степенно суетилась, ставя на плиту чайник и доставая сервиз из старого буфета.
Я видел искреннюю радость и потрясение. Да и сам был немало взволнован и до глубины души смущён её восторгом по поводу своей ничтожной персоны.
Мы пили чай и говорили. Я рассказал всё, что знаю о ком-либо из нашей группы. Она живо вспоминала каждого, давая ему краткую и меткую характеристику.
Старушка заметно сдала за эти два десятка лет. Но сохранила цепкий и проницательный ум, а ещё память. Похоже было, что судьба любого когда-либо знакомого человека ей действительно интересна.
– А как живёте вы? – выдавил я из себя, чувствуя, что невольно вторгаюсь во что-то личное.
– Как? – переспросила она.
И довольно горько и саркастично, но в то же время философски мудро сообщила об одиночестве и что-то о несгибаемости духа. О книгах и судьбе великих или просто известных, но оставшихся одинокими к старости людей.
Родной институт, которому она отдала всю жизнь, помыслы и энергию, забыл о ней. Старшее поколение коллег потихоньку вымирает. Молодёжь никого не хочет знать. Та же Людочка, которую она взрастила для науки, ставшая наконец профессором, звонит только по праздникам. И на том спасибо. Свою городскую квартиру старушка давно продала. Её единственная подруга десять лет назад улетела с детьми за океан. О бывших студентах она ничего не знает. Семьи у неё никогда не было. Какая-то двоюродная племянница и та уехала в Германию.
– Я живу здесь, на даче. Воздух, природа, тишина. Видите, какие красивые у меня розы. Им уже много лет. Правда, лужайку перед домом пришлось сократить. Под капусту земли не хватило. Выращиваю, как Диоклетиан. И счастлива, – улыбнулась она.
– А главное – у меня здесь книги, книги, книги. С ними никогда не соскучишься. А ещё Базилио, – она указала на толстого, ленивого, старого, рыжего кота, лежавшего в кресле и делавшего вид, что спит, однако, зорко следившего за мной чуть приоткрывавшимся иногда зелёным глазом.
Я дотянулся до него, чтобы почесать ему пальцем за ухом, но кот резко открыл глаза и с неприязнью отстранился. Было видно, что я его напрягаю. После моего поползновения он с укоризной посмотрел на хозяйку, дескать, навела тут всяких.
Впрочем, через пару-другую визитов он ко мне привык.
Я бываю у Маргариты Яковлевны каждую неделю. Сумка с продуктами (крупами, колбасами, паштетами, сырами, пирожными, конфетами, фруктами и прочей снедью, рассчитанной на неделю) – непременный атрибут моих визитов. У неё маленькая пенсия. И я не могу забыть кусок сыра, оставленный ею на магазинной полке. Сначала она очень протестовала и возмущалась, и не брала, и пыталась отдать сумку обратно. Но я настаивал и мямлил что-то о том, что не могу ходить в гости с пустыми руками, нежданно-незванно.
– Как нежданно? Как незванно? Я очень рада вашим визитам. И жду их с нетерпением.
Кот тоже ждёт меня. Или банку с кошачьими консервами. Не знаю. Но встречает он меня у калитки и эскортирует до кухни.
Маргарита Яковлевна печёт яблочную шарлотку к чаю по пятницам. Я уже дважды незаметно извлекал из своих кусков седые волосы. Но каждый раз, скрывая брезгливость, я ем этот пирог и слушаю.
Старушка говорит. О политике, об истории, о философии, об искусстве, музыке, природе, психологии, этике, погоде, о своём любимом Шопенгауэре. Иногда она начинает цитировать его и автоматически переходит на немецкий язык. Я слушаю и киваю. Однажды на одной особенно длинной немецкой фразе я нечаянно клюнул носом. Она рассмеялась:
– Простите, я забыла, что вы не знаете немецкого.
Неизвестно почему, но я вдруг вырос в её глазах. В студенческие годы был тупым и серым, а теперь стал равным собеседником. Она давно забыла свой менторский тон и говорит со мною так, будто я всё ею излагаемое прекрасно знаю.
Вообще, меня не покидает мысль, что она готовится к встречам со мной, как когда-то готовилась к лекциям. Подчитывает литературу, делает кое-какие пометки и записи, а затем иногда озвучивает их. Я, как исправно работающее приёмное устройство, слушаю и даже вставляю какие-нибудь замечания в основном житейского характера. Она принимает их с неподдельным интересом.
Я вижу, что хоть чем-то наполнил её жизнь. И сознание этого даёт мне чувство облегчения.
А ещё она очень боится показаться жалкой. И всячески держит марку. С помощью друзей в лице Канта и Фейербаха ей это удаётся.
Я, со своей стороны, тоже боюсь. Боюсь того, что она увидит мою жалость к ней. И изо всех сил интересуюсь умными немцами. Мне даже пришло в голову засадить свою секретаршу за изучение теории Швейцера. Бедная девочка добросовестно проштудировала и тезисно в письменном виде изложила мне взгляды мыслителя на философию культуры. Особо блистать я не старался, но уважение вызвал. В то же время я не забываю ненароком починить неработающую розетку и текущий на кухне кран.
О себе я стараюсь не говорить.
– Вы ездите сюда каждую неделю! – сказала она в начале нашего «романа». – Тратите время и бензин. А этот паёк, – она указала на сумку. – Мне очень неудобно.
Ей действительно стыдно получать подачки. Но я же делаю это просто по доброте душевной, которой к тому же и стыжусь. И она тонко чувствует это.
– Уважаемая Маргарита Яковлевна! Я не умею ходить в гости с пустыми руками. Поверьте, для меня это вовсе необременительно, – оправдываюсь я с видом провинившегося школьника. – Я просто здесь работаю. Управляющим. На стройке.
И я сочинил историю о богатом друге, купившем землю и развернувшем здесь строительство. Переступить через себя и сказать, что это моё, я не могу.
– Что вы понимаете в строительстве? – спросила она.
– Всё, – ответил я.
– Вы учились этому?
– Нет. Просто мой друг знает, что я честный человек.
– Да, – это самое главное, – согласилась она.
Через пару пятниц Маргарита призналась, что, прогуливаясь, видела мою стройку. Дальше она замялась. Из этого я понял, что тоже попал в поле зрения. Из чего догадался, что старая инквизиторша не очень-то верит в мои байки про работу управляющим. Я понял это по случайному взгляду снизу вверх, которым иногда смотрят на меня мои работники. Как я его не люблю!
Но она быстро преодолела это неведомо откуда взявшееся смущение.
– Ну, а что ваша семья? Ведь вы завели семью на последнем курсе. И чуть было не бросили учёбу.
Да, и это имело место в моей жизни. Если бы не она, я бросил бы институт, не написав диплома. Но Маргарита буквально принудила меня к этому. Железной и властной рукой. Я до сих пор благодарен ей за ту мастодонтскую настойчивость на грани насилия. Хотя что мне проку от этого диплома?
– Семьи уж нет, – говорю я.
Она не охает и не лезет с вопросами. И всё-таки я понимаю, что некоторые разъяснения ей нужны.
– Мы развелись. Давно, – я предельно лаконичен, потому что не люблю говорить о себе.
Впрочем, как и она. Кант, Фейербах, Шопенгауэр, Ницше и Швейцер тут просто незаменимы.
– Дочка учится в Англии, – добавляю я, понимая, что этого не обойти.
– Вы достаточно обеспеченный, интересный, добрый и увлечённый своей работой человек, – неожиданно делает вывод она.
И я вдруг осознаю, что ничего постыдного в этих пятничных свиданиях нет. Ведь езжу я сюда не только для того, чтобы помочь старому бедному человеку и скрасить его жизнь вниманием и заботой. Одинокая старость – это и мой страх. А бабку мне просто жаль. Тем более, что лет на двадцать почти забыл о её существовании. Но я ей благодарен. И беседовать с ней мне приятно и интересно. Ведь каждый раз своей лекцией она возвращает меня в мою юность. Да и к рыжему коту я как-то привязался.