Поцелуй волчицы

9

Следовательская работа – это искусство, думал я, в дурном настроении возвращаясь домой. Навыки, если их не тренировать, быстро уходят. Я уже не тот, что был раньше, и чем больше собираю фактов, тем больше путаюсь.

Было далеко за полночь. Опять лил дождь, опять щетки лихорадочно носились по стеклу, счищая водяные шарики, а лучи фар превратились в узкие конусы, наполненные сеткой дождя.

Конечно, я ни на шаг не приблизился к истине. Я даже не почувствовал под ногами фундамент, на котором эту истину намеревался возвести, и все же интуиция подсказывала мне, что женщины в истории Нефедова будут играть особую, если не главную роль. Если не принимать во внимание Буратино, который уже сыграл свой эпизод и, по-видимому, последний, то все известные мне действующие лица были молодыми женщинами. Во-первых, автор письма, некая "А". Во-вторых, молодая особа, которая, представившись следователем, интересовалась у Лома нашим с ним разговором, причем ей были известны мой номер телефона и домашний адрес. Теперь вот всплыла третья молодая особа – свидетельница происшествия на воде, которая позвонила в газету и опровергла информацию Чегизова.

Можно было предположить, что звонила "следователь", которая нехитрой провокацией пыталась выяснить, располагает ли автор заметки еще какими-либо фактами. С той же долей вероятности можно было выдвинуть версию, что в газету звонила убийца либо сообщница убийцы, обеспокоенная тем, что Нефедов еще некоторое время после наезда был жив и мог сообщить спасателю приметы преступника, но быстро успокоилась, получив от Чегизова исчерпывающий ответ о коматозном состоянии Нефедова. В конце концов, это могла быть совершенно случайная женщина, относящаяся к категории не вполне здоровых, неугомонных читательниц, которые обожают вести всевозможные дискуссии и переписки с газетами и могут круглосуточно звонить по редакционным телефонам, разнося сплетни и слухи.

Когда до дома оставался всего один квартал, я остановился на самой крепкой и правдоподобной версии, к тому же очень удобной с точки зрения порядка в мозгах. И "следователь", интересовавшаяся мной у спасателя, и "свидетельница", позвонившая в редакцию, и "некая криминальная структура", о которой писала Нефедову "А", – одно и то же лицо: убийца (или же сообщница убийцы) Нефедова.

Отметя весь остальной "мусор", я преодолел скверную ситуацию, сложившуюся на самом старте моего сыска, напоминающую конфликт Лебедя, Рака и Щуки. Я вышел на прямую, которая, если не ошибаюсь, в правоохранительных органах называется оперативной работой, и был уверен, что до отплытия "Пафоса" сдам убийцу со всем ворохом улик в свое родное отделение милиции.

Зинаида ждала меня, стоя у окна большой гостиной. Когда я пришел в прихожую и скинул мокрые туфли, она не стала вести себя по-бабьи: всхлипывать, вздыхать, задавать ненужные вопросы; она не стала производить пустые слова, пустые эмоции и движения, которыми не столько передают состояние души, сколько демонстрируют не всегда искренние переживания и страдания, вызывая внимание к себе; ее тихие движение и немногословие были истинным сочувствием и говорили об уважении к моим мыслям и чувствам.

– Вы будете ужинать? – негромко спросила она.

– Только кофе, – попросил я, поднимаясь по лестнице к себе. – И еще: позвоните моей секретарше. Я не хочу сейчас объяснять ее мужу кто я такой и что мне надо. Как она ответит, дайте мне знать, я возьму трубку.

Кафельный пол на террасе был залит водой и осыпан листьями, как поздней осенью. Опершись о перила, я смотрел в темноту моря, похожего на перевернутое звездное небо, в котором роль звезд выполняли стоящие на рейде корабли. Порывистый ветер лохматил пышную шевелюру грецкого ореха, его мокрые листья отливали серебром в свете фонаря. Я поднял с пола крепкий зеленый плод, поднес его к лицу, вдыхая терпкий запах. Завтра в шесть вечера, думал я, "Пафос" отправится в круиз. Значит, не позднее четырех все участники будут не борту яхты или же где-то рядом с ней. У Лома будет прекрасная возможность рассмотреть пассажиров. Если он узнает среди них девушку, которая поднималась к нему на станцию, мне останется отвести ее на прокат водных мотоциклов. И можно будет ставить точку, даже не познакомившись с автором письма.

– Ваш секретарь на связи, – сказала Зинаида, опуская на стол поднос с кофейной чашкой и телефонной трубкой.

– Извини, что поздно, – сказал я в трубку, когда услышал сонный голос. – Есть неотложные дела. Завтра меня не будет, передай Фатьянову, чтобы держал ситуацию с "Оксамитом" на контроле. Второе: в восемь утра свяжись с турагентством "Олимпия-Трэвел" и спроси, что нужно сделать, чтобы сдать путевку на яхту "Пафос". Третье: найди в органайзере моего компьютера адрес сестры Нефедова и пошли ей срочную телеграмму о трагической гибели ее брата Валерия. И последнее: подготовь приказ об увольнении моего водителя.

– За что? – равнодушно спросила секретарь.

– За болтливость, – ответил я. – Все запомнила?

– Да, я все записала, Кирилл Андреевич. Все сделаю.

Я вернулся в комнату. Зажег светильник, поставил его на журнальный столик, сел в кресло и раскрыл кожаную папку, в которой Валера хранил свои документы. Письмо, которое лежало поверх всех бумаг, я прочитал медленно, вдумываясь в смысл каждого слова. Сейчас мне казалось, что оно разительно отличается от того письма, которое я читал утром. Мне казалось, что я слышу молодой женский голос.

"… Сберкнижку отправила заказным письмом, – читал я последние строки. – Надеюсь, вы уже получили деньги.

Живу надеждой. Ваша – A."

Я смотрел на последний абзац, близко поднеся лист к лампе. Затем надел очки и прочитал его еще раз. Что-то меня насторожило, на какой-то мелочи мой взгляд спотыкался, причем в самом тексте ничего особенного не было. Я на секунду закрыл глаза, а затем посмотрел на письмо "свежим" взглядом. Закавыка была спрятана в техническом построении письма: между строками "Надеюсь, вы уже получили деньги" и "Живу надеждой. Ваша – A" был оставлен неоправданно большой пробел, словно автору это место нужно было для крупной и размашистой подписи, да она почему-то забыла ее поставить.

Я снова поднял лист до уровня лампы и посмотрел сквозь него на свет. На этот раз я заметил на месте пробела тусклые контуры прямоугольника, напоминающие тень, которую отбрасывает лежащая под лампой визитная карточка.

Теперь я сам себе напоминал Мюллера, которому принесли отпечатки пальцев Штирлица. С грохотом выдвигая ящики из письменного стола, я искал лупу, которой у меня никогда не было. Вместо лупы под руку попался старый "зенит", с которого я торопливо свинтил объектив, и вместе с ним навис над письмом, рассматривая начертания букв.

Сомнений уже не было. Я держал в руках не оригинал письма, а его ксерокопию, причем без одного абзаца, который перед копированием аккуратно закрыли листком бумаги. Вряд ли это сделала "А" – даже если она посчитала, что предпоследний абзац в письме следует выкинуть, то ей проще было бы отредактировать его на компьютере и распечатать заново, чем подгонять, вырезать и наклеивать лоскуток бумаги перед ксерокопированием.

Значит, это сделал Валера. Почему-то он не хотел, чтобы я читал письмо в полном виде, и снял с него усеченную копию. Что же было в том исчезнувшем абзаце, который, по мнению Валеры, мне лучше было не читать?

Охватившее меня волнение отбило всякое желание спать. Я принялся бродить по комнате, задевая качающуюся на сквозняке тюль. Может быть, в том абзаце "А" обозначила полную сумму гонорара и еще какие-нибудь дополнительные выплаты, которые Валера хотел сохранить в тайне на тот случай, если я соглашусь работать с ним?

От этой мысли я поморщился, словно выпил горькое лекарство. Сволочь я, если позволяю себе так думать о погибшем друге! Кто угодно мог так поступить, но только не Валерка Нефедов! В вычеркнутом абзаце было что-то другое. Возможно, условия, которые, на взгляд Валеры, могли бы отбить мою охоту взяться за дело. Например, автор письма мимоходом высказала просьбу, чтобы Валера работал в одиночку и не распространялся об этом деле среди посторонних. Или, скажем, она предупредила его штрафными санкциями, если какие-нибудь сведения из ее личной жизни станут известны третьему лицу.

Да мало ли что могла написать сгоряча нервная, запуганная до смерти женщина! Валера, весьма тактичный, прекрасно осведомленный о моей ранимой душе, мог выкинуть даже безадресное оскорбление в адрес крымских частных детективов, чтобы ненароком не обидеть меня.

Я вздрогнул от писка телефонной трубки. Сердце упало. Это не к добру, подумал я, кинув взгляд на часы. Сейчас я буду шокирован какой-нибудь гадкой новостью.

– Это я, – услышал я томный шепот Эммы. – Ты не спишь?

– Не сплю, – ответил я.

– И я. Я обнимаю подушку и думаю о тебе. И все мое тело охватывает жар, мне кажется, что меня лихорадит…

– Выпей снотворного, – посоветовал я.

– Ты думал обо мне? – прошептала Эмма.

– Нет, – честно ответил я.

– А о ком, мой маленький?

М-да, маленький! – подумал я, глядя на себя в зеркало, на крупнотелого детину с черным от усталости и щетины лицом, с выпирающими из-под белой рубашки полушариями грудных мышц, с тяжелыми плечами, согнувшимися от проблем.

– Вот что, сладкая моя, – сказал я. – Мне сейчас очень плохо.

– Маленький мой! – с жертвенным пафосом воскликнула Эмма. – Тебе плохо? Не разрывай мое сердце на части! Я сейчас примчусь к тебе белой чайкой!

Господи! – подумал я. Почему ослепительно красивые женщины так редко бывают наделены умом?

– Приезжай, – выдохнул я, падая в кресло. – Хоть черной вороной, хоть быстроногим страусом.

10

В загранпаспорте Нефедова живого места не было. Почти все странички были проштампованы малиновыми печатями КПП Шереметьево и имиграционного контроля двух десятков аэропортов мира. За последние три года Валера побывал почти во всех столицах Европы, дважды был в Вашингтоне, и совсем недавно – в Тель-Авиве, Каире и Ларнаке.

Я отложил паспорт и снова посмотрел в папку. Лист бумаги с обеих сторон был исписан крупным и неровным почерком Нефедова. Я начал читать, местами с большим трудом расшифровывая сокращения. Это были наброски, которые Валера, по всей видимости, делал в процессе чтения письма "А", и я немало удивился тому, с каким профессиональным скептицизмом он относился к каждому слову.

"= Где мои имя-отчество? Знает ли она их вообще? (Мой кол-га представил бы ей меня по и.-о.). = "Официальные госструктуры" – это что еще такое??? Хочется сказ. убедительнее, значит, не хватает убедит. фактов. = "Щепетильное дело". Разве дело м.б. щепетильным? Заговорилась. = Боится выдать себя "с головой", а письмо отправила по почте. Нет логики!!! = Назначила мне встречу на борту яхты, max. размер – 20×10 м. Ха-ха-ха! Еще бы лучше – в прямом эфире на НТВ. = Кто "А" на самом деле??? Вместо молодой жен. может оказаться пожилой мужч. = Внимание и еще раз внимание!!! Цель вызова на борт яхты: 1.Компромат; 2.Изоляция на неопр. время; 3. Пустить по ложн. пути."

Я вспомнил, как за завтраком изгалялся перед Валерой, читая письмо "А" и по ходу комментируя его, и меня охватил жгучий стыд. Нефедов не хуже, а лучше меня умел анализировать письма, а я, как зазнавшийся школяр, пытался утереть ему нос.

Еще в папке было несколько чистых листов бумаги и чек с отпечатанными на нем бледными кассовыми буквами и цифрами. Сверху крупными буквами было написано "Гостиница "Южная"; ниже, в графе "Стоимость номера/сутки" обозначено "80×2 (13.07. – 14.07.)". Затем следовал перечень дополнительных услуг, включая горячий душ, телевизор, холодильник и кондиционер, еще ниже – процент НДС, общая сумма и дата.

Я крутил чек перед глазами и все никак не мог сообразить, в какой кубик моей логической пирамиды его поместить. Вчера утром Нефедов снял гостиничный номер? Но зачем, если у нас с ним заранее было оговорено, что он остановится у меня? Что он собирался делать в этом номере до отплытия? Почему скрыл от меня, что снял гостиничный номер?

Я машинально нажал на кнопку вызова, забыв, что Зинаида давно ушла домой. Спуститься вниз и сварить кофе я не смог, настолько был переполнен эмоциями и взволнован собственным бессилием перед огромным количеством вопросов. Открыл бар, невидящим взглядом прошелся по горлышкам бутылок, закрыл его и остался сидеть перед ним на корточках.

Решил распутать дело по письму "А", с иронией подумал я о себе, но даже в своем друге разобраться не могу. Валерка не был со мной до конца искренним. Все правильно. Почему он должен полностью раскрываться передо мной, если я наотрез отказался помочь ему? Если бы согласился, то знал бы сейчас намного больше. Все равно судьба заставила взяться за расследование, но теперь у меня гораздо больше работы.

Я вложил чек в паспорт Валеры, спрятал его в барсетку и вышел из дома. Стоя на темной улице, я уже с нетерпением ожидал приезда Эммы, чего со мной давно не случалось. Когда в конце улицы вспыхнули фары такси, я уже был мокрым насквозь, но это обстоятельство было даже кстати.

Эмма, тонкая и высокая, как жердь, выскочила из машины и, цокая каблуками, кинулась ко мне. Точнее, сначала на меня навалился крепчайший запах ее духов, а затем и она сама.

– Маленький мой! – трагическим голосом произнесла она, слегка приседая и подставляя пухлые губы для поцелуя.

Мы были с ней нелепой парой, и единственное, что нас сближало, так это нежелание превращать наш союз в семью и заводить детей. В каблуках Эмма была выше меня, а когда она делала высокую прическу, зачесывая волосы наверх, я рядом с ней вообще чувствовал себя карликом. Профессиональная манекенщица, избалованная вниманием и вечной похотью окружающих ее мужчин, из огромного количества потенциальных любовников выбрала меня, должно быть, за то, что я никогда не навязывал ей свое общество. Со мной она отдыхала, играя несвойственную ей роль женщины, добивающейся мужчины. Может быть, я завоевал ее сердце тем, что научил плавать с аквалангами и летать над холмами Чатыр-Дага на параплане; такой экстремум не мог взбрести в голову ни кутюрье, ни многочисленным поклонникам, которые воспринимали Эмму хрупчайшим, нежнейшим и полупрозрачным существом.

– Ты вышел меня встречать? – с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза. – Ты совсем заждался?

Ее серебристый плащ, словно сшитый из шоколадной фольги, сверкал в лучах фонаря, и Эмма со своим великолепным макияжем, который ей как-то удалось сохранить до двух часов ночи, со своим театральным воркованием напоминала актрису на сцене.

Сыграет! – с уверенностью подумал я и, взяв ее за руку, подвел к "крайслеру".

– Мы куда-нибудь едем, маленький мой? – спросила Эмма, когда я усадил ее в машину и захлопнул за ней дверь. Я видел, что девушка была настроена как минимум на шампанское у камина в моей гостиной, но мне пришлось ее разочаровать.

– Ты должна мне помочь, – сказал я, включая зажигание и думая, как бы объяснить ей задачу, не вдаваясь в подробности.

Машина тронулась с места. Нежность у Эммы переливалась через край. Она касалась губами моей щеки, дышала в ухо и покусывала мочку.

– Ты полон загадок, – прошептала она.

– Положи это к себе в сумочку, – сказал я, протягивая Эмме паспорт Нефедова с чеком. – Когда мы зайдем в гостиницу, я притворюсь пьяным. Ты устроишь администратору скандал, скажешь, что в чеке не указан номер, а твой муж лыка не вяжет и не помнит, где поселился.

– Муж – это ты? – догадалась Эмма и хлопнула в ладоши. – Какая прелесть! Мы должны будем сыграть банальную семейную сцену?

– Ну, что-то вроде того, – ответил я.

– Но для чего все это? – весело спросила Эмма, рассматривая фотографию Нефедова в паспорте. – А ты на него в самом деле похож. Только здесь лицо более круглое.

– Ты меня хорошо поняла? – уточнил я. – Наша задача – узнать, какой номер оплачен по этому чеку и подняться к нему.

– Поняла! Поняла! – возбужденно ответила Эмма, подпрыгивая на сидении от нетерпения. – Какой же ты у меня фантазер! Надо же – муж! И напился так, что лыка не вяжет!

– Ты думаешь, я не способен так напиться? – спросил я.

Через четверть часа машина выехала на Свердлова. Я остановился и попросил Эмму пересесть за руль. Пока она разбиралась с полами своего серебряного плаща и выставляла наружу длиннющие ноги, я прижался спиной к мокрому стволу дерева и почесался об него, как лось, чтобы привести белую рубашку в соответствие с моим новым имиджем. Вдобавок, я оторвал от нее несколько пуговиц, размазал по груди спелую шелковицу и запутал в волосах кленовый лист.

– Нормально? – спросил я у девушки, опуская туфли в грязную лужу.

– Просто очаровательно! – воскликнула Эмма, сверкая глазами.

Она с восторгом смотрела на меня, а я скептически смотрел на ее восторг. Сфальшивит! – подумал я, когда отступать было уже поздно. Запорет дело на корню!

Мы подъехали к входу в гостиницу. Эмма заехала на тротуар и остановилась у самых дверей. Сонный швейцар, глядя на машину сквозь стеклянные двери, приготовился оценить кредитоспособность клиентов и определял момент, когда впору начать суетиться.

– Ну, – тихо сказала Эмма, сжав кулаки. – Начали!

Я сразу понял, что недооценил артистические способности своей подруги. Эмма выскочила из машины, с силой захлопнув за собой дверь, крикнула "Свинья!", отчего швейцар за дверью вздрогнул и затаился, широкими шагами обошла "крайслер" и открыла мою дверь:

– Вываливайся, ничтожество! – очень правдоподобно изобразила она. – Пьянь! Тупица! Неандерталец!

Ого, подумал я, вываливаясь из машины, создается впечатление, что у моей сладенькой за плечами богатый опыт семейной жизни.

Я закинул руку на плечо Эмме, стараясь не испортить ее осанку и не сломать тем самым карьеру манекенщицы.

– Животное! – простонала Эмма, почувствовав на себе мой вес.

Швейцар без энтузиазма распахнул перед нами дверь.

– Чего стоишь, как пень! – крикнула на него Эмма. – Помоги донести!

Со швейцаром я уже не церемонился и навалился на его плечо по-настоящему.

– Где ж это он так? – пробормотал швейцар и стал стремительно взвинчивать сумму чаевых. – Тяжелый! Охо-хох!.. А я после операции, мне тяжести как-то нежелательно…

Он шаркал ботинками, кряхтел, затаскивая меня в фойе. Пользуясь случаем, я стянул с его плешивой головы фуражку и нахлобучил ее себе на глаза.

– Не хулиганьте, гражданин, – мягко попытался приструнить меня швейцар, потянулся за фуражкой, но потерял равновесие, и мы оба повалились на пол.

– Дрянь! – с ненавистью сказала Эмма, перешагивая через нас и направляясь к окошку администратора, которая следила за происходящим сквозь толстые линзы очков.

– Охо-хох! – ворчал швейцар, поднимаясь на ноги. Я хватал его за колени и бормотал заплетающимся языком:

– Братишка! Не бросай! Христом богом…

– Где директор гостиницы?! – сходу пошла в бой Эмма, кидая на стойку паспорт.

– А что случилось? – едва слышно произнесла администратор, глядя своими увеличенными глазами то на нашу со швейцаром напольную возню, то на взбешенное лицо Эммы.

– Как по-вашему я должна узнать, какой номер снял мой муж, если он ничего не соображает?

– Разве ваш муж снял у нас… – произнесла администратор, но Эмма, не теряя инициативы, ее перебила.

– Вот квитанция. Сумму прописью вы не забыли написать. Свои реквизиты тоже. А где, позвольте узнать, написан номер комнаты?

Я позволил швейцару дотащить меня до дивана. Он попытался взвалить меня на него, но безуспешно. Мой расслабленный центнер был ему не по силам. Однако, лежать на полу мне надоело, и я заполз на диван без посторонней помощи.

– Номер комнаты указан в вашей гостевой карте, – спокойно объяснила администратор.

– Но он же ее потерял! – страдальческим тоном воскликнула Эмма.

– Ложитесь удобнее, – суетился вокруг меня швейцар, поправляя мне ноги. Попутно он обшарил мои карманы. – Как же вас угораздило так напиться…

Протрезвею – зарою в пляжную гальку, мстительно подумал я и, скосив глаза, стал наблюдать за Эммой.

– Не шумите, – с достоинством произнесла администратор, сверкая своими глазами-фарами. – Все проблемы можно решить. Не надо так волноваться.

– Вы издеваетесь надо мной? – на высокой ноте вспылила Эмма. Она здорово разыгрывала истерику! – Третий час ночи, я едва стою на ногах, мой муж в отвратительном состоянии, а вы хотите, чтобы я была спокойна! Где наша комната? Вы обязаны немедленно предоставить оплаченную мужем комнату!

Администратор молча взяла со стойки паспорт и раскрыла его. Взглянув на фамилию, она стала листать учетный журнал.

– Тридцать шестая. Это третий этаж, – сказала она, повернулась к стеллажу и демонстративно сунула руку в пустую ячейку. – Но ключа нет. Он должен быть у вас.

– Разберемся, – ответила Эмма, всхлипнула и взглянула на меня. – Вставай, свинья!

Кажется, ей понравилось играть роль жены, подумал я и, схватив швейцара за лацкан, встал с дивана.

– За помощь… – тихо забормотал швейцар Эмме, подтаскивая меня к двери лифта. – Отблагодарите за помощь и сочувствие. Тяжелый больно, а мне после операции…

Мы с Эммой отреагировали почти одновременно. Я, продолжая висеть на швейцаровом плече, сунул ему под нос кукиш, а Эмма, взглянув сквозь слезы на мясистый нос под козырьком фуражки, ответила:

– Хорошо. Зайдешь через час. Тридцать шестой номер. А я пока раздену и уложу эту скотину…

До того момента, как створки лифта раздвинулись перед нами, я успел в полной мере прочувствовать всю прелесть семейной жизни и тихо порадоваться своей свободе.

11

– А у тебя хорошо получается, дорогая моя, – высказал я свой восторг тотчас, как мы погрузились в кабину, и створки закрылись. – Где это ты так научилась искусству жены?

– Долгая история! – махнула рукой Эмма и приблизила лицо к зеркалу, рассматривая макияж. – Что ты думаешь делать теперь?

– Теперь мне очень хочется узнать, кто в тридцать шестом номере живет.

– Ну ты затейник! – с умилением глядя на меня, произнесла Эмма. – Понять не могу, зачем тебе все это надо?

Мы вышли в длинный коридор, посреди которого стояла пальма-муляж, а под ней тихо журчал японский фонтанчик. Стук каблуков Эммы приглушала светлая ковровая дорожка с длинным ворсом. Поравнявшись с тридцать шестым номером, мы остановились. Я прижал палец к губам, показывая, чтобы Эмма вела себя тихо.