Самострел. Роман

– Я уже было почувствовал себя на лекции в академии Генштаба, – попытался пошутить Александр Николаевич.

– Но если серьёзно, – его собеседник приподнял бутылку коньяка и вновь разлил по рюмочкам, – то если так говорим мы, точнее, так понимаем и говорим, то трудно согласиться, что этих как бы простых вещей не понимают там. – Николай Александрович ткнул указательным пальцем вверх.

– Полемика в Министерстве нешуточная. При всём раскладе моряки тянут одеяло на себя, сухопутчики на себя. Кто рассудит? Министр? Он тоже человек, а не робот. Мысли разные.

– А время идёт. Американцы, между тем, продолжают наращивать все три составляющих ядерной триады – атомные подлодки, баллистические ракеты и стратегические бомбардировщики. У нас же в России пока продолжаются споры.

– Бюджет страны – не камень преткновения.

– Бюджет?

Во дворе дачи громко залаяли собаки.

– И кого принесло в столько неурочный час? – удивился хозяин дачи. Он приподнялся с плетёного кресла из-за столика и опять сел.

Кавказской породы собаки хрипло залаяли ещё громче.

– Да, что же там? – с некоторым раздражением повторил хозяин, вставая во весь рост, отодвинув кресло.

– Глянь уж, Саня, видно гости ещё?

– Какие гости? Не должно быть гостей, – неопределённо проговорил Александр Николаевич, направляясь от беседки в глубине территории, защищённой от солнца вишней, где они сидели с другом, по направлению к главному входу. Там огромная кавказская овчарка, скользя цепью, соединённой кольцом за стелившуюся по земле вдоль забора проволоку, свирепо рычала, вскакивая на задние лапы, на массивные ворота.

– Я сам открою! – крикнул Александр Николаевич парню в синем спортивном костюме, бодро спешившему к воротам от крыльца дачи. Генерал провернул ключ в замке. Лязгнула кованая калитка в широких воротах.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – козырнул сержант-контрактник. – Посыльный из штаба! – Он протянул пакет.

– Я же в отпуске, – проговорил генерал, забирая пакет. – Свободен.

– Есть!

В десятке метров от забора стоял мотоцикл «Урал». Александр Николаевич закрыл калитку и мелкими шажками пошёл к беседке, на ходу распечатывая конверт.

– Что за срочная депеша? – поинтересовался Николай Александрович, идя от беседки навстречу.

– Сейчас глянем.

– А позвонить не суждено?

– Звонили, наверное, на даче никого. Мы с тобой да Стасик вон, племяш, с баскетбольным мячом на спортплощадке балуется.

– Ну, что там?

– Совещание у главкома опять.

– Когда?

– Завтра в десять ноль-ноль.

– Эх, товарищ генерал-лейтенант…

– Что, товарищ генерал-лейтенант?

– Накрылась наша завтрашняя рыбалка.

– Никуда не денется наша рыбалка.

– Когда ещё теперь соберёмся. Так удачно совпали выходные у меня и у тебя.

– Что же поделаешь? Служба.

– Это ты мне говоришь?

– Ну, что? – кивнул Александр Николаевич в сторону беседки. – Не сегодня же совещание-то?

– Да… Служба, – откинувшись на спинку кресла, когда выпили, многозначительно произнёс Николай Александрович. – Были лейтенантами, казалось, что впереди вечность.

– В том-то и дело, что казалось.

– А что теперь кажется?

– Теперь кажется, что всё, что было, было, словно в быстротечном сне.

– Никогда не думал, что время такая быстрая штука, что жизнь такая скоротечная.

– Может быть, надо просто радоваться, что удалось дожить до нашего возраста? Не помню, где, но читал об этом мнение какого-то мыслителя.

4

– Мамань, продуктов на двоих положи, – попросил Иван, надевая поверх рабочей синей куртки оранжевый жилет.

– На кого?

– Витёк с Веркой снова поцапались.

– И что теперь? Мужика не кормить?

– Не знаю. Чужая жизнь – потёмки.

– И как он теперь? Совсем без продуктов, что ли на работу идёт? И давно?

– Неделю почти. Ничего. Бригада не даст помереть с голоду.

– Видать, серьёзно поругались?

– Да уж не до шуток, не понарошку.

– Без продуктов выходит на работу… Сам-то не в состоянии себе собрать?

– Свою карточку банковскую не может найти. То ли потерял, то ли Верка сдуру спрятала.

– Как же это? Как это посеял или спрятала? – удивилась мать. Она замерла у стола, перестав складывать в рабочую сумку приготовленные продукты. – Что Витёк сам-то говорит?

– То и говорит, что я тебе только что сказал.

– Карточку не может найти, так у Верки бы взял денег.

– Витёк гордый.

– А Верка чего думает?

– Кто его знает, что у неё на уме?

– Гордостью не пообедаешь. Зарабатывает ведь парень. И, кажется, спиртным не увлекается.

– Не увлекается. Бывает, дёрнет с пацанами маленько, и домой торопится. Боится, чтобы Верка не заругалась.

– Может, не боится, а уважает.

– Ага. И за такое уважение такое обхождение? Могла бы догадаться, не позорить мужа, собрать сумку-то? Куда там. Тоже гордая.

– Чего же ей не хватает?

– Я ж говорю, чужая жизнь – потёмки…

– Но ведь причина же какая-то есть?

Иван молча стал обуваться у порога, зашнуривая тяжелые путейские ботинки на толстой красной подошве.

– Причина же какая-то есть? – повторила мать вопрос, застёгивая сумку на запор.

– Есть, конечно, – отозвался Иван.

– И какая, если не секрет?

– Не секрет, конечно. Приревновала она его. Дура!

– Витька? Приревновала? И к кому же могла его приревновать? Не скажешь, Ванюшка?

– Нет, конечно. Я и так, маманя, много тебе порассказывал. Что я, как баба, буду сплетни таскать? Давай сумку. Здоровско всё-таки, что я свободный человек.

– Чего здоровского-то? Годы ведь тоже бегут. Я не вечная.

– А-а… Была бы шея, ярмо найдётся. Всё, маманя, бежать надо! Сейчас вахтовка поди уже у табельной и Кузьмич в напряге…

– Ладно. Осторожнее там! – Клавдия протянула сыну увесистую сумку с ремнём через плечо.

Снега в эту зиму выпало негусто. Например, о лыжах можно было и не вспоминать. Хотя время теперь такое, что эти самые лыжи остались лишь в воспоминаниях у основной массы людей…

К марту во многих открытых для солнечных лучей местах чёрными плешинами выглядывала голая земля. С утра на улице обычно стояло безветрие, как это и бывает всегда в Забайкалье в феврале-марте, а с обеда начинает хиусить. День может закончиться сильным, чаще порывами, ветром. Особенно ощутим он на голых участках железной дороги. Между скалистых сопочных гряд гудит ветер, словно в трубе. Даже в летнюю пору в таком месте очень сильно сквозит и жара уступает место прохладе. А зимой здесь сгущается до молочной пелены морозный туман, сквозь который едва пробивается свет электровозных фар. Приближение грузового поезда можно определить по нарастающему методичному перестуку колёс на стыках рельсов. По мере приближения перестук нарастает всё сильнее, переходит в грохот мчащегося сквозь морозную пелену товарняка. Мелькают вагоны и цистерны состава длиной почти с километр, и грохотом наполняется, кажется, всё окружающее этот поезд пространство. Разметается снежная пыль, гонимая скоростью товарного поезда. Путевые рабочие поворачиваются к нему спинами, укрывая лица меховыми рукавицами. Под ногами мелко дрожит земля, чутко ощущая мчащийся по стальной колее в несколько тысяч тонн грузовой состав.

По небу низко плыли набухшие тучи. Казалось, что вот-вот они прорвутся мокрым снегом. Иван приближался к табельной, зябко кутая после домашнего тепла шею в тёплый воротник куртки «Гудок» и натянув низко, до самых глаз шерстяной колпак. Так называется служебное, из белого кирпича, помещение для путейцев, расположенное в нескольких метрах от железнодорожного полотна. Долговязую фигуру Витька увидел ещё издали. Подойдя ближе, воскликнул бодрым голосом:

– Привет, страдалец!

– Здорово! – Витёк скинул рабочую форменную перчатку и протянул руку. У него на плече туго набитая зелёная армейская противогазная сумка. Прошлым летом проходил «партизанские» сборы. Когда сдавали старшине имущество, удалось умыкнуть противогазную сумку и заодно фляжку. Фляжка, правда, слегка помятая, но сгодилась, как говорится, в хозяйстве. Ровно литр жидкости вмещает. Нужная вещь и для работы, и летом для покоса или в походах за ягодой и грибами. На покосе можно налить во фляжку бражки и опустить в ледяной ключ. Вечером с устатку возле костра такая благодать. А после в душистом балагане на свежевысушенном сене, ещё не растерявшим аромата разнотравья, сон до рассвета. До первой утренней росы…

– Помирились?! – кивнул с надеждой в голосе Иван на противогазную сумку приятеля.

– Помирились, – признался тихим голосом Витёк и глубоко зевнул.

– Не выспался?

Витёк не ответил, прикрывая ладонью второй глубокий зевок.

– Понятно. Значит, точно помирились… Мне маманя столько продуктов положила. Куда девать будем?

– Схаваем, – успокоил Витёк, натягивая перчатку.

«Ну, значит, окончательно помирились», – убеждённо сделал про себя вывод Иван. Он уже знал, что, если из Витьки вытягивать слова щипцами, значит, дома у него всё в порядке. А когда вдруг рот не закрывается, как говорят в народе, открывается словесный понос, тогда точно дома нелады с Веркой. Возможно, что таким образом он в минуты душевного расстройства находит моральное облегчение. Это ещё называется «выпустить пар».

Намолчавшись за несколько дней дома, ему на работе нужны были чьи-то уши, и обычно этими ушами всегда оказывался Иван. Как-никак ровесники, выросли на одной улице, вместе в первый класс пошли, вместе школу окончили.

У Верки такая особенность. Если, что не так, прекращала разговаривать с мужем. Детей у них не было, хотя скоро десять лет супружеской жизни. Витёк женился сразу после армии. Так что дома ни визгу, ни писку… После разногласий начиналась игра в молчанку. Тишина в доме. Даже телевизор работал приглушённо. Если Витёк прибавлял звук и отходил от телевизора, Верка подходила и убавляла…

То, что Витёк пришёл на работу, затаренный харчами, заметили, конечно же, все в бригаде. И этот факт стал, будто каким-то маленьким, но светлым событием для них в это хмурое мартовское утро, затянутое тусклой небесной пеленой. То ли снег пойдёт, то ли день простоит до самого вечера пасмурным. И то, что Витёк помирился с Веркой, по-житейски оживило мужиков и даже приподняло настроение. И больше сказать, настроение приподнялось даже у тех, кто был в это утро с похмелья.

* * *

– Как там у Витька дела? – спросила вечером мать, когда Иван переоделся, умылся и прошёл на кухню за стол. Вкусно пахло жареным мясом.

– Котлеты? – спросил, пододвигая ближе к себе стеклянку с горчицей.

– Ёжики.

– С чем?

– С толчёнкой.

– Ништяк, – обрадовался Иван, намазывая на хлеб горчицу. Мать поставила перед ним тарелку с картофельным пюре и ёжиками. Блюдо заправлено светло-коричневым подливом, в котором плавали кусочки мелко нарубленной зелени. Зимой петрушка росла у них в кастрюльке на подоконнике. Горчица, свежая. Заварена на капустном рассоле. Крепкая. Иван поморщился. Чуть не выскочили слёзы.

– Переборщил, Ванюшка? – поморщилась мать. – Куда столько мазать? Ведь не сметана…

– Щас проморгаюсь, – ответил сын, протирая ладонью глаза. – Мамань, чаю.

Мать налила в стакан крепкого чаю. Достала из холодильника полулитровую баночку с молоком. Забелила.

– Запивай чаем вот.

– Угу, – прожёвывая ёжик, кивнул Иван.

Мать поставила на стол вазочку с печеньем и конфетами.

– Как, говорю, Витёк-то? – опять спросила она.

– Витёк-то? Нормально Витёк. Помирились с Веркой.

– Ну, вот! Я же говорила утром, что неплохой он парень. Шебутной, правда.

– Что есть, то есть, – согласился Иван, разворачивая шоколадную конфету. – Особенно, когда тяпнет.

– Ну и что, что тяпнет. Меру-то он всегда знает. Безобидный так-то, – рассуждала мать, присев напротив на стул.

– Ты бы, мамань, пока не остыло, тоже поужинала.

– Попозже поем. Полдничала ведь не так давно.

– Полдничала часа в четыре, а сейчас уже седьмой, – глянув на часы на стенке, заметил сын.

– Да не проголодалась ещё. В магазин ходила, там с бабами пролялякала. Не остынет ужин на печке.

– А, ну да, – кивнул Иван, запивая конфету горячим чаем.

– Ребёночка бы им, глядишь, меньше бы ссорились. Общая забота появилась. Общая забота ведь объединяет людей. Даже, бывает, характер человека меняет, – рассуждала мать, глядя на сына. Она помолчала и продолжила: – Пелёнки и распашонки отвлекают от плохих мыслей. Словом, когда ребёночка растишь, некогда по пустякам ругаться.

– С полной сумкой хавки сегодня Витёк на работу пришёл.

– Вот видишь! Сразу и жизнь наладилась! – обрадовалась мать. – Всё съели?

– Зарубали подчистую. День тяжёлый. Ручную перешивку делали на восточном перегоне.

– Так, так, вроде, путевая машинная станция у вас проходила?

– Проходила с капитальным ремонтом осенью, а сейчас по текущему делаем. Участок там сложный. То ли мерзлота опускает, то ли ещё что. А что там может быть ещё? Кузьмич говорит, что водяная призма, ледник в том месте под насыпью. По весне недаром наледь выступает. Прямо из-под полотна. Корёжит землю вечная мерзлота. Балльность никудышная. Кузьмич постоянно по шапке за тот участок получает. Начальник дистанции пообещал, если ситуацию в марте не исправим, то квартальных нам не видать. Кузьмич уже и не рад, что согласился дорожным мастером. Говорит, бригадирил бы и дальше потихоньку, но нет, пошёл навстречу начальству, когда прежнего уволили.

– Куда тот девался? Говорят, с концом уехал?

– Уехал, ага. На повышение тот уехал. В управлении дороги где-то его пристроили.

– Что ты говоришь? – удивилась мать.

– То и говорю. Да, мы сразу поняли, что он сюда типа в командировку приехал после института. Типа набраться опыта, пройти практику дорожным мастером, а

после, понятное дело, на повышение из нашей дыры.

– Поди, связи имеет?

– Конечно, из блатных. Говорили, кто-то из близкой родни там, наверху, сидит. Мне даже фамилию говорили. Не запомнил. Кудрявая какая-то фамилия.

– Ну, ничего. Кузьмич опытный путеец. Столько лет на одном месте. Собаку съел в путейском деле…

– Только боится теперь, что до пенсии может не доработать.

– Доработает. Куда он денется? Никто его не уволит. Хороший специалист.

– Да, кто его знает? Начальников дистанции в последнее время тасуют как колоду карт. Как с комиссионным объездом начальник дороги едет, так обязательно жди кадровых перемен. А таких объездов, как ты, мамань, знаешь, в году два. Весной и осенью. Вот сейчас, в апреле, надо ждать. Потому и начальник дистанции лютует, и мастера все на нервах.

– Да уж, сынок. Изменилось время, изменились люди, – вздохнув, сказала мать. – Ну, что? Поел? Посуду буду убирать. Ой, совсем забыла? Вылетело из головы.

– Что, мамань?

– Бабы про Игоря Дерябина говорили.

– Так, он же на вахте, вроде? Золотопромышленной. Где-то на востоке. В Амурской области. Я его сто лет не видел.

– Говорили, что с вахты уволился. Хотел на железную дорогу устраиваться, но не прошёл медкомиссию.

– Куда именно?

– Я так поняла, что к вам, в дистанцию пути. А ты не слышал?

– Нет. От кого я услышу?

– Ну, может говорили?

– Никто ничего не говорил. Первый раз слышу.

– Значит, зарубили врачи?

– Да.

– И что теперь? Что люди говорят?

– Говорят, что расстроился Игорь.

– И куда теперь?

– Не знаю, но больше на вахту не хочет ехать. Бабы говорят, хоть и золото там моют, но обсчитывают мужиков на каждом шагу. И за питание, и за курево, и при расчёте за работу.

– Говорю же, давно Игоря не видел. С осени, наверно, или с конца лета. Он говорил, что работать на вахте можно. Деньги, вроде, исправно выплачивают. На руки всю зарплату не отдают, чтобы по дороге домой не растеряли, не пропили. Перечисляют на карту. Высчитывают за продукты, за курево, кто курящий.

– Обещают за работу одну сумму, а на карточку приходит меньше. Там такие сидят в конторах прохиндеи-начальники. Он ведь на золотом прииске работал. Там должны быть немалые заработки, – предположила мать.

– Ага. Немалые для начальства, а для работяг копейки, – отозвался Иван.

– Попробуй-ка теперь пройди эту медкомиссию с такой бедой, – рассуждала мать. – Ладно бы только нога. Ещё покойная Нюра говорила, что голова временами сильно у него болит. Толком-то он ничего тётке не рассказывал. Может, мужикам чего подробнее о себе говорит?

– Нет! Не любит, видно, Игорь эту тему, – ответил Иван.

– Знамо дело. Тема непростая.

– Голова болит от контузии.

– А военкомат никак не поможет?

– С медкомиссией?

– Ну, да.

– Нет, конечно.

– Ага, им, главное, человека отправить в эту самую горячую точку, а потом моя хата с краю.

– Причём здесь военкомат? В горячие точки добровольцев посылают, – возразил Иван. – К тому же Игоря туда не из военкомата отправляли, а из части, где он служил. Вэдэвэшник он.

– Знаю, что десантник. Но всё равно с военкомата всё начинается. Оттуда его в парашютисты определили, когда в армию брали…

5

В последнее время у Валерия Павловича Котельникова разладился сон. Подсаживаться на снотворное у него желания не было. Более того, он был категорически против употребления этого препарата, считая его вредоносным, ничем не отличающимся от любого наркотика. Валерий Павлович знал, что большинство лекарств последнего поколения – исключительно одна химия, чистая химия, которая неумолимо влечёт в ходе употребления, постепенно и медленно весьма ощутимые со временем побочные эффекты.

Проблема заключалась в том, что в силу своей конструкторской деятельности работа Котельникова не ограничивалась регламентированным восьмичасовым рабочим днём, как у всех нормальных людей: либо с восьми до семнадцати, либо с девяти до восемнадцати. С одночасовым перерывом на обед. Поэтому рабочий день заканчивался не в помещении конструкторского бюро, а продолжался и дома, в тиши домашнего кабинета. Понятное дело, не в прямом смысле, поскольку соблюдался режим секретности, продолжалась работа в голове конструктора, так называемый мыслительный процесс, от которого можно было отвлечься или отключиться-позабыться только в период сна. Жена Светлана звякала на кухне посудой, перемывая тарелки и чашки после ужина, а Валерий Павлович просматривал по телевидению выпуск свежих информационных новостей. Затем уединялся в кабинете, несмотря на предложение жены отдохнуть.

– Каким образом? – спрашивал он Светлану.

– Новый сериал начинается. Судя по анонсу, вполне приличный.

– Про что? Про ментов?

– Ну, да. Только это новый сезон.

– Что старый, что новый, всё одно, – отозвался Валерий Павлович, подходя к креслу и обнимая за плечи жену. – Ты же знаешь, что я и раньше не смотрел, когда только начинались эти сериалы. Помнишь? Бразилия, Мексика?

– Помню, – трогая ладонь мужа, ответила Светлана. – Что тогда тебе было некогда, что теперь. Нет, тогда время было, – поправил её Валерий Павлович.

– Как это?

– Так. Просмотр с детьми «Спокойной ночи, малыши»?

– Ах, да. Извини. Это было нормой смотреть с ребятишками детские передачи. А сколько их было… Помнишь, в начале девяностых появились «Утиные истории»? Как нравились они детям! Теперь по телевизору одни шоу день и ночь.

– Да, – вздохнул вдруг Валерий Павлович, – как быстро всё пролетело… Выросли и разлетелись сами ребятишки, разлетелись с экрана и сами передачи…

Он плотно прикрывал за собою дверь кабинета и усаживался за письменный стол. Некоторое время сидел в темноте. Затем щёлкал выключателем большой настольной лампы с зелёным абажуром, состоящим из плотно обтягивающих металлический каркас тканевых ленточек. Теперь таких ламп, с такими абажурами, и не выпускают. Вспыхивала ярким светом лампочка. Валерий Павлович как бы мысленно здоровался с маленьким в рамочке портретом человека. Рамочка стояла на письменном столе. С фотографии открыто и просто улыбался человек в белой тенниске. Видимо, снимок сделан в молодости этого человека. Звали его Сергей Павлович Королёв. Генеральный конструктор космических летательных аппаратов, запустивший и первый спутник Земли, и первого космонавта планеты. А подарили этот портретик когда-то студенту Московского высшего технического училища имени Баумана, ленинскому стипендиату Валерию Котельникову после окончания третьего курса. Уже тогда он занимался в научной секции по специализации ракетостроения.

Котельников понимал, что если сейчас он погрузиться в свои вечерние умственные расчёты, то потом не сразу удастся уснуть. Придётся лежать с закрытыми глазами. А в голове будут продолжать летать обрывки схем, уравнений, что-то из дневных разговоров, которые зачастую переходят в яростных споры коллег по конструкторскому бюро. Светлана права на сто процентов, что в жизни любого человека, каким бы занятым он не был, должно иметь место отдыху. Но в последнее время он как бы оправдывался тем, что как только решится очередная, как он выражался, производственная проблема, так он сразу возьмёт отпуск. Этак, на целых десять дней. Нет, пожалуй, десяти многовато. Хотя бы на три дня вырваться с палаткой, рюкзаком и спиннингом на природу! На рыбалку! Или слабо, товарищ конструктор? Махнуть на чистый воздух, подальше от городских улиц, от этого людского муравейника, от работы, от этого проекта, который необходимо завершить до конца года – такова установка свыше…

Проект, об этом нельзя говорить дома, но можно думать, электронный узел для космического спутника, архисовременный. Если удастся его довести до ума, а довести, однозначно, надо, обязаны довести, раз начали, то это будет не то, чтобы революционный, но что-то близкое к тому, будет означать значительно опережающий конкурентов на другом берегу океана рывок вперёд.

Ещё несколько лет назад, когда для военных самолётов не хватало керосина, чтобы боевые экипажи смогли эффективно наматывать налёт часов, совершенствуя мастерство пилотирования, речь о подобном внедрении прибора имела оттенок фантастики. Тем не менее, изобретение есть, начальная стадия успешно пройдена. Теперь главное, довести разработанный электронный узел до стендовых испытаний. Показать товар лицом высшему начальству. Ну, а потом? А потом можно и на рыбалку! Хоть на месяц. Можно со Светланой смотреть сериал про ментов очередного сезона. Да что сериал? Не припомнить, когда в последний раз в театр ходили. Словом, потом можно всё! А пока? Глядя на портретик Королёва, Валерий Павлович вспоминал слова главного героя из кинофильма «Укрощение огня». Лавров, игравший Генерального конструктора, признавался: «Ни о чём больше не могу думать. Все мысли только о ней, о ракете…»

Валерий Павлович усмехался сам над собой, справедливо полагая, что не совсем корректно как бы сравнивать себя с великим Королёвым. Но тут же ловил себя на мысли и убеждался в правоте этой мысли, что в его случае нечто подобное тоже имеет место. Иногда создаётся впечатление, что новому проекту уделяется вся мыслительная деятельность на протяжении всех суток. Исключение разве что составляют часы, которые приходятся на сон. Разве что не снится этот электронный узел, как снилась Менделееву его периодическая таблица химических элементов.

Исходя из общения с коллегами, создалось ощущение, что подобному феномену подвержены многие изобретатели, конструкторы, разработчики новых научно-технических идей. Может быть, как раз без этого феномена, без этакой одержимости просто невозможно достичь той цели, стоящей перед этими людьми, этой категории творцов, усилиями которых продвигается технический прогресс человечества?.. Конечно, Котельников не думал об этом, об этом можно рассуждать только со стороны.

Ещё раз кивнув портретику Королёва, Валерий Павлович улыбнулся и пододвинул к себе вынутую из ящика письменного стола картонную папку. Развязал тесёмки и разложил нужные бумаги. Разумеется, в силу секретности ничего напрямую касающегося изделия «икс» в этих бумагах не было. Они содержали только открытую информацию и чистые листочки формата А-4. Листочки на случай, если вдруг упадёт, словно скатится сверху, от звёзд, какая-то свежая мысль, идея, просто сквозная зацепка к решению одного из технических вопросов. И это даст возможность далее раскручивать и приспосабливать применительно той выстроенной логической и технически обоснованной цепочке, медленно, но верно приближаясь к воплощению задуманного на практике. Да, эта цепочка уже высвечивала то изделие «икс», над которым КБ работало не первый год. Целый коллектив работал. Главным в нём был он – доктор технических наук Валерий Павлович Котельников. В своё время ему пророчили профессуру в МВТУ им. Баумана, которое он окончил с отличием. Предлагали остаться на преподавательской работе, когда он был ещё совсем молодым аспирантом, но детское увлечение космосом, даже мечта стать самому космонавтом, перетянула чашу весов, и он ушёл работать младшим инженером в конструкторское бюро по линии оборонной отрасли ещё существующего Советского Союза…