Катарсис

Глеб действительно был необычным ребенком, у него было очень мало друзей, он никогда не влезал в драки, он умел не реагировать на провокации с моей стороны, порой мне казалось, что он далек от всего этого, и часто находится в другом сознании. Когда мне было одиннадцать, бабушка рассказала мне, что родители пару раз даже водили Глеба к психологу, когда он был еще маленьким, я как правило не помнил, что было в первые годы его жизни, но к слову, и то, что его водили к врачу в четыре и пять, как говорила бабушка, я тоже припомнить не мог. Причиной всему было то, что Глеб не произносил ни одного слова,

– Ну так почему его не повели к этому… как его? – я всегда забывал это слово

– К логопеду?

– Точно!

– Твоя мать считала что он умеет говорить, но не хочет- хм, довольно странным мне показалось это утверждение, по какой причине маленький ребенок может не хотеть говорить?

– Как всегда ваша мать надумала больших проблем, а там промолчали, чтобы выбить из ваших родителей побольше денег – бабушка как всегда была в своем тоне, но я знал, что лучше в таких ситуациях просто соглашаться с ней.

Начало

Сентябрь, 41 го

Школу я не то, чтобы не любил, но очень быстро уставал от нее, вот и сейчас, хотя прошло лишь пять дней после начала нового учебного года у меня было чувство, будто я проходил туда уже полугодие, возможно влияло и то, что последнее время и там все только и говорили о войне- по пути со школы я уже видел бомбоубежища, такое впечатление, что со дня на день должно было произойти что либо очень страшное, но я не мог себе представить, как это будет выглядеть и чем это закончится. Уверен, что не могли и взрослые. Навряд ли кто либо из них обладал такой богатой фантазией.

Одноклассники часто говорили на эту тему, говорили как и присуще детям- нелепо, смешно, каждый вносил в свою «версию» собственные, всё новые краски. Я продолжая лежать на диване поймал себя на мысли, что даже в свободные от школы два дня я почему то думал о ней, припоминая какие предметы ждали меня завтра.

И в этот момент прерывая мои мысли ворвался отец, по одному его виду было понятно, что что-либо произошло, либо должно произойти. Я видел отца разным- гневным, радостным, веселым, печальным, но никогда не забуду его лицо, охваченное ужасом в тот самый день и даже сейчас, будучи глубоким стариком, мне до сих пор кажется, что по ночам я слышу этот голос снова и снова:

– Немцы ворвались. Молотов передал, что немцы перешли границу- выговорил он и в комнате на несколько секунд, продлившихся больше вечности, повисла пауза, а после паузы я услышал некие звуки, не сразу мною понятые, как оказалось это мама всхлипывала в коридоре.

Дед, так и не сказав ни слова, вышел во двор, если бы он курил, мы бы предположили что за этим, но дед был очень здоровым человеком, и очень волевым, никто не посмел спросить его ни о чем, а выпавшее из рук бабушки блюдце, так и продолжало валяться на полу.

– Надо хотя бы хлеба взять – выговорил отец, обшаривая старое пальто, он в такой же абсолютной рассеянности двинулся к двери и направился в ближайший магазин.

– Где твой отец? – спросил дед, появившись у порога минут через десять.

– Пошел за хлебом- по-прежнему отрешенно ответил я, но дед угрюмо промолчал, будто в его отцовском сердце успела поселиться тревога.

У меня было несколько любимых книг, и одна из них, подарок тети, маминой сестры из Колпино, была иллюстрированной, в ней у главного героя был ярко-синий велик и каждую ночь засыпая, я мечтал что в один прекрасный день и я и буду рассекать по нашей улице на крутом велике всем ребятам на зависть, но к большому счастью, в отличие от многих детей в том возрасте, я никогда не корил родителей за то, что они не могли нам позволить, я знал, что некоторые дети, некоторые мои одноклассники, были лишены и того, что было для нас обыкновенными вещами. В глубине души я знал, что моя семья просто замечательная, ну да, пусть бабушка любит поворчать, дед немного себе на уме, и отец мой простой трудяга, а мама все равно частенько его упрекает по миллионам причин, все равно они были моими родными, моими близкими и просто моими.

Из ближайшего продуктового отец вернулся почти через час, к этому времени мы уже успели забеспокоиться, а дед даже собрался пойти за ним, но отец наконец-то появился в дверях, все, а особенно бабушка вздохнули спокойно, и даже не обратили внимание на еще свежую аппетитную буханку хлеба и пару сумок с продуктами которые он положил у двери. Я видел по его лицу, что он пребывает во всё той же, если не большей растерянности от новости, которая уже звучит в каждом доме и в скором времени легла камнем уже в тысячах душ.

И несмотря на всеобщую тревогу в целом все старались сохранить спокойствие, все, кроме бабушки.

– Надо набрать воду, ведь нет дыма без огня и продуктов еще надо накупить- часто, мешкая, говорила она, еще давно до этого печального дня.

– Неужели вам самой не надоело слушать эту людскую молву и серьезно к ней относиться? – мама в середине комнаты с кухонным полотенцем на плече и блюдцем в руках отрицательно качает головой в знак несогласия.

– Лучше послушать и не остаться потом в дураках, чем как ты, не слушать никого, запас воды в доме должен быть, и много чего ещё. Вот что у нас закуплено? – я помню тогдашний спор.

– А ведь разговоры о войне шли уже не один день, а вы все смеялись надо мной – бормочет она теперь, глядя на только что брошенные отцом сумки с продуктами, мама в ответ возмущенно закатывает глаза, и я понимаю, что начинается новая стычка, но это вовремя останавливает появившийся дед.

– На, возьми -он протягивает бабушке три купюры- вероятно почти все его накопления от совсем маленькой пенсии. -Купи что нужно, не пропадет – добавляет он.

Я оставался сидеть на старом диване с той самой любимой книгой, как вздрогнул от очередного хлопка двери. Я очень удивился, когда у порога вновь появилась бабушка, ведь, я не мог ошибиться, и я не засыпал, она вышла лишь десять минут назад, а теперь снова была здесь, все также сжимая в руке дедушкины купюры. Я подумал, что вероятно бабушку по пути убедили в том, что нет необходимости в том, чтобы закупаться едой и сейчас она успокоит и нас или возможно Молотов следом объявил о том, что никакой войны все же не будет и вообще, все это жуткая ошибка, но только не сразу я заметил слезы на ее лице, однако они могли бы быть и слезами счастья, слезами умиротворения, если бы не это отчаяние в ее глазах.

– Что же мы делать будем? – вскидывает она руки навстречу шагающему деду. Магазины пусты! Ничего нет, как же так? Что мы будем делать?

В комнату услышав бабушкин крик вбегает мама, она растеряна от происходящего, но гордость еще долго не позволяла ей признать критичность ситуации. Каждый из них чувствовал себя потерянным и был глубоко потрясен, и только дед вымолвил:

– Нельзя впадать в отчаяние, давайте подумаем, как быть – сказал он.

В итоге они договорились дождаться нашего отца и посовещаться с ним, в конце концов в нашем большом городе есть масса других магазинов и не могло быть так, чтобы все они были пусты. Идти было уже небезопасно, народ уже был предупрежден о начале войны, а значит в любой момент могло случиться что угодно.

– Что же мы делать то будем, что? – бабушка говорила с мамой на кухне, уже какой раз повторяя эту наводящую ужас фразу, и они даже не заметили, как я зашел.

Люди не представляли, как себя вести при нынешнем раскладе, чего ожидать, это угнетенное состояние лишало их всяческого разумного мышления и если бы мы изначально знали, чем это обернется и сколько продлится, не только лишенные мощи дед с бабушкой, но и сотни других людей умерли бы сразу, не выдержав этого морально. В тот день они провели в очереди в крупном универмаге более четырех часов- очередь была огромной, люди толкались и находились в полном отчаянии, плакали, паника была невероятной, каждый боялся что до него магазин опустеет – покупали все, что могло пригодиться. Люди приносили домой столько продуктов, сколько могли взять и шли обратно в поисках того, что можно еще докупить, разумеется далеко не все могли себе это позволить, было также много и тех, кто просто не успел, до последнего не веря в критичность ситуации. Я вспоминал слова тех двух соседок, что отчасти приходили к бабушке и последний месяц только и говорили о войне, я люто ненавидел их за это, и когда придя с школы, обнаруживал их у нас, судачащими с бабушкой, я брал книгу или игры и убирался в крайнюю комнату. Однажды мне хорошо влетело от бабушки за то, что я так и не поздоровался с одной из тех самых соседок, но я не стал объяснять ей причину своего поведения, хотя возможно, она прекрасно это понимала