Я – телохранитель. За пригоршню баксов

– Вы Марецкий?

Ответ ему, похоже, и не требовался, потому что он уже знал, кто перед ним, и оставалось только утвердиться в этом своем знании. А Марецкий был расслабленно-великодушен, добр и щедр.

– Да, это я, – ответил он благосклонно.

– А я здесь пою, – сообщил парень. – Я певец.

Он смотрел на Марецкого так, что не оставалось сомнений – ждет ответных слов. Марецкий должен был обрадоваться и сказать что-то вроде: «Певец? Как славно! Я давно ищу молодого, нераскрученного, но очень талантливого певца. У меня как раз есть одна песня, её ещё ни разу не исполняли…» Но слишком часто, наверное, Марецкий встречал таких молодых людей и слишком часто сталкивался с подобными ожиданиями, а потому он не выразил явной радости, но и не заскучал, поинтересовавшись:

– Ну, и как тебе эта работа?

– Мне нравится.

В зале царила атмосфера пьяной радости. Никто не гнал друзей Марецкого, и аппаратура была в их распоряжении, и водка не кончалась, и если это не называется счастьем, тогда что же такое счастье есть на самом деле?

Упала на пол и разлетелась на осколки тарелка. Кто-то уже лез на стол, собираясь то ли танцевать, то ли декламировать стихи. Прибежал растревоженный администратор. В его глазах угадывалось знание о близких неприятностях, основанное на долговременном опыте общения с подобного рода публикой. Марецкий ещё пытался его уговорить, но тот был непреклонен и стращал разошедшихся не на шутку гостей милицией.

Китайгородцев обнаружил, что ситуация стала постепенно выходить из-под контроля. Пора было уезжать. Тут Марецкий переключился на Машу и, кажется, тоже захотел уехать. Он смотрел на девушку таким взором, что Китайгородцев заранее знал, чем всё это в итоге закончится. Зато раскрасневшаяся Маша явно не предугадывала свою дальнейшую судьбу.

Гурьбой высыпали к гардеробу. Марецкий втолковывал юному ресторанному певцу, что любая раскрутка – это деньги, но дело даже не в деньгах, а в том, что должны быть веские основания для того, чтобы именно тебя, конкретного соискателя популярности, выделил среди тысяч тебе подобных прощелыга-продюсер.

– Ты знаешь, как Айзеншпис нашел Влада Сташевского? – спрашивал Марецкий. – Никому не известный субтильный юноша Владик Сташевский как-то раз глушил пиво и попутно лабал на рояле что-то меланхолически печальное, а мимо Юра проходил. Ты понимаешь? Случай! Ты пиво, кстати, пьёшь?

– Пью.

– Значит, и у тебя есть шанс, – неожиданно заключил Марецкий, покровительственно похлопывая собеседника по плечу.

Воспользовавшись тем, что клиент отвлёкся, Китайгородцев подтолкнул Машу к выходу.

– Тебе пора, – сообщил он ей.

– Мне еще у Игоря Александровича надо…

– Завтра! – чётко произнёс Китайгородцев, давая понять, что аудиенция закончена.

– Но мне насчет завтрашнего…

– Я знаю, – кивнул Китайгородцев. – Я всё слышал.

Час назад нетрезвый Марецкий обещал девушке поездку к руинам его фамильного гнезда. Что-то там такое он рассказывал про свои дворянские корни. Он потомок старинного графского рода, оказывается.

– Завтра! – сказал Китайгородцев. – Как договорились! У станции метро «Свиблово»! В десять утра!

С этими словами он решительно выставил Машу на улицу.

Телохранитель Китайгородцев: «Что-то зацепило меня в поведении моего клиента. Какой-то пустяк. Какая-то фраза, брошенная вскользь. И только потом я понял, что именно – его шутка, что кого-то он давно хотел убить. Он пошутил на тему смерти. Так поступают те, кто близко подобного несчастья не видел. По одной этой фразе я многое узнал о Марецком. Похоже, что жизнь его течёт размеренно-беззаботно и не отягощена серьёзными неприятностями. Многого он ещё не видел. Может, оно и к лучшему. Потому что не всякий жизненный опыт бывает полезен. Однажды мы эвакуировали клиента – предпринимателя, из тех, кого называют олигархами. Принадлежащий ему комбинат, расположенный далеко за Уралом, представлял интерес для целого ряда структур, которые конкурировали между собой. Когда наш клиент вознамерился продать комбинат, он, по сути, сам себе подписал смертный приговор, так как комбинат был один, а желающих его приобрести – несколько, и единственной возможностью сорвать сделку кое-кому представлялась преждевременная смерть продавца. Мы должны были эвакуировать его из-за Урала в одну из западных стран. Счет тогда шёл даже не на дни, а на часы. Клиента из его поместья вывозили специально зафрахтованным вертолётом. С ним летели и члены его семьи. Мы вывезли их в Красноярск, там пересадили в самолет, который должен был доставить их в Алма-Ату, а далее из Алма-Аты в Стамбул, а уже оттуда – в Цюрих. Но была опасность, что нашего клиента могли попытаться перехватить. И поэтому до Алма-Аты мы не долетели, приземлились на военном аэродроме в районе озера Балхаш, где уже стоял наготове военно-транспортный самолет российских ВВС. Но транспортник взлетел без нашего клиента на борту. То есть он там как бы был – для всех любопытствующих, но на самом деле вместо него и его родственников летели совсем другие люди. Произошла подмена. Так делается, когда надо сбить со следа преследователей. В данном случае предосторожность оказалась совсем не лишней. Перемещения нашего клиента его недруги действительно отслеживали и даже смогли сделать так, чтобы военный транспортник приземлился не на Чкаловском аэродроме, а в Домодедове. Рассчитывали, что наши ребята оплошают и не успеют перебросить туда кортеж встречающих. Наши успели. Машину для клиента подогнали прямо к трапу самолета. На подъезде к Москве нашу колонну уже поджидали. Грузовик, груженный бетонными плитами, вынырнул из укрытия прямо перед машиной, в которой должен был находиться наш подопечный. Удар оказался такой страшной силы, что легковой автомобиль смялся, как попавшая под каток консервная жестянка. Четверых сотрудников охранного агентства, которые находились в том автомобиле, потом хоронили в закрытых гробах. В той машине мог ехать я. Но меня не выпустили из поместья, принадлежащего нашему клиенту. Милиция не выпустила. Следственная группа как раз со мной разбиралась. Потому что незадолго до эвакуации клиента я застрелил киллера. Молодую женщину двадцати пяти лет от роду. Пуля попала ей в лицо. Маленькая такая дырочка под правым глазом. Если вы никогда не видели убитого вами человека вблизи, вам не понять, что испытываешь при этом. Это и есть тот самый жизненный опыт, которого лучше не иметь. Но у меня он, к сожалению, есть. А у Марецкого его нет. Поэтому он так легко шутит на подобные темы. А я вот не могу. Не получается».

Марецкий был сильно нетрезв, и Китайгородцев сам сел за руль. Яркая вывеска над входом в ресторан переливалась всеми цветами радуги и отражалась в зеркальной поверхности крышки капота.

– Не хочу ехать домой, – сказал Марецкий. – Давай просто покатаемся по городу.

Был четвёртый час утра. Тот короткий промежуток в сутках, когда на улицах почти не видно людей. Город ещё залит огнями, но до рассвета осталось всего ничего.

– Я так часто катаюсь, – сказал Марецкий. – Не люблю город днём. Люблю ночью.

Он задумчиво смотрел прямо перед собой. Ветер трепал его волосы. Ворот дорогой шёлковой рубашки был распахнут. Китайгородцев подумал вдруг, что вот точно так же, наверное, возвращались домой после ночных кутежей далекие предки Марецкого. В карете по булыжной мостовой, фонари заглядывали в окошко, а там, в карете, молодой граф – и тоже рубашка шёлковая, в причёске легкая небрежность, взгляд такой же задумчивый.

Китайгородцев бросил взгляд в зеркало заднего вида. Позади никого, чьё присутствие могло бы насторожить.

– По Садовому кольцу, – попросил Марецкий.

Дорога была почти пустынна в столь ранний час.

– А девчонку ты от меня спрятал, – вдруг сказал Марецкий.

– Спрятал, – не стал отпираться Китайгородцев.

Он по опыту знал, что с клиентом нельзя юлить. Надо чётко расставлять акценты. Чтобы тот всегда знал, чего можно ждать от телохранителя.

Марецкий не оскорбился. Усмехнулся и посмотрел на Китайгородцева заинтересованно.

– А зачем? – спросил он.

– Это моя работа.

– Твоя работа – девчонок от меня отгонять? – непритворно изумился Марецкий.

– Моя работа заключается в том, чтобы обезопасить клиента от любых неожиданностей. Или неприятностей, если хотите.

– Разве девушка – это неприятности? – развеселился Марецкий.

– Я, надеюсь, не скажу обидных вещей. Я ведь не про вас лично, а про то, чем вполне безобидные поначалу истории иногда заканчиваются. Мужчина выпил, у него настроение хорошее, а рядом девушка красивая. Он хочет ласки, она осторожничает, мужчина становится всё настойчивее, и иногда подобное заканчивается крайне плачевно.

– Чем же заканчивается?

– Приговором по уголовному делу об изнасиловании. Если это всё-таки случилось, а рядом был телохранитель, то это его, телохранителя, промах. Недоработка. Ляп в работе.

– Ты искренне так считаешь?

– Да. Телохранителя нанимают для того, чтобы его клиент был в безопасности. А безопасность – это не только защита от пули киллера. Это защита вообще от любых неприятностей. Только-то и всего – вовремя прогнать девицу. И вот уже нет ни дела уголовного, ни прочих неприятностей.

– Хм, – только и смог произнести Марецкий.

Похоже, что прежде о работе телохранителя у него было несколько иное представление. Проще ему всё виделось.

– Я вас порасспросить хотел кое о чем, – сказал Китайгородцев. – Раз уж у нас с вами зашёл такой разговор. Что за причина заставила вас обратиться в охранное агентство?

– Захотел взять телохранителя, – пожал плечами Марецкий.

– Вот об этом я и спрашиваю. Зачем вам телохранитель?

– Хочется.

– Телохранителей никогда не берут просто так.

– Неужели? – вполне искренне удивился Марецкий.

Китайгородцев подумал немного.

– Нет, иногда бывает, конечно, – признал он. – Для престижа, так сказать.

– Вот и я – для престижа.

По виду Марецкого невозможно было определить, шутит он или говорит серьёзно.

– Если есть угроза, – сказал Китайгородцев, – серьёзная угроза жизни клиента, если готовится покушение… в общем, если дело нешуточное, то один телохранитель – это не защита. Один человек ничего не сделает. Единственный телохранитель рядом с клиентом – это стопроцентный смертник…

– Боишься за свою жизнь?

– Я просто консультирую вас по вопросам вашей собственной безопасности. Если вам телохранитель нужен не для антуража, если вы действительно почувствовали неладное, мы должны это знать. Чтобы всё просчитать и принять меры.

– Никакой угрозы нет, – сказал Марецкий. – И мне тебя одного хватит выше крыши. Если я сейчас уже не могу с девушками нормально общаться, то что же будет, если я найму пятерых таких, как ты? Вот ты девушку сегодня прогнал. А зачем? Ведь не придёт она больше.

– Придёт, – успокоил его Китайгородцев. – Никаких сомнений.

Маша пришла. Как и договаривались накануне, она поджидала Марецкого у выхода из метро.

– Здравствуйте, – сказала как ни в чём не бывало, садясь в машину.

– Здравствуйте, – в тон ей ответил Марецкий.

Кажется, у них обоих вчерашнее не оставило осадка. Зато остался взаимный интерес. Только они сейчас не демонстрировали его слишком уж явно.

«Мерседес» Марецкого помчался по проспекту.

– Только теперь я поверила в то, что наша поездка действительно состоится, – призналась Маша.

– Почему же только теперь? – обернулся к ней Марецкий.

– Ну, вчера это было как-то несерьёзно, – дипломатично ответила Маша.

Китайгородцев в глубине души был с нею согласен. Вчера рассказ Марецкого о его аристократическом происхождении выглядел как заурядный пьяный трёп. Поболтали и забыли. Обещал показать развалины разорённого фамильного гнезда, а наутро уже и не помнит. Вспомнил. Может, он и вправду граф?

– Я действительно граф, – словно прочитав мысли Китайгородцева, сказал Марецкий спокойным тоном человека, говорящего о вещах само собой разумеющихся.

Извлёк из перчаточного ящика сложенный вчетверо лист, развернул. На листе была тщательно вычерчена многоцветная схема.

– Мое генеалогическое древо, – всё так же спокойно сказал Марецкий. – Все родственники как на ладони. Вообще-то мы не Марецкие, если разобраться, а Тишковы. Первый граф Тишков – вот он, – ткнул пальцем в один из квадратиков на схеме. – Тишков Михаил Елизарович. Потомственное дворянство даровано ему государем императором за заслуги перед Отечеством. К титулу присовокупили и поместье. То самое, куда мы сейчас едем. Тишковский род был не самый худой. В основном продвигались по военной службе. И так до октября семнадцатого.

При этих словах Марецкий вздохнул столь тяжело, словно лично с него в те дни срывала офицерские погоны вышедшая из повиновения солдатня.

– Кто-то из Тишковых уехал из России, кое-кто остался. Моя прабабка в двадцатом году девятнадцати лет от роду вышла замуж за человека по фамилии Марецкий, и с той поры Тишковых уже как будто и нет. Думаю, что она с радостью поменяла фамилию. Аристократические корни ей демонстрировать было совсем ни к чему. Опасно. А так вот выжила. И род продолжился.

– Эту схему передавали вам по наследству родители? – спросила заинтересованная Маша.

– Нет. От родителей я никогда не слышал о том, что у нас в роду были дворяне. То ли они сами об этом не знали, то ли просто боялись сказать, чтобы не навредить. Тогда ведь анкетам большое внимание уделялось. Мамину подругу не приняли в университет только потому, что она не состояла в комсомоле… Эту схему мне принёс какой-то любитель всяких архивных штучек. Самолично перелопатил мою родословную и уже с готовой схемой пришёл ко мне.

– А ему-то что за радость? – не поняла девушка.

– Он таким способом зарабатывает себе на жизнь. Их всего несколько человек на всю Москву, таких изыскателей. Сидят по архивам, поднимают старые бумаги, составляют родословную какого-нибудь известного человека, потом приходят к нему, демонстрируют плоды своих трудов и предлагают приобрести по договорной цене.

– И что же – покупают?

– Машенька, а вам разве не интересно, кто были ваши предки?

– Интересно.

– То-то и оно. Конечно покупают.

– А если это надувательство? Если генеалогическое древо фальшивое?

– Так ведь можно проверить, Маша. Тот человек вместе со схемой передал мне список всех документов, которые ему довелось держать в руках, с указанием архивов, в которых те документы хранятся, и с номерами, по которым их очень легко отыскать. Так что никакого подвоха тут нет.

Китайгородцев вёл машину, а сам нет-нет да и бросал взгляд на развернутую на коленях Марецкого схему. Генеалогическое древо где-то имело много плодов, где-то – совсем мало, от квадратиков к квадратикам шли стрелки, упирающиеся в красноречивые многоточия. Следов некоторых Тишковых неведомый архивариус, похоже, так и не сумел отыскать. Наверное, это были потомки тех, кто давным-давно уехал из России. Безжалостное время и обстоятельства перемололи человеческие судьбы, оставив лишь многоточия. Зато с самим Марецким всё было ясно. Через его прабабку, благоразумно превратившуюся из Тишковой в Марецкую, через деда и отца стрелка выводила прямо к Игорю Александровичу Марецкому и Инне Александровне Марецкой.

– У вас есть сестра? – поинтересовался Китайгородцев.

Секундная пауза.

– Нет, – нехотя ответил Марецкий. – Умерла.

– Извините, – сказал Китайгородцев.

Больше они к этой теме не возвращались.

Они давно выехали за пределы Московской области. Дорога становилась всё хуже, тянулась через заросшие сорняками, давно не обрабатываемые поля. Редкие деревни были невелики, неопрятны и казались безлюдными. Встречные машины попадались не часто. Если бы не редкие приметы цивилизации, можно было бы подумать, что за прошедшие сто лет ничего здесь не изменилось.

Теплый июньский воздух врывался в салон. Он нёс с собой густую мешанину цветочных запахов, от которых Китайгородцев уже давно отвык в Москве. Птицы поднимались из густой травы, некоторое время летели вровень с машиной, потом вдруг взмывали вверх, к синему до неправдоподобия небу, украшенному причудливыми облаками.

– Здесь когда-то было хорошо, – произнёс Марецкий задумчиво.

Ему, наверное, рисовалась благостная картина, на которой поля золотились метровой высоты пшеницей, на дальнем лугу паслись тучные коровы, юный пастух наигрывал на дудочке незамысловатую мелодию, а по дороге в это время катилась повозка на мягких рессорах, и сидевший в ней молодой барин скользил окрест задумчивым взглядом.

– Здесь направо, – подсказал Китайгородцеву Марецкий.

Прямо перед небольшим леском, справа от растрескавшегося асфальта, начиналась и убегала куда-то вдаль дорога – заросшая травой колея. «Мерседес» неспешно катился вдоль леса. Кричали птицы, залетел в открытое окно шмель, заплутал, стал биться о лобовое стекло, испуганно жужжа, так что Марецкому пришлось газетой выгонять его наружу.

Дорога нырнула в лес, поднялась на взгорок, и вдруг среди деревьев взорам открылись заросшие травой и кустарниками едва угадываемые руины. Здесь когда-то были каменные постройки, от которых остались одни лишь фундаменты, и предстояло напрячь воображение, чтобы представить себе, что же здесь могло быть много десятилетий тому назад.

Китайгородцев остановил машину. Марецкий вышел первым. Ступил в мягкую траву, прошелся по зеленому ковру – белая рубаха, белые брюки, барин приехал в родные места.

– Это и есть Тишково, – сказал негромко. – Имение моих предков.

Ветер красиво перебирал пряди его волос. Во взгляде задумчивость и лёгкая печаль. Маша, не забывая о работе, торопливо отщёлкивала кадр за кадром. Игорь Марецкий, прямой потомок графского рода Тишковых, на развалинах родового гнезда. Прекрасная иллюстрация к репортажу.

Китайгородцев тоже вышел из машины. Никого вокруг. Только далеко за деревьями, на опушке, загорелый косарь косил траву.

– Дом был вот здесь, – показал рукой Марецкий.

Щёлк! Есть очередной кадр.

– Хороший дом. В два этажа. Он простоял до самой войны, в нём был детский дом. В войну сгорел, и его уже не восстанавливали.

– Откуда вы знаете его историю? – спросила Маша. – Спрашивали у местных?

– С местными я не разговаривал. Я кое-что узнал об этом доме и о роде Тишковых в краеведческом музее. Это недалеко отсюда, километрах в двадцати.

Он пошёл по траве, огибая угол несуществующего дома. Щёлк! Еще один кадр.

Косарь, наконец, обнаружил присутствие людей, прервал свою работу и смотрел издалека, прищурившись.

– И что теперь? – спросила Маша, обращаясь к Марецкому. – Будете требовать возврата принадлежавших вашим предкам земель?

– А у нас нет закона о возврате конфискованных земель и недвижимости, – сказал Марецкий. – И, может быть, не надо этого.

– Почему же?

– Зачем ворошить то, что было сто лет назад? Жизнь идёт так, как идёт. Всё и без того не так уж плохо, Маша. Так зачем мне ещё и эти развалины?

Любопытствующий косарь направился в их сторону. Косу нёс в руке. Китайгородцев пошёл навстречу. Сделал несколько шагов так, чтобы оказаться между Марецким и мужиком с косой. В глазах – недвусмысленное предупреждение. Мужик, кажется, понял. Остановился в нескольких шагах, спросил, заискивающе заглядывая в глаза Китайгородцеву:

– Тоже любопытствуете, значит?

Китайгородцев не ответил, сверлил мужичка взглядом. По опыту он знал, что этого сейчас вполне достаточно.

– Фундаменты тут хорошие, – сказал почему-то мужичок. – Очень даже можно строиться.

Наверное, он принял прибывших за потенциальных застройщиков. Вон на какой машине приехали. Прямо «новые русские» какие-то. Глядишь, место себе присмотрят под дом. Далеко от города, так зато места какие.

– Вы извиняйте, если что, – сказал мужичок, не выдержав отталкивающего взгляда Китайгородцева. – Мне работать надо.

Развернулся и торопливо пошёл прочь, унося в себе глубоко запрятанную неприязнь к недружелюбным незнакомцам и одновременно – опаску.

Телохранитель Китайгородцев: «Русский человек пасует перед силой, которая сильнее него. Он предпочитает не бороться с ней, а примириться. Но не растрачиваемая, не демонстрируемая, а постоянно упрятываемая в самые дальние уголки души неприязнь не растворяется, постепенно разрастаясь до размеров ненависти, которая в конце концов выплёскивается. Иногда по совершенно пустячному поводу или вовсе без повода, и очень часто тот, против кого агрессия направлена, – лицо совершенно случайное, просто человек оказался в данное время в данном месте. Как говорится, попал под горячую руку. Несколько лет назад на известного телеведущего Льва Новожёнова было совершено нападение. Он поздним вечером притормозил у цветочницы. Пока выбирал цветы, расплачивался и раздавал автографы узнавшим его девушкам, за ним наблюдал нетрезвый молодой человек. Потом этот парень подошел к Новожёнову и ударил его. За что? Ему показался слишком вызывающим внешний вид респектабельного мужчины? Или он узнал телеведущего, а телепередачи Новожёнова ему давно не нравились? Или Новожёнов как-то не так улыбался девушкам? Ни одна из этих причин не может быть достаточно весомой, чтобы стать главной. Что-то было в жизни этого парня такое, что взращивало в нём агрессию. День за днём, месяц за месяцем копились в нем неудовлетворенность и глухая злоба, которую он никак не мог выплеснуть. И вот выплеснул. Случай подвернулся. Нам на лекциях такие истории рассказывают для того, чтобы лишний раз подчеркнуть: охраняемые нами клиенты – одни из самых привлекательных объектов для агрессии. Они ведь всегда добротно и дорого одеты, у них на лице написано, что многие проблемы, терзающие большинство их менее удачливых сограждан, им попросту неведомы. У них дорогие автомобили и ещё более дорогие дома – и уже сама демонстрация успеха провоцирует на агрессию замордованных жизнью людей. Поэтому защита от нанятого врагами киллера – только часть работы. Надо ещё защитить клиента от опасностей случайных, непредсказуемых, неспровоцированных. Никогда не знаешь, чем может закончиться покупка букета цветов. Или поездка на развалины фамильного гнезда».

Краеведческий музей располагался в обветшавшем особнячке ещё дореволюционной постройки. Фасад явно перекрашивали совсем недавно, но внутри краска листами отслаивалась от стен, на потолках расплывались рыжие разводы, на всём лежала печать запустения. Марецкий и его спутники оказались единственными посетителями музея. Сидевшая на входе старушка продала им три билета, на которых стояла цена 5 копеек. Билеты, видимо, тоже были музейными экспонатами. Из той, прежней жизни.

Марецкий, который здесь уже бывал, повёл своих спутников через залы, где под витринным стеклом хранились непременные черепки, бывшие когда-то посудой, монеты, изъеденные неумолимой ржавчиной наконечники копий, остатки бус и составленные неведомыми картографами карты здешних земель, имеющие, как это обычно бывает, весьма далекое отношение к реальной действительности.

В одном из дальних залов обнаружилось то, ради чего они сюда и приехали. На стене, увеличенная в несколько раз, висела уже знакомая Китайгородцеву схема генеалогического древа рода Тишковых. Здесь же портреты. Михаил Елизарович – первый граф в роду. Дальше по стене – его потомки.

На одном из дореволюционных, если судить по датам, портретов сквозь паутину растрескавшихся от времени красок на зрителя смотрел едва ли не сам Марецкий. Конечно же, это был не он, но глаза, нос, губы – так в сыне распознают черты его отца. «Вот она, порода», – подумал Китайгородцев. То, что передаётся из поколения в поколение, что не вытравить ничем. Личные вещи в витринах. Офицерский мундир. Вычурный, вытертого серебра, хронометр. Походный саквояж. Трость. Записи управляющего имением на выцветших от времени листах. Фотография: дворянская усадьба, а перед типичным барским домом – ребятишки, одинаково бедно одетые и этой своей одинаковостью похожие друг на друга как родные братья. Судя по подписи, это воспитанники детского дома, открытого в стенах тишковского имения. Еще фото, уже современное, цветное: развалины, заросшие травой. Те самые, которые сегодня видел Китайгородцев. Здесь же россыпь нотных листов и маленькая фотография Игоря Александровича Марецкого, композитора и продолжателя рода Тишковых.

Щёлк! Маша сфотографировала витрину и склонившегося над ней Марецкого. Дремавшая на стульчике старенькая смотрительница встрепенулась.

– Нельзя снимать! – заверещала она неожиданно писклявым голосом.

Вскочила со стула, словно намеревалась лично воспрепятствовать дальнейшей съёмке, невзирая на собственную немощь и несовпадение весовых категорий, в которых выступала она и её более молодые оппоненты.

Какой-то мужчина, явно из музейных сотрудников, привлеченный шумом, заглянул в зал.

– Нарушают, Андрей Андреевич! – сообщила ему смотрительница с той готовностью, с какой обычно докладывают о замеченных безобразиях вышестоящему начальству.