Меч и Крест

Глава вторая,

в которой Маша проявляет опасное пристрастие к красоте

Владимирским собором русские люди той эпохи гордились так, как современники Рафаэля и Микеланджело могли гордиться фресками обоих мастеров в Ватикане.

Торопливо прикоснувшись ладонью к каменной ступеньке, Маша неуклюже перекрестилась и вошла в огромное, завешенное полотнищами теней нутро Свято-Владимирского собора.

Истинная вера не входила в число Машиных добродетелей. Но с тех пор как перед вступительными в педагогический университет (коий Маша без уважения именовала по-прежнему – институтом) школьная учительница посоветовала ей поставить свечу, этот предэкзаменационный ритуал прочно вошел в ее жизнь и зацементировался в ней. Хоть дело было отнюдь не в экзаменах, а в том, что этот повод раз и навсегда легализировал Машины встречи с самым прекрасным в мире Владимирским собором.

Конечно, теоретически Маша Ковалева точно знала: в мире есть великое множество храмов, намного красивее его. Но сие абстрактное знание нимало не мешало ее огромной, как сам собор, вере, что на всем белом свете нет и не будет ничего прекраснее ее Владимирского, сотворенного Виктором Васнецовым (Билет № 14. Вопрос 1. Культура Украины конца XIX – начала XX), расписанного, как диковинная золото-сусальная писанка, от мраморных панелей до купола центрального «барабана».

Согласно многолетней, с самого детства сложившейся традиции, Маша сделала ровно пять шагов и резко развернулась кругом, чтобы встретиться взглядом с огромными темными глазами ангела «Страшного суда» – узколицего, с суровым ртом и сильными крылами, глядящего пред собой из-под нахмуренных бровей. Его глаза были самой энергетической точкой Патриаршего собора, притягивающей Машу словно магнит. Его черная фигура стояла на фоне полощущегося красного пламени, раз и навсегда разделяя сметенных апокалипсисом грешников и извивающегося меж них краснокожего, совратившего Еву Змея, – по левую руку от него, и сонм надеющихся праведников – по правую.

И Маша вдруг знобливо дернула плечом, зажмурилась и затрясла головой, потому что, быть может, от усталости, измученных полуночным чтением книг глаз, ей померещилось, что левая чаша уравновешенных весов в левой руке Васнецовского ангела покачнулась вниз.

«А вдруг?! Да нет, конечно…»

Она привычно переметнулась вправо-влево по Машиной руке, где над аркою лестницы на хоры великий просветитель Руси православной верой Владимир-князь крестил киевлян, и, вытянув набухшие от неизбывного восторга губы, проревизировала взглядом узорно-золотую порфиру, и золотой венец, и упрямые полные губы двадцатишестилетнего крестителя. И его сложившую на животе робкие руки жену – царицу Анну, в головном уборе византийских императриц, из-за любви к которой (по одной из версий – Билет № 4. Вопрос № 2. Принятие христианства на Руси) Владимир и принял крещение («Кто ж теперь узнает»). И большебородого, немолодого боярина с мечом, ищущим встревоженными и угрюмыми глазами ответ на некую неведомую ей заковыку («Он же уже крещеный, иначе б стоял в Почайне, а не на берегу. Что ж его так терзает?»).

Маша решительно развернулась лицом к центральному нефу с увитыми роскошным сплетением растительно-геометрических узоров восемнадцатью древнерусскими святителями на пилонах и в основаниях арок, евангелистами на высоких «парусах» «корабля», гробом с тысячесемисотлетним нетленным телом семнадцатилетней Святой Варвары, давшей имя далекой Санта-Барбаре, – и с гордостью погладила глазами надпрестольную Владимирскую Богоматерь в золотом полукружии центральной апсиды, шествующую по бездонному золотому небу в окружении восьми шестикрылых серафимов.

Лицо Марии, в которую был влюблен семилетний Саша Вертинский, носивший на свидания с ней цветы и завидовавший мальчишкам, певшим для нее на хорах, и мечтавший, что когда-нибудь тоже будет носить свечу по Владимирскому храму, – было скрыто от Маши дневными тенями. И смутный облик Богородицы в красных туфлях оставался тайною для нее, избегавшей бесконечно длинных, торжественных, ярко освещенных четырьмя бронзовыми люстрами церковных служб.

«Боже мой, как здесь хорошо!»

Студентка счастливо и сладко втянула воздух, наслаждаясь всем телом мгновением небытия между домом и институтом.

Ей нравилось «не быть» в огромном, зачехленном тенями дневном Владимирском. Сейчас собор был ничьим и покорно принадлежал ей одной. И даже если бы полногубый и кареглазый Владимир, свергавший фигуры языческих идолов, – Владимир, чей памятник на Владимирской горке митрополит Филарет Амфитеатров счел новой фигурой идола, порочащей имя боровшегося с идолами князя-крестителя, и наотрез отказался освятить его и призвал построить в пику «языческому» памятнику правоверный Владимирский собор, – отвел карие глаза от нарисованного Васнецовым неба и возмущенно взглянул на новоявленную идолопоклонницу слишком красивых стен кафедрального храма Филарета нынешнего, Маша ответила бы князю: «Ты ничего не понимаешь!»

Она так и не продвинулась дальше пяти шагов и, закатив глаза, приоткрыв вдохновенный рот, представила вдруг столь головокружительно глубоко, словно разрезала собой поперек столетние пласты времени, что по этой точке, где стоит сейчас она, проходили – не могли не проходить! – делая пять шагов от входа: последний император России Николай, приехавший на освящение соборного храма 20 августа 1896, и сотворившие освященный Васнецов, Нестеров и Врубель, и Параджанов, творивший здесь сценарий для своего фильма о Врубеле сто лет спустя. Ахматова и Куприн, Белый и Блок, Маяковский и Мандельштам, Бердяев и Таиров, Вертинский и Михаил Афанасьевич Булгаков! И почувствовала, поджав вибрирующий восторгом живот, как тени проходивших здесь проходят сейчас сквозь нее, и подумала, воспарив, что все экзаменационные билеты пишутся чересчур поверхностно и общо и киевским студентам исторического факультета стоило бы сдавать исключительно вопросы вроде:

«История одной мраморной плиты, в пяти шагах от входа в центральный неф самого прекрасного в мире Владимирского собора!»

«Ой, лишенько, экзамен…» – спохватилась Маша.

Хотя, сугубо между нами, мой дорогой читатель, приходить на экзамен по истории вовремя Маше Ковалевой особой необходимости не было.

В отличие от других преподавателей, историчка Василиса Андреевна запускала студентов не скопом, а партиями – по пять голов, чтобы иметь возможность контролировать мыслительный процесс каждой во время подготовки к ответу. Она славилась тем, что списать на ее экзамене было практически невозможно, да и утруждать себя списыванием – бессмысленно. И те, которые, легкомысленно пропуская ее лекции, старались наверстать упущенное за счет книг, – заученных или перекатанных в шпоры, – могли рассчитывать в лучшем случае на «уд». Василиса Премудрая, именуемая также Васей, относилась к подвиду особо трудных педагогов, страдавших обилием оригинальных взглядов, расходящихся со всеми известными учебниками, и знанием немыслимого объема дополнительной, нигде не опубликованной информации. Васю боялись до истерики. И ее единственной «ахиллесовой пятой» была законная гордость. А студент, пойманный на подглядывании с полным конспектом ее лекций, вполне мог надеяться на «хор». «Во всяком случае, – любила говаривать она, – у тебя есть базис, к которому ты всегда можешь обратиться. Если не в башке, то хотя бы на бумаге».

Тем не менее, Маша Ковалева появилась у назначенной аудитории минута в минуту и, с облегчением скинув на пол плотно набитый библиотечными книгами рюкзак (Маша упрямо читала всю, даже категорически не рекомендованную Васей литературу), стала ждать чего-то ведомого ей одной и, похоже, не имеющего отношения к истории Украины. Во всяком случае, попытки затесаться в первую партию экзаменуемых Маша не предприняла.

Пять добровольных великомучеников скрылись за дверью. Мандраж ожидающих скакнул на десять градусов вверх, – гильотина была приведена в действие, и стоявшие в очереди на эшафот судорожно отсчитывали последние минуты перед казнью.

Девушка в короткой клетчатой юбке неожиданно больно ударила своего парня кулаком в плечо.

– Это все ты виноват! – чуть не со слезами сказала она. – Это из-за тебя я к экзамену не подготовилась. Мы же договорились, что будем всю ночь заниматься. А ты со своей любовью… Никогда подождать не можешь. Вечно нетерплячка! Если сегодня я из-за тебя экзамен не сдам, то…

– Я на тебе женюсь, – уверенно объявил нетерпеливый.

Клетчатая юбка притихла и потрясенно посмотрела на него. Тот серьезно кивнул в подтверждение нешуточности своих слов. А невольная свидетельница их хэппи-энда, скуксившись, подхватила за ручку свой рюкзак и грустно поплелась к окну в конце коридора.

Маша никогда не боялась экзаменов, и ей никто никогда не объяснялся в любви. В школе ее часто дразнили, в институте – просто не замечали в упор. Здесь она была лишь бесполым привидением, которое грустно смотрит на жизнь со стороны…

«Но именно так и должен смотреть на мир настоящий историк!» – великоразумно утешила себя она, дабы заглушить иное, крайне неразумное чувство, закопошившееся у нее под грудью при виде счастливой кульминации чужого романа.

На другом краю подоконника громко сходили с ума три неразлучные подружки их группы – Рита, Лида и Женя, – заядлые красавицы и тусовщицы. Рита даже мелькнула пару раз на страницах глянцевых журналов, повествующих о всевозможных модных мероприятиях, безгрудая Лида посещала школу моделей, Женя же была просто хорошенькой, как херувим, и столь же очаровательно шаловливой…

– Ох, чувствую, Василиса Премудрая меня уроет! – жалобно просипела Женя. – Я вчера и голову специально не мыла. Дурная примета – мыть голову перед экзаменом.

– Тут на грязной голове не проскочишь, – нервно оскалилась Лида. – Это тебе не Марковна. Та ставит «хорошо» каждой телке, которая выглядит как Леся Украинка в гробу. А наша Вася каждую дату спросит. Всю ночь, как дура, ее басни учила. Лешик мне свой конспект отксерил. Господи, и кому это сейчас надо! Кстати, – неожиданно взбодрилась она. – Вы знаете, какую он мне записку туда сунул? «Чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями, два сосца твои – как два козленка…» Он, оказывается, на меня дрочит с первого курса!

Женя в ответ коротко хохотнула, – от страха ее обычно безудержный смех примерз к губам.

– Что, опять ты? – даже не разозлилась на подругу Лида. – Вечно ты со своими розыгрышами дурными! Ну на хрена?!

– Помните, – подала величественный голос Рита. – Вечером отмечаем сдачу экзамена в клубе «О-е-ей»?

– Точнее, валим его и напиваемся с горя, – уже смирилась со своей участью Женя.

– Нужно парней захватить, чтобы выпивку нам оплатили. О-о-о… А вот и наш главный змий! Кстати, ты знаешь, что я узнала? – Лида вдруг жарко зашептала что-то в уши подругам, мгновенно оказавшимся у ее рта.

Что именно, Маша не расслышала, хотя очень хотела бы.

Она жадно взглянула на вновь прибывшего и тут же, боясь, что кто-то успел расшифровать ее нелегальный взгляд, опустила глаза и принялась с подчеркнутым интересом рассматривать свои ничем не примечательные пальцы с коротко остриженными ногтями и заусеницами.

Парень, послуживший причиной этого небольшого переполоха, шел по коридору самоуверенной походкой плейбоя, привыкшего, что его тело постоянно полируют десятки женских взглядов.

Он был красив, даже слишком красив для мужчины. И этот переизбыток красоты – капризные губы, гордый нос, черные волосы, собранные сзади в хвост, – невольно воспринимался окружающими как что-то порочное, перехлестывающее за пределы установленной нормы.

Три подружки автоматически выгнули спины, три пары грудей – первого, второго и третьего размеров – оказались направлены на него, как пистолеты. Три пары глаз впились в него, как гарпуны, и зазывно потащили к себе. До сих пор Мир, носивший симптоматичную фамилию Красавицкий, считался их общей коллективной собственностью, поскольку не отдавал предпочтение ни одной. Вальяжно улыбаясь, красавчик направился к их окну.

И тут случилось нечто невероятное и практически приравнивающееся к чуду – тому самому, о котором Маша мечтала каждую ночь, до бессонницы придумывая все новые и новые подробности.

Мимоходом махнув подругам рукой, Мир подошел к Маше и, облокотившись обеими руками на подоконник, навис над ней всем телом.

– Машенька, как дела? – промурчал он нежно.

Ее сердце истерично задубасило в грудь дебелым кулаком, так что от этого грохота заложило уши!

– Хорошо, – ответила она еле слышно, напряженно глядя ему в грудную клетку.

Боже, она была в его объятиях!!!

– А шпаргалочки у тебя есть? – ласково спросил Мир, аккуратно приподнимая пальцем ее подбородок.

– Есть.

Впервые в жизни Маша смотрела ему в глаза!!!

– По Васиным конспектам? – на всякий случай уточнил тот, хотя вопрос был чисто риторическим. – А зачем они тебе, если ты и так все знаешь?

– Когда я пишу шпаргалки, то лишний раз повторяю материал и систематизирую знания, – автоматом выдала Маша еще со школы заученную репризу, услышав которую все учителя ошеломленно открывали рот, понимая: рай на земле все-таки существует!

– Вот как… – Внезапно он наклонился к ней так близко, что их губы оказались в кошмарной близости друг от друга. – А где они у тебя? – произнес он эротическим полушепотом, почти касаясь губами ее рта.

– Под юбкой, – честно ответила Маша.

– Под юбочкой, – сладко повторил Мир, кладя опытные руки на ее плотно сдвинутые колени. – Поменяемся, а? Шпаргалки – на мой благодарный поцелуй? Ну отдай их мне, а то я экзамен завалю…

В его устах это прозвучало как: «Отдайся, а то я сойду с ума!», и в ответ Маша лишь покорно кивнула, не в силах оторвать от него зачарованного взора.

Красавчик по-хозяйски положил руку ей на плечо и, прижимая к своему бедру, на глазах у всех потащил за угол коридора. Маша успела заметить, что три подруги возмущенно смотрят им вслед, но все ее мысли и чувства переместились в один занемевший левый бок, соприкасавшийся с его джинсами и рубахой, от которой пахло дымом, одеколоном и невозможным счастьем.

– Ну?

Теперь они были тет-а-тет.

Сложив руки на груди, Мир выжидательно глядел на нее, и не думая отворачиваться. Она хотела попросить его об этом, но в язык точно вкололи дозу местного наркоза. Мучительно стесняясь, Маша повернулась к нему спиной и, неловко задрав юбку, вытащила из-под нее специально сшитый передничек с рассортированными по карманам ответами.

– Боже, какая прелесть! – насмешливо умилился он, принимая ее рукоделие. – Куда ж мне это прицепить? – Он высвободил из брюк подол рубашки и пристроил синий передник на животе, повязав его тесемки себе на шею. – Спасибо, Маруся! Ты очень полезная девушка! – Его губы небрежно чмокнули воздух. – Целую. Пока!

Видение Красавицкого испарилось.

Маша стояла, прислонившись спиной к стене, и очарование невозможного чуда стекало с нее, как талая вода с крыш домов.

Сейчас, будто кто-то показал ей это со стороны, она поняла вдруг, какой комичной была эта сцена соблазнения Маши Ковалевой ради Васиных шпаргалок. Ему было скучно сказать «дай» и получить. И от переизбытка силы и веселого презрения к жизни, из желания позабавить или позлить (?) трех подруг, полюбоваться ее на все согласным кроличьим взглядом, ее трехминутной верой, что такой, как он, мог обратить внимание на такую, как она, Мир – ленивый бог слишком покорного в его руках женского мира – походя вывернул Машину «тайну» наизнанку.

И, став явью, она оказалась убогой и смешной.

Маша боязливо высунула голову из-за угла – Мир стоял между тремя красотками, приобняв Риту за голые плечи. Он всегда выделял ее. Или она сама выделялась – она была из тех, кто способен на многое, но убежден, что может абсолютно все. И несмотря на свою смуглую и дородную цыганскую красоту, напоминала Маше самовлюбленный самовар…

Словно почувствовав на себе ее взгляд, компания разом повернула головы в ее сторону и дружно заржала.

В этот момент дверь экзаменационной аудитории открылась, выбрасывая в коридор пятерых затравленных девиц.

– Таки завалила? – испугалась Женя.

Но прорыдать что-то ей в ответ жертвы истории не успели. В дверном проеме вырисовалась дородная фигура красавицы-экскурсовода.

– Следующие, – грозово провозгласила Василиса Андреевна и отвесила четыре кивка подбородком в сторону чересчур веселой четверки.

С лицом, напряженным, как боевой кулак, Катя зашла в свежеотремонтированный особняк на Пушкинской улице – фасад его был украшен зеркальной металлической доской с черными и мало говорящими непосвященным буквами:

КЛУБ ЦЕРЦЕЯ

Вход только по карточкам членов клуба

Но ничего подобного Катя никому предъявлять не стала. Хмуро взглянув на охранника у входа, встрепенувшегося под давлением ее взгляда: «Здравствуйте, Екатерина Михай…», она молча проследовала в раздевалку и, открыв ключом свой персональный шкафчик, достала оттуда спортивную форму и бывалые боксерские перчатки.

– Что, опять все задрали? – понимающе произнесла дамочка, застегивавшая на холеной щиколотке ремешок золоченой босоножки.

– Не то слово, – мрачно ответила Катя, вешая на плечики свой пиджак. – А ты будешь принимать участие в поединке? – кивнула она в сторону вывешенного на стене объявления.

6 июля в клубе «Церцея»

состоится ежегодный поединок между членами клуба.

Желающим принять участие обращаться

в администрацию

Впрочем, вопрос был задан ею исключительно из вежливости. Дамочка была из декоративной породы «цацочек» и ходила в боксерский клуб исключительно потому, что дотошно копировала во всем одну из крутых подруг. Кроме того, ей нравилось ощущать свою сопричастность этой закрытой женской организации с модным налетом экстремального феминизма.

– Ух, адреналиновое будет зрелище, – с вожделением произнесла цацочка. – Но я ведь так, любитель. Хотя десятого все равно на пластику иду, так что даже если б мне всю морду расквасили, не страшно, – засмеялась девица собственной шутке. – А вот на тебя многие хотят поставить. Я тоже. Но большинство все же на Динозавриху…

Лицо Кати напряглось еще сильней. В прошлом году Динозавриха – бой-баба крупных масштабов – разделала Катю на ринге под орех. И на секунду в Катиной голове вспыхнул красный огонь ненависти, но тут же был благоразумно погашен – сейчас у нее имелись проблемы поважнее.

В спортивном зале не было никого, кроме взъерошенной узкогубой блондинки, не слишком умело, но с нескрываемым наслаждением избивавшей «грушу» в виде мужского бюста.

– Вот тебе, вот! – радовалась блондинка. – Уже заканчиваю, – бросила она Кате через плечо и, стащив перчатку с руки, вытерла блестящий потом лоб. – У меня через двадцать минут конференция. Фу, полегчало. Честное слово!

Катя подошла к груше и аккуратно прикрепила к голове мускулистого резинового манекена обложку журнала «Лидер» с лицом Василия Федоровича и ало-красным заголовком «Веселый начальник налоговой». В развесистые щеки «веселого начальника» вонзились две длинные булавки…

– Ну, мужик, ты попал! В руки профессионала! – радостно захихикала блондинка.

– Так-с… Здесь мы поставим шалаши из веток. Здесь, здесь и подальше. От люди совратятся! По полной программе!

Даша Чуб ввинтила босые ноги в теплый приднепровский песок по самые щиколотки. Было классно. И праздник вырисовывался гениальный. А по выровненному прибоем берегу, у самой кромки воды прохаживался огромный и чопорный черный ворон.

– Тут и тут костры. У воды большой – Купальца, в центре дерево с ленточками… Толик, притащишь мне какую-нибудь вербу или вишню. Да любое тащи! Только не руби – жалко, – объявила она двум клубным парням, следующим за ней по пятам. – А с тебя, Мика, колеса…

– Колеса? – недоверчиво удивился тот.

– Ты дурной, – деревянные! От телеги! Их поджигают и с бура в речку катят. Они солнце символизируют. Купала ж – солнцестояние, «макушка лета»! Автором кострик – Краду – там. На нем крестьяне ведьму Марену сжигали, а мы, – с гордостью щегольнула она собственным ноу-хау, – будем сжигать чучело Инквизиции!

Низкий речной ветерок гнал по пляжу растрепанную газету, испуганно теряющую по дороге свои листы.

– Стой! Попалась! – Подскочив к ней, Даша быстро прихлопнула ту ногой и расхохоталась. – «Бульварчик» новенький… Ну и че там пишут?

Подхватив остатки расхристанного еженедельника светской хроники, Землепотрясная с любопытством оглядела обложку, фыркнула, увидав там вредное лицо певицы Вики, и от обиды с ходу перескочила на последнюю страницу.

– Че-че?

Она энергично почесала нос ребром ладони.

Эта дурная привычка проявлялась каждый раз, когда Даша интенсивно задумывалась о че-мто. А задумывалась она гораздо чаще, чем это можно было предположить, исходя из ее манеры одеваться.

– Где-где? На Андреевском? А че? Че бы и не? – с живостью вопросила блондинка с гоголевской фамилией Чуб реку, «которую Гоголь любил». И, очевидно, оценив вялотекущие молчание Днепра как знак стопроцентного согласия, вытянула из декольте два разнополых носка – один розовый, второй голубой. – Слышите, – обернулась Землепотрясная на ходу, уже устремившись в направлении драгоценных «джонидепповских» ботинок. – Все, короче, – обсудили! Если че, вечером еще пересечемся.

Глава третья,

в которой пути трех героинь неожиданно пересекаются

…в недрах «Белой гвардии» тоже скрывается свой дьявол – Воланд «киевского романа.

Катясь по крутобоким булыжникам Андреевского спуска, мопед подпрыгивал под Дашей, как мяч. Да и сами булыжники, выложенные здесь в приснопамятные времена генерал-губернатора Фундуклеева, замостившего любимую улицу на собственные средства, словно бы подскакивали, пытаясь перепрыгнуть друг дружку, нимало не стремясь к приличествующим дороге равнению и единству. А высоко над ними в безмятежно лазоревом небе кружил черный ворон, ни на секунду не упуская из виду стремительное ярко-красное пятно.

Подобно воспетому московскому Арбату, Андреевский слыл в Киеве Меккой. В последний выходной весны – официальный день Города – народ наполнял спуск до краев, так что и соваться сюда было опасно: затолкают, замучат, сорвут с шеи золотую цепочку, порежут рюкзак… Но и в будни солнечный Андреевский взвоз, соединяющий змеиным зигзагом Верхний и Нижний Город, кишел оживленным народцем, приценивавшимся к развешенным на стенах домов картинам, глиняным колокольчикам и свиньям, украшениям ручной работы и разложенным прямо на тротуаре престарелым и потрепанным книжкам.