Планета Арес. Прибытие
В несколько вздохов досмолил сигарету до фильтра. Курил Алексей редко и, только по поводу, так что даже матушка не подозревала ни о чем. Вспомнилось, как десять дней тому назад, полный надежд и планов, пришел в отряд. Первый рабочий день начался с большого разочарования: вместо героических будней пришлось вновь получать допуск на самостоятельное пилотирование и, никакие возражения не помогли.
Алексей бросил окурок в урну, сверкающий огонек медленно полетел, но подхваченный потоком воздуха, изменил направление в сторону входа в метро. Откуда-то выскочил робот, пылесос в его манипуляторах всосал окурок.
«Мозги» роботов – слабые ИИ, изобрели еще вначале двадцать первого века, но широкое их внедрение тормозилось дороговизной манипуляторов и других исполнительных механизмов. Массовый, тысячами, выпуск по мере необходимости дешевых роботов на самопрограммирующихся и самовоспроизводящихся заводах-автоматах, налаженный в эпоху Изобилия, изменил жизнь человечества. На Земле, других планетах и на бесчисленных космических станциях Солнечной системы роботы взяли на себя не требующий квалификации физический труд. Они убирались в домах и на улицах, работали на фермах и на минифабриках, возили грузы и людей и, делали массу других дел. Небольшие по размеру, роботы подзаряжались от бортовой сети или от солнечных батарей и, при необходимости, самостоятельно меняли закрепленный в манипуляторах инструмент. Понадобятся грабли – возьмут их, понадобится гаечный ключ – возьмут и его. При этом роботы достаточно разумны чтобы понимать голосовые команды.
Роль людей сводилась к контролю эффективности работы и выполнения планов и замене поломанных деталей готовыми блоками.
Дежурный руководитель летного отряда располагался в комнате на втором этаже Астровокзала и после смены космонавт обязан был лично доложить о результатах полета.
Он поднялся по ступенькам. В стекле входной двери отразилось бледное лицо с серыми мешками под потухшими глазами, будто пахал всю ночь. Лоб прочертила едва заметная, незнакомая морщинка. Покачал головой. Себе он не понравился.
Из-за плотно прикрытой дверью доносился яростный крик командора – сегодня дежурил он. Алексей остановился.
– Нет! Это я тебя спрашиваю! Не перебивать! Не перебивай, я сказал! Почему аварии на батарее и космолете произошли одновременно? Что? Случайность? У всех случайностей есть имя и фамилия! Что? Кто сказал? Не важно! Сейчас это я сказал!
Несколько секунд оглушительной тишины, затем в кабинете снова взревели:
– Меня не интересуют оправдания! Я главный оператор Искусственного Интеллекта, или ты? Мне нужны объяснения как в системе оказался вирус! И кто виноват! Кто? Черт меня возьми!
Еще вчера, наверное, Алексей десять раз подумал, прежде чем зайти к разгневанному шефу, но что-то изменилось в душе после столь необычного и страшного первого полета.
Пригладил пятерней короткий ежик русых волос, постучал в дверь, отворил.
Командор – густобровый, плечистый мужчина далеко за сорок, с безукоризненной офицерской выправкой и могучими волосатыми лапами, восседал за письменным столом, заваленным документами, занимавшим добрую половину небольшого кабинета и, краснея от натуги, орал в телефон. Коротко стриженной шевелюрой с проседью он напоминал волка, а крупным, с горбинкой, армянским носом с острыми скулами – хищную птицу. От природы он имел багровый цвет лица, а сейчас цветом сравнялся с кумачом грамот и дипломов, закрывавших стену за спиной.
– Лейтенант Гирей прибыл для доклада! – официальным голосом произнес Алексей и вытянулся в струнку.
Командор едва взглянул, нетерпеливо махнул рукой на стул и продолжил орать в трубку.
Алексей опустился на краешек стула. Ситуацию он не понимал, но надеялся, что все вот-вот прояснится.
Кабинет буквально источал из каждого угла, из каждой щели, мужественность. Угловатую, тяжеловесную и концентрированно-серьезную. Слишком серьезно на вкус Алексея. Он предпочитал что-то попроще, поменьше и посветлее, без давящих темных стен, шкафов с книгами и информационными кристаллами под потолок. Не делали его легкомысленнее даже голографические фотографии с видами «Нового Ковчега» на фоне звезд, на стене – командор увлекался фотографированием.
Наконец командор выключил телефон и с размаху швырнул на стол. Поднял на Алексея тяжелый взгляд человека, ответственного за, наверное, самое опасное направление работы на «Ковчеге», гневная багровость еще не сошел с лица – сказывалась горячая армянская кровь.
– Мамой клянусь! Прибил бы к чертовой матери таких работничков! Бусабан! (придурок- по-армянски) – прорычал тем голосом, каким командир поднимал взвод на пулеметы: «В атаку, вперед!» Поднял кулак, гневно раздувая ноздри крупного носа, будто собирался испытать стол на прочность, но в последний момент с видимым усилием совладал с чувствами. Пальцы разжались и тихо опустилась на столешницу.
– Если бы не сообразительность мальчишки, получили бы чрезвычайную ситуацию второй категории! И жертвы. Жертвы! А они, видите ли, только собираются разбираться в причинах! – севшим голосом прорычал в пространство.
Вскочил и, под настороженным взглядом Алексея прошелся, цокая магнитными подошвами башмаков по кабинету, на лице гуляли желваки, присел назад. Нездоровая краснота постепенно уходила с лица. Поглядел на мальчишку и привычно отметил про себя: черт возьми, как похож на отца!
Бездушный космос всегда собирал с людей, самых отважных, самых лучших, кровавую жатву, но на их место становились новые герои и космос отступал. Двадцать лет тому назад юный лейтенант Сергей Авакянц был единственным, кто спасся при взрыве на космолете 2/гамма…
Заорала сирена, безжалостно вырывая из сна. Он помнил, как вскочил, точнее попытался вскочить с лежанки, но не смог, удержал предохранительный ремень. Помнил, как отстегнулся под истошный крик ИИ корабля: «Разгерметизация, срочно одеть скафандры!», как оттолкнулся от стены и спружинил руками об шкаф с аварийным комплектом; как звук сирены начал глохнуть в стремительно исчезающей атмосфере корабля. Помнил, как задыхался от недостатка воздуха, лихорадочно одевая скафандр, как почти успел, но подвел хрупкий человеческий организм. Он потерял сознание, не успев загерметизировать ступни и кисти рук. Авакянц не видел, как корабельные роботы, посланные капитаном, добравшись до каюты, одели его до конца.
Командир на космолете 2/гамма – отец Алексея, до последнего боролся за живучесть корабля и этим подарил драгоценные секунды второму пилоту. Дал шанс на жизнь.
Человек в вакууме не погибает сразу. Авакянц долго лечился – в госпитале регенерировали обмороженные ступни и кисти рук. Хотя комиссия по расследованию катастрофы не усмотрела его вины, но при виде сына погибшего товарища, командор привычно испытал чувство вины и, так же привычно прогнал неуместные мысли.
Его наградили высшей наградой «Ковчега» – Звездой Героя, но вернуться к пилотированию так и не смог – признали негодным к летной работе. Тогда он и двинулся по административной линии.
Иногда Алексею казалось, что командор выделяет его среди подчиненных, но потом убеждался что это только привиделось. Командор относился ко всем ровно, с поправкой на кавказскую горячность.
– Рассказывай все. Все как было! – произнес потише, положил ладони на подлокотники и впился в лицо Алексея взглядом.
Выслушав краткое повествование, вскочил из-за стола и пожал поднявшемуся со стула Алексею руку. Рукопожатие крепкое, как у регулярно занимающегося гирями человека.
– Молодец! Вах, какой молодец! От лица службы за сообразительность и храбрость, объявляю благодарность!
– Служу Человечеству, – Алексей залился краской.
– Не ожидал, в первом самостоятельном полете, а молодцом! Все давай, иди, отдыхай! Следующее дежурство в четверг по расписанию! – командор привычно развалился в кресле и уткнулся в лист тончайшего пластика с прожженным на принтере текстом.
Алексей направился было на выход, но у двери остановился и повернулся:
– Разрешите вопрос? – произнес неуверенно.
– Что еще? Ну? – командор поднял голову, посмотрел озадаченно.
– Товарищ командор, а с причинами отказа разобрались?
Командор нахмурил густые брови, нервно щелкнул суставами.
– Имей в виду информация служебная и не подлежит распространению, – он значительно посмотрел на подчиненного, а когда тот кивнул, добавил, – Но раз ты и так по уши во всем этом, отвечу. В сеть неизвестно как попал вирус, который заблокировал лазерную батарею и оружие на твоем космолете. Кто это сделал, случайность это или попытка повредить «Ковчег», разбираются.
Алексей закрывал дверь, когда услышал в спину.
– От себя лично спасибо! Большое спасибо! Твой отец гордился бы таким сыном!
Домой добирался на метро – удобно и добраться легко в любое место – туннели пронизывали «Новый Ковчег» как червоточины червивое яблоко. А от станций все в шаговой доступности и, поэтому легковые автомобили не использовали.
Матери дома не было, и он был этому рад. Вряд ли сумел бы по «свежим следам» скрыть сегодняшнее «приключение». Она и так не одобряла решение сына пойти в космонавты – космос отобрал у нее мужа – отца Алексея. А если бы узнала, что сын едва не погиб, то скандала и слез было бы не избежать. Повторно замуж она так и не вышла и даже не пыталась найти спутника жизни, всецело посвятив себя воспитанию сына, который стал для нее центром Вселенной. И ей было физически необходимо обволакивать сына нерастраченной любовью.
Спустя две недели, во время завтрака, Алексей случайно проговорился. Как он и боялся, обрушились слезы, причитания, упреки, что хочет оставить ее одну, как отец. А ведь она мечтала, что сын продолжит дело ее жизни и пойдет учиться на аграрный факультет высшей школы! Дошло до ссоры.
Сколько себя помнил, он грезил о путешествиях и обо всем, связанном с космосом. В детском садике в играх старался выбрать роль капитана, в крайнем случае, пилота космического корабля, как отец. Молодой Гирей, набычившись, раздувал ноздри в кипящей ярости. Одна, сдобренная ханской примесью, текла в них с отцом кровь, и мать на миг поразилась, как сын похож на него буйным и своевольным нравом. Мать снова смирилась.
***
Настя привычно быстро одела виртуальные перчатки, на хорошенькую головку лег шлем виртуальной реальности. Мгновение идеальной тьмы и зажмурилась от света. Вокруг шум толпы и птичье щебетание.
Малахитовые глаза распахнулись. Целое море – не меньше полусотни юношей и девушек в кожаных куртках, никого старше тридцати. На горизонте пологие холмы, покрытые всеми оттенками зеленого, с густо-синим небом над ними и грядой причудливых кучевых облаков на горизонте.
Человека на трибуне в середине толпы – председателя «ревнителей справедливости», здесь знали все. Низкого по ковчеговским меркам роста – в условиях многочисленных зон с пониженной гравитацией средний рост людей вырос, в неизменной коричневой кожаной куртке и такой же фуражке с красной звездочкой. В этой одежде, делавшей его похожим на легендарного революционера древности – Троцкого, имя которого он принял, он ходил везде и всегда. Упрямо сомкнутые губы, в любой момент готовы растянуться в презрительной усмешке. Короткая неухоженная бородка клинышком, бледное, всегда серьезное, несмотря на молодость, лицо, горящий взгляд трибуна или святого, вся эта атрибутика революционности и романтики нравилась впечатлительным девицам определенного возраста.
– Ну что, друзья… Прибыли все! Начнем, – громко сказал человек на трибуне.
– Дорогие друзья! Ковчеговцы! – заговорил громко, с невероятной энергетикой, вдалбливая слова и эмоции в мозг слушателей и махнул рукой, будто рубил нечто неведомое. И страстная речь была хорошо слышна даже на самом краю возбужденной толпы, – Пчелки», управляют кораблем и, они, утверждают, что на «Ковчеге» свободное и гуманное общество, а я утверждаю, что это ложь!
Слово «пчелки», им Троцкий обозвал основную, большую часть ковчеговцев, покоробило Настю. Девушка оглянулась на товарищей. Вокруг молодые лица с горящими глазами, и она промолчала.
Большая часть приверженцев Троцкого существовала за счет родителей, на положении великовозрастных нахлебников и большинство ковчеговцев презирало их как лодырей никчемных, но безвредных. Юридически, раз они не работали, то были детьми, поэтому им не подчинялись роботы, за исключением домашних, не выполняли заказы дубликаторы а с общественных складов они могли заказать только еду. А везде и всюду паразит ненавидит жертву, прекрасно понимая на уровне первичных рефлексов: без жертвы, ему – паразиту, крышка. И чувство собственной зависимости и ничтожности, опирающееся на инстинкт самосохранения, заставляло атаковать жертву. Но как это сделать по отношению к человеку, если это идет против глубинных инстинктов? Пытаясь обмануть природу, паразит расчеловечивает жертву – представляет в виде некой сущности, не относящейся к человеческому виду, в отношении которого все применимо: оскорблять, изгонять, издеваться и в конце концов убивать.
– Наши противники давным-давно превратились в эксплуататоров, – Троцкий почти захлебывался словами, – Мало того, что наших предков запихали в «Ковчег», тут хоть они были добровольцами, но вот нас, нас никто и не спрашивал! И я спрашиваю, почему? Почему ограничивают свободную волю, свободный выбор свободного человека? Мало того, диктуют сколько иметь детей, работать или не работать, это разрешено, а это запрещено. Скоро эксплуататоры будут диктовать, жить нам или умереть!
Троцкий остановился, внимательно посмотрел на почитателей. Глаза фанатично горят – верят! Как они смешны, людишки – покажешь сладкий кусочек, идейку, поманишь и они, как сомнамбулы, бредут за тобой.
– Наверное, кому-то кажется, что эти фашистские порядки будут существовать вечно, что нас всего сотня, а пчелок десять тысяч, и мы ничего не можем сделать. Я утверждаю, что все не так! Со мной молодежь, значит, за нами будущее! Вы молодежь – лучшая часть экипажа! Мои юноши и девушки в кожаных куртках – это будущее человечество, которое построит себе новый дом в системе звезды Глизе 581!
Троцкий разглядывал внимавшую толпу и буквально купался в славе и почитании.
Мир делился на тех, кто способен на ПОСТУПОК ради высшей цели и всех остальных. И цель эта – власть! Ради нее оправдано все: манипуляция людьми, ложь и даже убийства! Он – способен на ПОСТУПОК и, поэтому он не никакой не Хулио Иванович Айдингер – он избранный, он – Троцкий. Он неизмеримо выше всех людишек: и пчелок, и последователей. Он таким родился и его предназначение рано ли поздно править «Ковчегом»!
А удел людишек – послушно выполнять волю способного на ПОСТУПОК.
Наэлектризованная атмосфера сгущалась. Во вздувшихся венах Насти стремительно колотился пульс. С детства ее привлекали книги и фильмы, где героинями оказывались женщины, отважные, сильные и решительные, переживающие необыкновенные приключения. Она мечтала быть готовой к ним, к острым ситуациям и бурным страстям. Ей было душно в неизменной атмосфере «Ковчега» – где все регламентировано, даже праздники. А она хотела быть свободной! Абсолютно свободной! Хотела нового, светлого, за что не жалко отдать жизнь! Чтобы все были свободны и счастливы! Она мечтала облагодетельствовать весь мир.
– Они хотят скованное фашистской тиранией общество, – выкрикнул в толпу оратор и вновь рубанул воздух ладонью, – а моя, наша цель – абсолютная свобода!
– Моя и ваша цель – очистить жизнь от зла и неправды, чтобы грядущие поколения могли наслаждаться ею!
– Долой эксплуататоров! Долой Совет корабля! Да здравствует революция!
– Ура, друзья!
– Ура – подхватила толпа, грохот одобрительных криков достиг последней степени напряжения. Взгляд Троцкого на миг остановился на Насте. Неотразимая красавица. Просто неотразимая… в недалеком будущем. Еще годик на окончательное формирование фигуры и появления немного большей плавности в движениях, и вот тогда… тогда все, мало кто сможет уйти невредимым из-под действия «чар Цирцеи», превращающих даже самых здравомыслящих мужчин если не в свиней, то в полуразумных созданий с мозгом, промытым до кристальной чистоты потоком тестостерона. Жаль, жаль, но не стоит терять наработанный имидж революционера, ничем мирским не интересующегося. Все потом, потом, когда завоюет власть…
Настя изо всех сил орала вместе с соратниками. Иногда она задумалась почему люди так слепы? Почему не видят, что Троцкий несет им свободу и всеобщее счастье? Такие правильные, аж противно… И ей стало жалко их.
Девушка вспомнила давний эпизод с повешенным щенком и содрогнулась и, одновременно восхитилась вождем – товарищи по партии объяснили, что вождь тренировал волю. Она даже сама пыталась повторить его подвиг, но не смогла – до слез жалко щенка. А он смог! Он настоящий революционер и герой!
Глава 3
По потолку тамбура хаотично перекатывались светлые пятна – солнечные блики, отраженные волнами. Алексей повернул ручку стеклянной двери, нажал ладонью на полотно, в другой руке – пляжная сумка. Встречный порыв ветра толкнул, едва не заставил попятиться. Одуряюще пахнуло морской солью и обсыхающими литоралями бурых водорослей. Шибануло тридцатиградусной жарой и на миг показалось, что очутился в предбаннике. В искусственном климате «Ковчега» в большинстве отсеков и пещер поддерживалась, оптимальная для человека температура – 21 градус. Контраст – потрясающий.
Улыбнулся и, снова нажав на дверь, вышел из стилизованной под каменный домик раздевалки на берег Моря. Именно так, с большой буквы ковчеговцы называли огромную пещеру с резервным запасом воды, ее заодно использовали как зону отдыха.
Яростное солнце ударило по глазам, опалило кожу, на миг опустил взгляд. Постоял несколько секунд, обводя прищуренным взглядом тихо плещущееся Море впереди, в изумрудных водах качался на волнах отраженный диск солнца; из воды торчали десятки голов в шапочках и без. Накатывал мерный гул прибоя. Сразу за белопенной линией прибоя раскачивались на ветру, в хаотичном беспорядке вонзаясь в бездонное, без единого облачка, бирюзовое небо сочно-зеленые верхушки тропических пальм. И от горизонта до горизонта – белоснежный пляж, в разноцветных шезлонгах с загорелыми мужчинами и женщинами, едва прикрытыми ленточками бикини. Что-то ритмичное, но удивительно приятное доносилось из спрятавшейся в тени тропической зелени кафешки: тонкое пение флейты, шелест гитарных струн, пронзительное пение саксофона. Справа на берегу с кистью в руках перед мольбертом застыл художник.
Громко и глумливо крича, над водой пролетела чайка. Ветер сносил птицу, и в стремительном полете она летела, накренившись и мелькая грязно-белым брюхом. Снизилась. Нырнула в воду, выхватывая зазевавшуюся рыбешку. В ста метрах дальше, у невидимых стен пещеры, где Море замещалось голографической картинкой, покачивались лодки с рыбаками.
Море было прекрасно. Он любил его. За что?
За красоту, величие, тайну, за радость, которую оно дает. За то, что кровь, перегоняемая беспокойным сердцем, сродни ему – такая же соленая! И то, что небо – голографическая обманка, а пляж с Морем тянется от силы на триста метров – остальное голографическая иллюзия, было неважно и не меняло отношение к Морю.
Он прошел пару шагов, ноги по щиколотку тонули в чистейшем, белоснежном песке, будто в толстой пуховой перине.
– Алеша! Ну наконец то! – повернулся на девичий голос и прищурился от бьющего в глаза солнца.
Настя сидела, привычно держа спину выпрямленной, в десятке шагов от раздевалки, в плетенном кресле. Поднялась. В небрежно наброшенной на плечи светлой блузке из тонкого шелка, выгодно подчеркивающей фигуру, она выглядела великолепно. Ветер мягко трепал пышную гриву золотисто-рыжих волос. Будто специально показывала себя во всей красе, чертовка! Чуть отведя вбок умопомрачительной формы бедро, едва прикрытое полоской белоснежного бикини, помахала рукой. Девушка была взволнована. Это безошибочно читалось по сжатым резко очерченным губам, упрямо наклоненной голове и настороженному взгляду удлиненных, тревожных глаз.
Дыхание сперло от красоты. Не холодного совершенства, какое проходили на уроках искусства, а удивительной, манящей силы, отстраняющей мужской разум от управления собственным телом. Алексею захотелось провести ладонью по манящей ложбинке девичей спины, по крутым бедрам, по пронизанным солнечным светом золотым волосам. Пришлось пинками разбудить полупарализованную волю, заставить вцепиться в мышцы. Настя ему всегда нравилась, еще с школы третьего цикла. Но начали они встречаться только когда он поступил в Высшую школу. Им было хорошо вдвоем, но сделать предложение он так и не решился.
Он улыбнулся и направился к девушке.
Настя с тайной радостью отметила тот неравнодушный взгляд, которым парень скользнул по ее фигуре. По молодости лет и недостатку опыта она еще не знала, что подобные взгляды мужчин не всегда выражают то, о чем она думала.
Внезапно какое-то движение сбоку привлекло внимание Алексея. Повернул голову: чайка на песке, клевавшая тушку крупной рыбины, впилась безжизненным взглядом в глаза. Несмотря на жару, бросило в холод.
На ходу достал из сумки нежно-розовые гладиолусы, подошел и выразительно округлил глаза. Наклонился. Губы юноши ткнулись в подставленную щечку, а перед нескромным взглядом промелькнул выглянувший из-под «чашек» бюстгалтера участок молочно-белой кожи, заставив сердце на миг остановиться.
– Настенька! Сражен твоею неземною красотой! – широко развел руки, – Ничего ослепительнее в жизни не видел последние двадцать лет, то есть всю жизнь! Это тебе! улыбаясь, протянул букет, – Сам вырастил на нашем участке!
– Льстец! Это мне? – девушка немного оттаяла и поднесла цветы к лицу, зеленые – колдовские глаза заблестели, понюхала, очаровательно сморщив носик. На губах расцвела неуверенная улыбка, – Красивые, спасибо.
Алексей, улыбнувшись в ответ на ее улыбку, склонил голову:
– Просто ценитель прекрасного и твой покорный влюбленный.
– Тогда цени… покорный…
– С Женским праздником тебя, Настенька! Любви и мужа любимого! Надеюсь – меня. Как прошли соревнования?
На ежегодном, отмечаемом ранней весной, Женском празднике чествовали Матерей и всех женщин. Девушки соревновались на конкурсе красоты, в танцах и гимнастике. Настя долго искала себя в жизни, а потому то увлечения наукой, то попытки найти себя в музыке. Живопись, гимнастика и экстремальный спорт, иные метания… Нормальное, в общем, дело, многие через это проходили, пытаясь найти то, что действительно вызовет отклик в душе пока не вернулась к тому, с чего начинала. К танцам.
– А… неважно, третье место. – Лицо девушки приобрело задумчивое выражение, она отвела опечаленный взгляд и устремила в сверкающую морскую даль.
– Поздравляю Настенька!
В ее памяти всплыли утренние события.
В голове шумело от волнения. И густая толпа вокруг: мужчины и женщины, старики и дети в разноцветных масках и карнавальных костюмах– двух одинаковых не было, тоже шумели: смеялись, пускали шутихи. Люди подпевали летящей над толпой мелодии и танцевали. Это был всеобщий праздник, всеобщее бесшабашное веселие. Голографическое небо, немного затемненное, словно вечером, когда солнце уже уткнулось в горизонт, но ночь еще не овладела миром, полыхало в холодном буйстве красок: розовые, сиреневые, желтые сполохи, раскрашивали в яркие цвета струи фонтана, украшенного каменными изваяниями фантастических зверей.
Бойкая девушка в пышном платье, проносясь мимо, сунула в руки яблоки и пакет карамелек, весело крикнула что-то и растаяла в толпе, оставив после себя острый и свежий аромат карнавала.
На пятачке посредине толпы под неистово-стремительную музыку кружилась девушка в черном трико, отороченном красными кружевами. Танцевали не только ноги и руки – все тело отвечало на пламенную музыку не менее жарким дыханием танца и жизни. Движения стремительные, как у пантеры – танцовщица успевала ответить на каждую ноту и, одновременно нежные и хищные. Нежные от плавности движений и гибкости тела, а хищные от резких поворотов и ежесекундно меняющихся поз, в которые «перетекало» гибкое тело. Какая молодец – подумала Настя с невольным уважением и завистью.
Девушка замерла и, повинуясь ей, музыка смолкла. Поклонилась, и толпа взорвалась бурными овациями.
– Следующий участник: Анастасия Лурия, – провозгласил невидимый ведущий соревнований. Настя гордо вскинула подбородок и отправилась на танцевальный пяточек. По пути бросила взгляд на табло. Результаты предыдущей участницы были высоки, очень высоки! Прикусила губку. Только не показывать, что огорчена. Только не показывать!
Музыка, с необычным ритмом, резким, диковатым, со сменой дробных и затяжных звуков, похожая на музыку древней Индии, воспарила над толпой. В такт ей юная танцовщица плыла в музыке. Тонкие руки плели причудливую паутину жестов, многое говорившую знатоку древних танцев, резкие изгибы бедер притягивали горящие мужские взгляды, изящные ступни переступали по палубе. И улыбка, не сходившая с губ Насти, была не данью традиции, она была счастлива. Все получалось, и публика не отрывала взгляд, пока незначительная помарка в конце не подпортила настроение, но юная танцовщица всей душой надеялась, что строгие судьи ее не заметили или, по крайней мере, не будут наказывать за нее строго.