Шарада

–Я поняла тебя.

–Точно?

–Абсолютно!

–Отлично! Лопай суп!

Я чуть было не втянула своего отца в ужасную историю. Хорошо, что я смогла вовремя остановить себя.

Еще немного, и я бы точно пустила слезу, и описала во всех красках события последних месяцев.

Неважно… Я снова в гавани своей полноценности…

Нужно было заканчивать с обедом и двигаться дальше. Нельзя долго засиживаться на одном месте. Необходимо действовать. Пробовать все варианты.

Итак, у меня проблемы.

Я часто думаю о реакциях своей матери. Как бы она отреагировала, узнав всю правду? Ту правду, которая может показаться дикостью, сумасшествием, чем-то абсурдным…

Вообще, самым потрясающим открытием для меня стал вполне очевидный факт – люди не хотят знать правду. Она им просто не нужна. Готовность отмахнуться от короткого мига, который способен подтолкнуть каждого из нас на небольшой шажочек к истине, характерна для многих; и, между прочим, критиковать за это я никого и никогда не собиралась.

Что бы сказала моя мать, узнав подробности? Что бы сказала отец? Отвернулись бы они от меня?..

Правда пугает. Правда заставляет отвергать…

Словом, я не завидую своим родителям. Им придется проявить невероятную стойкость духа, если до них дойдут детали, которые я постоянно стараюсь затушевать даже в своем сознании.

Все это, конечно, глупо, ибо априори невозможно: подобное остается в тайне. До самого финала.

Но воображение не отпускает меня.

Представляю себе то, что на поверхности: до чего можно дотронуться, полюбоваться, подивиться. Вот оно, мое представление самой себя от лица своей матери: моя дочь забеременела от парня, которого я ни разу не видела и знать не знаю; причем, этот парень совсем не то, чего я желала для своей дочери (ну, да ладно; у каждого своя жизнь; махнем ладонью – будь, что будет). Но! Ребенок, который должен получиться от союза с этим молодым человеком, выделен знаком судьбы – ему положено быть избранным. И на этом моменте начинается самое интересное. Ведь это черта. Та самая черта, с которой начинается правда.

Меня, как мать, охватило бы чувство легкого беспокойства. О чем вообще речь? Стоит ли развивать эту глупость далее? Здесь слишком пахнет разрушением иллюзий!

Избранный? Для чего? И кем?

Так вот, есть люди, полностью уверенные, что мой сын – тоже из той когорты единичных лиц, которые в свое время изменили мир, явив ему священные истины; что он несет в себе пламя!..

Даже не верится, что я об этом думаю. Я смотрю на своего ребенка, которому еще нет и месяца, и меня охватывают чувства, совсем не похожие на те, какие обычно вызывает вид младенца, сладко спящего в детской люльке. Эти чувства двойственные, и мне самой сложно их идентифицировать. Я стараюсь убедить себя, что мой маленький сын – просто еще один ангелочек, такой милый и сонный… Но я вспоминаю, как произошло зачатие, и что те обстоятельства так и не были поняты мной до конца.

Чушь Я все понимаю Просто не хочу признаваться себе в этом Не хочу выглядеть в собственных глазах черт знает кем

Когда я вынашивала его, то ощущала, как взрослею с каждым днем минимум на месяц или на два. Меня переполнял океан горечи, и это было нормально; и все тяготы жизни, четко представшие передо мной, один за другим, выглядели как нечто само собой разумеющееся. Как факт существования мира. Как нечто самоценное…

Черт его знает, что овладело мной! В любом случае, я старалась ни на йоту не выдавать себя. Не показывать того, как мой аффективный фон стал гораздо шире, чем ранее. Что мои эмоции теперь не просто определяются в ограниченных понятиях злости или ненависти, любви или страсти, чувстве ответственности или в праве выбора и свободы.

Я стала мыслить шире. Совсем немного. Но то было исключительно мое личное открытие, и мне не нужно было ни с кем им делиться.

Привычка просчитывать все наперед подкралась незаметно. Из обычной девчонки я вдруг превратилась в расчетливого стратега.

Для любой нормальной женщины существует аксиома: мать – защита своего ребенка; мать пожертвует ради него всем; в том числе, и своей жизнью, разумеется.

Что-то еще на первых месяцах беременности говорило мне: убивай! Убивай всякого, кто приблизиться к тому, кого ты в скором времени впустишь в этот мир! Охраняй его, не боясь нарушить ни одну из Божьих заповедей! Будь воительницей!

Короче говоря, весь мой материнский инстинкт был возведен в высшую степень. Долгое время я вообще ни о чем не могла думать, кроме того, чтобы обеспечить тотальную защиту тому существу, которое было внутри меня. Это было мучительно и патологично. Мне казалось, что мной руководят. Что мои мысли под чьей-то властью – куклы на веревочках.

И вот в такие моменты я начинала верить в уникальность своего ребенка. Через меня открывалась дверь в будущее, к новому поколению…

Конечно, я быстро уничтожала в своем сознании все эти яркие образы. Но люди, вера которых сильна, не оставляли попыток уничтожить мои сомнения. Они же уничтожили привычный склад моей жизни.

Я не видела своих родителей уже больше полугода. Удивительно, как я все еще волнуюсь за их реакцию. Мне все еще хочется выглядеть в их глазах маленькой глупой девочкой. Я забываю, что то время уже прошло. И его не вернуть.

Мне все меньше и меньше верится, что я снова когда-нибудь смогу увидеть их. Как и Кирилла. Он потерян для меня навсегда. И, знаю, это плохо, винить себя после сделанного, но я все равно считаю, что совершила большую ошибку. Не нужно было идти на предательство! Нужно было обнаружить иной выход! Нужно было продолжать бороться! Но я решила все упростить…

Да что уж там говорить?! Я уверена целиком и полностью, что дверь ко всем привычным благам человечества, ко всем стандартам, которыми живет и дышит весь мир, – ко всему дверь для меня закрыта навсегда. Уж таков рок.

Но у меня есть нечто, о чем другие просто не догадываются – мое тайное перерождение; мое воскрешение; моя новая линия жизни.

Теперь каждый мой новый день – это акт войны, тихой и скорбной, в которой время от времени обнаруживается осколок чуда. Я полна решимости воевать.

Зачала Выносила А когда рожала мир треснул Он перевернулся Грани поменялись Я стала другой

В отражении я вижу не девушку, нет. Там женщина. Зрелая женщина. Мне даже порой видится седина, если в комнате дурное освещение.

Но это вижу только я. Вижу по своим глазам. И только по ним. С ними можно совладать, и не выдать себя.

Я научилась быть скрытной, и делать так, чтобы этого не замечали.

Любая проблема решаема…

Да… Так я полагаю…

Ты сошла с ума Ты мертва ты мертва все мертвы

На улице летнее пекло. По центральному бульвару пробка. Ничего не остается делать, как ехать в объезд. Я стараюсь не раздражаться, и не думать о том, что из одного конца города, где находится мой отчий дом, до другого, где теперь жили мы с Кириллом, добраться на машине выходит на много дольше, чем на велосипеде.

Усталость и злость убивают меня. Мне трудно справляться не только с мыслями, но и со своим телом, – в последнее время мне кажется, что оно мне больше не принадлежит. Иногда меня это даже пугает.

Мне постоянно приходится выкручиваться, как жуку.

Я лавирую между соседними автомобилями, как ас, выезжая со своей полосы на встречную. Мне возмущенно сигналят, но ведь вы должны понять меня, ребята! За рулем беременная женщина! Взвинченная до предела беременная женщина! Почти что обезьяна с гранатой! Сигнальный гудок – просто шум из соседней вселенной…

Какие-то незнакомые переулки. Частный сектор. Старые домики. Новые особняки. Дырявый асфальт. Мне кажется, это продолжается вечность.

Единственное, чего мне хочется – добраться до своей квартиры, к которой я уже успела привыкнуть, окунуться в ванну, и полежать так немного, расслабившись.

В голове не умолкают голоса. Постоянно что-то твердят. Они еще громче, чем гудки этих неуемных водил!

А если бы ты знала как тебе поступать? Если бы было предупреждение? Ты бы сделала все по-другому? Ты бы отступилась от него? Прошла бы мимо него? И так и не смогла бы познать то совершенство любовных чувств которое было привнесено в этот мир. Ты не смогла бы познать испепеляющую страсть и многократные оргазмы от которых хотелось кричать. Еще и еще. Все это прошло бы мимо и тебе пришлось бы вести дальше свою размеренную и скучную жизнь. Видеть свое существование таким какое оно есть и признавать его таким какое оно есть .Разве это не чудесно?

Мне нужно поскорее доехать до дома. Поскорее до тишины и покоя. Сладостного покоя…

Я быстро припарковалась, поднимая вокруг себя клубы пыли, и распугивая прохожих.

Кажется, меня подташнивало. Еще один мой новый спутник. Иллюзия тошноты. Постоянно рядом. Постоянно вместе. Рвота случается, но совсем редко. Можно сосчитать по пальцам одной руки.

Выбралась из машины, забрав сумочку и парочку необходимых вещей. Проникла в прохладный подъезд и поднялась на нужный этаж. Открыла дверь, переступила порог, и просто сбросила все на пол. Затем стянула с себя платье, и хотела уже приняться за лифчик, как услышала знакомый голос, от которого у меня все похолодело внутри.

–Жаркий сегодня денек, не правда ли?

Айдын.

Он сидел в кресле, которое было повернуто спиной ко мне. Я могла видеть только его затылок, и руку на подлокотнике.

Я замерла. Сердце стало биться чаще обычного.

–Я выпил уже больше двух литров воды, – сказал он, смотря перед собой. – Но мне все равно мало.

–Что тебе здесь нужно? – напрямую спросила я.

Он выдержал королевскую паузу, затем повернулся ко мне. Я стояла перед ним в одном нижнем белье. Меня это не смущало. Никто не мог помешать свободе моего уставшего тела. Даже настырный взгляд какого-то проходимца. Он изучил меня с ног до головы, и на его лице вдруг появилась ухмылка.

–У тебя отличная фигура!

Выказав восхищение, Айдын поднялся с кресла и двинулся в мою сторону.

–Я слышал, после родов женщина поправляется на несколько килограмм. Тебя это не пугает? То, что ты можешь лишиться своей фигуры?

На самом деле мне абсолютно не хотелось с ним говорить, и я показала это всем видом: скрестила руки на груди и смотрела мимо него.

–Все всегда можно привести в норму, – вынужденно ответила я.

–Мило! – сказал он. – Изумительно!

Он продолжал нагло рассматривать меня.

–Я и не думал, что ты такая красивая. Там, под одеждой.

–Ты так много думал обо мне? – Я посмотрела ему в глаза.

Он снова ухмыльнулся и ничего не ответил.

–Зачем ты здесь? – спросила я, не ожидая конкретного ответа.

От этого человека можно было ожидать только неприятностей. Раньше, когда он находился рядом, мне было просто не по себе. Теперь же меня охватывала паника, которую мне постоянно приходилось скрывать, как нечто постыдное.

Как ни странно, это был друг Кирилла. Среди моих знакомых или друзей таких типов не было, и быть не могло.

–Я был намерен проверить, все ли хорошо, – сказал он. И добавил: – Я волнуюсь.

Здесь он слукавил. Его волнение было стандартным пустословием. Наглости ему было не занимать.

Мне было неведомо, как с ним справиться. Тогда я еще многого не понимала. Я чувствовала себя в западне. И еще я паниковала в самый неподходящий момент.

Я затараторила:

–Все вполне нормально! Правда, мне смутно представляется, что ты сейчас имел ввиду. Но это не имеет никакого значения! Потому что во всем реальный порядок!..

Он прервал меня:

–Ты так много говоришь!

Прикоснулся к моим плечам.

–Ты как будто нервничаешь. Такая мокрая!

Провел по плечам ладонями.

–Это пот, – сконфузившись, сказала я, желая отстраниться, но не смея сделать этого.

Он положил свою ладонь на мой лоб.

Спросил:

–У тебя температура?

–Нет у меня никакой температуры! Мне нужно освежиться! Но ты пришел

(мне хотелось сказать «ворвался», но, черт возьми, это же его квартира! Это он нам ее предоставил!)

Пришел, и, позволь заметить, ведешь себя немного…

–Тихо-тихо! Тебе нельзя волноваться!

Дотронулся кончиками пальцев до моих губ – остановил мою тираду.

–Ведь ты будущая мама! Ведь так?

–Верно.

Вдруг он положил свою ладонь мне на живот. На то место, где зарождалась новая жизнь.

От страха, я замерла.

–Вот здесь! – сказал он. – Сосредоточение всего, что может остановить многое в этом мире!

–Опять начинается!

Я удрученно почесала лоб, отворачиваясь в сторону.

Айдын до сих пор держал руку на моем животе, и я не могла убрать ее. Мне было страшно прикасаться к нему. Не знаю, что бы я сделала, пожелай он большего.

Вдруг, словно услышав мои мысли, он сказал:

–Я люблю беременных женщин.

Его рука поползла к моим трусикам, и в следующую секунду он уже оттягивал резинку, совсем чуть-чуть.

Во мне закипела злость.

–…Люблю заботиться о них…

Между делом он уже приблизился ко мне на столько, что я могла слышать запах его тела. Духи, сигареты, и что-то еще… Наверное, то был его настоящий запах. Он улавливался вскользь, и вызывал ассоциации, совершенно логичные: уверенность, гордость, честь. Самодостаточность. Никакой душевной боли. Никаких сомнений. Он мог овладеть мной прямо здесь, на этом полу, и мне казалось, что даже небо не будет способно покарать его за насилие над женщиной.

Но тогда я никак не могла знать, что он априори не мог совершить подобного. Это было под запретом. Священное табу…

Черт возьми! Почему же я тогда этого не понимала?!

Страх.

Он отнимал у меня способность трезво мыслить. До сих пор не могу поверить, что я находилась в его плену в течение целого года. Я была парализована. Мое внутреннее зрение постоянно сосредотачивалось на собственном испуге, и не было способно видеть картину целиком.

Я считала это нормальным, испытывать смешанные чувства, попав в серьезную передрягу на пару со своим любимым… Мы были единым целым, когда сообща старались выбраться из этого кошмара…

Но ничего не выходило Мы завязли Тонули задыхаясь Топь затягивала нас глубже и глубже и мы боялись пошевелиться Боялись предпринять что-либо Всякое действие ускоряло неизбежное умирание Да Мы стремительно шли ко дну Вдвоем Вместе с ним

Все это был страх. Чувство, которое я никогда ранее не познавала до конца.

Теперь я имею о нем достаточно обширное представление. Но тогда я не смела проявить возмущение, когда меня касались руки хладнокровного убийцы.

–Я люблю защищать таких, как вы, – сказал Айдын, и вдруг отпрянул от меня. – Вы единственные из женщин, которых нужно защищать безоговорочно. Будь ты отъявленной стервой, предполагать и располагать было бы занятием пустым. Тебя в любом случае нужно было бы спасать. Потому что в тебе плод. В тебе жизнь. На тебе печать благовести.

А если кто-нибудь вздумает обидеть тебя!.. Да что там, обидеть! Если кто-то захочет даже просто прикоснуться к тебе (кроме твоего мужчины, разумеется), то я просто убью этого человека!

Он достал пистолет, который носил под футболкой, – между телом и джинсами, – и нашел в воздухе воображаемую цель.

–Я выстрелю в этого человека. Вне зависимости, кто это будет – мужчина или женщина. Так что, если у тебя нет желания оказаться рядом с окровавленным трупом, сократи на сколько можешь свое общение с ненужными людьми. Поверь мне, лишним это не будет.

–Я сделаю все, что смогу. – Со временем это фраза стала для меня дежурной.

Во рту пересохло. Пульс участился.

Оружие. Раньше оно пугало меня. Теперь же я получала удовольствие от одного вида того, чем можно было отнять чью-то жизнь. Иногда я часами проводила в Интернете, изучая модели пистолетов, ружей и даже арбалетов. Это было, как наваждение.

Он приставил пистолет к своему виску, и я подумала, если бы у меня была возможность нажать в этот момент на курок, и увидеть его мозги, размазанные по стене, то при этом я бы испытала крайне непристойные чувства и ощущения.

–Я могу убивать не только ради того, чтобы достичь какой-то цели, – сказал он, почесывая дулом свой висок. – Убийство – это акт добра, Дина. Ты знала об этом?

–Не для всех, – ответила я, всеми силами стараясь держать себя в руках.

–Но для многих.

Он дышал глубоко и не убирал пистолета от своей головы.

–Я творю добро, когда убиваю. С такими мыслями я подхожу к делу.

На минуту его рассудок словно помутнился. Потом он опустил ствол, и, вроде как, стал успокаиваться. Его дыхание становилось более равномерным и спокойным.

–Мне нужно еще воды, – сказал он. – Я выпью стаканчик-другой, и еще немного посижу, поостыну. А ты, – он посмотрел на меня, – ты можешь заниматься тем, чем хотела. Мы друг другу не помешаем.

Мы разбрелись по комнатам: он – на кухню, я – в спальню. Взяв чистое белье и халат, я отправилась в ванну. Стоит ли говорить о том, что я закрыла за собой дверь на щеколду? Если бы имелся железный засов, я не постеснялась бы воспользоваться и им тоже.

Долгое время мое горькое одиночество сводило меня с ума. Я прокручивала внутри себя каждую ошибку, и пыталась стереть ее огромным ластиком, и нарисовать для себя все заново, таким образом, как это могло случиться в фильме с хорошим финалом. Все счастливы. Зло наказано. Я в центре вселенной – и я сияю.

Пожалуй, именно поэтому я часто заходила на территорию, где хранились моменты моего абсолютно неосознанного счастья. Так я спасала свое сознание, которое постоянно находилось между стремлением к здравомыслию и путешествием в белый oblivion, где меня ожидало вечное забвение.

По собственному желанию, или против него, я возвращалась к прожитому счастью, при этом упрямо продолжая настраиваться на настоящее, на волну, где я была воином, или борцом, где я была тайным мстителем.

Это всегда было так прекрасно – вернуться в сладостные минуты своей радости, такой чистой, такой искренней, и такой незаметной когда-то давно, в студенческие годы, и парящей где-то высоко в небе, теперь, когда наступило затмение, и ничего не видно – одни и те же тени сомнений…

Даже не верится, что совсем недавно около меня был человек, которому я могла распахнуть двери к себе настоящей, и никак не бояться осуждения или клеветы. Словно это было не со мной. С кем-то другим…

Пора студенчества…

В очередной раз Тим поднял меня с дивана, чтобы как следует повеселиться. Как и всегда, я не в силах была ему отказать. Для меня камнем преткновения всегда был один риторический вопрос: к чему же тогда молодость, если потом нечего будет вспомнить в старости? Конечно же, в мои планы не входило мыслить подобным образом лет до тридцати, – это я имела возможность наблюдать со стороны на примере чужих жизней. Но упускать полученного шанса в лице неуемного парня, который вечно гнался за собственной удовлетворенностью, и в свободе права выбора я не собиралась.

Кирилл мало что знал обо всем этом. Его постоянно посещали иллюзии на мой счет; иллюзии, за которые не стыдно; за которые не ругают. В основном, он воображал, что я по большей части домашний человек. Что я истинная домохозяйка. Собственно, я сама подсунула ему этот образ, сама не понимая, зачем. Видимо, что-то подсказало мне поступить именно так. Правота, в свою очередь, оказалась на стороне этого что-то, – Кирилл любил истинную женщину, ту женщину, которая ждет своего мужчину в их общем доме, с готовым ужином и теплотой в душе.

На тот момент у меня даже не было мыслей подобного рода – мой образ женщины не всегда сходился на супружестве или семейственности. Я жила со своим одногруппником под одной крышей уже второй месяц, и меня это весьма устраивало. Чувство свободы поглощало нас с головой. Почти каждый вечер нас тянуло «выйти в свет». Нам не сиделось дома, и мы готовы были познавать нашу личность в любых ипостасях нетрезвого состояния.

Признаться честно, меня хватало не на долго. А вот Тимон, кажется, мог пить спиртное ведрами, стремясь достигнуть таким образом высшей точки своей удовлетворенности.

Мы с ним были осведомлены о фактах химической зависимости, какого бы роды она ни была: алкогольная либо наркотическая. Поэтому рано или поздно, но я вижу красный свет. В то время, как Тим считает, что в измененном состоянии сознания кроется не то, что удовольствие в степени икс, но и глубочайшие тайны бытия. Мир полон знаков. Становится отчетливее виден определенный путь. Некая рука ведет тебя между зеркальными отражениями в бесконечном стеклянном лабиринте.

Мы были молоды и прекрасны. Он был Богом. Я – его Богиней. Мы были готовы к встрече с любым небожителем или обитателем земной тверди.

В своих мыслях я уже стремглав неслась по лестничному пролету в подъезде, чтобы только вырваться из четырех стен на улицу, запрыгнуть в такси и отправиться навстречу ритму, в котором движется этот мир, когда солнце уходит за горизонт, и на небе балом правит луна.

Ночь. В ней воздух из other side. Я вдыхала его, и чувствовала, как на какое-то недолгое время позволяла себе быть счастливой.

Да! Я готова к этому!..

Но Тим застрял в своем гардеробе. Он не сразу способен выбрать одежду, в которой ему будет хорошо и комфортно. Я, как верный друг, поддерживала его желание быть разным, и не похожим на себя. На того себя, каким его имела честь знать я – прагматик и реалист с тонким чувством юмора; открытая душа и доброе сердце; и ничем неисправимая наивность.

Он снимал очередную футболку, чтобы примерить следующую. Как обычно, я получаю тихое удовольствие, наблюдая красивое мужское тело, занятое совсем не мужским занятием.

В нем сплелись две противоположности – типичная подростковая инфантильность и совсем не характерная для нашего возраста зрелость. Он говорил о сложных вещах, при этом оценивая свои дорогие шмотки, в попытке все-таки на чем-нибудь остановить выбор; он рассматривал свое отражение в зеркале так, словно старался уловить в нем тень самого себя; он был прекрасно сложен – для этого он постоянно отжимался, качал пресс, совершал подходы на брусьях и на перекладине. Но он всегда знал, что это не главное; и это тревожит его.

Тим не мог понять, в чем же тогда смысл, если не в удовлетворении самого себя или от жизни. В чем же тогда важность бытия? На чем стоит ставить акцент? Для чего и зачем мы нужны?

Он не скрывал своих мыслей, и мог резко менять темы бесед, ничуть не боясь смутить своего собеседника (временами, просто слушателя). В этом состоял его шарм. Он обольщал открытостью своего поиска.

Мы с ним сходились в одном мнении: если кто-то говорит, что поиск смыслов в корне должен быть чужд человеку, что это, в принципе, бессмысленно и глупо, что истинная семантика здесь и сейчас, в этом и следующем дыхании, то, скорее всего такой человек обманывает самого себя.

Так мы полагали…

Возможно, я просто отстаивала поведение своего лучшего друга. Друга, которого у меня больше нет, и не будет.

Иногда Тим снится мне. В таком виде, как если бы я смотрела в камеру обскура. Или в негатив фотографического снимка. Он улыбается мне. Всегда. Но ему тяжело. Я чувствую его боль и смятение. Я, конечно, стараюсь помочь ему, даже сама не зная, в чем именно. Прямо там, во сне. Но у меня ничего не получается. Его образ уходит, стирается, тает.

–Мы собираемся веселиться, ведь так? – спросил он у меня, продолжая оценивать свои футболки, сложенные на небольшой двуспалке в его комнате.

–Не знаю, как ты, – отвечала я ему, покачиваясь в стареющем офисном кресле, – но лично мне интересно еще раз повидать того мужика, который втирал о пользе работы и занятости, и уговаривал меня не торопиться задумываться о деторождении.

–Ты запала на него, да? – Его брови в сожалении поднялись домиком.

–Нет, ни в коем случае! – Я замотала головой. – Скорее, он подкрепляет мою уверенность в собственных убеждениях по поводу самой же себя.

–То есть, ты отправляешься за подпиткой?

Он попал в яблочко.

–О, Боже, да! – воскликнула я, воздев к потолку открытые ладони. – Мне нужен этот кислородный коктейль из непринужденной беседы и взаимоуважения!

–Ты забыла про легкое возбуждение.

–Без него мы бы все были роботами.

Я оправдывала себя и всех себе подобных.

Тим посмеялся надо мной, и, не меняя спокойного тона, обозвал меня «грешницей».

–Грязная грешница! – сказал он.

И сразу добавил:

–А если его там не будет? Ты будешь разочарована?

Подумав, я ответила:

–Думаю, что да. Немного.

–Но ведь изначально мы отправлялись за весельем. Ты ехала, чтобы предаться праздности! Как же так? Отсутствие стимула, и мы резко превращаемся в собственные тени?

Он не говорил «ты» или «я». Он говорил «мы». Не имея в виду отдельно себя, или меня. Он говорил обо всех.

Я это понимала. Как и то, что он снова приглашал меня рассудить этот мир, и людей, которые в нем живут.