Шарада

–Хочешь сказать, что этот несчастный женатый мужчинка есть стимул к моему хорошему настроению? – Я говорила напрямую. – Мужчина, который своим стремлением идентифицировать мои чувства старается затащить меня в одну из многих постелек, в какой-нибудь дешевой гостинице или на съемной квартире. Он – стимул?

–По логике, да. Он – твой стимул.

–Если это так, то тогда мы определенно ежедневно упускаем нечто важное.

Тим неоднозначно улыбнулся, и снова переоделся в новую футболку, не забывая поправлять творчески украшенный беспорядок на голове.

–Упускаем удовольствие? – спросил он.

–От которого отказываемся, если отсутствует стимул?

Я всего лишь продолжала его мысль.

Он утвердительно кивнул, и сказал:

–Удовольствие, которое мы можем получить, если позволим себе это. Если дадим себе на это разрешение.

–То есть, мы можем встать на путь, где всегда будет только вечное наслаждение, просто подписав договор с самим собой на дозволенность получать удовольствие?

–Не бывает вечного наслаждения.

–Тогда что же будет, если мы все-таки дадим себе волю, и раскошелимся на гедонизм?

–Вариантов много. – Он остановил выбор между двумя футболками. – Исход всегда неожиданный…

Удовольствие – это не только вопрос выбора и дозволенности. Это еще и готовность испытать горечь от того факта, что ты все еще жив и дышишь, и способен испытывать разной степени наслаждение. Это готовность испытать боль.

Он натянул на себя поло зеленого цвета, поднял вверх бортики воротника (это было уже давно немодно, но ему было наплевать), и снова добавил верности в хаотичной прическе.

–Я готов! – сказав это, Тим вернул на лицо свою улыбку на сотню долларов. – Извини! Заставил ждать!

–Зато мне теперь известно, в чем кроется мой стимул…

В таких непростых диалогах. В непринужденности. В честности. В родственности душ.

Теперь этого больше нет. Все уничтожено. Похоронено. Стерто.

Я застыла. Моего дыхания не слышно. Ни одного движения. Взгляд сосредоточился в одной точке, где видно страшные вещи, которые случились со мной. Я смотрю на все это десятки раз, прокручивая перед глазами, словно стремлюсь наказать себя, и не верю в реальность. Мне хочется, чтобы все обернулось страшным сном. Чтобы наступило пробуждение.

Разбитость и подавленность. Отчаяние.

Но мысль способна резко сменить траекторию.

Теперь я опять борец, и абсолютно четко знаю, что мне нужно делать и как поступать. Я больше не маленькая девочка. Хотелось бы мне сказать, что я юная леди, не смотря на то, что с любой другой «леди», которая попадалась мне на пути, я не могла продержаться и пяти минут. Но на самом деле мне хочется, чтобы все было именно так: чтобы я была леди; той самой юной красавицей, размышляющей о том, какой будет ее будущий супруг, как она будет служить ему невидимой опорой, рожать ему детей, и, если понадобится, то не одного, и даже не двух; юная леди не может позволить себе капризов. Она сдержана и улыбчива. Она соблюдает этикет. Пожалуй, это объединяет меня с девушками подобного рода. Это то, что рано или поздно объединяет нас всех – способность к психической мимикрии. При этом мы должны быть сдержаны и терпимы. Иначе нам не перенести различия друг друга.

Хватит ли мне терпения быть терпимой? Боюсь, что нет. Но я готова поклясться чем угодно, что не подам никакого вида об этом. Это самое главное. Необходимо создать для окружающих удобоваримый образ. В то время, как внутри себя ты имеешь право быть совсем другой – той, кем тебе хочется быть.

Мне не хочется быть леди. Мне хочется быть убийцей. Я готова уничтожить тело и душу каждого, кто перешел мне дорогу за последние несколько лет. И мне не хочется молить Бога, чтобы все закончилось миром. Мне хочется спустить курок и увидеть кровавые пятна на стене – ошметки мозга моего врага. Мне хочется вонзить скользкое лезвие в человеческую плоть и проворачивать им в ней до того момента, пока я не услышу крики боли и отчаяния – страдания моего врага. Пистолеты и ружья, клинки и мечи, молоты и щиты. Я готова воевать. Я буду воевать. Война поселилась во мне надолго.

В коридоре послышались приближающиеся шаги. Дверь в мою комнату осторожно открылась, и в проеме показалось знакомое лицо. Почти родное.

Нелли Артуровна. Профессор психологии. Мой преподаватель… Из прошлой жизни, когда я еще была несколько беззаботной студенткой.

Эта женщина прожила уже восемь десятков лет, и могла бы прожить столько же. Такое впечатление создавалось, когда мы смотрели на нее из-за своих парт – дети видели возрастное чудо. Несгибаемый человек. Волевой. И при этом никак не утраченное чувство детскости – мы почти всегда могли чувствовать себя с ней на одном уровне. За исключением тех моментов, когда она вдруг не превращалась в авторитарную личность и не командовала нами, как глупым стадом. Что поделаешь? На юношескую леность иногда приходится воздействовать весьма грубыми способами. Но все это не мешало нам, студентам, называть ее между собой по обычному, коротко, по ее имени: Нелли. Вот как она на нас действовала. Она была нам почти другом, не забывая о том, что она начальник, босс, главный. Настоящий лидер… Я бы пошла за ней на поле боя, если бы она была командиром. Без сомнения.

Она не стала полностью заходить в комнату, а только деликатно поинтересовалась:

–Дина? Могу ли я войти?

Мне хотелось говорить только глазами, одним взглядом. Но, превозмогая себя, я ответила вслух:

–Конечно!

–Здравствуй!

Она была искренне рада, и это было заметно. То, что я так легко впустила ее в свое пространство, означало, что я вполне была готова к диалогу, не смотря на свою глубокую подавленность.

Я также поприветствовала ее.

–Здравствуйте, Нелли Артуровна!

–Ты, конечно, знаешь, для чего я здесь. Люди беспокоятся о тебе. Более всех переживает Айдын.

–Это он вас пригласил?

–Совершенно верно.

Мне хотелось сказать, что это невероятно, но я просто недовольно промолчала.

Нелли продолжала:

–Как ты сама понимаешь, никто не решается говорить с тобой о твоих потрясениях.

–Вы хотите провести беседу о моих потрясениях?

На этих словах во мне проскользнул настоящий циник.

–Ты прекрасно знаешь, что переступив через самое себя, в итоге можно узнать многое. Океан истины не открывается сразу и целиком. Мы вынуждены каждый раз узнавать что-то новое, хочется нам того или нет. Переживания и потрясения есть ключи к новой двери, за которой таятся наш опыт и осведомленность.

После ее слов я сразу вспомнила аудиторию с огромными старыми окнами, лекционную сосредоточенность, и зеленое полотно доски – фон за спиной преподавателя.

–Позволь мне присесть? – спросила у меня Нелли.

Она асс. Она идентифицирует мои чувства. Присоединяется к ним.

Я напряжена, но это не мешает мне быть более расположенной. Я убрала скрещенные на груди руки, удобней устроилась в кресле, продемонстрировала свою открытость.

Нелли с радостью принимает мою расположенность. Похоже, этого она и добивалась.

Мне всегда казалось, что в осознанной манипуляции есть что-то от дьявола. Бог никогда не стал бы нас толкать на такие действия. От этого мне начинает казаться, что возле меня сейчас посланница ада, которую мне не переплюнуть. Мне хотелось избавиться от такой ассоциации, но почему-то она не пропадала.

–Необходимо говорить, – сказала Нелли, присаживаясь напротив меня на свободный стул. – Дина, что бы тебе хотелось сказать в первую очередь?

–Если быть честной, то мне вообще трудно говорить в последнее время…

Мне не хотелось обманывать ее. Я говорила правду. Еще я могла бы прибавить, что Айдын специально подослал ее ко мне. Чтобы узнать то, о чем я думаю. Все хотят знать, о чем я думаю.

Мы выдерживаем молчаливую паузу. На ее месте я бы уже подумала, что зря трачу свое время на бывшую студентку, которая впала в возрастную депрессию – такой я видела себя со стороны.

Неожиданно я начинаю подумывать о том, как намекнуть ей на то, что нахожусь в заточении. На то, что меня удерживают в этой комнате силой. Меня и моего ребенка. На то, что я запугана.

Вместо этого я сказала:

–Я собираюсь положиться на время. Все должно быть так, как оно есть. Я признаю существующее положение вещей, сколько бы переживаний мне не пришлось испытать от данного факта. Житейская мудрость «время все лечит» подходит сюда как нельзя кстати.

–Правильно ли я понимаю, что своей историей тебе делиться не хочется?

–Абсолютно верно! Ни к чему рассказывать то, что в скором времени порастет быльем. Я уверена, все рано или поздно забудется. Нужно двигаться дальше. Уверена, мне в этом помогут. Айдын действительно оказывает мне непосильную моральную поддержку.

Особенно в том плане, что подсылает ко мне ни в чем неповинную преподавательницу, пользуясь ее участием… Или за этим стоит что-то еще?

–Ну, что ж, – сказала Нелли. – Я вижу вполне зрелый подход с твоей стороны. У меня никогда не было сомнений в том, что ты волевой человек. Но, Дина, прошу тебя не забывать, что есть и более короткие пути к тому, чтобы начать новую жизнь. Не стоит во всем полагаться только на время.

–Сомневаюсь, что готова к этому именно сейчас. Как только я начну испытывать настоящие трудности, обещаю, что сразу дам знать о том, что мне требуется проводник.

–Айдын уверен, что ты в глубокой депрессии. Что ты близка к пограничным состояниям сознания.

–Это всего лишь мужское видение. Я не собираюсь кончать самоубийством или сходить с ума на почве типичной бытовой истории.

–Поэтому не видно Кирилла? Вы с ним повздорили?

–Можно сказать, да. У нас возникли серьезные разногласия.

Как же хорошо, что всегда все можно списать на любовную драму.

–Дина, я понимаю – в свое время тебе пришлось лишиться верного друга.

Она говорила о Тиме. Зачем же она это вспоминает? Испытывает мои нервы на прочность? Идиотизм!..

–Теперь рядом с тобой нет твоего любимого… Но, все же, я сомневаюсь, что такая сильная женщина, как ты, может так переживать по этому поводу. Наверняка, есть что-то еще, о чем тебе хотелось бы сказать мне, и вылечить свою израненную душу.

Она доводила меня до слез, до истерики. Но я держала себя в руках.

–Дина, когда-то я узнала, что если мне необходимо сдержать дружбу с дорогим мне человеком, то мне прежде всего нужно сделать только одну вещь: почаще позволять ему врать. Ты мне дорога, поверь мне. Но не на столько, чтобы я позволила тебе заниматься самообманом. Прости, но лгать ты пока не умеешь. Откровенная ложь – это, в первую очередь, самообман. Твой собеседник становится обманут только после тебя самой.

–Но…

–Я пойду. – Она поднялась со стула. – Если тебе действительно захочется поговорить, дай знать. Скажи Айдыну, он с радостью окажет тебе услугу. Или просто напрямую свяжись со мной. Клянусь тебе, это не сложно. Нужно просто иметь смелость набрать номер, поднести телефонную трубку к уху, и заявить о своей готовности говорить.

–Да, но как вы поняли, что…

Я была шокирована ее напористостью. Кроме того, она выглядела оскорбленной. Для чего она так ведет себя?

–Это не важно. Всего лишь секреты техники.

–Возможно, Айдын мог рассказать вам что-то.

–Бог с тобой, дорогая! Самое ужасное при знакомстве с каким-то человеком, так это иметь о нем представление от других людей. Я не смогла бы разговаривать с тобой так уверено, если бы Айдын выложил свое субъективное мнение. Мне намного легче быть в неведении, знаешь ли.

У меня вдруг начало складываться впечатление, что она обо всем знает. Это ощущение возникло как-то само по себе. Наверное, все из-за того же не пропадающего чувства – мной манипулируют. Направлением моих мыслей и степенью эмоциональности.

Она ведает. Она обо всем ведает. Лишь играет определенную роль.

Паранойя У тебя паранойя

–Должна признать вашу проницательность, – сказала я. – Обещаю, что прислушаюсь к вам.

–Хорошо. – Она пристально посмотрела на меня. – Ты растешь, Дина. Твои года и приобретенный опыт приносят тебе мудрость, которой нет у остальных.

К чему она клонит?

–Ты стала невероятно умна, Дина. Студенткой ты была смышленой девушкой. Но сейчас у меня осталось совершенно иное впечатление. Только что я говорила с крайне опытным стратегом! Видишь ли, не все к этому склонны.

Я полностью лишилась дара речи.

Профессор не останавливалась:

–Надеюсь, наш недолгий разговор не был лишним, и твоя уверенность послужит тебе только во благо! Прошу тебя ни в чем не расстраиваться! Всем нам рано или поздно нужен кто-то, кому есть возможность хотя бы просто выговориться. Не забывай, у тебя эта возможность есть постоянно. Не буду больше трепать твою душу. Бывай!

Она развернулась и быстро покинула комнату. После нее остались только удаляющиеся шаги – обуви с каблуками – глухой стук по паркетному полу. И мое недоумение…

…Это был мой вынужденный отказ мой грех моя измена…

Я предала его, и теперь у меня остался только его сын.

Я вновь и вновь прокручиваю все в своей голове – как же это могло случиться, как мы пришли с ним ко всему этому. Но моя мысль сбивается, спотыкается на тех памятных моментах счастья или бесконечных ссор, которые бывают между молодыми влюбленными.

Я помню, как не могла отказаться от идеи идеализировать наши отношения, нашу с ним связь. Это всегда было выше моих сил. Мне казалось, что рядом со мной лучший мужчина, а я, соответственно, лучшая женщина, которая могла ему достаться. У нас был лучший секс, и лучшие серии оргазмов. В то время, как все вокруг пребывали на седьмом небе от счастья, мы с ним взлетали выше атмосферы, отправлялись в космос, и оказывались в центре Вселенной всякий раз, когда находились на одном из пиков нашего недолгого счастья.

Тот момент, когда я вдруг поняла, что мирное сосуществование со своим любимым лежит несколько в другой плоскости, нежели чем в физической близости, наступил слишком поздно. На столько, что уже даже не стоило сожалеть. У меня осталось чувство незавершенности, уходящее тонкой линией в бесконечность. После того, как его у меня забрали, я поняла, что огромной части меня самой больше не существует. Эта часть отправилась вместе с той линией, в то бесконечное путешествие, в поисках души любимого. Оставшаяся часть меня осталась примиряться с реальностью. Договариваться с ней. Идти на компромисс. Заключать договора…

Хотя, удивительно, как со мной остались только яркие моменты, и как я умудрилась позабыть все темное и страшное, что связывало нас в последнее время. Особенно то, как я отказывалась доверять ему. То, как находила в нем врага. Ну, или хотя бы засланного шпиона, исполнителя.

Короче говоря, моя подозрительность возросла до неприличия высоко.

Я долгое время не хотела с ним говорить. Мне казалось, что он постоянно меня предает. Мои мысли были сильнее меня, и он чувствовал это, и не знал, как ко мне подступиться.

Но в какой-то момент он собрал волю в кулак, и, сев рядом, обнял меня так, как это мог делать только он – со всей любовью, которая в нем была, со всей отдачей, не оставляя себе ничего, и огромной беспомощностью, которую он никогда не боялся скрыть.

Мы оба молчали. Мне не хотелось отвечать ему взаимностью. В то время я чувствовала в себе первые изменения. С моим телом и мыслями, со всем, что окружало меня, стало что-то не так. Все изменилось. Все стало другим. Долгое время я действовала на отторжение. Мне хотелось вернуть себя ту, какой я была. Но взрослый человек внутри меня настойчиво повторял мне, что время невозможно повернуть вспять, что все, что сделано, уже сделано, и незачем оборачиваться к прошлому, которое оригинально и неповторимо.

Я уронила голову на его плечо и сказала:

–Кирилл, ты должен признать тот факт, что ты не слышал меня.

–Я признаю!

Он обнял меня еще крепче и повторил:

–Признаю!

–Без этого я не смогу идти дальше! Мне нужно твое признание! Мне нужен ты! Я не смогу справиться со всем одна! Ты должен переступить через себя, признать несостоятельность своих слов, и встать, наконец, на мою сторону!

–Я уже это сделал! Верь мне! Я тоже не могу без тебя!

–Я больше никому не могу верить!

Это был тот момент, когда вымотанная женская суть поднималась со дна глубокого колодца, чтобы проникнуть в мужскую пещеру, в его логово, и испытать теплоту и созидательную силу, какая в ней была. Тот самый момент, когда мужчина просто выслушивает женщину, и дает ей возможность оказаться самой собой – такой, какой ее сотворила сама природа.

Переживания захлестнули меня. И я больше не могла себя сдерживать. Реальность была самой болезненной вещью, с которой я сталкивалась.

Но мои же слезы были для меня чужими. У меня было ощущение, что плачу не я, а только мое тело. Внутри я была сильна, как никогда прежде. Я разделилась напополам. Одна моя часть билась в истерике, а другая пребывала в умеренном спокойствии. Одновременно я была сильна и беспомощна. И я вдруг поняла, что это были слезы прощания. Я выпускала из себя подростка; девушку, которая старалась быть верной своим родителям.

Я становилась воином.

–Мы должны разобраться со всем этим! – твердо говорила я сквозь слезы.

Для Кирилла в ту минуту настал переломный момент. Он перестал меня узнавать. Я почувствовала это. Моя истерика была не просто очередным желанием полить слезы в мужскую рубашку (так это обычно видят мужчины); еще я стремилась к действию, к тому, чтобы решить проблемы. Для него это было непривычно. В его глазах было скрытое удивление.

–Мы должны понять до конца не только то, что случилось здесь, в этой квартире, но и что было вне ее. Ты понимаешь меня? Нас сюда затолкали силой – это очевидно. Но я не могу понять зачем… Это какая-то загадка, которую необходимо разгадать. Глупый заговор. Безумие. Все путано. Скрыто и непонятно. Но мы найдем здесь свою логику. Подберем нужный ключ, чтобы открыть дверь, через которую сможем выйти. Ответы есть. Я знаю это!..

Кирилл, ты должен быть на моей стороне! Должен быть со мной!

–Я обещаю тебе, – сказал он, – я буду с тобой! Посмотри на меня, и скажи, что веришь мне!

Мне не требовались какие-то слова, чтобы подтвердить свою веру. Вместо этого, заглянув в его глаза, искавшие прежнюю Дину, девушку, в которую он был влюблен, и которой уже почти не существовало, я твердо сказала:

–Нам нужен план.

У всех есть план.

Выживают только умные стратеги.

Война – это не шутка.

Мне хочется сожалеть. Но я не могу.

Я высушена изнутри. Во мне бесплодный сад. Все сгнило. Пустыня.

Я опустошена.

Остался один росток. Он пробивается там, где все выжжено. На том месте, где никогда и ничего не должно было вырасти. Но для этого растения это то самое место. Нужное место. Потому что это цветок ярости. Его длинный стебель в острых иглах, а лепестки горят пламенем ненависти. Он пылает, уничтожая все вокруг себя. Корни цветка питаются чувством мести, что живет во мне тихо и порой незаметно. Желание отомстить разрастается во мне, все сильнее охватывая мое сознание.

Я окаменела. Я камень. Я статуя. Старая статуя, на которую больше никто не обратит внимания. Я разваливаюсь, и мне плевать на реставраторов; на тех, кому вдруг захочется мне помочь. Я смогу решить все сама. Как и обычно. У меня получится. Я уверена в этом.

Я волчица, которой хочется только одного – выть от горя. Мой сад бесплоден. Я Ева, лишенная своего Адама, порочная и грязная. Я выносила и родила. Вынесла всю боль, какую только можно испытать от потери. Я вернулась в Эдемов сад, и не обнаружила ничего, кроме запустенья.

Девочка-подросток, которая постоянно пугалась глупых экзаменов, исчезла окончательно.

Я постарела. Я старше этого мира. И я бесстрашна.

Эпизод 2

Кирилл Получает Удары

Когда мы зачали нашего сына, Дина стала оберегаема иной силой, противоположной той, что дает нашему телу движение, а сознанию некую уверенность в безопасности.

Еще до того, как она поняла, что беременна, и до того, как ее не лучшая сторона характера (какая есть у каждого из нас) не начала быть основной чертой ее личности, – я чувствовал эту ядовито-парализующую энергию, ставшей мне препятствием в привычном жизненном ритме.

Мы – я и Дина – были дверью. Находясь в неведении, обманутые человеком, называвшимся другом, мы невольно позволили появиться в нашем воздухе новой частице. И теперь она распространяется, почти как вирус.

Когда я впервые увидел демона, я подумал, что схожу с ума. Долгое время я был уверен, что он пришел за мной. Что он предвещает мою гибель.

На самом деле он явился, чтобы оберегать Мать. Чтобы быть невидимой защитой для Дины. И, что еще важнее, для ребенка, что был в ней.

Он смотрел на меня своими мертвыми глазами, замерев, как статуя. Вселяя в меня страх, он отнимал у меня право на отцовство. С самого начала вся его фигура говорила мне только об одном: мой ребенок никогда не будет принадлежать мне.

По его появлением можно было угадывать настроение моей девушки: демон пропадал в никуда (по крайней мере, я его не видел), и Дина становилась той милой девчонкой, какой я ее знал с самого начала; демон вновь объявлялся, и было ясно, что движется грозовая туча, – в Дине просыпался отравленный воздух, которым мы с ней постоянно дышали, находясь в квартире с заколдованными стенами…

Бывало хорошо, если она соглашалась идти на контакт, и позволяла успокоить себя, как кошку, которую можно было погладить и прижать к себе. И плохо, когда она превращалась в настоящего дьявола. Порой ее глаза становились настолько мутными и злыми, что ее можно было бы легко принять за агрессивную наркоманку.

Но она всего лишь была переутомленной беременной женщиной молодого возраста.

Так я предпочитал думать об этом. Такой подход многое упрощал. Особенно ее смены настроений.

Конечно, в то время я не понимал всего этого. Все, на что меня хватало, так это на внутреннюю панику, бесконечный стресс и никак не пропадающее чувство отчаяния.

Я понимаю это сегодня, теперь, когда нахожусь на безопасном расстоянии от всего, что было со мной и Диной. Когда я не вижу будущего, но точно знаю, что спасен…

Я старался поговорить об этом с Нелли, – с нашим мастодонтом психологии. Но мне мешали сомнения, неуверенность, и какая-то огромная стена в моем сознании, которая возникала передо мной и всем остальным миром, как только у меня появлялось нормальное желание поделиться с ним теми странными событиями, участниками которых стали я и моя девушка.

В основном эта стена держалась на огромном количестве спиртного, выпитого мной, чтобы заглушить стресс, и на том чувстве внутренней пустоты, овладевшим мною за пару месяцев до зачатия нашего ребенка…

До сих пор помню свой первый серьезный разговор с Нелли. Он касался курсовой работы, к которой я вроде как и подошел с некоторой серьезностью, но все равно выполнял ее в дальнейшем с трудом и ленью. В общем, в этом плане я не отличался от большинства знакомых мне студентов.

Весь наш поток страдал отсутствием сосредоточенности, рассеянностью внимания и неумением воспринимать науку как нечто серьезное, значительное и важное.

Это была игра, в финале которой у тебя оказывался диплом с пометкой об окончании высшего учебного заведения. Я старался играть по ее правилам. Не более.

Правда, когда ты начинал работать с Нелли, то игра и ее правила уже не имели никого значения. Приходилось ширить свой интеллект и прибавлять навыки, – расти не только вверх, но и в стороны.

Она задержалась всего на минуту, но извинилась за это. Села напротив, и я впервые смог отчетливо увидеть ее ясный взгляд, – взгляд человека, тело которого уже разменяло седьмой десяток, но умом и сознанием не постарело ни капли.

–Итак, Кирилл, – сказала она, – это твоя первая курсовая. Напомни, пожалуйста, какую тему ты выбрал.

Нельзя сказать, что в тот момент я чувствовал сильное волнение. Скорее, оно накатывало в определенные моменты нашей беседы.

Как, например, в эту минуту, когда я начал говорить, – осторожно, будто ощупывая почву:

–Это в рамках семейной психологии… Распространенная проблема, на мой взгляд.

–Звучит интригующе! – Она улыбнулась куда-то в сторону. – Так что же это?

Я робко кашлянул, но ответил уверенно:

–Алкоголизм в семье.

–Да, – сказала она.

В ее глазах проскользнуло какое-то понимание.

–Нам необходимо придти от общего к частному, – сказала она. – Данная тема, видишь ли, крайне обширна.

Она говорила о зависимостях: алкоголизм, наркомания, токсикомания, лекарственная зависимость; зависимость от секса, зависимость от азартных игр, зависимость в поле духовных исканий. Список продолжался, но половину я уже не слышал. Просто не мог относиться ко всему этому всерьез.