Двуликий ангелочек (сборник)
В конце концов я поняла, что никто из мужчин мне не подойдет. Потребовалось немало подумать и покопаться в себе, причем покопаться безжалостно, а подумать честно, чтобы понять и самой себе признаться, что мужчину, точно такого же, как мой отец, мне найти не удастся. А на меньшее я согласиться не смогла бы, это было бы насилием над собой, а я органически не терплю насилия.
Мне оставалось одиночество и по-женски мудрые, но отчужденные отношения с мужчинами. Этим, конечно, можно было время от времени себя отвлекать, но…
Никогда, даже в самые страстные моменты, даже когда сознание отключается и ты не понимаешь, что и зачем ты делаешь, я не растворялась в своем партнере полностью, не сливалась с ним до конца, не могла испытать той степени природной близости, которая была у меня когда-то с матерью и отцом… Да это, наверное, и невозможно. Я всегда как-то бессознательно наблюдаю за собой со стороны, в какой бы экстаз ни впадала, какой бы оргазм ни испытывала…
При чем здесь все эти рассуждения? – могли бы спросить меня. И я бы ответила, что дефицит духовной близости у меня не исчез и ничем не заполнился. И не важно, что я никому и никогда не расскажу о себе того, что я поняла. А важно то, что это понимание теперь помогает мне правильно выстраивать отношения с людьми.
Я, например, давно уже поняла, почему я столь нежно отношусь к Ромке, который по сути еще совсем зеленый подросток, почему вижу в нем чуть ли не своего сына. Это просто еще одна попытка заполнить дефицит, пустое пространство в душе, оставшееся после того, как ее покинули мои родители… Точно такая же, как и отношения с Маринкой, как и моя увлеченность журналистской работой, которая недавно столь внезапно сменилась апатией и скукой.
Мне нужно что-то другое, что могло бы заполнять мою душу в ее жажде слиться с другой душой. И я, плохо отдавая себе отчет, что делаю, кинулась на первую попавшуюся возможность, открывающуюся для этого в работе частного детектива. Ведь то, чем занимался честертоновский патер Браун, не что иное, как метод психологического резонанса, который милиция, например, считает шарлатанством, клиенты – сверхъестественной мистикой, а психоаналитики – очень опасным занятием. Всегда существует возможность столь глубоко погрузиться в психику другого человека, что твоя собственная психика начинает испытывать необратимые изменения.
Метод недаром назван «резонансом». Как известно из физики, при совпадении частот происходит столь резкое усиление энергии волны, что это часто приводит к катастрофе.
Я не рискнула бы рассказывать о том, что побудило меня заняться работой частного сыщика, ни Маринке, ни Кряжимскому, вообще – никому. Никто из них меня бы не понял. Сочли бы извращенкой какой-нибудь, сумасшедшей. Но кто из нас сегодня не сумасшедший, если рассматривать мотивы поведения каждого человека не с точки зрения житейской и формальной логики, а исходя из истинных психологических причин, толкающих человека на те или иные поступки?
Рассматривая комнату погибшей девушки, я поняла, что сделала выбор и уже не откажусь от него, даже поняв, почему он был сделан. Это для меня сейчас единственная по существу возможность найти решение своей психологической проблемы.
Я взглянула на часы и поняла, что торчу в этой комнате, наверное, минут пятнадцать. Конечно, это уже чересчур. Пора возвращаться к несчастной женщине и сказать, что я берусь ей помочь.
– Ксения Давыдовна, – сказала я, входя в гостиную, – а вы часто заходили в комнату дочери?
Она посмотрела на меня печально и покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Гелечка очень не любила, когда к ней кто-нибудь заходил. Мы даже ссорились с ней иногда из-за этого. Она даже подругу свою туда не пустила, заставила сидеть здесь, в гостиной.
Я тут же сделала стойку, словно охотничья собака.
– Вы знаете кого-нибудь из ее подруг? – спросила я.
Она пожала плечами.
– К Гелечке очень редко приходили, – сказала она. – Чаще она пропадала целыми днями.
Ксения Давыдовна внезапно встала.
– Впрочем, – сказала она, – Гелечка записала телефон одной подруги в электронную книжку. Обычно она никогда этого не делает…
Ксения Давыдовна споткнулась на этом слове и поправилась:
– Не делала. Но на этот раз был включен автоматический режим записи. Пойдемте, я дам вам прослушать.
Она провела меня в просторную прихожую. У одной из стен стоял изящный диван в стиле ампир, рядом на невысоком стеклянном столике – телефонный аппарат.
Женщина нажала какие-то кнопки на аппарате, послышались звук перематываемой пленки, затем щелчок и несколько фраз, сказанных женскими голосами.
«– Алло! Можно Гелю?
– Кто ее спрашивает?
– Это Вика.
– Подождите, я сейчас ее позову…»
Отвечала Вике, как я догадалась, Ксения Давыдовна. После небольшой паузы послышался еще один голос, тихий и бесцветный.
«– Это я. Чего ты звонишь? Я же просила…
– Ты что, подруга? Прошло уже три дня. А ты молчишь!
– Заткнись! Я сказала, что сегодня вечером приду к тебе?
– Ты сказала, но…
– Вот и не дергайся! Сиди, жди! День еще не кончился. Только чтобы ты одна была. Я не хочу видеть опять эту пьяную морду! Ты меня в свои проблемы с ним не впутывай!
– Да нет его, не наезжай! В командировку опять уехал… Подумаешь, недотрога! Что такого случилось-то?!
– Заткнись, я сказала! Приду часов в десять. И чтобы одна была…»
Послышались сигналы отбоя.
Я успела записать весь разговор в блокнот. На табло определителя номера стояли цифры: 44-85-12. Это уже кое-что. Теперь я вполне смогу разыскать эту Вику. Мне просто необходимо ее разыскать. Ведь, судя по разговору, Геля собиралась встретиться с ней в десять часов вечера. А трагедия наступила в половине первого ночи. Возможно, что Вика может рассказать мне немало такого, что прояснит картину последних часов жизни Гели.
– Кто эта Вика, вы не знаете? – спросила я.
Ксения Давыдовна беззвучно плакала.
– Они учатся вместе… Учились. В одной группе в университете. Вика приходила к ней однажды, я вам говорила, Гелечка не пустила ее в свою комнату.
«Странные у нее были отношения с подругами, – подумала я. – Впрочем, выводы делать еще рано».
– Милиции вы говорили об этом разговоре? – спросила я.
Ксения Давыдовна кивнула.
– И что вам ответили? – поинтересовалась я.
– Ничего, – всхлипнула она. – Записали и ушли. А сегодня утром мне позвонил капитан Федоров и сказал, что у него нет никаких причин сомневаться, что это было самоубийство… И не захотел ничего слушать.
– У вас есть его телефон? – спросила я.
Она кивнула головой и достала из кармана халата визитную карточку. Этот телефон я тоже записала. Больше мне в этом доме, похоже, делать было нечего.
Ксения Давыдовна поняла, что я готова уходить, и тут же забеспокоилась.
– Простите, Ольга Юрьевна, – сказала она взволнованно. – Вы найдете того, кто убил Гелечку?
Женщина смотрела на меня с надеждой. В ее взгляде и голосе я не нашла ни малейшего сомнения в том, что вчера произошло именно убийство. У меня, честно говоря, пока такой уверенности не было.
Но я знала, что просто обречена на расследование этого дела. Я не могу отказаться. Я потом сама себя изведу сомнениями и сожалениями о том, что выпустила из рук дело, которое могло отвлечь меня от себя самой, от своих проблем.
Я кивнула головой.
– Пожалуй, рано как-то квалифицировать трагедию, произошедшую с вашей дочерью, – сказала я, – но я могу вам обещать, что разберусь в том, что же случилось. Правда, о сроках ничего определенного сказать пока не могу.
– Я знала, что вы не откажетесь мне помочь! – воскликнула женщина и достала из кармана халата пачку долларов. – Я хочу дать вам аванс, чтобы вы были уверены, что я заплачу вам за вашу работу. Сколько вы берете в день?
Я растерялась, впрочем, не надолго. Не такая уж я романтическая дурочка, какой была когда-то. Это на первом курсе университета я могла ввязываться в расследование криминальных историй, с которыми случайно сталкивалась, из абстрактных гуманистических побуждений. И жизнь меня учила, вернее, отучала видеть все в розовом свете.
Теперь я четко знаю, что каждая работа стоит денег, а такая, за которую берусь я сейчас, – больших денег. Единственная проблема была в том, что я совершенно не знала, сколько берут за свои услуги другие частные сыщики. Впрочем, какое мне до этого дело? Пусть другие хоть бесплатно работают. Я сама цену установлю.
Взяв для ориентира свою зарплату главного редактора, которую я сама себе устанавливала, прикинув, что заниматься расследованием придется круглые сутки, что потом мне, возможно, потребуется отдохнуть, прибавив на всякий случай тридцать процентов прибыли, еще пятьдесят процентов страховки на случай возможного членовредительства, умножив то, что получилось, на коэффициент инфляции, я была немного смущена той суммой, которая у меня вышла. Поэтому я уменьшила результат моих расчетов вдвое и ответила на вопрос моей первой клиентки:
– Четыреста долларов в сутки плюс непредвиденные расходы.
– Давайте я заплачу вам за неделю вперед, – немедленно предложила Ксения Давыдовна.
«Однако, – подумала я, – с деньгами у нее и впрямь проблем нет».
– Нет-нет, – отказалась я, – предоплату я не беру. Возможно, я справлюсь с этим гораздо раньше, не стоит загадывать на неделю вперед. Я попрошу вас оплатить только непредвиденные расходы. Двухсот долларов вполне хватит.
Глава 2
Получив от нее две сотни, я простилась с ней и, забравшись в машину, решила немного поразмышлять, прежде чем предпринять что-либо дальше.
План расследования мне, в общем-то, был ясен. Сейчас нужно познакомиться со всеми людьми, которые окружали Гелю, по их отношению к ней попытаться установить, что она была за человек, а по их отношению к ее смерти попытаться понять, что же с нею на самом деле произошло.
Правда, у меня сложилось впечатление, что окружение погибшей не так уж велико. Мать, отец, подруга… И все! Этот факт тоже надо еще осознать и как-то его интерпретировать. Но для выводов у меня слишком мало еще информации.
Так, что у меня есть в запасе? Подруга. Но до подруги так быстро не добраться. Учебный год закончился, в университете никого не найдешь, а уж тем более никто не скажет тебе адрес, по которому живет одна из студенток, если, конечно, она не в общежитии живет. Но мне показалось, что Вика не имеет никакого отношения к студенческому общежитию. Оставался номер телефона, по которому можно установить адрес. Для таких целей я специально завела себе одного знакомого в управлении ГТС – городской телефонной сети. Журналистам, как вы сами понимаете, тоже часто приходится устанавливать адреса и имена владельцев телефонных номеров.
Проще было позвонить капитану Федорову, который наверняка уже разыскал эту Вику и с ней поговорил. Представиться ему частным сыщиком и попросить адрес подруги умершей девушки. Вопрос только в том, даст ли он мне этот адрес. Чем больше я об этом думала, тем больше сомневалась в успехе разговора с капитаном. У него сразу же возникнет масса вопросов ко мне – кто меня нанял, зачем я расследую дело, в котором и так все ясно, да и дела-то по сути никакого нет, и, наконец, есть ли у меня лицензия, позволяющая мне заниматься частным сыском?
Последнее соображение заставило меня совсем отказаться от идеи звонить капитану. Никакой лицензии, конечно, у меня не было. Было, правда, одно обстоятельство, которым я могла бы попытаться оправдать свои действия. В уставе газеты «Свидетель» было записано, что ее журналисты имеют право проводить расследования по просьбе различных организаций и частных лиц. Но капитан мог счесть это недостаточным обоснованием моих действий, тем более что в редакции лежал подписанный мною же приказ о том, что официально я нахожусь в отпуске.
Я не люблю создавать себе лишние сложности. Поэтому я разыскала номер моего знакомого телефонного осведомителя и попросила его установить, по какому адресу зарегистрирован номер телефона 44-85-12. Он обещал перезвонить минут через десять.
Кроме подруги, у меня был еще отец погибшей девушки, с которым тоже нужно было встретиться. Но это и все. Выбирать было практически не из чего.
Пока я не знала адреса подруги, я решила позвонить мужу Ксении Давыдовны и договориться с ним о встрече. Набрав номер, который мне дала Ксения Давыдовна, я представилась и спросила, когда мы сможем встретиться.
– Зачем? – последовал неожиданный для меня вопрос.
– Я хотела бы, чтобы вы рассказали мне о дочери, – ответила я.
– Вряд ли я смогу вам о ней что-либо рассказать, – ответил Серебров. – Мы с ней не были близкими людьми.
Это был недвусмысленный намек на то, чтобы я оставила его в покое. У меня сложилось впечатление, что Олег Георгиевич Серебров был совершенно не заинтересован в том, чтобы я докапывалась до причин смерти его приемной дочери. Это только усилило мое желание разобраться в происшедшем.
– Тогда, может быть, мне удастся рассказать вам что-нибудь о вашей дочери, – сказала я, сделав многозначительную паузу. Пусть думает, что я уже успела узнать об Ангелине Серебровой что-то такое, что ему неизвестно. Или, наоборот, что ему хорошо известно, но что он от меня хочет скрыть. В любом случае у него должно возникнуть желание со мной встретиться. Хотя бы для того, чтобы узнать, на что я намекаю.
– Хорошо, – согласился, как я и предполагала, Серебров. – Приезжайте прямо сейчас. У меня есть минут сорок свободного времени.
И назвал мне адрес. Что мне оставалось делать? Только принять его предложение, которое к тому же нисколько не противоречило и моим планам.
Дождавшись звонка с телефонной станции от своего знакомого и записав адрес Виктора Владимировича Конюхова, на кого был зарегистрирован телефон 44-85-12, я поспешила к тарасовскому цирку, напротив которого находилась фирма «Терция», где вице-президентом был Олег Георгиевич Серебров.
«Терция» располагалась не на самой улице героя гражданской войны и анекдотов Петра Исаева, больше известного под именем Петьки, а в глубине квартала. По длинной и мрачной арке между винным магазином и областным управлением социальной защиты населения я прошла в огромный и очень запутанный внутренний двор с десятком старых зданий. Путаница происходила от того, что двухэтажные здания были разбросаны по двору без всякой системы, образуя лабиринты и тупики. Дома были облезшими и облупленными, и очень трудно было заподозрить в любом из них местонахождение такой солидной фирмы, как «Терция».
Мне пришлось обойти добрую половину двора и узнать, что за фасадом винного магазина расположены конторы Птицепрома и Леспрома, жилой дом и домоуправление, а за фасадом социальной защиты – редакция газеты «Тарасовский Бродвей», какой-то, судя по мерзкому запаху, мясной склад и подсобные помещения выходящего на улицу сподвижника Чапаева ресторана. Несколько двухэтажных домов в разных концах двора вообще не имели опознавательных знаков.
До этого мне редко приходилось бывать внутри тарасовских кварталов, особенно в центральной части города. Меня поразил контраст этой территории с фасадами, выходящими на улицу, за которыми по личному указанию тарасовского мэра арендаторы следили тщательно, поскольку мэр ставил в качестве жесткого условия зависимость продления аренды от внешнего вида фасада.
За внешним видом зданий, находящихся во дворе, никто не следил вообще. Да и двор больше был похож то ли на стройплощадку, то ли на окрестности разведочной скважины осенью. Видела я когда-то в своем родном Карасеве, в Заволжье, буровые вышки, бегали мы на них в детстве с мальчишками. Хорошо помню, что даже летом вокруг вышки было постоянное грязевое болото. Раз в неделю грязь на буровой разравнивал бульдозер, но уже на третий день она вновь заполняла всю территорию.
В том дворе, куда я попала, грязь никто никогда не убирал. Наверное, весной ждали, когда подсохнет, а осенью – когда замерзнет.
На мое счастье, здание, на котором я наконец обнаружила табличку с названием «Терция», не было окончательно отрезано от цивилизации. К нему была проложена не очень безопасная, но все же явно просматривающаяся тропа в виде положенных на кирпичи досок. Рискуя провалиться, я отправилась к цели своего путешествия.
Стоило мне войти в облезлую металлическую дверь и оглядеться, как я тут же забыла, что творится во дворе. Первой моей мыслью было, что я каким-то образом попала в здание областного правительства или в немецкое консульство. Только в этих двух учреждениях я видела такой продуманный стиль внутренней отделки и столь высокое ее качество.
Вокруг было безукоризненно чисто, стены сверкали белыми панелями, пол отсвечивал бликами от удивительно изящных светильников на стенах.
Большие керамические вазы были расставлены по обширному холлу среди мягких кожаных кресел, стоящих по два у нескольких телевизоров.
Едва я вошла, как с одного кресла тут же поднялся и устремился ко мне высокий худой парень лет двадцати пяти в красном костюме и галстуке-бабочке с сотовым телефоном в руке.
Не стоило больших усилий догадаться, что слева за поясом у него торчит пистолет. Я с удивлением отметила, что для охранника вид у него совсем не традиционный.
– Вы к кому? – спросил он очень вежливым тоном.
– Олег Георгиевич на месте? – ответила я вопросом на вопрос, потому что очень не люблю объяснять, к кому я иду и зачем. Это кажется мне унизительным.
– Серебров? – переспросил охранник. – Он вам назначил?
– Что, извините, он мне назначил? – Я начинала уже злиться. Здесь с посетителями разговаривают очень вежливо, как я вижу, но совершенно не считают их за людей. Хозяин – царь и бог, единственное на свете существо, достойное внимания и уважения. А те, кто к нему приходит, – так, сор под ногами, такая же грязь, как во дворе.
– Олег Георгиевич вас ждет? – Охранник, видимо, всерьез подумал, что я не поняла его вопроса, и решил сформулировать его иначе.
– А вы позвоните ему и спросите, – предложила я.
Парень слегка засомневался, все же спросил, как меня зовут, и набрал какой-то номер. Ему тут же ответили.
– Леночка, – сказал он, – спроси шефа, примет он Бойкову или нет?.. Бой-ко-ва. Да не Бойков, а Бойкова… Не знаю, назначал он ей или нет… Вот так, не знаю! Слушай, ты меня не учи, как мне надо работать. Я за это место не держусь! Тоже мне, нашли вахтера!
В разговоре возникла пауза, поскольку парень замолчал и теперь уже сердито уставился на меня. Я ясно видела по его взгляду, что я ему нравлюсь, а злится он совсем не на меня, а на эту самую Леночку, которая с ним разговаривала.
Так он стоял секунд тридцать, потом снова встрепенулся, прислушался к голосу в трубке и затем отключил свой телефон.
– Коза драная! – пробормотал он тихо и посмотрел на меня. – Это я не вам, – сказал он, теперь уже откровенно рассматривая мои ноги. – Второй этаж налево. Олег Георгиевич вас ждет.
Я усмехнулась и по узкой, но застеленной ковром лестнице поднялась на второй этаж с точно таким же холлом, как и внизу.
В холле в полном одиночестве сидел совсем молодой и очень симпатичный парень, лет двадцати. Я приняла его за охранника.
Он, видно, настолько доверял своему коллеге внизу, что даже не посмотрел в мою сторону, головы не повернул. Он сосредоточенно разглядывал обивку на стоящем перед ним пустом кожаном кресле и так погрузился в какие-то очень личные мысли, что до вверенного его охране объекта ему в данный момент не было никакого дела.
Мне до него, впрочем, тоже дела не было. Я вошла в коридорчик слева, увидела перед собой единственную дверь и оказалась в приемной. Женщина лет тридцати, чуть полноватая, но очень привлекательная и открыто сексуальная, была, без всякого сомнения, та самая «коза драная», с которой разговаривал охранник-вахтер.
Увидев меня, она выскочила из-за компьютера и, поигрывая бедрами, нырнула в кабинет к своему шефу. Через пять секунд она оттуда вынырнула и, улыбнувшись мне, произнесла покровительственно:
– Проходите, милочка. Олег Георгиевич просил сразу предупредить, что у вас есть двадцать минут. Потом у него встреча с торговым представителем из Монголии.
Я промолчала. Не могу же я связываться со всеми подряд. Да и не она устанавливает здесь порядки, не она формирует сам тип отношения к посетителю. Это все, конечно, идет от ее шефа.
Серебров встретил меня откровенно раздраженным взглядом. Он сидел не за своим огромным столом, за которым, вероятно, проводил совещания со своими работниками, а за низким журнальным столиком в углу кабинета, здесь уместилось бы, наверное, с десяток таких комнатушек, в какой жила его приемная дочь. На столе стояла открытая бутылка французского коньяка и пузатая низкая рюмка, одна.
Вице-президент небрежно кивнул мне на стоящий рядом с диваном, на котором он сидел, стул и плеснул в рюмку немного коньяка. Сделав маленький глоток, он поставил рюмку на столик и посмотрел на меня вопросительно.
– Ну? – сказал он.
– Вы можете ответить мне на один вопрос? – спросила я, изучая его совершенно бесстрастное лицо. Глядя на него, трудно было бы предположить, что вчера погиб близкий для него человек.
Серебров поднял вверх указательный палец и сказал:
– На один.
– Как вы считаете, ваша дочь Геля сама шагнула вниз с одиннадцатого этажа или кто-то помог ей в этом?
Он сделал еще один глоток коньяка. На его лице не отразилось ни боли, ни даже досады.
– Я считаю, – сказал он, глядя на коньяк в рюмке, – что мое мнение не играет никакой роли в этой то ли криминальной, то ли сентиментальной истории. Надеюсь, больше у вас вопросов нет?
«Скотина! – подумала я. – Нельзя так со мной! Я такого обращения не переношу».
– Вопросов нет, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. – Есть мнение, которое, как я полагаю, будет играть в этой криминальной, без всякого сомнения, истории очень важную роль. Я хочу, чтобы вы его знали.
Он протестующе поднял руку, но я не дала ему рта раскрыть.
– Я считаю, – продолжала я, – что никак нельзя квалифицировать как самоубийство то, что произошло с вашей дочерью. И что вы имеете к этому происшествию прямое отношение.
Он напрягся. Я поняла, что его внутреннее состояние изменилось. Вежливая и равнодушная презрительная наглость превратилась в агрессивную настороженность.
– В любом случае вы ничего не сможете доказать, – сказал он совершенно неожиданно для меня. – А ваши домыслы не имеют никакого юридического значения.
Я усмехнулась. Он сам мне давал материал против себя. Я-то имела в виду всего лишь его равнодушие к приемной дочери. А он, как мне показалось, совершенно другое. Что именно, он мне, конечно, не скажет, я на это и не рассчитывала. Но в любой его фразе может проскочить информация, которая позволит мне разобраться в его истинных отношениях с Гелей. Нужно быть очень внимательной.
– Я знаю, кто вас настроил! – воскликнул он. – Моя несравненная женушка Ксюша! Она всегда меня ненавидела, даже тогда, когда выходила за меня замуж. Даже в постели! Это из-за ее ненависти у нее нет детей! Я в этом уверен. Это она нагородила вам обо мне черт знает что! А ее престарелый дружок-импотент спел вам ту же песню, что и она!
«О ком это он? – удивилась я. – Первый раз слышу о дружках-импотентах, да еще престарелых. Любовник, что ли? Но Ксения Давыдовна не была похожа на женщину, у которой вообще может быть любовник. Тут что-то другое…».
– Я, собственно, надеялась, что вы мне поможете разобраться в том, что он мне сейчас наговорил, – сказала я, придав своему взгляду выражение сожаления. – Я не привыкла верить на слово, особенно тому, что один мужчина говорит про другого.
О чем я говорила, я не имела ни малейшего представления, но блефовать так уж блефовать! Тем более что у меня и не было другой возможности его раскрутить, – он с первой секунды ушел в глухую защиту, которую можно было только взламывать – угрозами, намеками или обманом.
Он мрачно посмотрел на меня, но стал заметно спокойнее. Вероятно, поверил, что я не так уж и настроена против него.
– Что он вам сказал? – спросил Серебров резко.
Я изобразила гримасу, которая должна была выражать задумчивость – брови немного вверх, губы вперед трубочкой, голову чуть-чуть набок.
– Ну, если не повторять всего, что мне пришлось выслушать, – сказала я, – а сформулировать только суть, то он сказал, что вы виноваты в смерти дочери.
– Приемной дочери! – рявкнул он совершенно неожиданно для меня. – Я никогда не считал ее своей дочерью! Я не мог относиться к ней как к дочери. И эта соплячка строила из себя вечную жертву моей нелюбви!
Я чувствовала, что его понесло, и помалкивала, надеясь, что он сейчас в запальчивости наговорит много такого, чего не скажет в спокойном состоянии.
– Она не брала у меня денег! – искренне негодовал Олег Георгиевич. – Она отказывалась принимать от меня подарки, которые заставляла меня делать ей моя жена…