Банкир на мушке

– Ромашкина! – объяснила Анастасия Степановна. – Игорь Анатольевич, вам, наверное, надо подъехать! Больной поступил, тяжелый! Огнестрельное ранение живота… Виктор Николаевич не велел вас беспокоить, говорит, сам оперировать буду, но мне кажется, вам обязательно нужно подъехать… Раненый-то знаете кто? Сам Шапошников!

Игорь Анатольевич несколько секунд озадаченно молчал, а потом покладисто сказал:

– Значит, это… Анастасия Степановна, скажите там – я выезжаю! Само собой, надо, как же иначе? Я, наверное, на своей поеду? Служебная-то машина, кажется, у нас на ремонте?

– Третий месяц как на ремонте! – подтвердила Ромашкина. – Так что жгите свой!

– Как? Не понял, – переспросил Можаев.

– Бензин, говорю, свой придется жечь! – повысив голос, пояснила Ромашкина.

– А, ну да! Ну, что ж поделаешь! – мягко сказал Можаев. – Так передайте там – я еду!

– Передам, передам, – пробурчала Анастасия Степановна, опуская трубку. – Сам приедешь и передашь…

Алла смотрела на нее как завороженная, открыв пухловатый рот.

– Чего уставилась? – грубовато-добродушно спросила ее Ромашкина. – Готовься, вставят нам сейчас по самое не могу!

– Кто вставит? – обиделась Алла. – За что нам вставлять-то, Анастасия Степановна?

– Вставят и не скажут за что, – загадочно пообещала Ромашкина, глядя в окно. – А кто – сама увидишь. Вон, уже едут!

Действительно, за окном, теснясь и подпрыгивая, вдруг возникло множество огней. Они выплеснулись откуда-то из темноты и теперь неумолимо приближались к зданию главного корпуса. Слышалось низкое урчание моторов.

– Это что за явление?! – растерялась Алла, прилипая носом к оконному стеклу. – Это кто же едет-то? Ну, допустим, милиция… Но их там, гляди, раз… два… пять машин!

– Я тебе говорю – готовься! – зловеще повторила Анастасия Степановна. – Сейчас сюда весь город сбежится.

– Ой-ой-ой! – покачала головой Алла и даже слегка поежилась.

За внутренней дверью раздались шаги, и молодой человек поспешно вскочил. Трое охранников вошли в смотровую и, не обращая внимания на медиков, протопали в вестибюль. В руках одного из них болтался узел с одеждой, снятой с шефа. На какое-то время Анастасия Степановна с Аллой остались одни.

– Как вы думаете, шансы-то у него есть? – спросила недоверчиво Алла. – У этого Шапошникова?

Анастасия Степановна покачала тяжелым подбородком.

– Да у него, я посмотрела, живот будто в вентилятор попал! – разъяснила она. – Навряд ли что хорошее будет. А ты переживаешь, что ли?

– Да не то чтобы, – пожала плечами Алла. – Жалко все-таки человека. Вот за что его так, а?

– Значит, было за что, – философски заключила Анастасия Степановна.

Она встала и с неудовольствием посмотрела в окно. На площадке перед входом в приемный покой одна за другой тормозили машины. Слышалось хлопанье двери. Солидные мужчины, выходившие из автомобилей, наскоро обменивались рукопожатиями и направлялись в приемный покой. Их было так много, что Алла со смешком заметила:

– Как на ярмарке!

Но в следующую минуту ей уже было не до смеха, вестибюль наполнился топотом и гулом голосов, и в смотровую размашистым шагом ворвался сам Борис Ильич Закревский, главный врач больницы. Ромашкина, в принципе, этого ожидала, но все равно ей сделалось неуютно, Закревского побаивались все, потому что он был страшным педантом.

С виду, однако, Борис Ильич выглядел вполне мирно – невысокого роста, очень подвижный, с волнистой ухоженной шевелюрой и гладким лицом, на котором будто застыло слегка раздраженное, требовательное выражение. Глаза у него были серые, беспокойные, но никому и никогда не удавалось разглядеть в них ничего, хоть отдаленно напоминавшего сочувствие. Эта эмоция была Борису Ильичу незнакома вовсе. Он и поощрения-то выносил сотрудникам таким тоном, будто не хвалил, а требовал дальнейших успехов.

А теперь и хвалить было не за что. Интуитивно ожидая разноса, Анастасия Степановна внутренне подобралась. Не то чтобы она боялась каких-то санкций, но в главном враче она угадывала натуру более сильную, чем даже она сама, и поэтому не считала возможным вступать в конфронтацию. Тем более что, если Закревскому попадала вожжа под хвост, он мог испортить человеку жизнь как никто другой. Поэтому Анастасия Степановна лишь сдержанно произнесла:

– Здравствуйте, Борис Ильич! – И стала ждать, что будет дальше.

А дальше Закревский быстро посмотрел своими водянистыми серыми глазами на Ромашкину, на Аллу, нервно поправил узел галстука и недовольно спросил:

– Ну что тут у вас?

Это был его конек – галстучки, рубашки снежной белизны, костюмы с иголочки, впору сниматься в рекламе, настолько безукоризненно Борис Ильич всегда выглядел. Даже сейчас, в четыре утра, он был при полном параде, и гладкая кожа на свежевыбритых щеках отливала матовым блеском. Просто портрет образцового мужчины и руководителя.

Однако Анастасия Степановна чувствовала, что Борису Ильичу не по себе, и она, как могла, поспешила успокоить его:

– А что тут у нас? Как обычно. Больной вот поступил, Шапошников. Им сейчас Леснов занимается с Пал Палычем…

На лбу Закревского появилась страдальческая складка.

– Почему Леснов? Вы с областью связались? Сан-авиацию вызвали? Почему меня не поставили в известность? Почему я узнаю обо всем из третьих рук? Можаев где?

Анастасия Степановна несколько растерялась под градом вопросов. Но отвечать ей не пришлось ни на один из них, потому что в смотровую внезапно ввалилась целая толпа мужчин.

Ромашкина знала в городе многих, поэтому без труда угадала в вошедших прокурора Замятина, начальника милиции Чернова, заместителя мэра Костырко и еще парочку чиновников помельче. Появились здесь и двое из охраны Шапошникова – те самые, что возились с раненым шефом. Но один из гостей, особенно колоритный, был Анастасии Степановне незнаком.

Это был мужчина лет сорока, в костюме песочного цвета, полноватый, с заметно выдающимся брюшком. Розовое самоуверенное лицо мужчины было украшено выхоленной рыжеватой бородкой. В правой руке дымилась тонкая сигара, распространявшая вокруг резкий экзотический аромат.

Анастасия Степановна посмотрела на курильщика крайне неодобрительно и кашлянула. На большее она не решилась, потому что рядом находился начальник, но он, кажется, не собирался делать невеже никаких замечаний.

Напротив, Борис Ильич тут же обернулся к нему с самым предупредительным видом.

– Я вот тут слышал, как ты, Борис Ильич, задавал вопросы, – неприязненно сказал человек с бородкой, взмахивая дымящей сигарой. – Но не услышал ни одного ответа. Это что – так и должно быть?

Анастасия Степановна была не робкого десятка, но и она почувствовала себя крайне неуютно, когда после этих слов взгляды всех присутствующих устремились на нее. Пожалуй, только прокурор не проявил к ней никакого интереса, он с любопытством разглядывал больничные стены и мебель в смотровой, поскольку никогда раньше сюда не попадал.

– Не волнуйтесь, Валентин Григорьевич, – шелестящим голосом проговорил Закревский, заботливо подхватывая человека с сигарой под локоть. – Сейчас мы пройдем в мой кабинет и обо всем распорядимся. А потом обязательно заглянем в операционную, это я тебе гарантирую! Никакой келейности! – И он с деланым воодушевлением добавил: – И вообще, ты не переживай – у меня хирурги знаешь какие? Орлы! Они мертвого подымут!.. Пойдемте, товарищи! – заключил он, оборачиваясь к остальным.

Чиновники торопливо двинулись за ним во внутреннюю дверь, с облегчением покидая унылую смотровую, и только прокурор, выходя, ободряюще улыбнулся Анастасии Степановне. Через минуту в комнате никого из мужчин уже не было. Лишь пряный запах дорогого табака по-прежнему висел в воздухе.

Анастасия Степановна, вконец расстроенная, села на кушетку и мрачно сказала:

– Я так и не поняла, что мне делать-то? Санавиацию вызывать?

– Пускай сам вызывает! – задиристо откликнулась Алла. – Раз пришел, пускай и вызывает. Его скорее послушают… А вам-то чего расстраиваться? Слышали же, он сам сказал – сейчас распорядимся! Значит, сам и вызовет…

Анастасия Степановна опустила руки в карманы халата и, мрачно глядя на свою помощницу, сварливо пожаловалась:

– Нашли стрелочников! У одного гонор – не вызывай! У другого – вызывай! А тут кланяйся перед каждым! Да я хоть завтра могу уйти на льготную пенсию!..

– И правильно! – подхватила Алла. – Я бы на вашем месте давно ушла. Тут благодарности сроду не дождешься…

Анастасия Степановна согласно кивнула и мечтательно повторила:

– И уйду, вот помяни мое слово!

Время от времени она любила поговорить на эту тему, хотя в глубине души понимала, что за ее угрозами не стоит ничего серьезного, наоборот, Анастасия Степановна страшилась выхода на пенсию и не представляла себе, что она будет делать одна, без людей, в пустой квартире, без этих дежурств и нервотрепок, без Аллы, понимающей все с полуслова, без чудной Галины, которая панически боится начальства и теперь наверняка забилась куда-то в дальний угол…

– А это кто такой был? – вдруг с жадным интересом спросила Алла. – Ну, этот, с сигарой? Надо же, какой наглый – прямо в больницу и с сигарой! Совсем совесть потеряли! А наш-то главный, видали, как вокруг него вился? Наверное, шишка какая-то?

Анастасия Степановна равнодушно пожала полными плечами.

– Наверное, раз вился, – сказала она. – Я его не знаю.

– Ну надо же, с сигарой! – повторила Алла и удивленно покрутила головой. – Совсем уж ни во что нас не ставят… Вон, до сих пор воняет! А если сейчас сюда комиссия какая зайдет? Скажут, это чего у вас в смотровой накурено?

– Да уж какая комиссия в четыре утра! – угрюмо возразила Анастасия Степановна. – Тут и без комиссии хватает…

Пока они гадали, какая такая шишка может себе позволить беспрепятственно заходить в больницу с зажженной сигарой, во всех отделениях произошли волшебные изменения. Никто из медицинских работников уже не спал, напротив, все до одного выглядели на удивление бодро и занимались делом: кто возился с инструментарием, кто усердно заполнял журналы, кто раскладывал лекарства для утреннего приема. При этом каждая медсестра искоса поглядывала на входную дверь и прислушивалась, о том, что прибыл главный врач, знали уже все, хотя, казалось, никто никого специально не предупреждал.

Проснулись даже некоторые больные – кашляя и шаркая подошвами, они поодиночке выбирались из палат, плелись в туалет или подолгу застывали у окна, глядя, как над верхушками деревьев светлеет ночное небо.

Само собой, не спали в отделении реанимации и в экстренной хирургии. Здесь уже давно все были на ногах. Плотно прикрытые двери операционной, застекленные ребристым непрозрачным стеклом, были ярко освещены изнутри. Над ними тревожным алым огнем горела табличка: «Идет операция!»

Борис Ильич в хрустящем белом халате, высокой шапочке и в марлевой повязке, поверх которой виднелись только его беспокойные серые глаза, без колебаний толкнул дверь и предложил своему спутнику следовать за ним.

Спутником был, конечно, все тот же нахал с рыжей бородкой. Сейчас он выглядел не столь самоуверенно. Медицинский халат, который подобрали ему на скорую руку, был заметно велик, а рукава доходили едва ли не до кончиков пальцев. То же самое было и с шапочкой, которая сползла на уши.

– Проходим, Валентин Григорьевич, проходим! – значительно понижая голос, поторопил Закревский, оглядываясь.

Его спутник что-то неразборчиво пробормотал через маску, которая сидела на его лице наискось, досадливо махнул рукой и переступил через порог. С этой дурацкой маской было больше всего проблем, она все время лезла в рот, топорщилась на бороде, и с непривычки Валентину Григорьевичу казалось, что он вот-вот задохнется.

В предоперационной их встретил напуганный взгляд худенькой белобрысой девчонки, одетой в бесформенный хирургический наряд из бледно-зеленой ткани. Она что-то искала среди флаконов, в изобилии стоявших на металлическом столике, покрытом белоснежной салфеткой. Оглянувшись на вошедших, она предупредительно пискнула:

– Сюда нельзя! – Но, узнав главного врача, осеклась и растерянно заморгала бледными ресницами.

Борис Ильич успокаивающе поднял ладонь и почти шепотом сказал:

– Мы только на минуточку… Мы не будем мешать…

Он еще и улыбнулся этой пигалице, не сообразив сразу, что под маской никто его улыбки не увидит. Поспешно отвернувшись, он кивнул Валентину Григорьевичу и вошел в операционную. Его спутник последовал за ним, неуклюже задев плечом тугую дверь и вполголоса выругавшись.

Хирург, который стоял у стола, залитого светом мощной бестеневой лампы, даже не поднял головы. Он работал быстро, как машина, весь сосредоточившись на операционном поле, ограниченном мертвой белизной стерильных салфеток. Он только глухо и грозно рыкнул сквозь маску: «Почему в операционной посторонние?!» – и тут же, не глядя, протянул руку, обтянутую блестящей резиновой перчаткой, чтобы принять протянутый ему медсестрой инструмент.

Борис Ильич поймал на себе только беспомощные взгляды Пал Палыча, хлопотавшего у наркозного аппарата, и смугловатой чернобровой операционной сестры, ассистировавшей хирургу. К этой бесстрашной, умелой и очень красивой девушке мало кто из мужчин мог остаться равнодушным. Украдкой даже Закревский заглядывался на нее.

Сейчас, однако, он был слишком взволнован и не сразу вспомнил ее имя, необычное, знойное, как и внешность красавицы. Ах да, ее зовут Карина, сообразил Борис Ильич, конечно же, Карина! А эту рыженькую, что подает инструменты, кажется, зовут Сашей. Но почему никто из них не обратит внимание этого гордеца Леснова на то, что в операционной не посторонний, а человек, который отвечает здесь за все.

Впрочем, по некоторым признакам Закревский почувствовал, что Карина уже что-то сказала хирургу – Леснов не то чтобы успокоился, но до некоторой степени смирился, хотя в его крепкой ловкой фигуре сохранилось напряжение, он будто ждал неприятности со стороны людей, присутствующих при операции.

Закревский никогда бы не решился начинать разговор под руку работающему хирургу – он был далеко не дурак, но обстоятельства сплелись так туго, что сейчас он был вынужден нарушить свои правила.

Осторожно придерживая за локоток своего спутника, Закревский приблизился к операционному столу. Валентин Григорьевич запыхался, его лоб покрылся потом. Он несколько секунд беспомощно смотрел на обнаженное тело лежащего на столе человека – незнакомое, бледное, с запрокинутой головой, с лицом, обезображенным неестественным распахом рта, в котором торчала интубационная трубка, на прикрытый салфетками и спинами оперирующих живот, в который руки хирурга погружались, как казалось Валентину Григорьевичу, по самые локти, а когда выныривали обратно, на кончике пальцев глянцево и липко поблескивала кровь, а потом вдруг сказал, придвинувшись к Леснову едва ли не вплотную:

– Ты, лекарь, должен спасти моего брата, понял?!

В этих словах прозвучала неприкрытая угроза. Леснов только на мгновение отвлекся от дела, повернувшись к постороннему лицом. Их глаза встретились. В расширенных зрачках Валентина Григорьевича читалась ненависть, хорошо знакомая врачам – слишком много на свете людей, которые с удивительной легкостью профукивают свою жизнь, а в последнюю минуту требуют, чтобы именно врач вернул им все – и здоровье, и молодость. Они уверены, что в мединститутах учат на волшебников.

Леснов незаметно усмехнулся под маской и ответил коротко и серьезно:

– Меня этому учили – спасать людей! – И, уже не обращая ни на кого внимания, опять принялся копаться в чужих кишках, иссеченных чудовищным зарядом картечи.

Валентин Григорьевич засопел и добавил с надрывной хрипотцой:

– Смотри! Если брат жить не будет – пожалеешь!

Закревский поморщился и опять предупреждающе потянул его за локоток.

Борис Ильич уже пожалел, что позволил младшему Шапошникову заглянуть в операционную. Леснов парень с характером, но такие угрозы кого угодно вышибут из седла. Нельзя, чтобы у него дрогнула рука. Слишком многое поставлено на карту.

– Валентин Григорьевич, ты успокойся! – понижая голос, сказал Закревский. – Здесь специалисты работают. Сделаем все, что в наших силах…

– Так делайте, делайте! – с неожиданными плачущими интонациями выкрикнул Шапошников-младший и, сорвавшись с места, быстро пошел к выходу.

Закревский с беспокойством посмотрел ему вслед и негромко спросил:

– Почему сам взялся, почему не вызвал Тупицына, Можаева почему не вызвал? Блеснуть хочешь?..

– Прикажете ждать, пока больной истечет кровью? – с вежливой издевкой спросил Леснов, не прерывая работы, и тут же скороговоркой приказал: – Карина, зажим, быстро! Вот сюда, где мой палец…

Закревский скорбно вздрогнул, но голос его прозвучал жестко:

– Ты понимаешь, о чем я! Кровотечение ты обязан был остановить, но, учитывая характер раны, полагаться на удачу было легкомыслием… Нужно было подключать всю бригаду…

– Делить ответственность? – насмешливо спросил Леснов.

– И это в том числе! – терпеливо ответил Закревский. – И вообще нужно было подумать… Может быть, целесообразнее было отправить больного в область… У них там специалисты собаку съели на полостных операциях!

– А вы довезете его до области? – спросил Леснов. – Сами знаете, что нет! И давайте оставим этот разговор, Борис Ильич! Вы мне, извините, мешаете!

Закревский понимающе наклонил голову. Только, уходя, напомнил:

– Можаев должен сейчас подъехать… Вместе тут…

Точными молниеносными движениями накладывая швы на поврежденный участок кишки, Леснов неожиданно резко сказал:

– Если Игорь Анатольич в обычном своем состоянии – он мне не нужен! Лучше пусть подождет, пока я закончу!

Закревский закусил губу и молча вышел из операционной. Леснов не смотрел по сторонам, но чувствовал, что со всех сторон на него направлены недоуменные взгляды. Даже в жгучих глазах Карины отчетливо читалось неодобрение. О страстной привязанности Игоря Анатольевича к горячительным напиткам знали все, но так открыто своего неодобрения не выражал еще никто, все-таки заведующего в отделении любили.

Леснов понимал, что рискует со многими испортить отношения, но положился на судьбу. Сегодня вообще день был такой – рискованный. Интуиция, однако, подсказывала, что нельзя упускать свой шанс, когда-то надо начинать, если хочешь пить шампанское. Пока пьяница и рохля Можаев возглавляет отделение, ему, Леснову, не выдвинуться. Нужно самому раскачивать эту неподатливую инертную глыбу. А лучшего случая и придумать трудно. Вот она, синяя птица, почти уже в руках, правда, в любую минуту она может упорхнуть, оставив на память только пучок окровавленных перьев, тогда ему никто не позавидует.

Но Леснов верил в свои силы, а предчувствие говорило, что сегодня ему повезет. Этот чертов нувориш, этот банкир и депутат, которому кланяется полгорода, должен выкарабкаться! Несмотря на рану, почти не оставлявшую ему шансов, несмотря на то, что Леснов не стал делить ответственность со специалистами, несмотря на мрачные угрозы братца. Леснов был уверен, что все сделал вовремя и правильно, а организм у этого денежного мешка крепкий – выкарабкается! Другой вопрос, что ждет его впереди. Повторные операции, инвалидность, жалкая жизнь – неважно. Главное, это будет жизнь, и спасибо придется сказать ему, Леснову. И пусть попробует не сказать, он сумеет о себе напомнить, он не из стеснительных.

Сейчас не те времена – стеснительных просто затаптывают. Свою судьбу надо строить, как строят дом, – терпеливо, настойчиво, сгибая пальцы и надрывая пупок. И обязательно рискуя, к сожалению, без этого не обойтись. В сущности, человек всегда одинок – от колыбели и до могилы. А одиночка неизбежно рискует.

Вот как, например, Закревский. Он не зря сегодня не спит и даже прибежал, не выдержал, в операционную. Не человеколюбие им движет, не клятва Гиппократа. Давно поговаривают, что с братьями Шапошниковыми он неразлейвода. А что удивительного – у братьев крупнейший в городе коммерческий банк, а у главного врача больницы – живые деньги. При желании всегда можно рискнуть и покрутить часть этих денег месячишко-другой, результаты оправдывают все неудобства и весь риск. Главное, чтобы в налаженной цепочке не было разрывов.

А сегодня не пофартило – цепочка оборвалась. Да где – в самом главном звене! И еще неизвестно, кто нафаршировал банкира картечью и что за этим последует. Какой интерес проявят следственные органы к делам осиротевшего банка, какие счета поднимут. Значит, нужно сделать так, чтобы проклятый буржуй выжил, тогда не только он будет в долгу перед Лесновым. Закревский тоже. Конечно, у сильных мира сего короткая память, но уж он постарается сделать так, чтобы она подольше оставалась свежей…

Игорь Анатольевич Можаев вошел в приемный покой, когда часы на стене показывали десять минут шестого. Он шел своей обычной неуверенной походкой, как-то застенчиво, боком, и на лице его было виноватое выражение. Поношенный серый костюм болтался на нем как на вешалке. Выбрит он был как попало, и в складках кожи виднелись островки седоватой щетины. Глаза казались воспаленными.

Заведующему отделением было пятьдесят лет, но выглядел он старше своего возраста, особенно сегодня утром. Вообще по утрам Игорь Анатольевич всегда выглядел неважно. Все знали, в чем причина, и он понимал, что все знают, и от этого вел себя суетливо и покладисто, он старался не наживать врагов.

Можаев не пошел сразу в отделение. Протиснувшись бочком в дверь смотровой, он виновато поздоровался с Анастасией Степановной, с Аллой и Галиной – со всеми по отдельности. Потом вздохнул и присел на край кушетки, опустив длинные руки между колен.

– Долгонько добирались, Игорь Анатольевич! – с мягким упреком заметила Ромашкина. – Поди, без вас уж все закончили!

Она ничего против Можаева не имела, но слегка все-таки презирала его за постыдную слабость. Впрочем, открыто свои чувства Ромашкина старалась не выражать несмотря ни на что, Можаев до сих пор неплохо оперировал, а ссориться с хирургами может только полный идиот.

– Да? – с каким-то даже удовлетворением произнес Можаев. – В самом деле? Ну и слава богу! Я тебе честно признаюсь, Анастасия, что-то я сегодня не в форме… Поэтому и собирался долго. Понимаешь, как вышло – вчера к бате в деревню поехал, картошку помогал копать… Семьдесят пять лет старику, представляешь? Двенадцать соток одной картошкой засадил! Я говорю, батя, куда тебе столько? С твоим аппетитом тебе одного мешка за глаза хватит! Да разве их переубедишь? Заладил одно – запас карман не трет, на базар повезу… С твоим ли, говорю, здоровьем – по базарам! – Можаев махнул рукой. – Ничего слушать не хочет!.. Короче, до поздней вчера ночи… а там, как водится, не обошлось и без этой… без злодейки, значит… Батя, несмотря на возраст, знаешь, до нее какой ярый?

– Чего-то вы рано копать-то начали? – сочувственно заметила Алла.

Можаев улыбнулся ей:

– Да как не копать? Сейчас знаешь сколько мудрецов развелось? Подъезжают прямо на поле, не таясь, и все подчистую! И ничего не сделаешь – они бандой, когда с ружьями даже… Так что не зевай!

– Это верно, – вздохнула Алла. – У моей мамы тоже в прошлом году пол-огорода вскопали. Наверное, нынче надо пораньше…

Анастасия Степановна скептически хмыкнула и напомнила грубовато:

– Так ты бы, Игорь Анатольевич, все же пошел наверх. А то Закревский здесь всех велел собрать. Я уж и Тупицыну звонила, только он в отпуске, жена сказала – выехал в Волгоград к тетке…

– Да я ведь о чем и толкую, Анастасия! – жалобно проговорил Можаев. – Я, конечно, сейчас пойду… только неловко… руки вон ходуном ходят… Мне бы привести себя в порядок – слегка…

– Там у себя и приведешь, – сказала Ромашкина. – Только смотри, Закревский тут по всем этажам бегает, злой как черт! Этого же подстрелили – Шапошникова…

– Это, что же, того самого? – осторожно поинтересовался Можаев. – «Нового русского»? Я его-то самого не знаю, я брата его оперировал… постой, в семьдесят шестом, кажется! Аппендэктомию делал… Ему тогда лет пятнадцать было…

– И братец уж прибегал! – саркастически заметила Алла. – Мы все думали, что за чудо такое? Прямо с сигарой сюда завалился, как в кино! Потом оказалось – брат…

– Тут все уж перебывали, – сообщила Ромашкина. – И милиция, и прокурор, и из администрации… Шум на всю Европу! Тебя только не хватает, Игорь Анатольевич!

– Понятно, – вздохнул Можаев. – Ранение-то серьезное?

Ромашкина махнула рукой.

– Я как поглядела – чуть не стошнило! Вместо живота фарш какой-то! Я думаю, не жилец!

Можаев сделался серьезным, потер ладонями щеки.

– Ну, знаешь, заранее никогда нельзя сказать! – возразил он. – Разные случаи бывают… Сегодня вроде Витя дежурит? Талантливый парень! И рука у него железная. Помяните мое слово – он еще большим человеком будет! Гордиться станем, что работали с хирургом Лесновым!